ЖИРОВИАНА
Светлой памяти Юрия Александровича Жирова
замечательного человека
1. Пожар НА ЛЬДУ
Летели уже больше часа. Ровный гул моторов Ли-2 почти не был слышен – уши закладывает. Сделаешь глотательное движение – гул опять слышен чётко. Дотронешься пальцами до холодного голого дюралевого корпуса (самолёт-то грузовой) – ощущаешь его ровную гудящую вибрацию. Сидеть на низких дюралевых откидных сиденьях вдоль бортов неудобно, жёстко, теперь уже часто хочется менять положение – то вытянуть ноги, то перенести тяжесть тела на другую ягодицу. Из-за долгого полёта в самолёте стало тепло, мощный обогреватель гонит сухой горячий воздух, можно снять ушанку. На уровне пола всё равно холодно, но в чёрных меховых унтах ничего, терпимо.
Самолётом управлял только второй пилот, а командир вместе с радистом, борт-механиком и штурманом играли в грузовом отсеке в карты. Самолёт загружен «под завязку». Ближе к кабине пилотов стоят две бочки – одна с бензином для зарядного движка, другая с соляркой для отопления в будущей палатке. Остальные вещи, что полегче – за занавеской в хвосте – радиостанция, движок для зарядки, аккумуляторы, палатки, оленьи шкуры, ящики с продуктами, раскладушки, «гнидники» (спальные мешки) и прочий скарб. Всё это – чтобы высадить десант на льду у северного берега острова Врангеля, который условно разделяет Восточно-Сибирское и Чукотское моря. Трое «десантников» должны создать ретрансляционную радиостанцию радиогеодезической системы «Поиск». Высокоширотная Воздушная Полярная геофизическая экспедиция (ВВПГЭ) ленинградского Научно-исследовательского института геологии Арктики (НИИГА), попросту – Полярка, выполняет секретную авиадесантную (с посадками самолётов и вертолётов на лёд) гравитационную и магнитную съёмки на припайных и дрейфующих льдах арктических морей по сети примерно 25 х 25 км и аэромагнитную съёмку над ними. В этом, 1966 году, мы снимаем восточную часть Восточно-Сибирского и западную часть Чукотского морей.
Радиогеодезическая система «Поиск» используется для определения координат точек наблюдения (посадок) съёмочных самолётов и вертолётов в прибрежных частях морей в пределах её дальности действия – первые сотни километров от берега. Для этого на припайном (неподвижном) льду устанавливаются три передающие радиостанции. Четвёртая «ретрансляционная» радиостанция в этом году была запланирована на льду около северного берега острова Врангеля. На каждом съёмочном самолете Aн-2 (или на вертолёте Ми-4) имеется приёмник радиосигналов от всех радиостанций, записывающий данные на бумажную ленту. Обрабатывая эти данные, можно получить достаточно точные координаты самолёта. Для нас важно знать координаты точек посадок на лёд, на которых выполняются геофизические наблюдения. Съёмочные самолёты и/или вертолёты (обычно 3 лётных отряда) базируются в небольших береговых аэропортах (помните «Кожанные куртки» Саши Городницкого? Это про них). Дальше к северу, в океане, съёмка ведётся двумя или тремя лётными отрядами с дрейфующей ледовой базы, на которой дрейфую я, автор этой байки, и, по совместительству, начальник базы и главный инженер экспедиции. До отдалённой зоны, снимаемой с ледовой базы, система «Поиск» не «дотягивает», поэтому базирующиеся на ней съёмочные самолёты определяют координаты точек посадок с помощью астрономических наблюдений теодолитом солнца, планет или звёзд (при ярком полярном солнце!).
Так вот, трое «десантников»-экспедиционников, сидевших рядом на одном борту, прильнули к прямоугольным окошкам. Внизу медленно проплывал заснеженный остров Врангеля, с высоты пятисот метров казавшийся почти ровным. Небо было безоблачным, мартовское солнце светило в правый борт, ребята сидели на левом, так что довольно низкое солнце не мешало смотреть вниз. Но долгий полёт и однообразная белизна, несмотря на необычность обстановки, подавляли любопытство, веки смыкались, головы то одного, то другого «десантника» склонялись к груди, потом дёргались опять к окошку… Двое из них, моторист-механик Саша Кротов (если я не ошибаюсь) и рабочий-повар Гиви с длинной грузинской фамилией, что-то вроде Автандилишвилилидзе, сезонники, были в Арктике в первый раз. Начальник радиостанции Юра Жиров – старый полярник. Шесть лет он работал со мной техником-геофизиком в северной Якутии на поисках кимберлитовых «трубок» – коренных месторождений алмазов, и вот третий год трудится в ВВПГЭ – начальником ретрансляционной радиостанции радиогеодезической системы «Поиск». Ему тоже было интересно смотреть на территорию незнакомого острова Врангеля, но уж больно скучной была белая поверхность. Сначала пролетали над невысокими горами, тогда тёмно-синие тени показывали изрезанный рельеф, а сейчас летели над северной плоской половиной острова – сверху всё кажется совершенно ровным. Время от времени глаза слипались, и Юра впадал в забытьё. Сказывалось, что встали сегодня очень рано – вчера «ветродуи» (синоптики аэропорта) обещали с утра солнечную погоду, но во второй половине дня предсказывали резкое ухудшение, возможен даже шторм. До этого несколько дней была нелётная погода – снегопад, облачность, солнца нет, а значит самолёту садиться без теней нельзя – торосов не видно, можно впилиться в торос и разбить машину. А радиостанции «Поиска» надо срочно расставлять. Без этого съёмочные отряды, базирующиеся в береговых аэропортиках, не могут начать работу. Поэтому загружались в аэропорту на мысе Шмидта, что на материке к югу от острова Врангеля, в темноте, чтобы самолёт успел вернуться ещё при хорошей погоде.
Гул мотора то почти пропадал, то снова усиливался, когда сделаешь глотательное движение. С высоты казалось, что самолёт почти не перемещается относительно ровной белой поверхности острова. Но вот второй пилот высунулся из двери двухместной пилотской кабины и что-то прокричал летунам, игравшим в карты. Командир в коричневой кожаной куртке кивнул, вытащил одну за другой три карты из своего веера, рот радостно раскрылся до ушей, азартно шлёпнул ими по картам, разложенным на деревянном ящике, служившем игрокам ломберным столом, сказал что-то победное, поднялся, и, стараясь не наступить на вытянутые ноги в чёрных унтах членов экипажа и «десантников», прошел к своей кабине. Следом за ним поднялся штурман. Командир сел в своё левое кресло, которое освободил второй пилот, вышедший из кабины, а на правое кресло протиснулся штурман. Оба они надели наушники с ларингофонами. Второй пилот стоял в двери и что-то показывал штурману на полётной карте. Самолёт наклонился, правое крыло поднялось над горизонтом, и стал разворачиваться налево, на запад, постепенно снижаясь. «А, долетели до северного берега, будут искать место для высадки радиостанции, которое приблизительно наметил на карте Литинский. Ну, всё, пора просыпаться, прилетели» – подумал Юра, потряся головой, отгоняя дрёму.
– Юрий Александрыч! Вон домик! – прокричал Саша Кротов, толкая Юру в спину. Голос его звучал глухо – уши ещё заложены.
– Домик?! Какой домик?
– Вон-вон! У берега! Почти весь засыпан снегом, только крыша угадывается. Вот сейчас его крыло закроет! Смотрите! И дым идёт! Из трубы! Наверное, охотник там живёт! Эх, всё, закрыло! Сейчас опять увидим!
Домика они так и не увидели – он скрылся под брюхом самолёта. Ну ладно, домик так домик. Смотрим дальше. Самолёт начал снижаться. Внимание переключилось на поиски плохо видной пока береговой полосы...
А жаль... Ох, как жаль, что Юра не вскочил, не оттолкнул от двери второго пилота и не заорал командиру и штурману – Остановите самолёт!! Нанесите домик на карту!! Мы без него погибнем! Слюна может полететь в другую сторону!
... Но “Аннушка уже разлила масло”.... Никому не дано знать свою судьбу даже за несколько часов до гибели... И экспедиционники с любопытством смотрели вниз на уже хорошо видную границу сравнительно ровного, как казалось сверху, белого припайного льда и менее ровного низкого берега. Невысокие торосы кое-где отмечали эту границу.
Командир со штурманом, сделав несколько кругов на малой высоте, видимо, не удовлетворились этим местом, самолёт развернулся и полетел вдоль берега искать другое место для посадки. Снова через некоторое время самолёт стал кружить на малой высоте... Но опять не смогли подобрать площадку, развернулись и полетели вдоль берега. От круговерти и болтанки ребят стало подташнивать, и они, вытянув ноги, перестали смотреть в прямоугольные окна. Самолёт снова стал описывать круги на малой высоте, и снова полетел по прямой, вроде бы в обратную сторону. Опять круги, потом прямо, но на этот раз, слава Богу, лыжи коснулись земли, и самолёт, запрыгав на снежных застругах, прокатился метров сто и остановился.
Борт-механик открыл дверь, спустил на лёд лесенку:
– Поезд прибыл на конечную остановку! Пассажирам покинуть вагоны!
Все попрыгали на снег, стараясь размяться после долгого неудобного сиденья. Застёгивали распахнутые чёрные меховые куртки, одевали чёрные кожаные шапки-ушанки. Только радист остался в самолёте, на своём месте за кабиной пилотов он дробно стучал ключём. Юра, классный радист, только по стуку ключа, даже не слыша писка морзянки, мог прочесть, что радист передаёт в аэропорт Шмидта координаты этого места посадки.
– Мы крутились так долго, потому что надо было найти очень характерное место, чтобы точно отметить его на карте, – пояснил Юре штурман. – Вам же надо знать положение вашей радиостанции как можно точнее, так? Это километрх в пяти от того места, которое наметил ваш главный инженер, но он говорил, что это допустимое отклонение...
– Ребята, выгружайтесь быстро! – крикнул командир, – Вон что делается! «Ветродуи» не соврали – как говорится, шторм идёт! – И он показал рукой на восток, где уже четверть неба было затянуто тёмными тучами.
Пятеро членов экипажа и трое будущих робинзонов споро разгружали самолёт – что вдвоём-втроём (ящик с движком или с радиостанцией) бережно ставили на лёд, что, вроде спальных мешков, оленьих шкур или бочек с горючим, просто скидывали из двери. Разгрузка продолжалась не больше двадцати минут. По инструкции экипаж обязан был дождаться, когда экспедиционники поставят палатку, установят радиостанцию, свяжутся с экспедиционной базой в аэропорту Шмидта, и только после этого самолёт может улететь. Это займёт не менее полутора часов. Но Юра понимал, что если в Шмидте начнётся пурга, то сесть там будет нелегко, даже если будут зажжены посадочные огни – при сильном снегопаде их можно и не увидеть.
– Михалыч, вы уж летите, мы сейчас всё бысто установим и свяжемся, не первый год замужем, – сказал Юра командиру, снимая ушанку с потной головы и протягивая ему руку. – А то влипните из-за нас. Спасибо, ребята.
– Ну, давай, Юра. Первым делом, как говорится, палатку. Я думаю, у вас пол-часа - час до начала ещё есть, вы старые полярники, устроитесь. А нам, действительно надо, как говорится, жать на всех парусах. Ребята, счастливо оставаться! Если придут медведи, как говорится – занимайте круговую оборону!
Командир и штурман пожали руки остающимся. Другие летуны уже шли к самолёту – борт-механик бегом впереди всех. Негромко завыл стартёр. Самолёт чихнул не успевшим остыть двигателем, двигатель зарокотал ровно.Затем “почапал” и завёлся второй двигатель, дверь за штурманом захлопнулась, серебристый самолёт стал выруливать и разворачиваться по большой дуге. На минутку он остановился, затем всё быстрее и быстрее покатился по своим следам. Вот уже он оторвался от белого льда и взмыл в пока ещё ясно-голубую половину неба и сразу развернулся на курс на юг, в сторону острова. Трое робинзонов смотрели на самолёт, пока он не скрылся.
– Так, ребята. – Жиров скинул на снег куртку, остался в коричневом водолазном шерстяном свитере. – Разворачивайте пол палатки, вот этот серебристый свёрток. Гиви, тащи его вот сюда, вот к этому торосу. Саша, помоги развернуть. Расстилайте. А я пока каркас палатки развяжу. Саш, держи вот эти два ребра...
Сезонники первый раз ставили каркасную арктическую палатку Шапошникова – КАПШ-2. Но Юра проделывал операцию по сборке и разборке уже четвёртый год подряд, так что под его командой палатка была собрана минут за двадцать – расставлены на серебристом перкалевом полу тонкие деревянные рёбра каркаса и скреплены сверху, внутри каркаса натянут белый полог, сверху на каркас накинут, натянут и закреплён внизу из толстой плотной ткани верх палатки.
 Натягивание внутреннего полога в КАПШ-2  Натягивание наружното покрытия  Установка печной трубы |
Обычно рёбра каркаса «капшей» делались из дюймовых дюралевых труб, но когда мы заказывали палатки в 1962 году, трубы не были включены во всесоюзный план, поэтому Шапошников для нас заменил дюралевые рёбра на клеенные дереванные – и ничего, отлично держали. В круглую дырку железного листа, вшитого в крышу, протиснули дымовую трубу. Ребята вставляли два круглых окошка-иллюминатора, а Юра внутри палатки устанавливал цилиндрическуо ПЖТ – печь жидкого топлива. В канистру заблаговременно еще на базе была налита солярка, так что бочку пока не трогали. В палатку занесли три алюминиевых раскладушки, босили на них по оленьей шкуре и свои «гнидники» – спальные мешки. На пол тоже постелили четыре шкуры. Рюкзаки со своими шмотками и Гивин чемодан запихнули под койки. Расставили складной алюминиевый стол, поставили рядом два складных стула. На столе установили радиостанцию. Под стол поместили два зелёных сундука – окованные геологические вьючные ящики с канцелярией, инструментами и запчастями для радиостанции. Жиров залил в небольшой цилиндрический бачок солярку и зажёг печку. Отрегулировал подачу капающего из бачка горючего, печь радостно загудела, палатка стала быстро нагреваться.
Пока возились в КАПШе – на улице произошли существенные перемены. Солнце исчезло, небо было полностью заркрыто серыми тучами. Дул сильный ветер. Одев куртки, стали разбирать и приводить в порядок вещи, которым временно или постоянно предназначалось оставаться на «улице». Постепенно усиливаясь, повалил снег. Было не холодно – что-нибудь около нуля, плюс-минус. Установили высокую алюминиевую мачту антенны, закрепив растяжки вбитыми в лёд кольями. Протянули в палатку провод антенны, просунув его под иллюминатором, подсоединили к радиостанции. Затащили в палатку ящики с продуктами. Заряженный карабин поставили у входа, на случай прихода незванного гостя. Косой снег всё усиливался, залеплял лицо, куртки. Начиналась “долгожданная” пурга.
Юра решил сейчас не ставить палатку для движка-электростанции – поставим, когда пурга кончится. Электростанция нужна для постоянной работы радиостанции во время съёмки, а для радиосвязи пока есть батареи и аккумуляторы. Движок оставался в своём большом зелёном деревянном ящике на дюралевом листе-волокуше, а простую зелёноватую двухместную палатку, предназначенную для электростанции, занесли в жилую палатку, чтобы её не завалило снегом. Ну, вот, основное сделано, можно расслабиться под завывание ветра.
Ребята отряхнули снег с курток, кинули их на раскладушки. В палатке было даже жарко в свитерах. Пока Гиви готовил обед на печке, Юра уселся за стол, укрепил радио-ключ, подсоединил к радиостанции батареи, покрутил ручку настройки. В палатке на разные тона запищали морзянки. Юра дробно застучал ключом, потом послушал, потом несколько раз снова передавал что-то нашему радисту на базе в Шмидте. Снял наушники:
– Ну, всё. Связь установлена. Миша сказал, что пурга продлится минимум двое суток. Можно культурно отдыхать. Как твои успехи, Гиви? Жрать охота, как из ружья!
– Юрий Алексанрыч, во сейчас, немножко потэрпет надо. Рыс ещё твёрдый. Чай потом поставлю, да?.
Юра и Саша сняли свитера, остались в ватных штанах и нательных фуфайках. Гиви разоблачился ещё раньше – около печки было совсем жарко. Запахло немытыми мужскими телами – в бане были неделю тому назад в Шмидте, а сейчас, тяжело работая, ребята припотели. К запаху солярки уже привыкли. Да ничего страшного – не барышни. Хотя сверху было тепло, но ниже пояса было прохладно, а у пола – совсем холодно, снимать чёрные овчинные унты было не нужно. Порывистый ветер сотрясал палатку, вертикальная труба от печки неприятно скрипела в двигающейся вверх и вниз «разделке» – листе жести, вшитом в крышу. Не очень удачно поставили КАПШ – ветер напирал почти прямо в дверь, сделанную из деревянных реек и обитую оленьей шкурой. Надо будет потом переставить палатку. Да чёрт его знает – в следующий раз ветер может дуть в другом направлении – не угадаешь.
На дворе уже было довольно темно, в основном из-за сплошных тучь, а в палатке лампа «летучая мышь» уютно освещала стол с радиостанцией и ближайшие «окрестности». Юра на коротких волнах изловил какую-то не нашу музыку, но очень хорошую, ритмичную. Настроение у всех было почти праздничное.
– Кушит подано! – провозгласил Гиви, подавая на стол алюминиевые миски с неким подобием плова из риса и консервированной мясной тушонки.
– Пагади, Саша дарагой, не спеши. Ткемали подам.
Гиви залез в свой потёртый фибровый чемодан и достал из него пол-литровую бутылку с тёмным густым содержимым.
– Вот тепер добав ткемали – много лючше будет, да? – Гиви передал бутылку Юре. Ребята добавили к «плову» пряный соус.
– Оу, совсем другое дело! Из чего это сделано?
– Алыча, ну и там разное, – объяснил Гиви, подливая себе соус в миску.
– Цветёт в Тбилиси алыча не для Лаврентий Палыча, а для Климент Ефремыча и Вячеслав Михалыча, – пропел Саша. – Это слива такая дикая, кислая.
– Ну что, ребята. За благополучное начало арктического полевого сезона надо выпить. Гиви, ты уже снег таять поставил? Ещё не горячая вода? Ну, снежком охладим. – Юра нагнулся к одному из вьючных ящиков и достал из него пол-литровую бутылку «Спирт питьевой». Все оживились. Гиви выставил на стол три зелёных эмалированных кружки, Юра плеснул каждому понемогу спирта, добавил из чайника по-стольку же воды, охлаждённой снегом.
– А, подожди! Хранил на день рождения, у меня первого мая, но, как вы говорите по-русски – однажды живём, тогда режь последний огурец, да? Сейчас, дорогие!
Гиви вытащил из своего чемодана бутылку светлого вина с красивой этикеткой:
– «Гурджаани». Я сам из Гурджаани – это город такой, не очень большой, в восточной Грузии. Но это не всё! – Гиви вытащил из чемодана настоящий рог для вина, отделанный серебряной чеканкой. – Это маленкий рог, походный. Вы, русские, знаете закон – когда пьёшь, градус нелзя понижат. Сначала вино, потом спирт. Градус идёт више. Давайте выпьем разведённое в эту маленкий чистый каструлка, нальём вино в бокалы.
Гиви штопором, который он достал из своего чемодана, вытащил пробку, налил в две кружки и в рог – рог передал Юре:
– Вы, Юрий Алексаныч, самый старший, Вам почёт и уважение. Это подарок Вам.
– Ну, спасибо, Гиви, я никогда не пил из рога. А кто будет тамада? Давай, Гиви, ты горец, тебе положено! Давай какой-нибудь грузинский тост!
– Ну, харашо. Я буду говорит долго, кушайте пока, голодные, да? – Гиви встал с раскладушки, голова чуть не упирается в крышу палатки. Юра и Саша сидели на стульях.
– Давно было, да? Княз Гурамишвили выдавал замуж дочка, ну пусть Тамара будет, очен красивый. Созвал молодых джигитов со всей Сакартвела, говорил: Кто хочет Тамара и мой замок – один условие, да? Кладу Тамара... Ну, не раскладушка... а на топчан, как кроват, знаешь, да? На груд кладу яблоко, антоновка назовём, да? Каждый джигит скачет, рубит яблоко. Точно пополам рубил – берёшь Тамара, замок мой берёшь. Нет – извини, дарогой. Другой джигит старается, да?
Все джигиты в красивых черкесках, серебряный газыри, да? Серебряный кубачинский кинжал впереди на пояс, винтовка за спиной, да? Тамара лежит на топчан – как дереванный кроват, знаешь? Но ковёр покрыт, персидский, настоящий Карастан. Между больших красивы грудей яблоко, пусть антоновка, положил. Первый джигит – молодой, красивый, чёрные усы, пусть княз Бурджанидзе, да? В руке шашка – настоящий чеченский старинный гурда! Очень острый, как ваш булат, да? Конь – настоящий ахалтекинец. Скакал! Рубил! Немножко боялся девушка огорчит, да? Не дорубил! Яблоко подняли – на кожице половинка держится, не распался! Нэ годится! Отходи в сторона! Другой джигит скакал! Кназ... Ну, ладно. Не важно, какой кназ. Конь – настоящий ахалтекинец! Шашка – старинный гурда, очень острый! Скакал! Рубил!! Антоновка разлетел! Хороши джигит! Но немного промахнул – между груд небольшой рана, совсем маленкий, но кров! Не засчитывать. Отходи, дорогой! Третий джигит скакал! Ахалтекинец! Сабля – старинный гурда! Рубил! Боялся девушка огорчит – яблоко половины немного на шкурке висит! Не засчитывать! Отходи! Четвёртый джигит скакал, сабля настоящий гурда, учёл ошибку предыдущий товарищ – рубил немножко больше! Вах, кров течёт!
Юра с Сашей во все глаза смотрели на высокого чернобрового разгорячённого Гиви, показывающего, как лихо рубил яблоко каждый джигит. Они не замечали содроганий палатки под напором сильного ветра, скрипа железного листа разделки в крыше палатки, ёрзающего вверх и вниз по трбе. Саша ещё больше открутил вентиль на трубке под бачком солярки, печь непрерывно гудела, полыхая жаром. Время от времени ребята ложкой черпали «плов», машинально отправляя его в рот, не отрывая заворожённых глаз от докладчика.
– ... Девятый джигит скакал! Рубил! Немножко больше! Кров совсем течёт!
Гиви с поднятой кружкой в руке обвёл своими горящими глазами заворожённых тостом друзей, сделал многозначительную паузу, слегка склонился и протянул свою кружку к Юре.
– Так выпьем, дорогие товарищи, – произнёс Гиви совсем другим, слегка подобострастно-заискивающим голосом, даже утрированный акцент почти пропал – выпьем за здоровье нашего дорогого гостя... Начальника нашего районного отделения милиции товарища Жирова Юрия Александрыча, который пришёл и во-время прекратил это форменное безобразие!
Дружный хохот благодарных слушателей покрыл надоедливый скрип разделки и содрагающейся палатки. Две кружки глухо стукнули о рог. Задвигались небритые кадыки, и приятное вино потекло в голодные желудки. Дружно навалились на вкусную Гивину стряпню. Утолив первый голод, разлили из бутылки остатки вина. Потом подошла очередь кастрюльки, стоявшей для охлаждения на полу, в которой был разбавленный спирт. Выпили под короткий тост Юры: – Ну, будем!
Потом ещё развели, снова выпили по четверть кружки. Начались мужские разговоры. Саша рассказал, как в Казахстане работал на целине на грузовике, Гиви – про работу на мясокомбинате. Снова выпили. Юра рассказал про то, как к нему в палатку в прошлом году пришёл медведь, а карабин уже был смазан, обёрнут в холстину, а последняя обойма спрятана в рюкзаке. Заварили прямо в кружках крепкий чай. Усталость и алкоголь сыграли свою роль. Разговоры увядали, глаза стали слипаться
– Ну, что ребята, на горшочек и в мешочек, как всегда говорил мой постоянный начальник, Вадим Арпадович Литинский. Кто первый пойдёт до ветру? Давай ты, Саша. Да ты чего, куртку одень! Вмиг яйца отморозишь!
Саша приподнял вверх реечную дверь, ветер со снегом ворвались в палатку. Крыша надулась, перекосившаяся разделка потянула верхнюю половину печной трубы вверх из нижнего куска трубы, крепко вставленного во фланец на печке.
– Закрывай, тудыть твою! – закричал Юра. Саша переступил высокий порог палатки, дверь за ним опустилась. Труба вернулась на место. Надо будет просверлить дырку и скрепить гвоздём верхнюю и нижнюю половины трубы, подумал Юра. В палатке от ворвавшегося ветра сразу похолодало. Гиви подкрутил рукоятку регулировки подачи солярки, и пламя в печке радостно загудело.
– Одевай куртку, Гиви, ты следующий. Но выскакивай сразу, не оглядывайся, чтобы не выстудить.
За палаткой заскрипел снег, Гиви приподнялся с койки, взял куртку, дверь поднялась, Саша одной ногой вступил в палатку... – Ну, ребята, хер нахер сразу замерзает! – успел скаламбурить Саша. Ветер снова ворвался в открытую дверь, верхняя часть трубы, поднятая вздувшейся крышей, погано заскрипела... и вырвалась из нижней половины! Высокий оранжевый гудящий столб пламени из нижней половины трубы ударил в белый полог палатки!! Ткань сразу почернела, круглая дырка с оранжевой оторочкой быстро разрасталась, пламя из трубы било уже в плотную ткань крыши, пробило её, и крыша вспыхнула!
Юра схватил с печки горячий чайник, скинул крышку и плеснул китятком на быстро расширяющуюся огненную дыру в потолке. Как мёртвому припарка! В палатке сразу стало светлее – столб огня и тёмно-серое небо в растущей дыре в потолке!
– Живо из палатки! – заорал Юра. Саша споткнулся о высокий порог, но вывалился наружу. Гиви – куртка на одном плече – полез за ним и тоже упал на пороге – голые руки по локоть утонули в снегу, а ноги остались в палатке. Юра схватил со стола большой нож, рубанул полог и вторым ударом распорол наружную ткань... Вцепившись руками в рёбра каркаса, раздвинул их, но узкая прорезь не позволяла выскочить из палатки, нож он уронил, пока поднял и снова резанул вниз – ткань уже пылала вокруг него. Удушливый дым вызывал пароксизмы кашля. Гиви, кашляя, уже выполз на карачках из палатки, куртка осталась внутри. Юра кинулся к двери, вокруг которой бушевало пламя, раздуваемое ураганным ветром. Толкнув дверь, он вывалился из палатки, упал на спину, стараясь погасить в снегу тлеющую фуфайку...
Палатка КАПШ, говорят, горит минуты три-четыре. При ураганном ветре – наверное, вдвое или втрое быстрее, никто не засекал время. Белый внутренний полог уже сгорел, а наружная плотная ткань по окраинам внизу ещё пылала. Дымился серебристый перкаль пола, натянутый снизу на каркас. Рёбра каркаса тоже дымились, но ветер сбил пламя. Видимо, остатки солярки в бачке и бензин в лампе поддали жару. Тлели спальные мешки, шкуры и Юрина и Гивина меховые куртки на раскладушке и на полу у входа. Слава Богу, канистра с соляркой не успела лопнуть и загореться.
Ребята смотрели завороженно на огонь секунд десять, потом, с матом, кинулись между тлеющими рёбрами, обжигаясь, внутрь бывшей палатки, в надежде что-нибудь спасти. Хватали тлеющие куртки и свитера, остатки спальных мешков и шкур, выкидывали их на снег, топтали ногами, снова лезли между рёбрами внутрь, вытаскивали продукты, обгоревшую радио-станцию и вьючные ящики, которые, к счастью, мало пострадали. Холод и стресс выбили из ребят алкоголь.
Саша был в куртке, а Юра и Гиви, дрожа от ветра и снега, напяливали на себя свои мокрые вонючие прожжённые куртки. Все три шерстяных коричневых свитера были сильно повреждены. Юрина шапка была совершенно непригодна, Гивина слегка поджарилась. Саша был полностью экипирован. Начали производить «инвентаризацию» оставшегося имущества. Дело было плохо. Радиостанция вышла из строя – насколько серьёзно, сейчас нельзя было определить. Во время пурги это сделать невозможно. Хорошо, что вьючный ящик с запчастями и инструментами мало пострадал, содержимое всё цело. Простая зелёная палатка, предназначенная для электростанции, была сильно повреждена.
– Ну, м-мужики, ты, Саша, гы-главное, вс-споминай, где-где ты видел из-с-бушку, – кляцая зубами, сказал Юра. – Н-нам надо её искать. Здесь без к-крова мы от-ткинем ко-а-пыта – зззамёрзнем. Пурга продлится два дня. Н-надо идти к охотнику.
– Подождите. Так, – сказал благополучный Саша, повернувшись спиной к ветру. Ребята внимательно слушали его с обоих сторон, тоже подставив спины ветру. – Вы помните, что мы сначала летели на край острова, это на север, да? Потом, когда я увидел домик, он был на берегу – так? И мы повернули налево, помните – правое крыло было вверх, так? Это значит – на запад, так? А потом мы развернулись и полетели направо, на восток, так? А потом...
Саша замолчал. И вдруг все трое в ужасе подумали, что они ни за что не смогут вспомнить, какие повороты делал самолёт и куда от домика в конечном счёте они полетели вдоль берега – вправо или влево, на восток или на запад от него. Они не следили ни за берегом, ни за солнцем.
– О-о. – сказал Юра. – Кажется, мы хорошо влипли. Гиви, ты горный человек, ты не можешь вспомнить, куда мы летели после домика, который видел Саша?
Гиви судоржно передёрнулся:
– Нет, нэ запомнил...
– О, бля! Ну, влипли!.. Ну, тогда доверимся Божьей воле, хоть я в него и не верю. А зря. Если бы верил, может, он тогда помог бы. Так, давайте сгрудитесь ко мне, чтобы ветер не мешал. Ближе, прикройте.
Юра встал лицом к бергу, обильно плюнул на тыльную сторону левой ладони.
– Ну, Г-господи благослови, сохрани и помилуй! Смотрите, куда полетит! – Юра сильно ударил правым указательным пальцем по кружку слюны. Показалось, что большая часть полетела в сторону Гиви, то есть на запад.
– Вот туда и пойдём. Всё равно другого выбора нет. Хорошо хоть, что не против ветра. Юра не стал объяснять спутникам, что если слюна полетела не в ту сторону, где находится домик, то они погибнут. Наверное, они это и сами понимали.
– Давайте собираться в дорогу. Первым делом, нам надо утеплиться, как только можно. Ты, Саша, у нас самый благополучный, во-время ты поссать сходил. Гиви, давай кроить эту палатку. Надо выбрать самые целые куски. У тебя перёд куртки прожжён, у меня спина. Держи конец. Я разрежу. Двумя руками держи. Прикроем дырки кусками шкур, а сверху кусками палатки. Завяжем концы – тебе на спине, я себе на груди. Саша, помоги Гиви... Да шкуру не отрезай, пусть спереди подлиннее будет... Нет, не пойдёт... Шкура держаться не будет. Ну-ка, ещё раз посмотрим наши спальники. Слушай, вот этот – это чей? А, мой. Гиви, как тебе? Смотри, немножко целый. Давай вырежем дырку для шеи и для рук, ты будешь, как горец в бурке! Не волнуйся, сейчас укоротим!... Куртку не снимай! Она сзади более-менее приличная... Так, одевай мешок... Ну, красота, все девки на Кавказе будут твои... Саш, а мне вот эту шкуру вставь на спину. Не, не пойдёт, соскальзывает. Подожди, я дырки прорежу, тут две и ниже две. Давай опять палатку. Два длинных куска, теперь сложим... Вставим в дырки, завяжем... Ну, чуешь – моя шкурка теперь на лямках! А сверху шкуры опять палатку... Затяни на груди... Вот так, теперь хоть в дыры ветер не дует. А шапку я себе скрою вот из этого обрезка мешка.
Погорельцы сняли с волокуши – большого загнутого с одного конца алюминиевого листа – ящик с электростанцией и положили на волокушу то, что нужно было взять в дорогу – радиостанцию в надежде отремонтировать её, если они всё-таки придут к охотнику, вьючный ящик с запчастями и инструментами, аккумулятор и батареи, досчатый ящик с продуктами, в который засунули мало пострадавший рог, остатки шкур, остатки палатки – наверняка полотно ещё пригодится. С трудом открутили приржавевшую пробку от бочки, долили солярки в канистру. Её тоже пристроили и привязали к волокуше. Налили солярки в пустой обгорелый бачёк, с большим трудом на ветру разожгли не пострадавшую печку, набили чайник снегом. Подобрали закопчёные кружки, заварили чай. На прогоревшую парусину раскладушек было не сесть. Молча, стоя, подставляя спины метели, выпили сладкий горячий чай (зубы кляцали о края кружек) с хлебом и мясными консервами. Снова натопили полный чайник воды, прикрепили его на волокуше. Присели перед дальней дорогой на ящик с электростанцией. Посмотрели на трепещущие на ветру кое-где не догоревшие куски бывшей палатки, ещё слегка дымящиеся рёбра каркаса.
– Ну, долгие проводы – лишние слёзы, сказал Юра и повторил слова его тёзки – первого советского космонавта: – Поехали!
Юра и Саша взяли верёвку волокуши, дернули, и волокуша довольно легко зашелестела за ними. Гиви в надетом сверху куртки укороченном меховом спальном мешке и в прогоревшей ушанке, замотанной куском палатки, шёл сзади и следил, чтобы с волокуши ничего не соскользнуло. Саша выглядел вполне цивильно в своих не пострадавших меховой куртке и шапке-ушанке. Юра, самый невысокий из них, был закутан зелёной палаткой, под которой была прогоревшая куртка с прикреплённым сзади куском оленьей шкуры. Ветер со снегом дул им в спины. Заряженный карабин Юра сначала повесил на плечо, но тащиться с ним в таком одеянии было неудобно, и карабин пристроили сверху на волокуше, чтобы можно было быстро схватить его, если увидят медведя. Нужно было идти вдоль низкого берега, желательно не выезжая на лёд, чтобы не уйти в море. Видимость была метров на 5-10 вперёд. Всё остальное – белёсая снежная мгла. Коренного берега, конечно не было видно. Иногда натыкались на вмороженные в песок пляжа стволы деревьев – плавник. Когда попадались какие-то бухточки или заливы, то боясь уйти в море (часто невозможно было сказать, идут ли они по ровному песчаному пляжу или по льду), они забирали влево, к югу, пока не удостоверялись, что идут снова по неровному берегу. Иногда наоборот – они утыкались в береговой обрыв, и им приходилось брать вправо, чтобы идти по льду и обходить этот крутой недоступный берег. Но как назло, в таких случаях прибрежный лёд был сильно всторошен, и им приходилось далеко забираться в море. Хорошо, что постоянный порывистый ветер дул примерно в спину, помогая держать генеральное направление. Но уйдёшь от берега, а вдруг избушка как раз на этом крутом берегу! Нет, ну вряд ли охотник поставил избушку наверху, далеко от кромки воды. За плавником для печки далеко ходить... А хотя чёрт его знает, как ему было удобно. Нет, ребята, давайте держаться ближе к берегу, а то пройдём от избушки в двадцати метрах и ни хрена не увидим... А с другой стороны – где гарантия, что слюна полетела в правильную сторону? Можем идти сотню километров и никакой избушки не будет вообще... Гарантии никакой, но уж раз выбрали по жребию это направление, нужно двигаться как можно ближе к берегу, чтобы не прозевать.
Идти поначалу было не холодно, вот только ветер сильно морозил лицо и руки, хотя и дул, в основном, сзади. У Саши были кожаные перчатки на меху, левую он отдал Юре, эту руку он держал за пазухой. Потом, когда руки замерзали, они менялись перчатками. Гиви прятал руки подмышками. Шли уже пять часов. По снегу, хоть и не очень глубокому, идти было тяжело. Надо бы передохнуть, пожрать чего-нибудь. Ну вот, давайте, дойдём опять до крутого обрыва, там, может, спрячемся от ветра. Вот с-сука, когда он нужен, так его нет. Эй, что-то мы опять, по-моему, далеко вправо взяли. Да нет, это не лёд – вот опять плавничина лежит, но что-то мы явно далеко от коренного берега, избушку прозеваем. Саша, давай левее. Гиви, ты живой? Ничего с волокуши не потерял? – Н-ничего, жы-живой, но си-сильно холодно... – Ну, потерпи ещё. Саша, пошли побыстрее, разогреемся... – Юрий Александрыч, нэ могу быстрее, ногу, наверное, сильно стёр...
... Аха, вот и крутой берег... Всё, привал. Садитесь на этот ствол. Гиви, снимай унту. Давай потяну... Ёкана-мана! Да у тебя же носок совсем съехал! Смотри, как ты натёр! Ничего себе! Чего ж ты раньше-то не мычал?! Сейчас кусок палатки (вот и пригодилась!) отрежу, сделаем портянку... Подожди, у нас же аптечка во втором ящике, забинтуем сначала... Чёрт подери, мы же второй ящик не взяли, а аптечку не достали! Давай тогда носок натягивай, а портянку сверху... Не умеешь? Давай я намотаю. Тогда уж и вторую ногу снимай. Тудыть твою, Гиви, у тебя же и на левой ноге не меньше! Стой, ещё кусок отрежу!... Саша, открывай консервы. Да прямо простым ножом открывай, некогда искать. Да ещё две банки открой, не до экономии, может вообще последний раз едим. Сейчас костёр соорудим. Саш, давай вот эти куски шкуры. Нет, эта слишком большая, разрежь пополам. Давай канистру. Лей на шкуры. Прикрой меня, чтобы зажечь. Нет, сука, так не зажигается. Бумажку надо... Во, спасибо, Саш... А чайник вот на этот сук вешай... Нет, загородить надо, задувает, на чайник огонь не попадает. Гиви, ты ложись сюда, перед бревном, заодно и погреешься... Да, ладно, ребята, не бздите... Выберемся! Боженька – он не фраер, он правду видит, это Литинский так всегда говорит. Я, когда плевал, Боженьке помолился, попросил, чтобы слюна правильно полетела. Что самое главное в танке, когда летишь в атаку? Не бздеть! Это опять же Литинского поговорка. Вот, Бог даст, живы будем – не помрём, и с ним снова встретимся!...
* * *
С Юрой Жировым я впервые встретился в 1957 году. За год до этого я перешёл на работу в Яралинскую, потом ставшей Биректинской, экспедицию НИИГА. Экспедиция проводила геологическую съёмку двухсоттысячного масштаба с одновременными поисками россыпных и коренных (кимберлитовые трубки) месторождений алмазов в бассейне реки Оленёк, в северо-западной Якутии. Вначале в Союзе алмазы «искали по алмазам» - путём опробования речек с помощью шейкеров. Это был очень трудоёмкий и медленный способ. После перехода для поисков трубок на шлиховое опробование, этот метод сохранился для поисков россыпных месторождений алмазов. Шейкер – это изготовленный на месте из дерева агрегат из нескольких ящиков, к дну которых прибиты металлические сита с разным диаметром отверстий. Ящики поставлены на закруглённые «салазки». Шейкер имеет наверху две рукоятки, за которые два рабочих раскачивают его – как будто они едут на железнодорожной дрезине. В верхний ящик рабочие загружают лопатами русловые отложения со дна речки, два рабочих раскачивают шейкер, третий рабочий ведром черпает воду из реки и льёт её в верхний ящик. Галька и гравий оседают в верхних ситах, а песок проходит через них. Промытый песок собирают и отправляют на базу экспедиции, где его просматривают в рентгеновской лаборатории в темноте – алмазы светятся в рентгеновских лучах.
Прямые поиски алмазов я описал на великом и могучем русско-якутском языке в песне «Геологическая драматическая»:
Нас по самолётам распихали,
Сунули авансы в зубы нам,
Доброго пути не пожелали
И отправили ко всем чертям!
Не ищите нас в полярных странах,
В жарких странах не ищите нас –
Мы живём на тех меридианах,
Где Макар телят своих не пас!
Припев:
В тайгу заброшены судьбой суровою,
Мы далеко от бани и пивной...
Давно не мытые, давно не бритые,
Сидим в палатке, рваной и сырой!
Нам страна алмазов дать велела,
Пусть хоша бы мелких, но внавал!
Мы с душой взялись за это дело,
Ищем этот чудный минерал!
Есть у нас чудесная машина,
«Мас-машиной»[1] якуты зовут.
Улюлир[2] на ней – симбирь[3] дрезина,
Ох, и кусаганный[4] это труд!
Припев: В тайгу заброшены судьбой суровою…
Там, где шлихованье не поможет,
Там, где лишь болото и тайга,
Геофизик без пиропа сможет
Трубку обнаружить, как всегда!
Трубок мы навалом наоткрыли,
Но алмазы слабо в них блестят…
С кровью семь десятков их намыли,
И барда5 обратно в Ленинград!
И вот покончено с тайгой суровою,
Летим турген[6] обратно в Ленинград,
Где пиво бочками, рекламы строчками
Огнём над баней и пивной горят.
Насмотревшись в поле всякой швали,
Ценим мы на женщинах капрон,
Платье, а не ватник, и едва ли
Каждый в стюардессу не влюблён!
И теперь опять в культурном мире
Керосиним свалом[7] день и ночь,
Трудности таёжные забыли,
И теперь опять в тайгу не прочь!
Припев:
С друзьями старыми собравшись в Питере
Картошку с водкой будем уплетать.
Забывши вкус её и столько вытерпев,
Тайгу со смехом будем вспоминать!
Примечания:
1 – Мас-машина – (якутск.) деревянная машина (самодельный шейкер для просеивания и разделения на фракции речного галечника и песка).
2 – Улюлир – работать (якутск.)
3 – Симбирь – то же самое (якутск.)
4 – Кусаган – плохой (якутск.)
5 – Барда – пошёл, поехал (якутск.)
6 – Турген – назад (якутск.)
7 – Свалом – все вместе (якутск).
Остальные мои геологические песни («Геологическая лирическая» и «Геологическая комическая») вы сможете посмотреть на моём сайте на www.lib.ru., Заграница. Или ещё проще: наберите в www.Google.com одно из названий этих песен, и Гугл вам их сразу выдаст. Великое изобретение интернет! Кто его изобрёл (сэр Тим Бернерс-Ли), не знают 99.999... процентов людей. Зато все знают имена выдающихся негритянсих спортсменов или не умеющих петь без микрофона модных певиц. А вы только представьте себе: Наберите на Гугле такую, например, абракадабру: Аято Немогучий (это я себе такой японизированный псевдоним придумал). И через секунду из миллиарда триллионов слов, застрявших в мировой сети, выскочит Литинский – «Превращаюсь в джапаниза»! Потрясуха, ребята! Ну, это так, к слову. Обидно, что гениев человечества это самое человечество в голову не берёт, а прыгунов, ловко кидающих мячик в корзинку, превозносит до небес и платит десятки миллионов долларов в год. Обидно, Зин. Ну, ладно.
В августе1954 года Лариса Попугаева применила для поисков кимберлитовых трубок метод пироповой съёмки, уже давно использовавшийся в Южной Африке. Пироп, красноватый гранат, минерал-спутник алмаза, содержится в кимберлитах в неизмеримо больших количествах, чем сам алмаз. Идею применения этого капиталистического способа поисков месторождений алмаза в стране развитого социализма предложила сотрудница НИИГА Ягна Львовна Стахевич, которую многие за-глаза (а я, на правах её приятеля – в глаза) называли Тигрой Львовной. Как этот способ попал к Попугаевой – длинная история, очень хорошо описанная другим моим приятелем, теперь тоже денверчанином, Эдиком (Эдуардом) Эрлихом в исследовании «Найти месторождение» в журнале «Звезда», № 10 за 2004 г. (на интернете http://magazines.russ.ru/zvezda/2004/10/ ). Обязательно почитайте эту детективную историю открытия сибирских алмазов. Написано великолепно, читается взахлёб.
Пользуясь Тигриным способом, Попугаева в 1954 году нашла первую в Якутии трубку «Зарница». Бюрократы в Амакинской экспедиции получили Ленинскую премию за открытие алмазоносной провинции, Ларисе премию не дали, но в конечном счёте, устыдившись, отвалили ей орден Ленина, а Тигра-Ягна, естественно, не получила даже благодарности. О трагической судьбе Ларисы вы сможете прочесть у Эрлиха. Начиная с 1955 года, геологи с лёгкой руки Ягны и твёрдой ноги Ларисы стали искать трубки с помощью шлихового опробования рек и ручьёв. Обнаружив в промытом шлихе пиропы и другие минералы-спутники алмаза, геологи двигались со шлиховым опробованием вверх по речке или ручью. Там, где спутники в ручье вдруг исчезали, переходили к шлихованию грунтовых проб на склонах этого ручья, для чего пробы грунта из «закопушек» (несколько десятков килограммов) тащили к воде для промывки иногда за сто и более метров. Процесс этот трудный и тоже очень медленный.
 Промывальщик в деревянном лотке промывает речные отложения для обнаружения красного пиропа |
В 1956 году я применил магнитную съёмку на трубке «Ленинград» на реке Омонос, показав, что кимберлитовые трубки, даже слабомагнитные, на фоне немагнитных известняков можно прекрасно искать и оконтуривать с помощью магниторазведки. Это был гораздо более точный и производительный метод по сравнению со шлиховым опробованием. (Добавлю здесь, что позже я предложил и успешно применил ещё два метода поисков трубок – каппаметрию и геохимию – металлометрию на никель, хром, титан и ниобий, также гораздо более производительные, чем шлихование, см. статью «Ореолы и потоки рассеяния продуктов разрушения кимберлитовых тел» в Трудах НИИГА, том 132, «Геофизические методы разведки в Арктике», выпуск 4, 1962 г.). В следующем 1957 году в Биректинской экспедиции были созданы шесть геофизических отрядов, обнаруживших в последующие годы сотни кимберлитовых тел.
В полевой сезон в экспедицию нанимали радистов в каждый геологический отряд. Они же выполняли роль радиометристов – ходили с геологом в маршуты и радиометром измеряли радиоактивность по ходу движения и обязательно на всех обнажениях, документируемых геологом. Таким образом во всех геологических партиях нашего необъятного Союза искали урановые месторождения – эта система называлась попутные поиски. В наших условиях северо-востока Сибирской платформы, покрытой горизонтальными слоями известняков, кое-где прорванными не-радиоактивными кимберлитовыми трубками, шансы на обнаружение других изверженных пород с возможными месторождениями урана или тория были практически нулевыми. Геологи это понимали и смотрели на эти попутные поиски “спустя рукава”. В мои обязанности как старшего геофизика экспедиции, помимо руководства геофизическими отрядами, входило обучение радистов обращению с радиометром, эталонированию его до и после работ, записи показаний, зарисовки обнажений с пометкой, в каких точках производились измерения. Эта однодневная школа всегда происходила на базе экспедиции на берегу реки Биректе до заброски геологических партий на место работы. В 1957 году я, как обычно, проводил занятия с малообразовнными радистами, пытаясь вбить им в головы разработанные мной правила геофизического оператора:
1. “Что видим, то и пишем. Чего не видим, того не пишем”.
2. “Что не записано, того не было”.
3. “Ни одного вопроса к трупу”.
Первые два правила, по-моему, понятны без пояснений. Третье правило расшифровывается так: если оператор-геофизик сложил свою буйну голову на профиле (в маршруте), то всё должно быть записано в полевом журнале так понятно, чтобы любой другой человек, обрабатывающий эти записи, не имел желания обращаться к покойнику за разъяснениями.
Осенью, когда все геологи и геофизики собираются на базе перед вылетом в Ленинград, я отбирал от операторов-радиометристов полевые журналы, со стоном просматривал их, и утешал себя резоном, что всё равно по геологическим причинам в этом регионе месторождений урана или тория быть не должно, потому что этого быть не должно никогда. Поэтому на халтуру малограмотных радистов-радиометристов я, как и их начальники-геологи, смотрел сквозь пальцы. И вдруг, взяв от коренастого белобрысого паренька журнал и раскрыв его, я взвизгнул и подскочил, как от укуса змеи. Журнал, в отличие от других просмотренных журналов, блиставших девственной чистотой, свидетельствующей, что их раскрывали и записи делали, в основном, в палатке, был слегка потрёпан, хотя и обёрнут в газетную обложку (чего не было у других журналов). Он был заполнен давленными комарами, имел следы капель пота, но зато записи были сделаны так правильно и аккуратно, что у меня, «перфекшиониста» и большого придиры, не было бы ни одного вопроса к трупу этого коротышки. И тут я увидел многочисленные зарисовки обнажений... Я ахнул... Это были настоящие маленькое картинки, абсолютно индивидуальные, с характерными деревьями наверху, так что только по картинке можно было бы опознать это обнажение. Мать твою за ногу! «Как Вас зовут?!» Но тут же, открыв титульную страницу, я прочел: Оператор Ю. А. Жиров.
– Юра, откуда ты такой взялся?! Какое у тебя образование?
– Я только что перед экспедицией демобилизовался, служил в группе войск в Восточной Германии. Работал радистом-радиоперехватчиком. Окончил десять классов.
Я побежал разыскивать его геолога – начальника отряда и распросил его о Жирове. Геолог взахлёб хвалил его как человека и особенно его золотые руки. Затем я снова встретился с Юрой и спросил о его планах после возвращения в Ленинград. Планов у него особенных не было, он рассчитывал поступить на какой-нибудь завод слесарем. Я предложил ему остаться работать в НИИГА в нашей геофизической партии, если мне удастся пробить непредусмотренную единицу. Юра охотно согласился.
Не отходя от кассы, то есть ещё на базе, я насел на начальника экспедиции Ефима Яковлевича Радина. Никаких шансов, отрезвил меня начальник. Штатное расписание, фонд зарплаты... Но я решил биться до конца. По приезде в Ленинград я сразу же навестил начальницу планового отдела Марию Исааковну Гуревич. Полный отлуп – штатное расписание, фонд зарплаты... (Через восемь лет по просьбе директора института я взял Марию Исааковну на дрейфующую льдину, чтобы дать ей возможность подзаработать перед выходом на пенсию. После этого в плановом отделе все мои проблемы решались без затруднений. Но это уже другая байка. А пока Жирову от планового отдела не светило ничего).
Но я не сдавалася и вцепился в этого самородка мёртвой хваткой. Я пошёл к директору НИИГА Борису Васильевичу Ткаченко. Бэ Вэ был замечательный человек, очень добрый и приветливый. Впоследствии мне повезло познакомиться с ним гораздо ближе, чем большинству сотрудников института. Министерство геологии направило в Магадан комиссию по проверке деятельности Северо-Восточного геологического управления. Комиссия была не большая, всего из трёх человек – Бэ Вэ по геологии, я по геофизике и кто-то из бухгалтерии. Неделю мы с Борисом Васильевичем жили в соседних номерах гостиницы, завтракали, обедали, ужинали и все вечера коротали вместе. Он рассказал мне, что ему и, соответственно, родным органам постоянно докладывают, что Литинский сегодня болтал об услышанном по вражьему голосу. В нашей комнате сидело шесть человек. «Кто?! Лидка Вожакова?» – «Вадим Арпадович, Вы же понимаете, что я не могу Вам этого сказать. Просто не надо об услышанном по радио говорить во всеуслышанье. И я, и наш куратор из органов, да и половина людей в институте, я знаю, слушают вражьи голоса, если удаётся пробиться через глушилки. За это теперь никого не сажают. Но говорить об этом в присутствии нескольких человек не рекомендуется».
 Директор НИИГА Б.В. Ткаченко навестил ледовую базу. 1965 г. |
Так вот, я пришёл к Борису Васильевичу просить за Жирова. Как я разливался соловьём, я сейчас уже не помню, но Жирова зачислили в мою геофизическую группу Биректинской экспедиции. В дальнейшем мне неоднократно приходилось обращаться к Борису Васильевичу с аналогичными просьбами, когда надо было принять на работу в Полярную экспедицию специалиста-еврея. Вот как я описывал эти походы к директору в байке «Русские – хамы. Американцы – нет» (наберите на www.Google.com это название):
«О том, чтобы пойти за разрешением к замдиректору Михаилу Григорьевичу – не могло быть и речи. Комсомолец двадцатых годов Мойша Равич зарубил бы единоверца без колебаний. Всегда приходилось идти к директору – милейшему хохлу Б.В. Ткаченко. Разговор при этом обычно был почти стандартный:
– Вадим Арпадович, чего-то вы сегодня невесёлый, что для Вас не характерно. Я подозреваю – Вы опять за еврея просить пришли?
– Да, Борис Васильевич, Вы удивительно проницательны.
– Вадим Арпадович, мне же на каждом заседании бюро райкома плешь перепиливают, что я развёл в институте синагогу – у нас же только официально семнадцать процентов евреев, ни у кого в районе ничего подобного нет! А сосчитайте, сколько ещё их скрываются за русскими фамилиями, а сколько полукровок! Нет, никак не могу, мне же выговор с занесением закатают! Ищите русского специалиста!
– Ну, Борис Васильевич, где же я русского классного радиоэлектронщика найду, они же все в оборонку, в ящики идут, там же зарплата в два раза выше, а Боря Фрадкин – классный электронщик! У нас же без него вся систмя «Поиск» сдохнет!
– Нет, Вадим Арпадович, поищите ещё, дайте объявление, я не могу это на себя взять, мне ещё до пенсии надо дожить!
Разговор заканчивался тем, что я ещё должен недельку поискать, а потом посмотрим. А потом одним евреем в нашем родном институте становилось больше, и, несмотря на то, что начкадров антисемит Салманов костьми ложился, пресловутый процент повышался».
Итак, Юра Жиров был зачислен техником-геофизиком в Биректинскую экспедицию. Это событие через несколько лет здорово помогло Борису Васильевичу избежать «строгача с занесеним» или, может быть, даже увольнения. Но об этом ниже.
Этой зимой я использовал Жирова как лучшего чертёжника для оформления графики к отчёту. Как сказано выше, за год до этого, в 1956 году, я проводил работу на уникальной кимберлитовой трубке «Ленинград» вместе с геологом Мишей Крутоярским. Уникальность её проявилась в том, что она обнажается в обрыве реки Омоноос, то есть мы заранее знали о её существовании, и в том, что её кимберлит оказался слабомагнитным. Магнитная аномалия над ней составляла всего лишь первые десятки гамм (миллиэрстедов). И в этом отношении нам повезло – если бы это была обычная трубка с аномалией над ней в сотни гамм, то в дальнейшем при использовании обычной магниторазведки с точностью +/- 10-20 гамм, как это делалось во всех производственных организациях Союза, мы бы просто пропускали при поисках слабомагнитные трубки. Поэтому на первой трубке я разработал методику высокоточной магнитной съёмки с ошибкой не грубее +/- 1-3 гаммы, что в условиях высоких широт, где обычно магнитные вариации достигают 15-150 гамм, не говоря уже о частых магнитных бурях, было далеко не простой задачей. Нужно было с высокой точностью учитывать магнитные вариации. Существовавшие в обсерваториях магнито-вариационные станции (МВС) для наших целей совершенно не годились. И вот я создал на бумаге свою вариационную станцию, а Юра Жиров помог воплотить её в «металле». Опытный механик Ленинградского завода «Геологоразведка» по нашим чертежам и готовой модели изготовил «налево» несколько (8 или 10, не помню) штук таких станций. Интересующихся отсылаю к моей статье «Высокоточная магнитная съёмка в условиях Арктики» в том же, приведённом выше, выпуске «Геофизические методы разведки в Арктике (многочисленные чертежи и рисунки к обеим статьям, естественно, сделаны Жировым). Участие Юры в создании нашей МВС сразу показало, какого замечательного специалиста мы заполучили с лёгкой руки Бориса Васильевича. Я назвал Юру «Классик Жиров». Это прозвище сразу закрепилось за ним в экспедиции.
В апреле 1958 года Юра поехал в один из шести геофизических отрядов в качестве оператора на магнитометре. Отряды забрасывались на места будущей работы в апреле, когда самолёты АН-2 могли сесть на лыжах на лёд реки. Затем становилось тепло, снег таял, реки вскрывались, и самолёты до середины июня, а то и до конца, когда спадала вода и обнажались галечные косы на реке, сесть к нам уже не могли. Этот трёхнедельный или месячный период, когда связь с Большой Землёй (базой экспедиции на реке Биректа) могла осуществляться только по радио, все отряды геологов и геофизиков проводили в бездельи. Этот период назывался «весновкой». Когда снег уже сходил, но самолёты сесть ещё не могли, а комары ещё не начинались, отряды приступали к работе, выигрывая за счёт весновки пару-тройку недель. В этом году я «весновал» (как вы сами понимаете) вместе с Юрой Жировым в отряде Валентина Волкова, моего сокурсника по Горному институту. В отряде был ещё один техник-геофизик по фамилии... Жиров. Имя его я не запомнил, потому что мы его звали Простой Жиров в отличие от Классика Жирова.
На весновках мы обычно читали книги, взятые с собой, разговаривали, слушали коротковолновое радио (когда в Арктике сплошной день, средние и длинные волны не совершенно принимаются). Москву было слышно плохо, а зато вражьи голоса доносились из-за бугра очень хорошо. Каждый день Юра связывался с базой и принимал радиограммы от начальства и от наших родных и передавал наши радиограммы домой. Радистом он бы абсолютно первоклассным. Главный радист экспедиции на базе всегда просил его работать ключём помедленнее. Единственный недостаток – Юра мог принимать и передавать морзянку только латинскими буквами (из-за того, что в армии его готовили заниматься вражьим радиоперехватом), так что когда нам надо было что-то написать домой или начальству, приходилось писать для Юры латиницей. Но это была не велика трудность.
Солнце светило уже круглосуточно. Жили мы в обычных зелёных палатках с печкой-буржуйкой. Один из рабочих служил поваром и три раза в день готовил нам нехитрую еду. Юра из толстого ствола лиственницы вытесал тяжёлую штангу. Оба Жировых и другие отрядники по нескольку раз в день качали эту штангу. Чемпионом по количеству поднятий был Юра. Несмотря на рост ниже среднего, он был очень сильный, и когда мы устраивали соревнования по вольной борьбе, выигрывал всегда Юра.
 Штангист – Классик, Простой (справа) и автор делают зарядку. |
Развлекались мы также стрельбой по пустым банкам из-под говяжьей тушонки из «малопульки» – мелкокалиберной винтовки. А мне каждый год в нашей институтской оружейной камере выдавали на полевой сезон пистолет или револьвер для охраны гос-тайны – секретных топографических карт сто-тысячного масштаба. Я каждый раз выбирал себе разное оружие – то русские Наган или ТТ, то бельгийский Браунинг, то итальянскую Беретту, то германский Вальтер. Однажды у меня был даже «комиссарский» маузер. В Горном институте я занимался стрелковым спортом, рассчитывая стать отважным советским разведчиком, но из-за сильной близорукости (очки у меня тогда были -12 диоприй) я выше третьего разряда по винтовке подняться не смог. Перешёл на пистолет Марголина, но тоже не смог продвинуться выше третьего разряда. Любовь к оружию («ган-энтузиазм») я перенёс в Америку, где у меня одно время было 7 «хэнд ганов». Их у меня украли из чемоданчика на крыше нашего автомобиля, когда я оставил его в гараже отеля в Лас-Вегасе (сейчас у меня только четыре «хэнд гана» и две винтовки). Так вот, в том 1958 году у меня уже второй сезон был 9-мм «Парабеллум» Борхардта-Люгера, который мне нравился больше всех побывавших у меня пистолетов (Si vis pacem, Para bellum - Хочешь мира, готовься к войне). Выдавали нам для охраны гос-тайны 15 патронов, но штук пять я сохранил с прошлого года. Я рассчитывал сам пальнуть по банкам раз десять, остальными патронами поделиться с сотрудниками отряда. И вот я лихо при всём честном народе сбиваю с расстояния в 15 метров одну банку, другую, третью... Бенц! Звонкий щелчок затвора. Четвёртого выстрела на последовало! Я подумал сначала, что перекосило патрон – ан нет, всё в порядке. Разобрал любимый парабеллум (я мог это делать, несмотря на сложность этого пистолета, с закрытыми глазами, как и разбирать-собирать затвор Мосинской винтовки). Мать твою за ногу! Маленькая отдельная многопрофильная деталька сломана пополам... Горе моё было безгранично...
– Вадим Арпадович, не горюйте, я вам сделаю другую детальку, – утешал меня Юра.
– Жиров, ну что ты несёшь?! Как ты можешь сделать такую сложную детальку?
– Вы же знаете, что у меня есть набор пилочек и напильничков. Выточу.
– Юра, ну из чего ты выточешь?! Это же сталь, а не дерево! И даже, если ты выточишь из алюминиевой ложки, то деталька работать не будет, она же работает как пружинка!
– Вадим Арпадович, я из топора.
– Юра, едрёнать, из топора можно только суп сварить, да и то, если у бабки крупа и мясо найдётся! Ты, конечно, Классик, но не до такой же степени!
– Ну, увидите, Вадим Арпадович.
Короче говоря, Классик Жиров взял топор, положил его передний конец в костёр, приспособил для раздувания жара ножной насос от надувной резиновой лодки-клиппербота, отжёг конец топора, зубилом на обухе другого топора отрубил раскалённый кусок, снова раскалил и расплющил его. Потом, орудуя сначала ножёвкой по металлу, затем разными пилочками и напильниками, выпилил точно такую же детальку, снова раскалил её и опустил в кружку с водой.
– Собирайте, Вадим Арпадович. Можно только я первый выстрел сделаю?
К моему удивлению, пистолет собрался без труда. Я несколько раз взводил затвор, нажимал на спусковой крючёк – щёлкает нормально. Вставил обойму:
– На, Юра. Пали, если получится!
Все отрядники сгрудились около нас. Юра поднял пистолет, мгновенно прицелился – ба-бах! – звонко ударило по ушам, гильза вылетела вверх. Консервная банка отлетела в сторону!
– Ну, Жиров, ну ты даёшь! Ну, ты гигант! Вот это пенки! Достреливай всю обойму до конца – ты герой!
 Отряд Волкова. В нижнем ряду второй справа – Классик,слева от него – Простой. Автор докубайки во втором ряду справа. |
Как я уже упоминал, в отряде Волкова был другой Жиров, Простой. Эта фамилия на Руси не частая, я, кроме этих двух Жировых, больше никогда не встречал их однофамильцев. И надо же было так случиться, что у Простого Жирова заболел верхний зуб, кажется зуб мудрости. Болит и болит. Хуже и хуже. Весь запас нашего анальгина он сожрал, а на ёлку от боли готов залезть даже без штанов. Страшное дело! Физиономия Простого была раздута и перекошена. Я слыхал, что если зафлюсовавшийся верхний зуб во-время не удалить, то гной может пойти в мозг, и тогда вообще кранты. Самолёт, естественно, к нам сесть не может – река вздулась. Радин с базы сообщает, что санитарных или любых вертолётов в зоне полёта до базы даже с дозаправкой нет и не предвидится. Ну, кранты Простому Жирову, жалко парня, единственный выход – придётся пристрелить, чтобы так не мучился (шутка). И тут, как чёрт из табакерки, выскакивает Классик Жиров:
– Вадим Арпадович, а давайте, я ему зуб вырву!
– Юра, ты чего, в озверение впал?! – кричу я, от горя совсем забыв историю с Парабеллумом. – Ты когда-нибудь рвал верхние зубы мудрости?! Это же настоящая хирургическая операция! Ты что – дантист? У тебя, что ли, зубодёрные щипцы есть?! Что ты городишь?!
– Рвать мне не доводилось, но вот щипцы я сделаю.
– Юрочка, родимый, сделай! – мгновенно меняю я тон, хватаясь за соломинку, во-время вспомнив про Парабеллум. – Коньки же откинет твой тёзка!
 Какой зуб беспокоит?  Шире пасть открой!  Валя Волков – помощник дантиста  А теперь прополощи снежной водичкой  Ну, вот, а ты, глупенькая, боялась! |
Классик взял плоскогубцы, выточил круглым напильником по круглпй канавке в каждой губке, вырезал из голенища резинового сапога два кусочка резинки, приклеил их клеем БФ-2 к губкам («чтобы зуб не раскрошить», пояснил изобретатель).
– Пациент, садитесь в кресло! – сказал Юра. Простой Жиров, стеная, сел на пень и открыл рот.
– Шире! Я не могу работать в таких условиях! – капризно заявил доктор. Все отрядники сгрудились в зубоврачебном кабинете и подавали советы Юре. Юра наложил щипцы, упёрся Простому левой рукой в лоб, тянет-потянет – вытащить не может. Простой с открытым ртом подвывает от нестерпимой боли, слёзы катятся по искажённому лицу.
– Юра, ты с поворотом! И упрись ему в грудь копытом! Коленом, я имею в виду, – подаю и я профессиональный совет. Юра упирается и крутит, Простой ревёт белухой, но зуб и ныне там.
– Юра, ты давай в другую сторону и вниз! Дёргай!! – помогает Валя Волков.
Юра в другую стороны и вниз дёргает, с лица его льёт пот, заливая глаза, Простой Жиров яростно отбивается, и вдруг раздаётся негромкий, но такой противный кряк... Изо рта Простого по подбородку течёт кровь и жёлтоватый гной, а в руке доктора мы видим плоскогубцы, в которых зажат белый рогатый зуб... Простой обезумевшими глазами смотрит на свой зуб, его вопль прекращается и переходит в какое-то хрюканье... Застывшие, как в последней сцене «Ревизора», зрители взрываются восторженными криками и кидаются к Юре, а он почему-то протягивает мне плоскогубцы с зажатым в них зубом, а сам двумя руками вытирает подолом рубашки взмокшее лицо...
Юра работал оператором на магнитометре. Обычно с оператором в поисковый маршрут шёл рабочий, который «провешивал» профиль. При разведке, то есть при оконтуривании найденной трубки, мы заранее прорубали профиля, пользуясь вешками для получения идеально прямой линии, и ставили колышки на точках будущих магнитных измерений через 10 метров, со сгущением в случая резкого изменения аномалии до 5 метров. Но при поисках по значительно более редкой сети вешки не ставились, а рабочий шёл впереди оператора и делал затёски на деревьях, «визируя назад», так, чтобы профиль получался более или менее прямой. За ним по затёскам шёл оператор с магнитометром, отсчитывая шаги, и через 50 шагов ставил магнитометр и производил измерение. В каком-то из следующих годов одного рабочего не хватило, и Юра предложил сам один делать затёски и работать с магнитометром. Когда я приехал в этот отряд с проверкой, я прошёл с магнитометром для контрольных измерений по Юриному маршруту. Я увидел идеально вытянувшиеся в линию деревья с затёсками, на каждой из которых было химическим карандашом жирно написано: ЛЮ! ДО! ЧКА! И снова: ЛЮ! ДО! ЧКА! Юра объяснил мне, что он влюбился в очень хорошую девушку, которая обещала стать его женой.
 Автор докубайки надписывает опорный магнитный пункт. |
Когда мы вернулись в Ленинград, Юра через какое-то время показал мне обручальное кольцо, которое он сделал для Людочки. Кольцо было вырезано из куска мамонтового бивня. На нём стояла олениха с рожками и оленёнок, склонивший головку маме под брюхо. Размер оленихи был 6 миллиметров, оленёнка – соответсвенно поменьше. У меня отвалился подбородок.
– Нет, Вадим Арпадович, Вы в бинокуляр посмотрите.
Так как я сидел тогда вместе с минералогинями (в том числе с Тигрой Львовной), то дружески оттолкнуть плечом Тигру от бинокулярного микроскопа было делом нескольких секунд. Я покрутил колёсико наводки на резкость... и увидел идеальную скульптуру оленя с ветвистыми рогами!
– Вадим Арпадович, Вы на копытца посмотрите!
Я чуть двигаю колечко, добавляю увеличение – вот оно, копытце на передней ножке! Маттиас Ракоши, копытце раздвоенное! Смотрю на тельце оленихи – на нём тоненькие штришочки – это он так шкурку изобразил!
– Юра, ну ты – настоящий русский Левша! Мать твою за ногу! Это же потрясуха! Как же ты под окуляры свои пилочки-напилочки засунул, ведь под ними совсем места нет!
– Вадим Арпадович, обижаете, где же я дома бинокуляр возьму! Это я так, на руках делал. Ну, лупой пользовался.
– Ну, Жиров, ну ты гигант! Ну ты корифей! Девчонки, идите посмотрите, что Классик Жиров учинил!
Однажды Жиров вернул мне отдолженную перед зарплатой пятёрку. Я, кивнув на его благодарность, сложил её и хотел засунуть в карман.
– Не, Вадим Арпадыч, вы на неё посмотрите.
– Да? А чего на неё смотреть?
– А это самодельная пятёрка. Вот Вам настоящая, которую я возвращаю за долг.
Я сравниваю две пятёрки. Вот эта, которая самодельная, вроде как бумага потоньше. Да, точно, если внимательно исследовать, то на ощупь не такая плотная. Подожди, а так вроде не отличается... Картинки не отличаются... Ну надо же, абсолютно картинки одинаковые, что по цвету, что по идеальной форме! А, подожди, Жиров, сейчас я тебя поймаю! Ты, поди, про защитные сетки на бумажных деньгах и не слышал, как они... А, вспомнил, гильош называется. Такие тоненькие цветные линии переплетающиеся. Да их даже простым глазом видно, а при моей близорукости, когда сниму очки, так и ващще... Сейчас мы проверим. Иришка, дай мне твой бинокуляр... Спасибо, лапа. Сейчас я его усеку. Так. Настроим окулярчик порезче. А, вот они, эти гильоши. Стоп, так это я же настоящую пятёрку рассматриваю. Где же у меня Юрина. А, вот она. Сейчас её под бинокулярчик, заново настраивать не надо... Етитская сила, и здесь гильоши есть!! Так, подожди... Что же это... Это я что – первую Юрину пятёрку смотрел?! А-а!!!
– Жиров, ты что фальшивомонетчик, что ли?! Тихо! (это я себе скомандовал). Выйдем в коридор!
В коридоре я разъяснил Жирову, что с таким талантом ему в каталажку недолго загреметь – родные органы упрячут его просто только для профилактики. Чтоб никому больше своего искусства не показывал, ни-ни!
– Вадим Арпадыч, так это я специально на бумажке из тетрадки в клеточку нарисовал, чтобы не подумали! Вот под бинокуляром посмотрите!
Я пошел в комнату, снова согнал Иришку, посмотрел – и верно, голубые прямые лонии идут по пятёрке, вот и поперёк тоже... Ну, Жиров, ну жулик!
Я стал допытываться, чем же он это всё нарисовал? Юра рассказал, что работал только обычным тонким чертёжным пёрышком, которое совсем тоненько заточил на бритвенном оселке. Использовал обычные акварельные краски. Ну, конечно, при рисовке этих тонких линий смотрел в лупу, специально укрепил её, сделал такой станочек, чтобы она в руке не дрожала.
Ну, Жиров, ну мастер!
 Вы видите, что это не просто бюст, а чей-то индивидуальный портрет?  Охальник Жиров лобызает снежную Галатею. Говорил, что это его Людочка.Обратите внимание на снежную статую кого-то из сотрудников (левый верхний угол |
Позднее, уже в Полярной экспедиции, работая начальником, как правило, ретрансляционной радиостанции, Юра обязательно лепил из снега скульптуры, иногда очень похожие скульптурные портреты сотрудников.
Я неоднократно подбивал Юру получить формальное художественное образование, чтоб научиться писать картины акварелью и маслом. Юра как-то всё отказывался, стеснялся, что ли? Наконец, попросив его принести кольцо и другие изделия из мамонтовой кости (естественно, Юрину пятёрку показывать было нельзя), я повёл его в ближайший районный ДПШ (дом пионера и школьника), где преподавали живопись. Я встретился с преподавателем, рассказал о Юриных талантах. Преподаватель согласился проэкзаменовать Юру. Я ушёл на работу. Через час Юра вернулся. Забраковал его преподаватель!
– Он дал мне сначала нарисовать карандашом натюрморт – ну, знаете, там графин, стакан, книгу. Я ему быстро нарисовал, хорошо, постарался, как на фотографии. А потом он мне говорит – а вот нарисуй что нибудь такое, говорит, своё, абстрактное. Ну, а чего абстрактное? Я такое не умею. Ну, Людочкину головку нарисовал. Похоже, конечно, как фотография. Он посмотрел, говорит, нет, говорит, ты художником быть не сможешь. Это, говорит, ремесленничество. Нет у тебя, говорит, полёта. Ну и фиг с ним, Вадим Арпадыч, не моё, знать, это дело.
А я так подозреваю, что этот художник-абстракционист сам рисовать не умел. Как Модильяни.
Однажды мне позвонил директор Института и попросил зайти к нему для разговора на пять минут. Я тут же пришёл к нему в кабинет. Вопреки обыкновению, на лице Бориса Васильевича не было его широкой, слегка плутоватой улыбки щирого украинца. Я насторожился.
– Вадим Арпадович, это приватный разговор. У меня пропал ключ вот от этого сейфа. Завтра мой отчёт в райкоме партии о работе нашего института. Я обыскал всё – здесь под каждой дорожкой и дома тоже. В машине все половички перевернул. Ключа нет. Все документы для моего завтрашнего доклада здесь, недоступны. Можете представить, что со мной завтра будет на райкоме.
Мой персональный значок Полярной экспедиции. |
Я подавленно молчал, подумав, что я-то тут уж никак не причём, к чему это Борис Васильевич клонит? Я-то чего? Меня подозревает? Я, что ли, ключь взял? Ерунда какая-то.
– Я тут намёками поговорил кое с кем, наших механиков спрашивал. В лаборатории Марморштейна мне подсказали, что у вас в геофизической группе есть какой-то Юра Классик, говорят, что очень хороший механик и умелец...
– Борис Васильич, – с облегчением перебил я (пронесло, слава Богу!), – ну как же, это же Ваш крестник, не помните – года три-четыре тому назад я приходил к Вам, упрашивал, вопреки Радину и МарьИсаковны, взять его к нам на работу. И Вы дали добро! Борис Васильич, это потрясающий человек во всех отношениях, может запросто блоху подковать, и она прыгать будет. Мне парабеллум починил (я тут же вспомнил, что мой предок, Никита Демидов, канцлеру Шафирову пистолет немецкий тоже починил, от какового события и пошёл род Демидовых. Раньше мне это сравнение в голову не приходило). Про то, что он художник и ювелир замечательный, я уж не говорю. Но сейфами он точно не занимался.
Я подошёл к массивной железной коробке серо-зелёного цвета что-нибудь высотой метр и шириной шестьдесят, стоявшей на массивной тёмно-коричневой тумбе, приподнял кружок, закрывающий замочную скважину, заглянул в неё (темно), стукнул кулаком в дверь (стальная дура даже не издала никакого звука, как будто я стукнул гранитный памятник на кладбище).
– Ой, Борис Васильич, боюсь, что ничего не получится. Я, конечно, пошлю его к Вам, он прекрасный умелец, но в Вашем случае нужен настоящий уголовник-медвежатник. – Я уж не стал говорить, что Юра прекрасный фальшивомонетчик.
Вернувшись в нашу комнату, я оторвал Юру от черчения карты и спросил его, приходилось ли ему когда-нибудь вскрывать серьёзные замки. Юра ответил отрицательно. Так. Ну, всё равно. На всякий случай, раз уж я пообещал.
– Юра, сходи к Ткаченко. Ему нужно вскрыть сейф. Большой, не коробочку. Я всё понимаю. Это не твой профиль. Ты всё больше по деликатным делам, на мокруху не способен. Но всё равно сходи. Что самое главное в танке? Правильно...
Ай-яй-яй... Я до сих пор себя грызу, почему я тогда не пошёл с Юрой к директору... Совсем бы другой коленкор мог получиться... Но тогда подумал, чего зря время тратить, отчёт на носу...
Часа через полтора Юра вернулся.
– Ну, чего? Ничего не смог, конечно? – оторвал я глаза от писанины.
– Смог.
– Что-о?! Юра, что ты говоришь?! Ты что, открыл этот сейф?!
– Открыл. Мне Борис Васильевич так руку жал... Даже премию пообещал. Но сказал, что благодарность в приказе объявить не может.
– Жиров, от тебя сдохнуть можно!! Как это тебе удалось?! Секретный замок! Ты про реинкарнацию чего-нибудь слышал? Ты чего, медвежатником был в прошлой жизни?! Расскажи, как! Ребята, девчонки, идите сюда!.. Опа! – прикусил я язык. Борис Васильевич просил не болтать. – Отменяется! Юра, выйдем в коридор.
И Юра рассказал. Он сходил в наш гараж, подобрал кусок проволоки, попросил у завгара плоскогубцы, кусачки и тисочки. Согнул проволоку, засунул в замочную скважину и стал тихонько поворачивать. Отрегулировал длину короткой части. Понял, что за какие-то зубчики задевает. Потом сделал вторую проволочную отмычку, стал работать двумя. Потом понял, что чувствительности в пальцах нехватает. Сходил в гараж, взял наждачную бумагу и стал на правой руке стачивать кожу на большом и указательном пальце (тудыть твою! Я же об этом когда-то где-то читал, как работал какой-то медвежатник! Но Юра-то об этом явно не читал, он не был большим книгочеем!). Возился с проволочками долго. Потом взял длинный болт в гараже, вставил в ухо, приставил болт к двери около замочной скважины. Почувствовал пальцами и услышал, что что-то там поворачивается. Туда-сюда. Ну, а дальше – только терпенье. А потом – крак, и он понял, что сейф открылся.
Чёрт бы побрал! Чего же я тогда не пошёл с ним к Ткаченке! Такое же дело было! Полтора часа пожалел! Сейчас всё вскрытие смог бы описать в деталях и картинках! Ну, не идиот ли?! Нет, жена точно права!
  Конверт со штемпелями Жирова, подаренный мне Львом Фишманом.
|
Когда начальник отдела геофизики Р.М. Деменицкая выперла меня из главных инженеров, а потом в 1968 году и вообще из Полярной экспедиции, за то, что я не сообразил вставить её в соавторы написанной мной статьи о первых геологических результататах геофизической съёмки восточных Арктических морей, моя дружба и связь с Юрием Александровичем Жировым прекратилась. Он работал в радиогеодезической группе в каком-то подвале в совсем другом месте (все многочисленные филиалы НИИГА размещались по разным подвалам). А потом Полярная экспедиция перешла от работы в Арктике на работу в Антарктиде. И Юра стал ездить в Антарктиду, продолжая работать в радиогеодезической партии. А я уехал в Америчку.
Его артистические способности проявлялись и там. У филателистов всего мира очень ценились штампы гашения почтовых конвертов специальными штампами арктических дрейфующих станций и станций в Антарктиде. Юра из каблуков резиновых сапог вырезал оригинальные зеркальные изображения штампов сезонной станции «Дружная» и судов, возивших полярников в Антарктиду.
Я располагаю только самыми скудными сведениями о его работе в Антарктиде, почерпнутыми из книжки Льва Фишмана, с которым я начинал свою работу в НИИГА в 1952 году. Вот что он пишет в книжке «Сквозь пургу» Нью-Йорк, 2003 г.: «Почти два месяца мы добирались до антарктической станции Молодёжная. Все ленинградцы: Юра Жиров – радиотехник, Никита Бобин – микробиолог. Мне с Юрой предстояло на “Оби“ добираться до станции Молодёжная, где была намечена встреча с основной группой геофизиков. Вся группа должна была затем отправиться для работы на землю Эндбери. Юру я знал давно, мне с ним приходилось работать ещё в Арктике. Он был русским умельцем (Юра Жиров безвременно умер в середине восьмидесятых годов). Юра мог отремонтировать часы любых марок, выточить на станке любую деталь, изготовить печать, штамп. Он изготовил почтовые штемпели для сезонных антарктических баз. Конверты с его штемпелями вошли в почтово-филателистические каталоги... Мне он ко дню рождения на Молодёжной подарил фарфоровую чашку, на которой выгравировал: “Антарктического волка – Льва Фишмана геофизики поздравляют с днём рождения“».
Сейчас расскажу один смешной эпизод с Жировым. При погрузке (или разгрузке?) бочек с бензином то ли на базе, то ли на точке, не помню, но ещё в Арктике, Юрин указательный палец попал неудачно между бочками, и палец был размозжён. Ничего смешного в этом, конечно, не было. Его отвезли в какой-то медпункт, и палец ампутировали. Юра сделал себе из мамонтового бивня прекрасный новый палец, прикрепил его так искуссно, что незнакомые с его историей сотрудники не замечали, что у него протез. Следующий эпизод произошёл, когда меня уже не было в Полярке. Юра однажды (ради шутки или всерьёз?) пришёл к начальнику экспедиции Володе (Владимиру Николаевичу) Шимараеву и попросил прибавку к зарплате. Шимараев с сожалением отказал, сославшись на объективные причины ну, вы знаете – численность, фонд зарплаты... Разъярённый Жиров с воплем засунул палец в рот, раздался ужасный хряск, и Юра выплюнул палец на стол Шимараеву! С бедным Шимиком чуть удар не случился!
... Да, ребята, чего же вы не прервёте мой понос сознания законным вопросом: Вадим, а чего с твоим любимым Жировым стало, когда они по плевку свыше пошли искать избушку охотника? Ну, что Жиров остался жив, это из твоего сообщения об Антарктиде стало понятно. Но в тот-то раз чем дело кончилось, чем сердце успокоилось?
Ой, ребята, извините, склероз заел. Ну, конечно, они вышли к избушке охотника. Боженька-то, он ведь не фраер, он правду видит (правда, не всегда скажет). Боженька в правильном направлении плевок направил. В общей сложности восемнадцать часов они шли. Очень утомились – попробуйте вы с тяжёлой волокушей тащиться по снегу в пургу, хотя ветер и в спину! И без чёткой уверенности, что плевок полетел в правилном направлении, а только с упованием, что Боженька не фраер! Кавказский человек Гиви пострадал больше всех. Отморозил своё достоинство. Но, правда, обошлось без обрезания. У всех были обморожены щёки и пальцы, но всё не смертельно. Охотник («русски толкуй сох») и его жена, которая тоже не «толкуй» по-русски, приняли ребят со всем якутским гостеприимством, отогрели, смазали, где надо, нерпичьим жиром, накормили деликатесами – строганиной, напоили чаем («спирт, однако, сох»). У Юры был некоторый запас якутского языка ещё с той поры, когда он работал в Якутии на поисках кимберлитовых трубок, так что они нормально коммуникировали. Юра отремонтировал радиостанцию и будильник охотнику, связался с базой, за ними прислали Аннушку с новой палаткой и всем необходимым и отвезли на место пожара. В тот же день Юра вышел на связь, и система «Поиск» заработала. Так что всё путём, ребята, не переживайте.
далее: Юра И Миша, или сопоставление художественного произведения с документальной байкой