К ДРЕЙФУЮЩИМ КОРАБЛЯМ

Тяжелым был 1937 год для арктического флота. Израсходовав запасы угля, среди тяжелых дрейфующих льдов многие морские суда остались на зимовку. К северо-западу от острова Котельного дрейфовали во льдах «Садко», «Седов» и «Малыгин», в центральной части моря Лаптевых — другие корабли.

На всех судах было много людей и мало топлива, продовольствия и теплого обмундирования.
Во всей остроте встал вопрос о срочном вывозе трехсот человек на Большую Землю. Эту задачу, естественно, могла решить только авиация.

Для обсуждения плана снаряжения воздушной экспедиции 23 февраля 1938 года руководители партии и правительства приняли в Кремле полярных летчиков Алексеева, Молокова, Головина и других. Они расспрашивали их об участниках экспедиции, о техническом оснащении самолетов, об оборудовании на случай вынужденной посадки. Все указания были направлены к тому, чтобы неизбежный в таком деле риск был сведен к минимуму.

Пожелав летчикам счастливого пути, товарищ Сталин крепко пожал им руки и, обращаясь к товарищам Молотову, Ворошилову и Микояну, сказал:

— Дело правильное. Пусть летят. А выполнить дело,— вопрос чести.

Три тяжелых четырехмоторных самолета «ТБ-3» должны были лететь к «Садко», «Седову» и «Малыгину» и столько же двухмоторных самолетов к каравану, возглавляемому ледоколом «Ленин». Начальником экспедиции был назначен Алексеев, командир одного из тяжелых кораблей. Несмотря на то что всего несколько дней прошло, как я вернулся в Москву после почти годичных странствований по Арктике (год был трудным: сначала трансарктический перелет, затем ледовая разведка с Черевичным и безуспешные розыски Леваневского), у меня, как и у всех участников воздушной экспедиции, не было других забот и мыслей, как о том, чтобы с честью выполнить порученное задание.
Поздно вечером закончилось совещание в Кремле, а рано утром 24 февраля на московском аэродроме был дан старт нашему двухмоторному самолету. Обо всем встреченном нами в пути — погоде, состоянии аэродромов, наличии горючего — мы должны были сообщить в Москву, чтобы идущие за нами самолеты могли следовать, без задержки.

До Красноярска путь в основном пролегал вдоль железной, дороги Москва — Хабаровск с посадками в городах Казани, Свердловске, Новосибирске и Омске. Летели только днем, покрывая в среднем по тысяче километров в сутки.

Командиром корабля был Григорий Ефимович Купчин, в прошлом военный летчик-истребитель. И по профессии и по натуре он никак не мог привыкнуть к тому, что у него в руках штурвал тяжелого самолета, а не ручка юркого и легкого «ястребка».
От Красноярска до Якутска летели вдоль Лены, делая остановки в Витиме и других попутных пунктах. Весь путь от Москвы до Якутска мне был знаком по прошлогоднему полету на самолете «Н-120». Путь от Якутска до Тикси мне также был известен и не вызывал никаких сомнений.

Через двенадцать суток со дня вылета из Москвы мы прибыли в Тикси, покрыв расстояние в восемь тысяч пятьсот километров за сорок пять летных часов. Двигались в общем не очень быстро, но не пропустили ни одного летного дня. По тому времени и на том самолете в зимнее время это была нормальная скорость передвижения.

В Тикси мы застали самолеты «Р-6» полярных летчиков Асямова, Шпакова и Дмитриева. За месяц они совершили шесть полетов к дрейфующему каравану ледокола «Ленин» и вывезли в Тикси восемьдесят человек.

Замечательных успехов добилась эта отважная тройка благодаря своему командиру звена — опытному, инициативному летчику Сергею Александровичу Асямову. Это был красивый среднего роста блондин с умными, слегка прищуренными серыми глазами. Он располагал к себе с первого взгляда.

Первый вылет Асямов совершил из селения Оленек в середине февраля, когда до каравана было триста пятьдесят километров. В ожидании самолета у судов на льду были зажжены костры, а на ледоколе запущена самая мощная радиостанция. Несмотря на все это и на отличную погоду, штурман не вывел самолет к судам и на обратном пути завел его в такие тундровые дебри, что Асямов с трудом из них выбрался и уже в сумерках на последних каплях горючего прибыл в Оленек.

Из Оленека Асямов перелетел в Тикси, где его ожидали прибывшие туда самолеты Шпакова и Дмитриева.

Отказавшись от услуг штурмана, Асямов разместил в одной кабине радиостанцию и радиопеленгатор, на которых должен был работать его радист Паторушин. Все три самолета вылетели одновременно. Шли строем клина. Впереди Асямов, а с боков, тесно прижимаясь, Шпаков и Дмитриев. Нужно пройти пятьсот километров пути. Сомнение закрадывалось в душу Асямова: сможет ли вывести Паторушин самолет к судам, если не сумел этого сделать специалист-штурман?

Не зная своего места, направления, ни того, что их ждет впереди, тревожились и два других летчика, слепо следуя за Асямовым.

Велика же была их радость, когда на бескрайной ледовой равнине увидели темные точки дрейфующих судов. Не меньшей была радость людей на судах, увидевших в молочно-голубом небе трех стальных птиц, рядом идущих прямо на мачты флагмана. Летчиков качали, а они в свою очередь качали Паторушина, так хорошо справившегося со своей задачей.

С каждым днем все дальше на север уносило дрейфом суда каравана ледокола «Ленин». В середине марта до них уже было более шестисот километров. Опасно стало летать на самолетах «Р-6» — расстояние предельное. Машины сделали свое дело, моторы дорабатывали свою недолгую жизнь и ждали смены. А то, что они сделали, было очень хорошо.

Со дня на день теперь ожидались тяжелые, специально оборудованные для дальних полетов машины.

Нашему экипажу поручено разведать площадки для посадки на Новосибирских островах. Площадки могли понадобиться для тяжелых самолетов при полетах к каравану ледокола «Садко».

Приняв на борт пять рабочих с саперным инструментом и дюжину крупных ездовых собак с нартами, в морозное ясное мартовское утро мы вылетели из Тикси, взяв курс на остров Большой Ляховский. Добровольно входить в самолет собаки не пожелали и подняли страшный лай.

Старшим среди наших пассажиров был небольшого роста, худощавый, подвижной, бывалый полярник, ни одной минуты спокойно не сидевший в самолете. То он с собаками возился, успокаивая их, то рассказывал пилотам смешные истории из своей богатой событиями жизни. Четыре часа полета над однообразной пустыней моря Лаптевых прошли, благодаря этому неугомонному человеку, удивительно быстро. Он и меня не забывал. С трудом протиснувшись в своей широкой собачьей шубе, с трубкой в зубах, расспрашивал о назначении навигационных приборов, о том, что слышно в эфире, где какая погода. Расспросив обо всем, что его интересовало, он в свою очередь делился со мной своими знаниями, а через минуту уже снова был у пилотов, и там сразу же раздавался громкий смех.

Море Лаптевых, над которым мы пролетали, было мне хорошо знакомо. Это ведь было «мое» море — три лета и две зимы летал я над ним! Издали узнавал приметные места, как бы они ни были занесены снегом,— мысы, острова, заливы.

Опустились мы на льду пролива Дмитрия Лаптева, у Шалаурова. Для посадки четырехмоторных самолетов площадка была явно непригодна. Оставив бригаду с собаками для расчистки аэродрома, мы снова поднялись в воздух и направились на остров Котельный. Ни один самолет еще не появлялся над ним.

Три лета пытался я со своими летчиками пролететь к северной оконечности Котельного и от него пройти в океан, в район предполагаемой «Земли Санникова». Неужели и теперь не удастся?

Пересекаем низменный остров Малый Ляховский, пролив Санникова и идем вдоль западного берега острова Котельного. Вот и его северная оконечность, и на ней, засыпанные снегом, два небольших домика, склад, метеостанция и две мачты.

Невольно вспоминается Головин и Черевичный, с которыми мы, приложив много труда, так и не смогли сюда долететь.

Купчин виражит над островом и внимательно высматривает площадку для посадки.

Сели в море за береговой грядой торосов. Сверху поле выглядело ровным, но снег оказался мягким, а под ним старые торосы и заструги.

Полярники были несказанно рады нашему прилету. Ну уж и взяли они нас в работу! Весь вечер и чуть не всю ночь не расставались с нами, без конца расспрашивали о жизни на Большой Земле.

На следующий день, определив наиболее подходящее место для посадочной площадки, мы простились с полярниками. Четыре часа полета прямым курсом через море Лаптевых, и мы в Тикси. Это был наш тренировочный полет над морем. Отныне только оно будет под нами, когда мы начнем летать к дрейфующим судам.

Наконец-то пришли наши большие самолеты. На аэродроме скопилось десять машин. Никогда тиксинцы не видели у себя такой армады, да и летчики собрались один лучше другого — почти все полярные знаменитости.

В первой группе — Алексеев, Головин, Орлов со штурманами Жуковым и Петровым. Во второй — Задков, Николаев и Купчин со штурманами Падалко и Морозовым. В третьей — Асямов, Шпаков, Дмитриев и Сизых.

Все хотели выполнить работу как можно лучше, вывезти как можно больше людей и как можно быстрей. Возможность ухудшения условий для дрейфующих судов вызывала у всех, тревогу.

Между экипажами были заключены договоры на соцсоревнование.

Когда мы увидели, как много сделали под руководством Асямова экипажи трех «Р-6», летавших даже без штурмана, с одним только радистом, мы еще раз поняли, какую огромную роль играют люди в нашем деле. Да, показал тогда Асямов многим из нас, что может сделать при желании советский человек даже с несовершенными средствами.

Погода благоприятствовала одновременному вылету всех самолетов. Загудела бухта десятками моторов, закрутило снегом от винтов, и пошли взлетать машины прямо со своих стоянок. Быстро опустела бухта.

Самолеты Асямова ушли на юг, в сторону Якутска, повезли снятых с судов людей. Тройка гигантов ушла на северо-восток — к каравану ледокола «Садко», и наша тройка — на северо-запад, к каравану ледокола «Ленин».

В эфире ералаш. Работают семь самолетных радиостанций: одна запрашивает погоду, другая пеленг, третья просит не мешать ей, четвертая отдает кому-то приказание, — у каждой свои заботы, свои неотложные дела.

Шли поодиночке, и экипаж каждого самолета самостоятельно решал вопросы, связанные с выполнением задания.

В этом полете я решил проверить возможность выхода в район судов без помощи радиопеленгатора, пользуясь лишь простейшими навигационными приборами. Проверка эта важна на тот случай, если бы пришлось летать в Арктике без радиопеленгатора, либо если он выйдет из строя.

Погода благоприятствовала — на всем протяжении маршрута было ясно.

В мои обязанности входят также функции радиста. У меня налажена связь на всех волнах. Поскольку вся аппаратура до мельчайших деталей смонтирована моими руками, я управляюсь с ней почти машинально. Регулярно получаю сводки
погоды, изредка сообщаю свое место и обстановку. Основное же внимание уделяю навигации, часто промеряю ветер, скорость, снос и вношу поправки в курс с точностью до одного градуса, а это такая точность, при которой обязательно должен увидеть на белом льду темные точки судов.

Мои невидимые товарищи регулярно просят радиостанцию ледокола «Ленин» работать на пеленг. Слышу, как гудит мощная станция, и меня очень соблазняет включить радиопеленгатор для проверки правильности курса. Рука тянется к приемнику, к рамке, но желание проверить свои чисто штурманские способности сильнее, и я отвожу руку назад. А Купчин все чаще требует погоду и явно недоволен тем, что моя рамка не вращается. Он, видно, твердо помнит рассказы Асямова, какую роль в его полетах играла рамка радиопеленгатора.

Чтобы успокоить Купчина, вращаю рамку выключенного радиопеленгатора и вновь визиром промеряю снос, уточняю скорость и исправляю курс.

Слышу, как густым басом бубнит радиостанция ледокола «Садко», работающая на пеленг для самолетов Алексеева, Головина и Орлова, и точками — тире сообщает: «Видим самолеты, идете прямо на нас».

Слышу также радиста ледокола «Ленин». Прекратив работу на пеленг, он сообщает Задкову и Николаеву, что видит их и что курс правильный — идут прямо на ледокол.

Все в порядке. Мы вылетели последними — скоро увидят и нас.

С «Ленина» запрашивают, как дела, когда прибудем и не нужно ли работать на пеленг.

По моим расчетам, осталось несколько минут полета. Делаю все, что умею и знаю. Если увидим суда без помощи радиопеленгатора, значит не зря четыре года летал я в Арктике. Если же не увидим, тогда... тогда грош мне цена и меня следует списать с самолета, как сделал это Асямов со своим штурманом.

«А может быть, попросить радиста сработать на пеленг? Всего только один раз взглянуть на лимб рамки, уточнить курс. на подходе к судам, и сомнения в сторону. Все равно ведь Купчин уверен, что самолет идет по радиопеленгу, да и из других экипажей никто не поверит, что штурман ни разу не воспользовался радиостанцией ледокола в то время, как она работает на пеленг для других самолетов. Нет! Если уж четыре часа не включал радиопеленгатор, то несколько минут можно и нужно выдержать. Никто не знает, какая работа ожидает нас в будущем, и то, что испытано в этом полете, может еще в большей степени пригодиться в дальнейшем. Только бы выдержать еще несколько минут!»

От напряжения в глазах рябит, и в каждом торосе мерещатся суда, дым, люди. Ведь где-то здесь должны быть корабли! Глаза бегают по ледяной поверхности, останавливаясь на каждом подозрительном пятнышке.

И вот в то время, когда на минуту отвлекаюсь от горизонта и гляжу в визир, измеряя угол сноса, Купчин неожиданно так резко повернул в сторону, что я подумал, не случилось ли чего с нашим самолетом. Но, взглянув на сияющее лицо летчика, понял, что если и случилось, то только хорошее.

Как ничтожно малы были все эти пятна и тени, которые мы принимали за суда, в сравнении с рельефно выделяющимися на белом фоне настоящими кораблями! Напрасно мы весь путь напрягали зрение — не увидеть, проскочить мимо них было невозможно. Четыре из них — «Ленин», «Ильмень», «Диксон», «Камчадал» — находились вместе, а пятый — пароход «Товарищ Сталин» — чернел точкой на горизонте.

Купчин вел самолет со снижением к тому месту у ледокола «Ленин», где среди торосистых нагромождений виднелась узкая и не очень длинная ровная площадка. Если бы на границе ее не стояли ранее прибывшие сюда самолеты Задкова и Николаева, издали трудно было бы принять эту полоску за аэродром — уж слишком была она мала.

Лучше посадить самолет, чем это сделал Купчин, вряд ли было возможно: лыжи коснулись льда в самом начале полосы и закончили пробег немногим дальше середины площадки.

Задков, закончив погрузку, взлетел и ушел в сторону парохода «Товарищ Сталин». Следующим, направляясь в Тикси, ушел с людьми Николаев. С трудом оторвавшись в самом конце площадки, он еле перетянул через ледяную торосистую гору.

Застывшие, без признаков жизни, стояли во льдах океанские пароходы и ледокол. Палубы их занесло снегом, по железным бортам громоздились льдины, мачты и снасти покрылись льдом.

На случай потопления судна, среди торосов у каждого корабля грудами сложены ящики с продовольствием и снаряжением. В небольшой палатке корабельный кок готовит легкий завтрак для экипажей и улетающих с ними моряков.
На аэродроме во всем чувствуется порядок. Составлены списки людей и очередность их вылета. Учтены грузы и личный багаж. Пока мы пьем горячий крепкий кофе, идет загрузка самолета.

От порядка и спокойствия, царящего здесь, создается отличное настроение. Относившийся раньше ко всему с некоторым подозрением и недоверием, Купчин как-то сразу переменился и, не раздумывая, распорядился погрузить сверх установленной нормы еще двух человек.

Первая попытка взлететь не увенчалась успехом. Пробежав большую часть взлетной полосы, самолет не успел набрать достаточной скорости, и Купчин должен был убрать газ и развернуть самолет обратно. Площадка действительно мала. Возможно, он и пожалел, что взял на борт лишних двух человек, но изменить свое решение не захотел и зарулил в самый конец площадки с расчетом использовать каждый метр годной для взлета ее рабочей части.

Загудели моторы, заскользили по снегу лыжи. Медленно набирает скорость самолет. А ледяная гора все ближе, все ближе темная громадина ледокола.

Торосы заслонили собой горизонт. Вот они прямо перед нами, острые, безобразные, вот-вот схватят нас в свои объятия и... Самолет резко отрывается, висит над ледяной горой, рядом с нами борт ледокола — от крыла до него рукой подать. Резко, с надрывом, воют моторы. Набирая высоту, самолет уходит на юго-восток. Купчин поправляет на лбу высунувшуюся из-под шлема мокрую чуприну и, улыбаясь, читает радиограмму: «Отлично взлетели. Прилетайте завтра за щепками от лыж. Сейчас команда собирает их в торосах».

Из Тикси сообщают, что погода у них хорошая. Радист парохода «Товарищ Сталин» передает, что Задков вылетел с людьми. Из передач «Садко» узнаю, что от него улетели все три самолета.

На сотню человек увеличилось население Тикси в один день. В один только летный день сто человек сняты с дрейфующих судов! Вот это масштабы! Если так дело пойдет и дальше, то за четыре-пять дней мы закончим всю работу. Местная газета «Стахановец Арктики», посвятив весь номер авиации и ее успехам, поместила теплый отзыв о нашей работе.

Много пришлось в те дни поработать редактору газеты Барскому и его помощнику — спецкору «Комсомольской правды» Алеше Коробову.

Еще два рейса проделали воздушные корабли к морским судам. Теперь Асямов со своим звеном уже не успевает перевозить людей из Тикси в Якутск.

Бывают в Арктике погоды, благосклонные к человеку — и летом, когда тихо плещутся о берег волны прибоя, и зимой, когда сверкают снежинки, неподвижен морозный воздух и даль морская видна беспредельно. Очутится в это время человек в первый раз в Арктике и скажет пренебрежительно: «Подумаешь, Арктика! Вот у нас в Очакове шторм! Как задует, так сутки не утихает».

Но кто часто бывал в этих краях, тот скажет скромно: «Всякое бывает...»

Летали наши летчики, радовались хорошей погоде, о будущем не загадывали. Знали, что когда уж задует ветер, запуржит, то не то что вылетать куда-нибудь, а носа высунуть нельзя будет. И не угадывали они теперь, как бывало раньше, приближение пурги по кувыркающимся в снегу собакам. Знали: сидит в Тикси синоптик Дзердзеевский, получает он
сводки, изучает обстановку и, когда придет время, скажет: «Ну, ребята, баста! Стоп! Можно отдыхать».

Увлекшись работой, мы не обратили внимания на предупреждение синоптика об ожидающемся ухудшении погоды. Не верилось, что солнце можно чем-то закрыть и нарушить покой, царивший в воздухе. По проторенному пути полетели в море, взяли людей, а прогноз синоптика оправдался — погода неожиданно изменилась, и ни один самолет не смог пробиться к Тикси. Алексеев, Головин и Орлов сделали вынужденную посадку на острове Котельном. Задков вынужденно сел на острове Тис-Ары в устье реки Лены. Недалеко от него, в Туманской протоке, уселся Николаев. Асямов, вылетевший в тот день из Якутска, пробился к Тикси и сделал посадку на аэродроме, но на рулежке заблудился и заночевал у острова Бруснева.

Купчин долго не сдавался, но когда на бреющем полете недалеко мелькнула темная тень берегового утеса, он уже не стал долго раздумывать и прямо с хода повел самолет на посадку, не сообразуясь с ветром и не дав мне времени подобрать антенну. Пущенный по ветру, самолет скользил по гладкому льду Нееловского залива, вращаясь так мучительно долго, что, казалось, этому движению конца не будет. Самолет был неуправляем, а видимости почти никакой.

При тридцатиградусном морозе у разложенных из плавника костров экипаж и пассажиры пили крепкий чай. Предоставив свои спальные мешки пассажирам, летчики плясали у огня, отогревая замерзшие ноги.

Большинство самолетов не смогли сообщить о себе по радио. Тревожную ночь провели тиксинцы! Знали только, что самолеты сделали вынужденные посадки, но как сели, какую беду терпят, что с людьми, с самолетами,— было неизвестно.

«Все на помощь самолетам и их экипажам!»—с таким лозунгом той же ночью вышел экстренный номер «Стахановца Арктики».

Первым прибыл Асямов. Он даже и взлетать не стал. Когда взошло солнце и стихла пурга, Асямов, увидев невдалеке Тиксинские горы и поселок, запустил моторы и просто перерулил, к удивлению всех жителей, не понимавших, откуда он взялся.

Мы с Купчиным ночевали в сорока километрах от Тикси и появились над поселком вслед за Асямовым. Затем прибыли Задков и Николаев, а за ними, наполнив окрестности мощным гулом, пришли тяжелые корабли Алексеева, Головина и Орлова.

Все были бодры, довольны и веселы, несмотря на тягости прошедшей ночи. Рады были, что все кончилось благополучно.
Постепенно деловая жизнь вновь вошла в норму. На большинстве самолетов механики возились с лыжами. Наш самолет оказался в порядке, и мы, воспользовавшись временным затишьем, решили сделать еще один рейс к каравану ледокола «Ленин».

«Все меньше останется работы», — думали мы, вылетая в море.

Полет проходил нормально, и с помощью радиопеленгатора мы уверенно шли к цели. После пурги море изменилось, расширились старые трещины, увеличились разводья. Немного оставалось дойти до каравана, как вдруг сообщают, что принять нас не могут, так как на аэродроме появились трещины. Рекомендуют возвращаться обратно.

Что ты будешь делать! Сегодня аэродром поломало, а завтра погоды не будет — работу-то ведь надо кончать!
Пока ничего не говорю Купчину, и тот спокойно сидит на своем месте, курит, доверив управление самолетом своему помощнику.

Прошу радиста ледокола вызвать в рубку начальника каравана Федора Ивановича Дриго. Переговорив с ним по морзе, узнаю, что трещина все увеличивается. Ясно, что лететь бесполезно. Но, возможно, остались еще люди на пароходе «Товарищ Сталин»? Оказалось, что с парохода нужно забрать еще десять человек, но состояние аэродрома неизвестно, так как в том районе происходит подвижка льдов.

Доложил Купчину обстановку. Решили продолжать полет к ледоколу «Ленин» и только в том случае, если нельзя будет сесть, лететь за пассажирами к пароходу «Товарищ Сталин».

Большая часть пути была пройдена, и никому из нас не хотелось возвращаться без пассажиров. Покружившись над караваном, мы увидели, что трещина поперек аэродрома настолько разрослась, что о благополучной посадке нечего и мечтать.

Летим к пароходу «Товарищ Сталин», с которого радируют, что у них лед «дышит», на аэродроме появились трещины. О возможности посадки предлагают нам принять решение самим. Купчин загнул крутой вираж, смотрит вниз, кусает губы и, несмотря на то, что аэродром очень мал, весь в буграх, с двумя трещинами по полметра шириной, прямо с виража направляет самолет на разрушающуюся на наших глазах площадку.

Тихо рулим, обходя бугры и трещины, чувствуя, как море дышит под самолетом.

Поблизости ни одной ровной площадки, вокруг одни торосы. Разломится на наших глазах аэродром, и тогда прощай, самолет! Подрулили к пароходу. В борту у него большая пробоина, и он сильно накренился. Взволнованные люди столпились у трапа. Руководит посадкой капитан Панфилов — небольшого роста, седой, подвижной, но спокойный человек.

— Собирайся, капитан, улетим, всех заберем, — говорит Купчин, глядя на израненный пароход. Последняя возможность у тебя осталась.

Поломает аэродром, больше никто сюда не прилетит. Утонет пароход — останешься в торосах, как медведь, будешь жить.

— Выдержит! Хуже было, выдержал. Не брошу своего корабля. А прилетать больше незачем. Те, которые со мной остались, не сдадутся. Нет, братцы, улетайте поскорее, пока еще можно, а мы уж как-нибудь здесь отстоим корабль, — качая головой, отвечает Панфилов.

Крепко пожав руку отважному капитану, стартовали с этого ненадежного места, увозя с собой последних людей, намеченных к отправке. Трудно назвать стартом прыгание самолета по буграм, через трещины и снежные наддувы. Но лыжи у нас были какие-то очень уж крепкие. А Федор Иванович Дриго, видно, сильно волновался за нашу посадку у парохода «Товарищ Сталин». Не успел я нажать на ключ, как уже отозвался его радист, запрашивая о результатах посадки и количестве снятых пассажиров. Получив ответ, Федор Иванович поблагодарил нас и пожелал счастливого полета на Большую Землю.

Только одному нашему экипажу удалось использовать кратковременное затишье. Вновь поступали сводки со зловещим словом «пурга».

Задание еще полностью не выполнено. Остались люди на кораблях. Каждый день мог принести трагические неожиданности.

Все книги перечитаны, дни рождения и именин всех членов экипажей отмечены. Но беспокойство не уменьшается. Надо заглушить его какой-нибудь работой. Занялись ремонтом аэросаней, стоявших без дела в порту. Два дня провозились с ними, но ничего не получилось.

Тогда по инициативе Анатолия Дмитриевича Алексеева организовали лекции для летного состава. Первую лекцию — о закономерности дрейфа полярных льдов — прочитал бывший начальник экспедиции на ледоколе «Малыгин». Лекция имела заслуженный успех.

На вторую лекцию — Бориса Львовича Дзердзеевского о погоде Арктики — прибыли даже все механики.
Третью лекцию только было собрался начинать тиксинский врач Соколов, как блеснул солнечный луч, и зал клуба мгновенно опустел. Механики побежали проверять состояние самолетов, а летчики и штурманы — к синоптику: выторговывать летную погоду.

Пурга, однако, причинила машинам немало бед: на некоторых самолетах погнулись тяги, вытянулись тросы управления, лопнули стальные болты. Все же вывести самолеты из строя пурга не смогла. Хуже то, что за эти дни морские корабли унесло так далеко на север, что на наших самолетах из Тикси к ним уже не добраться. Решаем устроить промежуточную базу в Сагастыре. Работы для всех самолетов оставалось всего лишь на один рейс. На аэродроме дым стоит коромыслом — не так просто нагреть воду и масло для десятка самолетов при помощи водо-маслогрейки самой примитивной конструкции: из бочек, бидонов и всевозможных жестяных банок.

В море погода стоит плохая. Одна за другой выходят из строя посадочные площадки. С каждым днем под влиянием штормов суда дрейфуют все дальше на север вместе со всей массой льда.

У нас уже установилась сносная погода, и мы занимаемся перевозкой горючего на промежуточную базу.
Старинный охотничий поселок Сагастырь, расположенный в устье Лены, состоял из десятка черных, сооруженных из плавника домиков. Нашли мы его с большим трудом, так надежно он был занесен пургой. Крыши домов почти слились со снегом. В ожидании улучшения погоды в море и готовности аэродромов у судов мы разместились лагерем в новостроящемся клубе.

Опять надолго скрылось солнце за облаками. С новой силой задул ветер. С потолка, из щелей сыплется мелкий песок, от которого никуда не спрячешься. Но мы верим, что будут лучшие времена, поэтому не унываем и устраиваемся по-солидному. На кухне поэкипажное дежурство. За лучшее кушанье назначены премии. Продукты у нас в достаточном количестве, а главный кулинар — штурман Вадим Петрович Падалко — искусно разнообразит меню и готовит самые изысканные блюда с замысловатыми названиями. Читаем, играем в шахматы. Знакомимся с населением. Механики большую часть времени проводят у самолетов. Занесенные снегом, крепко стоят они, вздрагивая под напором свирепого ветра.

Десять суток гуляет непогода по всему морю Лаптевых. Сидим мы на месте, ждем, злимся. Один только полет осталось сделать в море, а когда мы его сделаем? На Большой Земле уже весна в полном разгаре — конец апреля. Время идет, а признаков улучшения погоды не заметно.

Когда ветер стих немного, принялись мы откапывать самолеты. Наш аэродром замело так, что его не узнать. Нашли в двух километрах ровную площадку. Кое-как перевели машины на новый «аэродром». Теперь — как только погода установится хотя бы на один день,— работа будет закончена. С моря сообщают, что готовят два аэродрома для принятия самолетов: основной — недалеко от судов, и второй — запасной.

Вот, наконец, и летная погода. Взлетели одновременно. Идем строем, держась близко один к другому. Сильный попутный ветер гонит самолеты так, что торосы только мелькают под нами. Пеленг и погоду дает радист ледокола «Ленин».

В результате штормовых южных ветров, дующих неделю подряд, на десятки километров расширилась полынья чистой воды к северу от дельты Лены. Далеко на север ушли дрейфующие суда. Низкие облака прижимают самолеты к морю. Порывистый ветер бросает их из стороны в сторону. Жмутся самолеты друг к другу; случись с одним несчастье — увидят товарищи и помогут в беде.

«Спешите, летчики! Погода портится. Аэродром трещит!» — радируют с ледокола «Ленин».

И рвутся летчики вперед на предельной скорости.

«Посадка на основном невозможна. Идите на запасной», — вновь радируют с ледокола.

В районе судов ледовая обстановка резко изменилась — появились свежие трещины, по-другому стоят корабли. С воздуха не сразу различишь, где какой корабль.

Поперек и в длину главного аэродрома растянулись длинные темные трещины. Среди торосов цепочка людей тянется на восток, по направлению к запасному аэродрому.

Подпрыгивая на снежных наддувах и застругах, один за другим садятся наши самолеты.

В ожидании, пока подойдут пассажиры, все экипажи собрались вместе, курят, оценивают качество площадки. Неожиданно раздается оглушительный треск. На краю аэродрома громадная льдина ребром выпирает кверху.

— Аэродром ломает! — сорвавшись с места, с побледневшим лицом, кричит Купчин,— запускай моторы!

— Аэродром большой, весь не взломает. Без пассажиров не полетим, — спокойным и твердым голосом отвечает Задков.

Льдины наползают друг на друга. Коробится аэродром. Но подходят пассажиры, заполняют самолеты, и мы навсегда уходим из этих опасных мест.

Сдерживаемые встречным ветром, мы не чувствуем скорости, и кажется нам, что висим на месте. Медленно тянется время обратного полета. И столь же медленно тянется расширившаяся на сотню километров полынья.

Припай у дельты Лены показался всем нам надежным, крепким местом, и хоть усеян он был торосами, но после часов, проведенных над мрачным открытым морем, возможность посадки на нем не вызывала никаких сомнений.

Пассажиры, оторвавшись от окон, легко вздохнули. А Купчин, до сего времени сидевший молча, начал что-то насвистывать, потом вынул папиросу и закурил.

Свыше пяти часов длился наш последний, самый утомительный полет.

Вечером Алексеев объявил, что план вывозки людей с двух дрейфующих караванов выполнен полярной авиацией полностью. Тепло благодарят летчиков вывезенные с судов моряки.

Для полного завершения всей операции работы оставалось лишь на один день: Задкову слетать в залив Кожевникова, а нам — на Шалаурово.

С утра погода никак не могла настроиться на определенный лад, склоняясь то к пурге, то к безоблачной тишине. К середине дня показалось солнце, и мы стартовали на восток.

В Шалаурово первыми навестили нас собаки. С визгом и лаем залезли они в самолет и, чинно рассевшись, глядели на нас умными глазами, будто умоляя скорее вылетать и доставить их в Тикси. Наши пассажиры также очень рады нашему прилету. Вместо пяти-шести дней они пробыли здесь больше месяца, обросли бородами.

Возвратились в Тикси в сумерках, с включенными бортовыми огнями.

У стоянки, куда мы подрулили, собралась большая толпа людей. Нашим пассажирам устроили торжественную встречу. Их качали, кричали «ура». Заодно досталось собакам — их перебрасывали из рук в руки. Они присмирели и, видимо, хотели поскорее опуститься на снег.

На другой день — Первое мая. Тиксинокий клуб нарядно украшен. У всех приподнятое, боевое настроение. Мы празднично одеты, чисто выбриты. Один за другим сменяются на трибуне ораторы. Каждый взволнованно заверяет товарищей, Партию и Правительство, что отдаст все свои силы освоению Советской Арктики.

3 мая во всей красе провожала нас Арктика. Редко удается видеть такие чудеса. Все самое лучшее выложила Арктика в небе, как бы говоря: «Смотрите, летчики, такого нигде не увидите. Арктика не только сурова, она красива. Не забывайте ее!»

Тихое морозное утро. Застыл, замер воздух. Яркобелым огнем слепит глаза снег. По синеве неба, на высоте солнца, белый молочный круг пересекают восемь вертикальных белых столбов. На горизонте три солнца: одно в середине — настоящее, а по бокам — ложные. Вокруг настоящего — тонкое кольцо всех цветов радуги. В зените — небольшая разноцветная подкова.

Ничто не нарушает тишины и покоя. Те из нас, кто впервые видел эту картину, пораженные, застывали на месте, не в силах оторвать взгляд от темноголубой чаши неба, разрисованной великим художником — природой.

Поднималось солнце. Блекли краски. Исчезали радуги и ложные солнца.

Вздымая снежную пыль, самолеты уходили на юг.

Перетянув через тиксинские горы и Хараулахский хребет, до самого Якутска шли над Леной, покрытой побуревшим льдом.
На всем 1300-километровом пути — ни одной площадки, годной для посадки на колесах. Торосистый лед, крутые берега реки, скалы и тайга. Ну, а если все же нужно сесть, если лететь дальше невозможно, что тогда делать экипажу?

Через восемь часов полета над Леной, когда до Якутска оставалось тридцать минут полета, лопнул радиатор. Надо было немедленно садиться. Мотор выключен. Меж торосов на середине реки небольшой песчаный островок, усеянный буграми. Купчин направил самолет на островок — другого места не было. Самолет подпрыгнул, перемахнул через яму и бревно, прокатился сто метров и, увязнув колесами в песке, остановился. Хвост его угрожающе стал подниматься, но затем, как бы раздумав, медленно опустился — посадка окончилась благополучнее, чем мы ожидали.

Работали всю ночь. Сняли радиатор. Гудела паяльная лампа, гудела река. Вода все прибывала — вот-вот зальет песчаный островок.

Наступило утро. Холодные моторы не запускаются. После больших трудов оба винта стали вращаться, поднимая тучи песка. Воют, надрываются моторы, но самолет ни с места. Крепко завязли колеса — не сдвинуть их. Роем канаву, делаем мостик и метр за метром тянем самолет ближе к берегу, к узкой полосе мокрого ровного песка.

С Якутском держим регулярную радиосвязь. Беспокоясь о нашей судьбе, Алексеев предлагает выслать нам на помощь самолет. Но от помощи отказываемся: незачем еще кого-то подвергать риску при посадке на этот негодный островок.

А тут еще, как назло, одно колесо катится нормально, а другое вязнет в песке, и ничего с ним сделать не можем. Думали — заедает. Подняли домкратом — все нормально, легко вращается, а в песок зарывается с первого же метра движения вперед. Наконец, поняли, в чем дело. Ночью самолет стоял накренившись, и весь бензин перелился на одну сторону. Вот и создался тормоз на одно колесо. Тогда я вспомнил способ, который помог когда-то нам с Черевичным на самолете «Р-6» осуществить взлет на одном моторе. С помощью веревок, бревен и людей мы создали на одной плоскости противовес, не позволяющий самолету вращаться вокруг увязающего в песке колеса.

Медленно движется машина к спасательной полоске. Туча песка скрывает самолет и людей. Признаться, очень хотелось мне на взлете забраться подальше в хвост и упереться ногами во что-нибудь крепкое. Но кто же тогда поможет Купчину держать правильный курс самолета?

Сто метров длины и десять метров ширины — вот и все, что можно использовать для взлета; ни одного метра больше не выкроить на этом чертовом островке. Слева нагромоздились льды, и кажется, что, оскалив зубы, они зло издеваются над нами, готовые принять нас в свои жадные объятия. Справа — ямы, бугры, бревна.

Слили лишнее горючее, выбросили все запасное имущество и инструмент. Льды шевелятся. Высунувшись по плечи наружу из своей кабины в самом носу самолета, готовлюсь указывать летчику направление взлета. Одно неверное движение — и от меня даже воспоминания не останется.

Ровно, как по нитке, бежит самолет. Не спешит Купчин отрывать его раньше времени. Следит за моими руками. Вот и конец площадки. Легкий толчок — и повис самолет в воздухе.

В Якутск прибыли перед заходом солнца. Опустились на зеленом аэродроме. Трава буйно вылезает из земли. Появились цветы. Слышен тонкий свист сусликов, настороженно сидящих на задних лапках у своих норок. Весна...
Из Якутска все самолеты должны были лететь дальше на юг — кто до Москвы, кто до Красноярска.

Семь дней синоптик изучал карты и сводки погоды, да так и не решился сказать Алексееву, что полет возможен. Всем самолетам предстояло перелететь из Якутска в Киренск, вверх по Лене, 1 600 километров и на всем пути — ни аэродрома, ни посадочной площадки.

Наконец, наступил день, когда, по заключению синоптика, самолеты без риска могли совершить этот полет.
Сигнал дан. Один за другим стартуют самолеты.

Все учел синоптик, за исключением сильного встречного ветра на всем маршруте.
Восемь часов летим мы над Леной. Сбросив ледяные оковы и затопив острова и песчаные косы, величаво несет она свои воды в океан.

Теплый порывистый ветер дует прямо в лоб. Беспокойный, неугомонный, некстати попался он на нашем пути. Нехватает сил у моторов преодолеть его упорное сопротивление. В бесцельной борьбе иссякает горючее в баках. Не дойти нам до места назначения!

Тяжелые корабли ушли вперед. У них скорость большая — четыре мотора и много горючего, сядут благополучно. А наша тропка тянет из последних сил. Где садиться? Начальник аэропорта Витим сообщает, что колесных самолетов не принимает.

Однако ведущий Задков решает все же садиться в Витиме. Сообщив об этом, он просит приготовить бензин. Несмотря на ответ «Посадка колесами невозможна, бензином обеспечу», Задков пошел на посадку. Сильный встречный ветер помог ему избежать аварии. Сломав при посадке изгороди, он посадил свой самолет на раскисшие огороды окраины Витима.
Осторожнее, чем обычно, ведет машину Купчин. Правильно виражит и издалека заходит на посадку. Трудно посадить самолет при сильном порывистом ветре — его и вверх бросает, и книзу жмет раньше времени. Железные руки Купчина не дают воли машине. Едва касаются колеса мягкого раскисшего грунта, как опускается и хвост. Купчин не позволяет колесам завязнуть — дает газ моторам, работает рулями и останавливается рядом с самолетом Задкова.

Приближается последний самолет, делает круг. Нам видно, как его, бедного, мотает злой ветер.
Вот самолет заходит на посадку. В момент выравнивания ветер с такой силой бросает его к земле, что колеса уходят в мягкую землю, а машина, высоко подняв хвост, зарывается винтами и носом и застывает. Мы с тревогой бежим к самолету — ведь там наши товарищи!

Опустив хвост самолета, мы поставили его в нормальное положение, осмотрели и решили, что завтра все три машины смогут вылететь, хотя, по правде говоря, никому из нас не было ясно, как можно взлететь с такого «аэродрома».
Но пришло «завтра». Разобрали мы еще пару заборов — выбрали наиболее сухое место и все же взлетели.

До Красноярска дошли без особых приключений.

далее: К мысу Молотова