(М. - 1935)
КУКАНОВ И КУКВА
«Вся Чукоция есть не что иное, как громада голых камней. Поверхность её везде шероховата и покрыта каменьями, а из сих камней есть такие, что всякую меру превосходят... Вообще Чукоция есть страна возвышенная, и часто нам попадались горы удивительной вышины: имели мы такие перед своими глазами виды, которые вселяли в мысль нашу восторг и заставляли нас взирать на те предметы не иначе, как с глубочайшим благоговением.
Мореплаватель БИЛЛИНГС.
1791 год».
Припав на крыло, самолёт набирал высоту.
Стремительными рывками проваливалась вниз бездонная глубь прогалины. Расстояние тупило изломанные острия торосов, сглаживало неровность раздробленных форштевнем полей, равняло бесформенные груды льдов с грязно-белым лежалым снегом. Дым, как тесто, обвисал по наклонной трубе «Литке», пушисто стлался на воде, затягивая пенистый след, оставленный разбегом амфибии.
Мотор важно гудел. Припав к борту кабинки, Дуплицкий, не отрываясь, смотрел назад, куда тысячью метров ниже убегал отбрасываемый скоростью полёта ледорез. Оранжевое солнце несло круглосуточную вахту, бесстрастно освещая унылый полярный пейзаж. Покрытая венозными путами коротких разводьев, вокруг расстилалась ледовая пустыня Чукотского моря. Лиловые шапки Врангеля и Геральда расплывчато колебались в голубых далях.
Куканов вёл самолёт на запад, отыскивая выход из ледяного мешка, в который попал «Литке», пробиваясь к мысу Шмидта.
Двое суток, не смыкая усталых глаз, капитан пытался вывести судно на чистую воду. Двое суток штурманы поочерёдно взбирались на марс, водили биноклем по всем направлениям и мрачно кричали неизменную фразу:
— По горизонту торосы!
Ледорез повернул к острову Врангеля, избрав рискованный курс к северо-востоку. Мы шли наощупь, не зная глубин и состояния района. Ни один судоводитель не поднимался этим проходом. Белое пятно неизвестного лежало перед нами, предательски завлекая ширью прогалин, пока сплошная стена многолетних торосов не остановила нашего бега в шестидесяти милях от острова.
Тогда на глянцевитую гладь прогалины спустили амфибию, и бортмеханик заправил баки горючим.
— Внимание! — предупредил он пилота, поворачивая окантованный медью винт. — Контакт!
— Есть контакт! — отозвался Куканов, включая магнето.
Зелёная птица, вздрагивая крыльями, ринулась вперёд. Нос лодки глубоко зарылся в воду. Каскады брызг взметнулись над кабиной.
— Надо убавить горючего, — подрулив к льдине, сказал Куканов. — Троих не возьмёт.
— Слезайте, Куква, — распорядился Дуплицкий.
Бортмеханик неохотно спрыгнул на льдину.
Освобождённый от лишнего груза, самолёт легко ушёл в воздух. Куква огорчённо махнул рукой: он не умел скрывать своих переживаний. Любопытство, свойственное двадцатитрёхлетнему возрасту, заставило секретаря комсомольской ячейки придонской станицы поступить матросом на азовскую шаланду, затем — в лётную школу, откуда повлекло на границу с Америкой — в Уэллен.
Чукчи хорошо запомнили белобрысого, всегда улыбчивого парня, который исполнял обязанности передвижной мастерской по ремонту «железных уток» при полётах к лагерю Шмидта. Не любил его единственный человек — шаман с острова Колючина, вшивый старик Пенаульхен, хозяин яранги, где механик квартировал, приводя в надлежащий вид ферму шасси и моторную раму самолёта Ляпидевского.
За год Куква обжился на Чукотке.
Слепые полёты в пургу от Биллингса до Уэллена научили механика величайшему арктическому искусству — терпению. Долгой зимней ночью, когда приходилось пережидать пургу в лагунах, пока спал в оленьем кукуле пилот, он до рассвета возился с грелкой у трёхмоторного «Н-4», разогревая застывшую воду.
Челюскинская эпопея была закончена, и перед тем, как вернуться домой, Куканов сговорился с механиком, что через год они снова приедут в Уэллен. Разговор происходил в пассажирской каюте «Хабаровска».
После двухлетнего плена во льдах пароход бункеровался в похожей на горное озеро, окаймлённой отвесными скалами просторной бухте Провидения. Куква смотрел в иллюминатор на голые берега чукотской земли и мысленно мчался в уютном купе владивостокского экспресса к вишнёвым садочкам Азовья.
— Старина, — позвал его Куканов, в раздумьи проводя ладонью по лысине, — с «Литке» прислали радио. Начальник экспедиции Дуплицкий предлагает нам идти в сквозной поход.
— Фасонно! — вырвалось любимое словцо у механика.
— Думаю, что ничего не стрясётся, если мы немного запоздаем домой, — помолчав, добавил пилот.
— Думаю, Кузьмич, что ничего не стрясётся...
Так попал на «Литке» Семён Куква — бортмеханик амфибии «Ш-2».
* * *
Возвращаясь с мыса Шмидта бреющим полётом, Куканов искал «Литке».
Туман скрыл видимость. Бессильно багровел солнечный диск. В пятидесяти метрах под самолётом мчались извилистые трещины разводьев. Испуганно подскочил и плюхнулся в чёрную рябь дремавший на льдине морж.
Разведка была удачной. Серебристые полоски чистой воды змеились от устья реки Амгуэмы до мыса Якан. Под самым Рыркарпием огромная перемычка, закрыв путь к проливу де-Лонга, подступала к каменистым террасам берега. Дальше недоступным соседством темнело открытое море.
Пилот всматривался в молочную пелену. Хрустальные осколки тумана висели на иглах рыжеватой щетины его небритых щёк. Обветренное лицо было сосредоточено и спокойно. Не отводя упорного взгляда от слюдяного козырька над кабиной, он рассчитанными движениями поднимал и опускал самолёт.
Дуплицкий следил, как уверенно ведёт Куканов машину слепым полётом, и, удивляясь опыту и выдержке этого человека, радовался удачному подбору лётного состава.
...Чукотку с воздуха Кузьмич знал прекрасно, как знает старый охотник одному ему известные звериные таёжные тропы. Сказочное озеро плоскогорья Элергытхын, о котором чукчи сложили легенды и куда не ступала нога исследователя, отражало силуэт кукановского самолёта. Задолго до челюскинского рейса Водопьянова и Доронина он поднял экспедицию геолога Обручева над снежными отрогами Анадырского хребта, дважды пересёк его и, попав в нисходящий поток воздуха, «едва не сыграл бенца».
Прощально покружив над пароходом, на котором снималась во Владивосток экспедиция Обручева, Куканов лёг на курс к седым вершинам «дедушки» Дежнёва. Две части света вставали из вспененных вод Берингова пролива: сизые овалы американского материка и, напротив, рубиновые отблески флага на избе чукотского исполкома.
У мыса Якан Кузьмич поднялся на борт «Челюскина».
— Пойдёте на Врангель, — сказал Шмидт пилоту. — Я полечу с вами.
Четвёртый раз в течение месяца «Н-4» нырял в туманы пролива де-Лонга к отрезанному льдами острову.
— Экспресс линия: мыс Северный — остров Врангеля, — шутил старший бортмеханик Володя Шадрин, помогая сойти на желанную землю материка одиннадцати колонистам, вывезенным с острова.
Лётное звено под командованием Куканова обеспечило пятую зимовку на Врангеле. Тонна продовольствия, оборудование для метеостанции и ящик лимонов — подарок челюскинцев — лежали на изрезанном прожилками снега берегу бухты Роджерс.
Ночевали у Минеева. Самого начальника острова не было дома. Он выбирал новое место для колонии на северной стороне. Там находилось топливо — плавник, принесённый течениями полярных морей, и легче было переселиться туда со всеми пожитками, чем подвозить топливо на собаках в бухту Роджерс.
Шмидт долго беседовал с зимовщиками. Жаловалась на сердце, но не хотела уезжать жена Минеева. Ёрзал на табурете завхоз Павлов, врангелевский абориген, ошалелый от переживаний. За семь лет, безвыездно проведённых на острове, он не испытал столько нового, сколько за последний месяц. Совсем недавно в минеевской комнате гостил Леваневский, потом зачастил Куканов, и вот сидит Шмидт, о котором он так много слышал.
Утром улетели обратно.
Над скалистыми террасами мыса Шмидта крутила позёмка. Появились забереги. Начиналась полярная зима. И когда Кузьмич помогал Северо-Восточной экспедиции капитана Бочек выбраться к Берингову проливу, рация мыса получила тревожные вести.
Звал «Хабаровск»:
«Нужна срочная помощь. Стали на зимовку у Биллингса вместе с «Анадырем» и «Севером». Часть пассажиров, взятых на Колыме, больна цынгой. Надежда на самолёты. Выручайте.
Капитан СЕРГИЕВСКИЙ».
Человеческий язык знает немало страшных слов. Одно из них — цынга. Ноги, скрученные судорогой... Бескровные мёртвые лица... Кровоточащие дёсны...
Больные лежали в кукулях, испражнялись под себя, и зловоние наполняло кабину «Н-4», перешибая острую терпкость бензина.
Мотор отказал на полпути. Ледовый хаос Колючинского горла протянул к самолёту отточенные щупальцы торосов.
Предстоял «гробовой номер».
Куканов не любит вспоминать о том, как ему удалось «на честном слове» дотянуть до Ванкарема, откуда он помчал на собачьих упряжках к Рыркарпию, чтобы взять там запасные части.
Двести сорок километров между Ванкаремом и авиобазой — и ни одной яранги. Четыре раза короткие ноябрьские сумерки сменяла мглистая ночь. Отдыхали в снегу. Каюры рядом с упряжкой, Кузьмич на обледенелых нартах, подняв воротник кожаного реглана. На час удавалось забыться. Чувствуя, как немеет всё тело, пилот вскакивал и яростно стучал деревяжками замёрзших рукавиц.
Дорога туда и обратно заняла девять суток. Починив мотор и не признавая отдыха, Куканов ушёл в воздух: на Биллингсе ждали цынготные!
Пурга стерегла у мыса Дженретлен. Седой вихрь запорошил козырёк кабины, рванул самолёт вниз. Пропала видимость. И когда, судя по компасу, было пройдено Колючинское горло, пилот решил прижаться к берегу.
Дальнейшего никогда не забудет экипаж «Н-4». Зрачки бортмехаников расплылись в смертельном ужасе. Куква съёжился, пружиня ноги. В свистящем гуле раздёрнутого занавеса пурги перед ними вынырнул каменный выступ мыса Онман.
Машинально пилот положил самолёт на крыло и развернулся в десятке метров от скалы. Набрав высоту, Кузьмич смахнул с мокрого лба застывающие капли пота.
— Чуть-чуть, хлопцы, не разложили мы материальную часть, — сказал Куква, когда после двухчасовой рулёжки самолёт подплыл к фактории Ванкарема. — Кто-то бы схоронил наши косточки?
— Лучше подумай, где раздобыть горючего, — неожиданно резко перебил его Куканов.
Механик виновато метнулся к бакам.
Бензина осталось на пятьдесят минут. До Рыркарпия, где лежали запасы, на полном газу надо лететь вдвое дольше. Собачьи упряжки могли завести горючее не раньше, чем через неделю.
Неделя бездействия!
Седоусый Гергойль-Кай, председатель Ванкаремского нацсовета, посмотрев на вытянутые физиономии бортмехаников, молча ушёл домой. Пока лётчики грелись у заведующего факторией Георгия Кривдуна, чукча прикатил на упряжке единственный в посёлке бидон со смесью бензина и масла, приготовленной для своего мотороного бота.
— Хватит? — спросил он Куканова.
— Хватит, — улыбнулся Кузьмич, соображая, где достать горючего на последние пять минут. — Спасибо, старина!
...Бортмеханики давно покачивали головами, слушая судорожные перебои трёхмоторного сердца самолёта. «Н-4» прожил богатую жизнь. Шестьдесят семь человек перебросил на нём Куканов с Биллингса на Рыркарпий и двадцать один в Уэллен. Моторы требовали капитального ремонта. Но на Чукотке вместо мастерских — каменные просторы, жесточайшая пурга. Какой тут ремонт, когда в эфире зазвучали аварийные сигналы Кренкеля! Раздавленный льдами, ушёл на дно «Челюскин», и Кузьмич, торопясь на помощь челюскинцам, первым взял курс на дрейфовавший лагерь. И вновь над торосами Чукотского моря «сдох» левый мотор...
Неделю возились с ним на тридцатиградусном морозе, а на восьмое утро со сломанным шасси валялся на снегу самолёт. Мотор не вытянул при взлёте, и «Н-4», задев о торосы, закончил свой стремительный бег.
Почти следом, успев лишь забрать из лагеря женщин и детей, у Колючина «разложил» самолёт Ляпидевский, и Кузьмич послал своих бортмехаников на помощь товарищу.
О том, что правительство наградило его орденом Красной Звезды, Куканов узнал уже на борту «Литке», принимая амфибию «Ш-2».
* * *
«14 часов 45 минут. Курс норд-вест. Лёд разреженный, дорожка исчезла, справа по курсу частая вода», сделал последнюю запись Дуплицкий. Густое облако тумана скрыло зелёные крылья машины.
«Литке», пожалуй, не найти, — приписал он. — Мерзкая погода».
В ту же секунду начальник увидел, как пополз трос руля управления. Круто свернув, Куканов летел на материк.
На ледорезе готовились принять самолёт. Рация мыса Шмидта своевременно предупредила нас о его вылете. Прошло полтора часа. Через двадцать минут капитан ждал результатов ледовой разведки.
Вахтенные матросы водили биноклями по горизонту, кочегары подшуровали в топках, чтобы пилот не проскочил мимо. Волнистыми клубами дым поднимался в безоблачное небо, горячими крупинками сажи осыпал надстройки и палубу.
Воздух был чист и прозрачен.
А в это время в пятидесяти милях от нашей стоянки плутала под колпаком слякотной мглы амфибия, и усталый Кузьмич то снижался к самым торосам, то набирал высоту, продираясь сквозь клейкую сырость тумана.
— Волноваться рано, — успокаивал Куква литкенцев, когда истекли все сроки, а вызванные радисты Рыркарпия и Врангеля ответили, что самолёт не показывался. — Кузьмич эти места знает, как свои пять. Наверное, ушёл от тумана и пьёт чай у Кривдуна в Ванкареме. А там рации нет...
По компасу и указателю скорости самолёт подходил к берегу, но отлогие контуры материка стали заметны лишь тогда, когда стрелка альтиметра очертя голову прыгнула вниз. Мгла поредела. Лоскутья тумана стлались на свободной от льда изогнутой луке ванкаремской лагуны. Стряхивая струйки воды с приподнятых крыльев, амфибия ткнулась носом в мокрую гальку.
— Привет, Фёдор Кузьмич! — взмахнул ушанкой Кривдун. — Какими судьбами?
— Да вот такими, — пояснил Куканов. — Придётся заночевать.
— А, Гергойль-Кай! — заметил он жмурившегося от удовольствия председателя нацсовета. — Жив, старина?
— Верно, верно, Кузьмич, — отвечал чукча, протягивая руку. — А бензину тебе не надо?
Пилот рассмеялся.
— Нет, Гергойль-Кай, не надо. Займу в баках у Бабушкина. А завтра буду на «Литке».
Но завтра повторилось то же самое. Туман непроницаемой стеной отделил амфибию от ледореза. Только на третьи сутки, после вынужденной посадки на мель, назначив по радио с мыса Шмидта рандеву возле устья Амгуэмы, Куканов добрался до «Литке».
Погрузив самолёт на кормовые ростры, мы долго петляли под мысом, пока наткнулись на уязвимое место перемычки. Длинная цепь трещин тянулась вдоль материка. Лавируя переменными ходами, ледорез целую ночь подбирался к трещинам и внезапно, как медведь, караулящий у лунки глупую нерпу, обрушился на них всей силой машин и тяжестью корпуса.
Скрываясь под воду и злобно царапая борта, льды пропустили нас. Отброшенные водоворотом, они медленно сходились за кормой, голубыми языками зализывая рваную рану перемычки. По-прежнему сплошной ледовый барьер упирался торосами в моржевую морду Рыркарпия. Будто и не проходило здесь судно!
Гордо взметнув над рябью разводьев гигантский клюв бушприта, «Литке» птицей скользил на запад...