Ю.Л. Войтеховский, д.г.-м.н., проф., Е.Н. Шталь . А.Н. Толстой, В.Я. Шишков и Н.Н. Никитин на Кольском полуострове//Тиетта №2 (28) 2014
Что же происходило в Кандалакшском заливе с 18 сентября по 14 октября, в ожидании какого события А.Н. Толстой, В.Я. Шишков и Н.Н. Никитин посетили Хибины? Об этом – очерк А.Н. Толстого «Смелость, творчество, упорство» [Новый материк. М.: Сов. Россия, 1982. С. 43-47].
«Тихий, солнечный день над огромным зеркалом Кандалакшского залива, над сурово-лиловым окаймлением гор. Неподалёку от лесистого островка стоит старый пароход «Декрет», ржавые борта его помяты, в иных местах забиты деревянными пробками. Это – основное орудие производства. «Декрет» отошёл немного в сторону от вешек, указывающих расположение носа и кормы «Садко», лежащего на глубине 35 м. Водолазный катер подведён к борту. Все предварительные работы окончены. Водолазы – на верхней палубе «Декрета». Стучит компрессор, нагнетая по резиновым шлангам последние кубометры воздуха в шесть пар двухсоттонных железных понтонов. На соединяющих каждую пару шести стальных полотенцах лежит, как в люльке, «Садко».
Глаза всех следят за двумя вешками над зеркальной поверхностью моря. Кормовая качнулась и начала подниматься. Пошёл! Вода закипела, это из поднимающихся понтонов вытравливается воздух. Люди придвинулись к борту, на «Декрете» слышен только торопливый стук компрессора. Маленький смуглый Фотий Иванович Крылов – руки в карманах – спокойно улыбается, но в бегающих чёрных зрачках – тревога и бессонница. Фотографы и кино-аппаратчики нацелились объективами на всё шумнее закипающее море. И вот он, долгожданный! Со дна близится его огромная тень. С шумом водопада вздымается буропенная гора воды. Из раздавшейся бездны поднимается корма «Садко» в коричневой слизи, – видны палуба и часть над-строек, облепленных красными морскими звёздами, лиловыми медузами, чёрными ракушками.
Происходит то, что и должно было произойти. Здесь вина в неподходящем качестве тросовой стали. Проволочные волокна – слишком жёстки, самый стержень – сердцевина такого каната – также стальной жёсткий (во всех трёх попытках поднять «Садко» расходились в сплесенях тросы именно со стальной сердцевиной, несколько пар канатов с пеньковой серцевиной прекрасно вы-держивали). При сращивании такого жёсткого троса не получалось надлежащего трения между волокнами, и при полной нагрузке достаточно было толчка, чтобы сплесени разошлись.
Такой именно толчок и произошёл 18 сентября при третьей попытке поднять «Садко». Под-нявшись над поверхностью, часть корабля взяла массу воды. За несколько мгновений вода не в со-стоянии вылиться через отверстия шпигатов, через иллюминаторы. Вода, поднявшаяся над по-верхностью, легла добавочным грузом на тысяча восемьсот тонн «Садко». Под её тяжестью корма снова опускается, и по-видимому этот момент и является роковым толчком. Стропы на кормовых понтонах расходятся в сплесенях, двенадцатая пара понтонов, взмывая две горы воды, вылетает. «Садко» получает новый, ещё продольный толчок, и один за другим с бортов вылетают ещё две пары понтонов. «Садко» идёт на дно и ложится, отклонясь от прежнего положения.
На борту «Декрета» – молчание. Брови хмурятся. Кое-кто отвернулся, пошел курить. Крылов поднимает плечи, удерживая вздох, – и это всё. Старый «Декрет» качался на волнах. Несколько резиновых шлангов порваны, компрессор ещё работает, и концы их, как змеи, с шипами извивают-ся по поверхности воды. Проходят минута – две. Никакой команды, никакого шума. Без суеты, буд-то ничего не произошло чрезвычайного, эпроновцы продолжают прерванную работу. Плывут на лодках к понтонам, медленно уносимым течением отлива. Вытравляют порванные тросы, шлан-ги, концы. Работает лебёдка. Водолазы, спрыгнув на катер, надевают скафандры.
Каких бы это сил и лишений не потребовало - «Садко» должен быть поднят. Большевики не от- ступают. Была уже глубокая осень. Близились туманы и снежные бури. Буксирный пароход «Совнарком», помогавший своими мощными помпами, ушёл в Архангельск. В пустынном, студенеющем заливе остался один «Декрет» с проржавленными бортами, на машины его нечего было рассчитывать, и водолазы, обследовав грунт, где в новом положении лежал «Садко», начали вручную – кирками и крючками – пробивать под его днищем каналы для завода стальных полотенец.
По 8 часов водолазы не поднимались на поверхность. Стыла вода, пролетали бури. «Декрет» стонал и метался на волнах. Воля Фотия Крылова; воля всех этих людей была непоколебима. Измучившихся заменяли новыми, снимая их с менее тяжёлых работ в иных местах Союза. Ошибки учтены, все тросы заменены, сплесени на них сплетены и укреплены с особой тщательностью. Стиснув зубы, эпроновцы работали с 18 сентября по 14 октября. И вот подряд: каракумовцы окон-чили пробег, с московского аэродрома стратостат поднялся за пределы достижений, 15 октября «Садко», покинув подводную могилу, облепленный раковинами и водорослями (в одной из кают нашли дохлого тюленя), был отведен на понтонах к острову на мель для откачки воды. Это был также один из наших мировых ре-кордов, потому что никогда и нигде такое боль-шое судно не поднималось таким способом (на всплывающих понтонах) с такой большой глубины. Это могли сделать только смелость, творчество, упорство. Никогда, ни в одной стране до нынешнего года не считалось возможным работать на глубинах больше 50-60 м. Под огромным давлением внутри скафандра азот воздуха поглощается кровью. У человека, поднятого с большой глубины, кровь как бы закипает, разрываются кровеносные сосуды. Так было.
Этой весной эпроновцы подняли в Финском заливе судно с глубины 100 м. Случилось это без шума, в обыкновенный будничный день. Когда предварительно обсуждали возможность работы человека на таких глубинах, старые водолазы качали головами: «Против природы не попрешь, – нельзя». Но недаром понятие «нельзя» поставлено у нас на подозрение и пересмотр. Фотий Крылов сказал: «Давайте попробуем». Начали с трениров-ки: под строгим наблюдением врача опускались всё глубже и глубже с каждым днём. Первым пошёл на глубину водолаз тов. Разуваев – крепкий мужчина, выжимающий 14 пудов. Спустившись на палубу, с одной наручной лампочкой, запутался шлангом в разорванных снастях, разбил лампочку и едва не погиб в непроглядной тьме, под тяжестью стометрового слоя воды.
Потом всё усортовалось, пошло привычным порядком. Водолазы надевали скафандры, свин-цовые сапоги, вешали пятипудовые свинцовые пластины на грудь и на спину. Тяжело перева-ливаясь с кормы на ступени железной лестницы, погружались, пустив пузыри из медного шле-ма и, раскорячась тускнеющей тенью, неслись в чёрную стометровую глубину. Спуск совершал-ся в две с половиной минуты. Работать можно было под чудовищным давлением в скафандрах – в 10 атм. – только четверть часа. Зато на поверхность водолазов поднимали в течение 7 часов, что-бы за этот срок кровь могла освободиться от азота. Поднятых отправляли в камеру с давлением в 2 атм. до окончательного снятия шлема.
Был случай, когда один из водолазов, видимо, чего-то испугавшись, там, на дне, дал торо-пливый сигнал о поднятии и, не дожидаясь, раз-дул воздухом скафандр, чтобы выброситься. Его товарищ, видя, что он раздувается, и зная, что быстрый подъём – смерть, схватил его сзади за скафандр и, удерживая, медленно с ним поднимался. Он держал его так под водой несколько часов.
Под водой опасность – на каждом шагу: защемится шланг – прекратится подача воздуха, навалится понтон – придавит к борту, рухнет стальная мачта, обвалится переборка внутри зато-нувшего корабля, когда водолаз лезет по лестницам, по переходам в глубину кают или машинно-го отделения. Нужны быстрая сообразительность, огромное присутствие духа – не растеряться, по-нять сразу, откуда опасность и как её избежать. В каждом новом случае подъёма затонувшего суд-на нужны новые приёмы работы, быстрая ориентировка, иногда мгновенное – там же, на глубине - решение, смелость, творчество.
Мы ещё очень мало знаем о героях подводного царства. На всех морях, на всех широтах они копошатся вокруг затонувших стальных чудовищ и, смотришь, один за другим корабли всплывают, входят в доки и под советским флагом снова пенят моря. Послушать рассказы подводников – можно развесить уши. За одним знают грех, что он при-ловчился спать под водой, – устанет и пристроится где-нибудь между медузами в уголке, всхрапнёт часок, не забывая и во сне вытравливать прикосновением головы к клапану воздух из шлема.
Другой расскажет, как, прильнув шлемом к оболочке затонувшего судна, услышал оттуда ответное постукивание трёх оставшихся в живых людей. Громче их стучало его сердце. Третий про-полз в кают-компанию и запутался шлангом среди привинченных к полу кресел. Сел на корточки перед носом плавают рыбы, звёзды. Соображал, как он шёл и за что мог задеть, в какую сторону раскручиваться. Сигнал о бедствии подавать не хочется, нашёл ящик с консервами – жалко выпускать из рук. Вы спросите со страхом: «Ну, и как же вы?» – «Да ничего, – ответит, – выпутался. Глав-ное – консервов было жалко». Расскажут, как одного засосало илом, другого придавило железной мачтой. Третий только поднялся со 100 м, отдышался, стал к телефону, слышит – с товарищем плохо. Снова оделся и нырнул в бездну, где на дне, уйдя руками и нога-ми в ил, уже без чувств лежал товарищ... «Ну, и что же?» – со страхом спросите вы. «Да ничего, вытащил, выпили коньячку, кофейку...» Товарищи писатели, поезжайте на подъёмы кораблей. Знакомьтесь ближе с этим замечательным народом. Перед вами раскроется новый мир подлинной романтики».
А вот как описал подготовку к спуску водолазов В.Я. Шишков. «... Вовсю работает компрес-сор на боте, нагнетая воздух под воду для дыхания водолазов. На телефонах – труженицы-женщины в кожаных штанах, у сигналов на борту бота – молодые люди. Один водолаз давно в воде, пускает с десятисаженной глубины на поверхность пузыри. Другой приготовляется к спуску. Он надевает шерстяные штаны, фуфайку, две пары носков, тёплые портянки, сапоги, ему подают скафандр - нечто целое, отлитое из резины, с рукавами, штанами, сапогами. Эти одёжины (рубашки) существуют трёх размеров: первый рост, второй рост, третий рост. Водолаз залезает в беловато-серую одёжину, как акробат в трико, и, ступая важно, подобно статуе командора, подходит к табурету и садится, как на трон. Начинается архиерейское облачение. Морской владыка важно вытягивает обе руки вперёд. Двое бросаются к его рукам, завязывают поручни, натягивают сначала тёплые, затем резиновые рукавицы. Тащат медную манишку с наплечниками, вправляют её за ворот, в испод резинового одеяния просовывают припаянные к манишке многочисленные болты в дыры хомута одежды, накладывают на эти болты и натуго завинчивают гайки. Таким образом, металлическая манишка и резиновая одежда спаиваются воедино, водолаз со скрытыми под рези-ной медными плечами сразу становится широк корпусом и величав, как монумент. На ноги надевают медные калоши, каждая по полпуда весом. На грудь и спину возлагают, как архиерейские панагии, две свинцовые, висящие на веревках полупудовые бляхи. Облачая, шутят: «Ручку! Ножку! А ну, чихни, мы тебе нос утрём платочком. Ну, брат, ежели тебе в штаны блоха залезла, так и просидит там, пока всю кровь из тебя не высосет. Лицо водолаза чуть краснеет, но выражение его спокойно, уверенно. Сейчас лик морского владыки скроется от взоров: вот торжественно несут медный шлем, как драгоценную митру. Шлем нижним краем с винтовой нарезкой вставляется в кольцо манишки с такой же нарезкой и привинчивается. При последнем обороте зеркальное стекло шлема встает как раз против лица водолаза. По шлему даёт шлепок дружеская рука – дескать, готово. Морской владыка поднимается с трона. В обхват его талии привязывают конец сигнала (пеньковый просмолённый канат), а весь сигнал, сложенный кольцами, лежит возле борта. При сигнале – дежурный, его дело травить канат, то есть отдавать его, когда водолаз того требует, или, наоборот, подтягивать слабину, выбирать из воды. Морской владыка, подобно Геркулесу среди пигмеев, грохоча пудовыми калошами, подходит к лестнице, уходящей с борта в воду...».
-
-
-
15 октября в Москву и Ленинград полетел рапорт. «ЦК ВКП(б): тт. Сталину, Кагановичу. Совнарком СССР: т. Молотову. Наркомвоенмор: т. Ворошилову. Ленинградский обком ВКП(б): т. Кирову. Наркомвод: т. Янсону. Семнадцать лет назад за Полярным кругом в Кандалакшском за-ливе, наткнувшись на подводные камни и получив огромную пробоину, потонул мощный ледокол «Садко». В течение 17 лет корабль, являвшийся двойником знаменитого краснознамённого «Малыгина», пролежал на дне. Успехи пятилетки, развитие тяжёлой индустрии, освоение новой техники дали возможность предпринять сложнейшую операцию подъёма грандиозного судна со дна залива. ЭПРОН принял почётное задание поднять «Садко» и ввести в состав советско-го ледокольного флота новую мощную единицу. К подъёму ледокола ЭПРОН приступил, обладая новейшими средствами советской техники, ещё не известными капиталистическому миру и впер-вые применяющимися в нашей судоподъёмной практике. Подъём «Садко» производился 200-тон-ными цилиндрическими понтонами, изготовленными отечественными заводами по конструкции корабельного инженера-краснознамёнца т. Бобрицкого. Напряжённо, с большевистским упор-ством, как учит нас партия, мы осваивали новую технику, порой терпели неудачи, но всегда с новы-ми силами, соревнуясь, добились успеха.
Конец операции совпал с началом полярной ночи. Работая большевистскими темпами, мы сегодня добились победы и чести рапортовать партии и правительству следующее. Вчера, 14 октября, в 15 час. 28 мин. дня всплыла корма «Садко», и сегодня в 10 час. 30 мин. утра со дна залива поднялся весь корабль. Через четверть часа на «Садко» поднят морской флаг пролетарского государства... Подъёмом «Садко» ЭПРОН заканчивает сезон, в течение которого добился следующих успехов: у берегов Шпицбергена поднят «Малыгин», в Финском заливе с рекордной глубины совместно с РККФ поднята подводная лодка № 9, в Ладожском озере поднят озёрный теплоход «Крестинтерн», в Чёрном море спасен «Харьков» и поднят пароход «Потёмкин», у берегов Норвегии спасён пароход «Кола», в Белом море спасён терпевший бедствие, считавшийся безнадёжным, иностранный пароход «Алкаид», в Каспийском море поднят пароход «Стенька Разин». Сегодня, в 2 часа дня, «Садко» на буксире пароходов «Совнарком» и «Ленин» отведен к о. Богомолиха, где в кратчайший срок будет заделана пробоина, и пароход последует в Архангельск. После ремонта «Садко» поступит в распоряжение Главного управления Севморпути для новых славных побед во льдах Арктики. Да здравствует наш вождь – Централь-ный Комитет партии во главе с тов. Сталиным! Да здравствует правительство Советского Союза! Нач. ЭПРОН Крылов. Нач. Северного округа Васин. Производители работ: Симонов, Лавров, Памаин».
В тот же день из Москвы пришла ответная депеша. «Кандалакша. Нач. ЭПРОНа Крылову. Поздравляем героических работников советской подводной техники, краснознамённых эпро-новцев с новым блестящим трудовым успехом – подъёмом с морского дна ледокола «Садко». Эта ваша победа, одержанная в тяжёлых условиях хо-лодного Севера, является выдающимся образцом большевистской работы. Сталин, Молотов, Кага-нович, Ворошилов. Янсон». А в популярном тог-да журнале «Карело-Мурманский край» [1933. № 7-8, с. 71] появилась информация: «Героическая работа ЭПРОНа по подъему «Садко» протекала в обстановке самого пристального внимания широ-ких кругов пролетарской общественности. Место работ посетил ряд советских писателей, которые отобразят в своих произведениях этапы борьбы и побед Краснознамённого ЭПРОНа за полярным кругом. На снимке – писатели Вяч. Шишков и А.Н. Толстой беседуют с Ф.И. Крыловым».
А вот фрагмент из воспоминания Н.Н. Никитина «А.Н. Толстой» (1957), в котором есть и строки о пребывании в Хибинах. «...В Толстом было много творческой энергии. Вспоминаю одну нашу поездку, после которой он собирался «отразить» жизнь водолазов. В этой же поездке он заинтере-совался множеством превосходных вещей. И, что самое главное, именно в эти дни в нём, в его писательском арсенале, зародилось многое, касавшее-ся русского Севера, что и вошло впоследствии в роман о Петре, – люди, ощущения, пейзажи. Как же это было?
Мы едем вместе на подъём «Садко». Он, Шишков и я. Но ему мало было только этого подъёма. Он изменил весь маршрут, нарушил все планы начальника ЭПРОНа Ф.И. Крылова. Бело-морканал, пристани, шлюзы, капитаны, чекисты, заключённые, консервные фабрики Кандалакши, океанографические станции, совхоз «Имандра», опытные полярные поля, Хибины, апатиты, гор-норабочие, инженеры, старообрядческие деревни на Выге – всё необходимо ему, кроме водолазов и кроме подъёма парохода, затонувшего ещё в годы первой империалистической войны.
Он как металлург говорит о горных породах с геологами и с академиком Ферсманом. Со стару-хами крестьянками в деревнях беседует о старой вере, двуперстии, покупает медные иконы, отли-тые здесь несколько веков назад, ходит на охоту, ловит форель, участвует в литературных вече-рах... В.Я. Шишков еле дышит, а Толстой засыпает сразу, как ребёнок, и встаёт с прекрасным цве-том лица. Каждый день он обмывается с головы до пят, встаёт раньше всех и, фыркая над ведром, будит Шишкова своей обычной, постоянной шут кой: «Работать!.. Вячеслав!.. Работать!..» Так всегда начинался толстовский день.
А по вечерам, когда вся наша бригада выматывалась от бесконечных встреч, разговоров, разъ-ездов, неутомимым оставался только Толстой. «Едем в клуб! – кричит он. – Там нас ждут...» «Нас никто уже не ждёт... Скоро десять часов вечера... Кто будет ждать?» Он негодует: «Спать, что ли? За этим приехали?» Он достает дрезину, и мы несёмся в Хибины со ст. Имандра. Он оказался прав. В маленьком, тогда ещё деревянном клубе не только яблоку, но даже булавке негде было упасть. Как торжествовал Толстой... Это был за-мечательный вечер. А когда мы возвращались на ночлег, Толстой всю дорогу спорил с главным гео-логом Хибин о магме... Он многое знал... Это был талант, вечно ищущий нового.
...Тут же, то есть среди всех этих многообразных интересов, зреют в нём мысли и, очевидно, возникают подробности петровской эпохи, под-робности о скитах петровского времени, о стар-цах, о петровских людях, шедших в глубь этих таёжных северных лесов, чтобы рушить старое и подымать новь.
Помню Толстого в кожаном пальто, в военно-морской фуражке, подаренной ему Ф.И. Крыловым. Её он всегда носил в этой поездке. И ею даже гордился. Мы плывём на маленьком гидрографическом судне среди шхер Заонежья. Толстой часами разговаривал с матросами и капитаном корабля о путях Петра в этой глуши. Помню, как он стоял, опираясь на поручни, смотрел на маленькие острова и зеркальные протоки, по которым мы шли, как с берега, с подлеска, вплотную подбежавшего к воде, сильный ветер бросал на палу-бу охапками осеннюю листву, багряную и золотую, с осин и берез.
Он жадно смотрел, как будто впитывая в себя каждую деталь пейзажа. Он обратил моё внима-ние на ряд старинных, уже разрушившихся от времени построек. «Здесь чувствуется Пётр, его рука... – тихо говорил Алексей Николаевич, чуть прищурясь и точно уже прощупывая глазами свои будущие страницы, точно читая ещё ненаписанное. – Да, всё это началось, конечно, при нём...» Так рождался роман о Петре.
Только однажды он как бы «поддался» в этой бурной поездке, у него поднялась температура – это было на станции Академии наук в Хибинах. Он лежал на койке. «Сегодня мне пятьдесят лет...» сказал Алексей Николаевич, когда я пришёл навестить его. В ту пору этого никто не отметил. Ни письма, ни телеграммы он не получил даже из дому. И я понял, что ему просто взгрустнулось. «Полвека – это цифра...» – сказал он, немножко надув губы. А утром он был уже здоров и опять всех будил. А на разработках в штольнях апатита интересовался каждой мелочью работы, всем рабочим процессом и разговаривал с рабочими как инженер. Это был неутомимый талант…»
Что трогает во всей этой истории? Многое. И то, что около 100 лет назад наши водолазы опуска-лись на глубины более 100 метров. И то, что мы спасали чужие корабли и подводные лодки, а не они – наши. И то, что наши выдающиеся писатели искренне интересовались освоением Крайнего Севера. И то, что А. Толстой вынашивал главы «Петра Первого» здесь, на кольской земле. И то, что наши предки всем этим гордились… Кажется, с литературным жанром социалистического реализма ушло что-то неизмеримо более важное.
Ю.Л. Войтеховский, д.г.-м.н., проф., Апатиты
Е.Н. Шталь, Кировск
Статья полностью: