(Полярная докубайка с лёгким стёбистским налётом)
Светлой памяти Юрия Александровича Жирова
замечательного человека
2. ЮРА И МИША,
Или Сопоставление Художественного Произведения С Документальной Байкой
Сейчас я вам расскажу историю, происшедшую с Юрой Жировым, которую я лично слышал от него и от второго её участника, Саши Коршикова. Но эта история была описана и опубликована до меня Колей (Николаем Николаевичем) Ржевским в его книге «Простая история», СПб, Издательство «Журнал Нева», 2005 г. Коля Ржевский поступил работать в Полярную экспедицию в 1966 году в должности инженера-геофизика. Карьера его развивалась успешно, и с 1983 по 1986 год он был начальником экспедиции. Он опубликовал две интересные книжки, вторая называется «Рассказы. Эссе». Но только первая книга об Арктике. Обе вы можете прочесть на интернете на его сайте www.Rzhevsky.net.
В своих арктических историях мы с Колей придерживаемся разных принципов. Я пишу документальные байки (ну, или почти документальные, насколько мне позволяет память). Я, как и большинство пожилых людей, отлично помню, что было 50-60 лет тому назад, но забываю, что жена, уходя вчера на работу, наказывала мне пропылесосить хотя бы первый этаж: “Хватит мне твоих баек! Не сделаешь – пеняй на себя!“ И вот вам результат – я, конечно, забайковался и забыл пропылесосить! Не пугайтесь – ничего страшного со мной не случилось, я жив и здоров. Жена пропылесосила меня. Конечно, неприятно, но что поделаешь – склероз! Возраст, батенька! В большинстве случаев я использую настоящии фамилии героев моих баек; когда фамилий не помню и привожу вымышленные – даю это понять читателю. Николай Николаевич никогда не приводит фамилии персонажей, скрывая их под кликухами Радист, Бурила, Геофизик, Механик. Он, в отличие от меня, создаёт настоящие художественные произведения, поэтому не отвечает за истинность своих рассказов и не приводит фамилий.
 Н.Н. Ржевский, Член-корреспондет Метрологической Академии РФ, директор филиала компании «SeaBird Exploration» в СПб. Июль 2008 г. |
Сейчас я приведу вам почти весь его рассказ, озаглавленный «Так начинается полярник» из книги «Простая история». Полностью вы можете прочесть его на приведённом выше сайте Ржевского. Главные герои повествования – Механик (прототип Ю.А. Жиров) и Радист (прототип А.А. Коршиков). После рассказа я приведу свои замечания. Но помните, что это не документ, а художественное произведение “на тему”. Итак, Ржевский:
... Так начался мой первый арктический сезон, который принес мне и первую историю, происшедшую не со мной, а с моими друзьями, хорошо мне знакомыми и рассказавшими мне всё в деталях.
Наша работа заключалась в проведении измерений по всему морю Лаптевых. Определение местоположения этих измерений дело довольно сложное. В море нет ориентиров, а в то время еще не было спутниковых средств навигации. Можно было, конечно, определять свое место, измеряя высоту светил – астрономическим способом. Наши доблестные “сусанины” умели это делать. Но “поймать” звезду на небе в яркий солнечный день трудно, так как небо не всегда бывает чистым, и найти в объективе теодолита маленькую блестящую точку, быстро бегущую вниз или вверх, было нелегко. Определяться можно и по Солнцу. Солнце всегда было. В облачную погоду просто не летали – запрещено, потому что без солнца садиться на льдину – на неподготовленную площадку – нельзя. В облачную погоду не отличить серый лед от белого. А это очень важно. Лед серый – значит, пропитан водой, то есть молодой и тонкий. Садиться нельзя – провалишься. Кроме того, надо определить с воздуха величину застругов. Если тени от солнца большие – заструги высокие и самолет может скапотировать или вообще развалиться от удара, если тени маленькие – значит, заструги небольшие, можно садиться. Для определения места только по солнцу надо иметь “два солнца”, то есть две линии. Солнце бежит по небосклону со скоростью пятнадцать градусов в час. Для того, чтобы получить более или менее точное место, необходимо, чтобы линии пересекались под углом минимум тридцать градусов. Вот и получается – надо ждать два часа. А оставаться на льду долго самолету нельзя, двигатель может замерзнуть, аккумулятор не раскрутит вал и… Последствия непредсказуемы.
Поэтому и придумали радиогеодезические средства координирования. Это были самые первые шаги радиогеодезии. Мы расставляли несколько передающих станций по берегу моря или на островах и ловили на самолетах их сигналы. Если сигнал был хороший, то место посадки определялось быстро и точно.
На этих станциях жили и работали, как правило, три специалиста: радист - он же старший, механик и рабочий. На основной станции - “передающей” - работали самые опытные. Радистом был уже немолодой инженер-электронщик. Человек он был мрачноватый, но добрый и порядочный. Он был специалистом экстра-класса. Мы часто в Питере привозили к нему на работу поломанные радиоприемники и телевизоры, и не было случая, чтобы он не справился с проблемами. Делал он все очень быстро и, в основном, не припаивал, а выдирал целыми пучками какие-то “лишние” провода и детали, постоянно приговаривая:
– Ну, накрутили, муд…рецы.
Механик же был молодой, добродушный парень, активист, непременный участник всяческих бюро, слетов и прочей белиберды тогдашних комсомольцев, которых мы теперь то ли с порицанием, то ли с пониманием называем “комсой”.
Перед вылетом на станцию вдруг заболел рабочий. Радист наотрез отказался лететь без рабочего, ибо кто будет ПЖТ топить, кашу варить?
А механик, наоборот, проявляет комсомольскую сознательность:
– О чем разговор, да мы, да я…
Одним словом – “партия приказала – комсомол ответил: “бу…сде…”.
Радист – свое, механик – свое. С одной стороны – “старшой”, с другой – “политработник”, хоть и младший. Естественно, дошло и до “буржуйской морды” и до “комсомольской морды”. Поскольку питерские запасы еще не кончились и говорили мы хоть и не при свечах, но при стаканах, радист перебрал и ткнул в “комсомольскую морду” окурком. Молодой парень за словом в карман не полез и двинул кулаком по носу “буржуйской морды”. Радист не дрогнул и с шипением: “вот тебе, большевичок”, профессионально нокаутировал Механика. Как потом выяснилось, он, по своей природной неразговорчивости, не рассказал нам, что в молодости “работал” по первому разряду.
Увидев, что натворил, Радист вмиг протрезвел и, как ошпаренный, выскочил из балка.
Механик быстро оклемался, попробовал челюсть. Все на месте. Сел на стул, попил водички со льдом и в полной тишине беззлобно сказал:
– Ну и силен, гад… Что-то у него накипело… Хоть бы сказал, молчун чертов.
На следующий день они молча собрали весь скарб, мы помогли им погрузиться в Ан-2, а через сутки, как положено, станция вышла на связь. Через неделю завезли рабочего и весь сезон, как всегда, станция работала нормально. Мы были очень рады этому и только иногда шутили: “Ну, Радист теперь совсем разучится разговаривать”, – полагая, что после такой принципиальной стычки им и разговаривать-то не о чем. За Механика мы не беспокоились. Он был действительно хорошим человеком и, хотя мог устроить целый показательный “политический процесс”, с вмешательством дирекции и кое-кого повыше, ничего, конечно, делать не стал и простил эту выходку. А вот что еще мог “выкинуть” Радист, мы даже не могли предположить. Уж больно его выходка была грубой, а “морально-политический облик” по тем временам был не на высоте.
Каково же было наше удивление, когда эта пара вернулась не только в абсолютно нормальных отношениях, но и явно сблизившись и сдружившись.
Это было непонятно и любопытно, нам не терпелось спросить их, но все не было случая. То одно, то другое. После окончания полевого сезона ужасно хочется скорее домой.
Наверное, в этом и есть привлекательность геологической работы, что перед полем не дождаться посадки в самолет, чтобы лететь из дома, а после поля - не дождаться посадки, чтобы лететь домой.
Случай пришел сам, а рассказчиком неожиданно выступил немногословный Радист.
Мы вторые сутки сидели в аэропорту на своих баулах, ожидая застрявший где-то по погоде самолет. Спиртного, естественно, не было. К весне в Арктике выпивается все подчистую, и женщины запирают в сейфы свои духи от непрошеных гостей. “Травили” анекдоты, рассказывали всякие байки. Когда кто-то из нас окончательно заврался, рассказывая, как он охотился на белого мишку с двустволкой, Радист хлопнул его по спине и сказал:
– Ты что, какая двустволка! Хочешь, я тебе расскажу, какой он живучий? Сам видел. Слышь, Механик, не возражаешь?
Было не совсем понятно, почему он спрашивает разрешения у Механика, но тот кивнул:
– Давай.
– Мы с Механиком вдвоем полетели на станцию. Помните, небось. Он на меня зверем смотрит, я на него тоже не ангелом. Я ведь когда ему двинул, потом минут пятнадцать на морозе простоял. Думал, либо “стучать” пойдет, либо к врачу нести придется. В любом случае надо быть на месте. Оно хоть и обошлось, а все равно обида и злоба остались.
Ну, прилетели, КАПШ поставили, ПЖТ растопили. Летуны, как положено, улетели. Время светлое еще, движок запустили, антенну поставили, аппаратуру настраиваем. Завтра надо выходить на связь. Порядок знаем: не вышли через сутки на связь - гонят Ан-2. Готовимся. Все молчком. Друг на друга из-подо лбов. Притомились. Да и стемнело уже. Разобрали раскладушки, поставили на ящики, легли, карабины под правую руку. Все, как положено. Я быстро согрелся, заснул.
Вдруг что-то во сне дернуло. Проснулся. Луна в иллюминатор светит, в КАПШе, как днем, только свет лунный, как на кладбище, и на меня дуло карабина направлено. Механик сидит, как йог, на раскладушке, приклад, как положено, у щеки, и метит точно мне в лоб.
Я сначала подумал: вот ведь гад какой, не дамся, карабин рядом. Сейчас финт сделаю, кувыркнусь вниз, он - пацан, не сообразит, а я потом снизу и шарахну. А потом – да что же это я, зверь, что ли. Если кто-то такой…, то почему я должен…?.
– Пацан! – говорю, – ты чего, пацан? Она же стреляет, тут ведь за две сотни километров никого, кроме нас двоих, нет. Тебе же вышку дадут. А он мне – шепотом: “тише, молчи…”. Я немного в сторону, так аккуратненько двигаюсь от него. Может, он лунатик, – думаю, – хочет пострелять. А он карабином ведет за мной и опять прямо в голову целит. Я еще немного передвинулся, он опять меня карабином ведет. И только шипит: “тс-с-с”. А потом вдруг: “падай!” и выстрелил в меня. Я прямо в мешке свалился вместе с раскладушкой с ящиков и не могу понять, что со мной. Карабином с полутора метров любой попадет – значит, должен быть убит. Чувствую – жив. Только дышать трудно. Запутался в мешке. Стал распутываться, а Механик опять свое: “Тише ты!”. Тут я выпутался сел на корточки и увидел дыру в КАПШе. Здоровенную. Ну, думаю, разрывным стрелял, небось, а говорили, что разрывных не достали. Все у “них” для себя есть... А Механик опять карабином водит, только уже не в меня целит, а в дыру. Тут я все и понял.
Продолжал уже Механик.
– Мы когда спать легли, я все на луну любовался. Красиво больно. Да и как-то надо было отношения с Радистом наладить. Сычами жить нельзя. Тут и без того свихнуться можно. И работать одному за двоих трудно. Правда, Радист помогал заменять рабочего, но все молчком, а надо бы просто разделить дела. Вахты ведь скоро предстояло нести. Вы же иногда часов по двенадцать, тринадцать летаете. Тяжело одному. Да и дом вдруг вспомнился.
Вдруг слышу – кто-то топчется. Я и не думал ни о чем другом, сразу за карабин и затвор передернул. Понятно, что медведь. Страшно стало. Стреляю вроде бы и неплохо, но не охотник я. Притаился, сел поудобнее. А он вокруг палатки бродит. Я слышу шаги и туда дуло поворачиваю. Долго ходил. Круга три дал. Раза два за палатку задел. Я уже чуть не выстрелил, но сдержался. Тут не знаешь, что делать. Если он прыгнет, не успеешь и охнуть – вроде бы надо стрелять, чтобы напугать и отогнать. А если выстрелишь и его заденешь? Он от боли все вмиг разнесет. Да и не факт, что его выстрел напугает. Даже если и напугает – опять-таки не факт, что уйдет. Время самое голодное для них. Они звереют от голода.
А тут еще Радист проснулся. Глазищи, как блюдца, губы трясутся. Бормочет что-то. Мне и без него страшно. Лучше бы, думаю, из мешка вылез да карабин взял. Вдвоем-то вернее. А он все что-то лопочет. Медведь его и услышал. Голова Радиста как раз где-то на высоте головы медведя. Мишка и ткнулся на голос. Я не понял, лапа это или морда, и пальнул в то, что просунулось в палатку. Радист выкарабкался из мешка. Понял, что происходит, в руках уже карабин. Молчит. Потом сам оделся и мне знаками показывает – одевайся, мол, тоже, я на “стреме”. Я оделся. Сели мы с ним на стол в центре палатки. Спина к спине, карабины на “приготовь”. Так молчком часа три, пока не рассвело, и просидели.
Потом заговорили. Опять шепотом. Что делать? Выходить? Медведь ведь хитрый. Он тюленя часами караулит без движения. Вдруг он рядом? Не выходить - замерзнем. Все тепло в дыру выдулось, печка погасла. Надо идти за соляркой. Получается – вопрос один: кто первый пойдет? Я, конечно, полагал, что я должен, и без разговоров слезаю со стола, а Радист:
– Стой, пацан. Я старше.
А потом перед дверью еще:
– Тебе еще жить. Может, еще и женишься.
Шутки у него, вы же знаете. Но тут не до споров. Он дверцу откинул, высунул ствол, потом голову, осмотрелся. Я - “на товсь”, сзади, как в разведке. Он пригнулся и одним прыжком из КАПШа, и сразу на одно колено, приклад к плечу и крутится. А я в двери ворочаю головой и стволом в противоположные стороны. Прямо как “убойный отдел” на бандита охотится в кино. Ну, точь-в-точь. Смеялись потом.
В общем, повертелись мы так минуты две, и я тоже вылез. Спиной к спине, в два карабина обошли палатку. Около дыры несколько капель крови. Следы ведут в торосы.
Сходили за соляркой. Растопили печь, зашили дыру. Запустили движок, рацию. “Отзвонились”, что начали вахтить. Все делаем, как “сиамские близнецы”, да еще и с карабинами. А на душе неспокойно. Куда медведь делся? Взяли карабины и пошли по следу. Идем тихо, с остановками. Метрах в тридцати, за торосом, нашли большое пятно крови. Видимо, отлеживался наш мишка. Потом ушел.
Больше этот медведь не приходил, и другие не посещали. Похоже, хорошо ему досталось. Вернее всего – в голову. Если череп не пробило, а только поранило сильно - тогда отлежится и впредь будет осторожнее с человеком. А может – и череп пробило. Тогда он вряд ли выживет. Преследовать его нам и в голову не пришло. Ужас какие они живучие: в голову, с карабина, с двух метров и – не наповал! Так что с двустволкой на него идти…
Никто и не сомневался в этом. С белым мишкой шутки плохи. Хорошо, что все так кончилось.
– Слышь, Радист, а что это ты Механика-то двинул, тогда, в балке?
Радист, на удивление, не обиделся на бестактный вопрос. Стало очевидно, что проблема полностью исчерпана и этому помог злосчастный (или несчастный) мишка.
– Да у меня отца ни за что в пятидесятом забрали. А у него язва была хроническая. Он и полгода не протянул. Всю войну прошел, а тут… И без объяснений. Он врачом был, хирургом детским. Часто в Москву ездил, консультировал. Даже кремлевским врачам советы давал. Вот и додавался. Меня потом в Политех не взяли. Пришлось в Горный идти. Там почему-то взяли. Может, медаль выручила?
Мы удивились. Молодой ведь совсем наш Радист оказался.
– Я и боксом начал заниматься, потому что думал, что придется какому-нибудь обидчику дать по морде, если попрекнет отцом. Но так и не пришлось, к счастью. Вот только по пьянке черт попутал, да и то не по делу. Мы с Механиком много говорили на станции. Он у нас, оказывается, убежденный коммунист, а не большевик. Мой отец тоже был коммунистом. Не дай бог ему что-то плохое сказать про Сталина. Если бы ему кто-то рассказал тогда то, что сейчас пишут - не знаю, что бы он сделал… Откуда ему было знать, что нами бандиты правили, а не коммунисты, что был какой-то “культ личности”, что всех настоящих коммунистов этот самый “культ” пересажал или перестрелял? Вот и Механик наш – не большевик, а такой же “верующий”. Это, конечно, лучше, во что-то верить, чем вообще не верить ни во что. Он и слова все как мой отец говорит. Хорошо, что сейчас нет этого “культа”, а то его бы за одно посадили, а меня - за другое. Вот и сидели бы мы вместе, а не квасили бы друг другу морды. Правда, мы и так сидим. Куда уж дальше.
Шутки у Радиста, действительно…
Мы были очень рады, что инцидент исчерпан, а разбираться в этих политических тонкостях не стали, тем более что позвали на посадку.
Тогда мало кто в чем разбирался. В тюрьмы уже не сажали так “резво”. Лагерей не было. Но литературу запрещали, радиостанции глушили. В психушку можно было “загреметь”, или без работы остаться, или стать “невыездным” только за чтение самиздата, за песню, слушание “Голоса свободы”. В общем “дело было ясное, что дело было темное”. Оттепель тогда была в нашей политической жизни!
А оттепель - это много воды и луж. Вот одни и боялись угодить в лужу, а другие - ловили в этой воде “рыбку”.
Всё, конец цитаты из рассказа Ржевского.
А теперь наведём критику с точки зрения документальности, прежде, чем я расскажу свою версию этого эпизода. С художественной точки зрения – у писателя Николая Ржевского высший пилотаж в отличие от меня, байкописца и стёбиста (жена из-за этого меня терпеть ненавидит. Но терпит, потому как, наверное, видит во мне другие достоинства). Начну с самого начала рассказа. Но помните, что это художественное произведение! Так что ни одного вопроса к трупу (автор ответственности за своих выдуманных героев не несёт!).
«... Мой первый арктический сезон, который принес мне и первую историю, происшедшую не со мной, а с моими друзьями, хорошо мне знакомыми и рассказавшими мне все в деталях». Если Коля под его друзьями подразумевает Юру Жирова («Механика») и Сашу Коршикова («Радиста»), и если они ему лично рассказывали эту историю, то значит, что к тому времени, когда Коля начал работать в экспедиции (1966 г.), Юра и Саша, склеротики, за два года всё позабыли, как дело было. Я эту же историю слышал от них на базе экспедиции не позже, чем через пять дней или неделю после этого события, то есть эта история была ещё свежа в их памяти. Как я уже декларировал, на дела давно минувших дней память у меня, сегодняшнего склеротика, очень хорошая. Но скорее всего, Коля слышал эту историю в пересказе, прошедшем вторые-третьи руки. Или уста, если хотите.
Дальше Коля очень хорошо и подробно рассазывает, как определались координаты точек измерения (посадок самолётов). Нет притензий. Про высокий профессионализм радиоинженера Саши Коршикова тоже всё правильно сказано, за исключением того, что он кончал Горный институт. Это не так. Горный институт радиоинженеров не готовил. Немножко странновато звучит его кличка Радист, так как радистом-то был Юра Жиров. Но, отять таки, писатель Ржевский имеет полное право смешивать характеры своих выдуманных героев, как ему угодно.
«Механик же был молодой, добродушный парень, активист, непременный участник всяческих бюро, слетов и прочей белиберды тогдашних комсомольцев, которых мы теперь то ли с порицанием, то ли с пониманием называем “комсой”.<…> Он был действительно хорошим человеком и, хотя мог устроить целый показательный “политический процесс”, с вмешательством дирекции и кое-кого повыше». А вот это к Юре Жирову ну никак не относится! Никогда он не был ни активистом, не участвовал ни в каких бюро, слётах и в прочей белиберде. Я даже совершенно его не помню в качестве комсомольца. Это я вам заявляю совершенно ответственно, как двукратный секретарь комсомольской организации НИИГА в конце пятидесятых-начале шестидесятых годов. А об том, чтобы устроить показательный политический процесс с вмешательством дирекции и кое-кого повыше (это Коля имеет в виду КГБ, что ли?) – абсолютно ни к Жирову, ни к кому в нашей экспедиции, да и во всём институте не имеет ни малейшего отношения!!! Не было в нашем институте таких! Это просто полёт фантазии автора! Но, ребята, ещё раз: это художественная литература, а не докубайка!
Ну, а что касается того, что он назван здесь Механиком, то это, конечно, не так. Юра был, как вы помните, классным радистом, великолепным механиком-мотористом, отличным поваром, и всегда у нас являлся начальником центральной ретранслационной радиостанции. В том году радиоэлектронщика Коршикова ему придали «для усиления». А могли просто дать двух рабочих, как это описано в моей первой байке о пожаре на льдине.
Эпизод с ни на чём не основанной дракой главных героев – чисто художественный вымысел писателя. Я бы, как главный инженер экспедиции, после такой драки, основанной на «классовой ненависти» («с одной стороны – “старшой”, с другой – “политработник”, хоть и младший. Естественно, дошло и до “буржуйской морды” и до “комсомольской морды”»), двух людей с оружием в экстремальные условия никогда не отправил бы. Хотя бы из соображений техники безопасности. Спокойно можно было бы с другой радиостанции снять рабочего, а туда отправить Коршикова.
«Перед вылетом на станцию вдруг заболел рабочий. Радист наотрез отказался лететь без рабочего, ибо кто будет ПЖТ топить, кашу варить?» Всё правильно. Так и было. Естественно, Классик Жиров пошёл нам, начальничкам, навстречу и согласился “и фуганить, и рубанить, и лес хорохорить” – один за всех. Совершенно спокойно можно было Юру оставить на станции одного, и он бы великолепно со всем справился. Но на это мы, начальнички, никогда бы не пошли – это было бы грубейшим нарушением правил техники безопасности. Поэтому Юре придали радиоинженера Коршикова, постоянное место работы которого – на базе экспедиции в аэропортах Чокурдахе, Шмидте или где она, база, располагалась в тот или иной год. На базе, где он должен быть для того, чтобы в любой момент, если какая-нибудь из четырёх радиостанций «Поиска» забарахлит, то его можно тут же закинуть на эту радиостанцию, так как в аэропорту нет проблемы с самолётами. А до Юриной радиостанции ещё надо долететь, забрать Коршикова и забросить его на заболевшую станцию – проблемы. Но в том году у нас была напряжёнка с кадрами, и радиоинженера послали к Юре.
«Через неделю завезли рабочего и весь сезон, как всегда, станция работала нормально». Это не совсем так. Или совсем не так. Рабочего так и не завезли, и Юра с Коршиковым работали только вдвоём до конца сезона.
Далее в своём рассказе Ржевский говорит о двух карабинах – по карабину у каждого. Это ошибка. Карабин выдавался только начальнику радиостанции – Жирову. И ещё ошибочка: «Ну, думаю, разрывным стрелял, небось, а говорили, что разрывных не достали. Все у “них” для себя есть». Разрывных пуль к карабину никогда не было, так что Радист зря подозревал, что у «них» (активиста-кагебешника Механика) всё для себя есть.
Ну, и последняя ошибка писателя – это то, что оба участника истории видели полную луну. Даже если считать, по Ржевскому, что эпизод с медведем случился в самом начале работы – в конце марта – начале апреля – в это время солнце уже не заходит за горизонт, полной луны, освещающей палатку, не было. Но, опять таки – это не докубайка, а художественное произведение! Автор волен для красоты картины (как у Куинджи) включить луну, которая светит, как на кладбище! Но на самом деле, дело-то происходило в последний день полевого сезона, то-есть в начале мая, когда о луне можете забыть надолго. «Так молчком часа три, пока не рассвело, и просидели». Давно рассвело, ребята, выходите! И они вышли. И преследовали медведя. И Юра его убил. И я у Юры дома сидел на его шкуре. И играл на ней с Юриной дочкой.
Ну, насчёт того, что Юра был верующий коммунист – я сильно сомневаюсь. Я с ним прожил бок-о-бок несколько полевых сезонов в Биректинской экспедиции, вместе слушали вражьи голоса, жизнь в одной палатке располагает к откровенности. Он совершенно не был антисоветчиком. (Я в конце пятидесятых только-только становился таким). Но и верующим коммунистом Юра абсолютно не был. Был просто хорошим человеком. А всю эту партийно-комсомольскую хренотень не брал в голову.
И последнее – лагеря в шестидесятые годы были. И даже очень. Спросите Буковского, Кузнецова, почитайте на интернете «Хронику текущих событий» за эти годы... Мне самому в начале семидесятых после обыска обещали семь лет и пять «по рогам». Но ещё раз повторяю свою мантру – у Ржевского не докубайка, а хорошее литературное произведение.
А сейчас – моя документальная байка на ту же тему. Но в связи с тем, что Николай Николаевич уже хорошо и ярко описал всю обстановку, я просто коротко изложу версию, услышанную от Жирова и Коршикова, как они рассказали это мне вскоре после этого события. Итак, Литинский:
Это был конец полевого сезона. Лётные отряды, базирующиеся на побережье, завершили работу, слетались на базу экспедиции, прощались со своими лётными экипажами, с которыми сдружились за полтора месяца работы, сдавали на склад спальные мешки, палатки, газовые плиты, газовые баллоны – ну, как обычно. Литинский дал команду свёртывать радиостанции «Поиск». Юра Жиров утром принял радиограмму с базы, что завтра за ними пришлют самолёт. Вместе со своим помощником, радиоинженером Александром Коршиковым, они напряжённо работали весь день – всё подготавливали для эвакуации. Антенну на всякий случай не демонтировали – мало ли вдруг чего в последнюю минуту. Вечером (они, как и вся экспедиция, жили по московскому времени – солнце-то всё равно светит одинаково круглые сутки) они освободились от трудов праведных и решили расслабиться. У Юры в заначке была бутылка настоящей водки (не спирта!), которую он хранил, скрыв от напарника, на конец сезона. Первую-то бутылку они оприходовали в начале сезона. Чтобы завершить всю подготовку к отлёту, Юра аккуратно почистил и смазал ствол карабина, разобрал, смазал и опять собрал затвор. Карабин обернул в мешковину, обвязал бечёвкой. Оставшуюся обойму с пятью патронами убрал в рюкзак. На будущий год. Две обоймы они вчера расстреляли по консервным банкам, Юра чуть поднастроил мушку и прицельную рамку – отлично бьёт. Этот же карабин он попросит Константинова (оружейная камера который) оставить для него на следующий год. А чего, хороший карабин, грех жаловаться. Когда сам следишь за оружием, так оно тебе хорошо и служит. Уже несколько сезонов на льду работаю, а ни разу использовать карабин по назначению не довелпсь. Не пришёл к нам медведь и в этот раз. А вот Литинский рассказывал, что у них на дрейфующей базе медведи каждый год приходят. В прошлом году дважды приходил. Дежурный по лагерю ночью (ну, ночи-то нет, это когда все спали) отогнал Мишу ракетницей, а то тот сначала на помойке рылся, а потом вроде к кухне пошёл. А когда его Витя, дежурный-то, отогнал ракетой перед мордой, так Миша понюхал вертящуюся на снегу горящую ракету, потрогал лапой, обжёгся, обиделся и пошёл к палатке сейсмиков. Они в отдалении от общего лагеря, метров на четыреста-пятьсот стоят, чтобы никаких вибраций от движков не было. Или от самолётов. Воздейстует это на их сейсмоприёмники. Ну, Витя Косарев видит, что медведь-то к ним идёт, он и позвонил сейсмикам. До них телефонный провод протянут. Сейсмики проснулись (их трое там), в одних трусах и в унтах выскочили, а медведь рядом, они в панике-то и ударили по Мише из карабина, ещё и ещё, третьим выстрелом и добили. В голову, не знаю куда. А стрелять медведей Литинский категорически запретил, только ракетницей можно отпугивать. Ну, если агрессивно нападает, то конечно. А так – нет. Только ракетницей. Ну, они и говорят потом, что, во-первых, Витя Косарев их спросоня неожиданно звонком среди ночи напугал, а во-вторых, действительно, чуть не в пяти-десяти метрах Миша был, когда они выскочили-то. Так что всё оправданно. Никого не ругали.
Юра приготовил жаренку из двух банок мясной тушонки (ещя две банки остались – мало ли завтра за ними поздно прилетят), сварил гречневую кашу, нарезал хлеб, поставил чайник. Достал потаённую бутылку. Саша добавил огня в ПЖТ, да и так, в общем-то в палатке не холодно, солнце нагревает чёрную палатку КАПШ-2, да и на улице градуса два тепла, начало мая же уже. Так что разделись, свитера коричневые водолазные сняли. Ну, а штаны-то меховые и унты тоже – нет. Понизу прохладно всё равно.
Разлили по зелёным железным эмалированным кружкам. Выпили. Заели тушонкой с гречкой, расслабились. Жили они с Коршиковым хорошо, а чего не жить-то – Юра всю работу и по радиостанции делает, и механиком – зарядный агрегат, и на связи, и готовит. Рабочего-то им так и не прислали – заболел или чего случилось, не знаю. Коршикову только книжки читать и вражьи голоса по радио слушать. Чего там. Но к концу он какой-то смурной сделался. Недовольный. Раздражительный. Юра виду не подаёт. Никак не реагирует, понимает, что когда долго вдвоём – хоть в космосе, хоть на льдине – люди устают, всё раздражает, кто как ест, кто чавкает, кто как пукает ночью, как храпит. Это естественно. Вот Вадим Арпадович рассказывал, давно ещё, когда на алмазы работали, как Нансен с Иогансеном (или как там его звали) шли пешком от ихнего парохода «Фрам» к северному полюсу, а потом поняли, что не дойдут – относило их на юг, они по солнцу определялись. Повернули они обратно, но только не к «Фраму» – они же не знали, где он сейчас дрейфует, а на юг, на ЗеФэИ вышли. Потом долго, всю зиму вдвоём в избушке жили. Ну, не в избушке, а сделали из снега, сверху медвежью шкуру накрыли, медвежьим или, может, нерпичьим жиром освещались и отоплялись. Ружья или ружьё-то у них было. Собак всех сначала (у них было с собой, когда они с «Фрама» вышли, двадцать шесть собак), так они сначала собак друг другу скармливали, ну, в смысле, другим собакам. А в конце у них всего две собаки остались. Не знаю, может они их сами съели, собак-то, не помню, чего Арпадыч говорил. Да, так к чему это я. Они же поначалу друзьями были, Насен с Иогансеном. А в конце так они друг к другу только по имени-отчеству. Ну, не по имени-отчеству, а Господин Начальник экспедиции (это Нансен-то) и Господин штурман, или кто он там был, старпом, может быть, Иогансен-то, не помню. Ну, вот и у нас. Я-то ничего, я с кем угодно в космос могу лететь, а Саше тяжело, даже моя полная покладистость его раздражает.
Выпили уже по третьей. Коршиков стал заводиться.
 Александр Коршиков |
– Жиров, ну что ты за человек такой. Бесхребетный. Тебе ссы в глаза, а ты будешь говорить, что это божья роса. Я ж тебя подъёбываю последнее время, а ты даже не огрызнёшься. Вот ты олицетворение русского человека. Самого говённого человека. Быдло. Из болота. С помощью таких, как ты, Ленин с Троцким заварушку в семнадцатом сделали. Грабь награбленное. Лучшую часть русского народа на говно перевели – дворянство, интеллигенцию, офицерсто, купечество. А вот такие, как ты, говно-крестьяне-мещане остались и расплодились. Лапти скинули и в партию полезли. Сталин на таком говне, как ты, котороё всё стерпит, свою партию и создал. Ну, чего молчишь? Возразить нечего? Давай до конца разливай!
– Саш, да брось ты! Что, мало у нас интеллигентных людей? И которые остались старые, и которые из того же народа вышли. А по космосу кто первый в космос вышел? Чего ты весь народ ругаешь? Везде, и в Америке, наверное, есть и хорошие и плохие люди. Давай, выпьем.
– Ну, блядь, Жиров, ты мне только тут партийную пропаганду не разводи! Ты же, говно сраное, не знаешь, сколько миллионов людей Сталин в лагерях сгноил! Ни за что! Вот и мой отец в лагере погиб! Ни за что! Он же даже не еврей! Ну, ладно, евреи в большинстве революцию делали, потом лагеря создали. Их положено сажать. А кто в лагерях вертухаями был?! Кто «шаг вправо, шаг влево, считается побегом, вологодский конвой стреляет без предупреждения»? Кто, я тебя спрашиваю?! А вот такие, как ты, русский народ, говно вологодское! Не евреи! Евреев-начальников лагерей было с гулькин хер, а вертухаев, которые в зеков стреляли, и весь наш сраный народ за колючей проволокой держали, были тысячи! Что я – сотни тысяч! Миллионы! Вот такие же, блядь, как ты, сука, быдло, непротивленцы! Ты, блядь, ещё в эту сраную большевистскую партию вступи, засранец!.. Что, всё уже выпили, что ли?
– Саш, давай спать. Ты, наверное, перебрал немного. Я ж понимаю, что у тебя от того, что мы тут месяц или сколько только вдвоём, раздражение накапливается. Вот давай я тебе про Нансена с Иогансеном расскажу, как они вдвоём...
– Иди ты, Жиров, со своим Иогансеном в жопу! Я про совместимость в космосе лучше тебя знаю... Ну, ладно, не бери в голову, что я тут тебе наговорил. Накипело, понимаешь. Идём спать. Что там твой Литинский про танк говорил? Не бздеть? А вот хер ему! – и Коршиков, дёрнув рукой, громко выпустил газы. Юра рассмеялся.
– Да нет, Юра, я его тоже очень даже уважаю. Это так, для демонстрации, да и припёрло. Ложимся. А вообще – я очень доволен, что мы с тобой вместе работали. Ты правильный мужик, Юра. Хоть и непротивленец. Спокойной ночи.
Коршиков натянул на голову клапан спальника из собачьего меха, ровно задышал, а через минуту довольно громко захрапел. Юра немного прибрал на столе, а, завтра помою! Вышел из палатки, помочился. Солнце светило ярко, ни ветерка. Белое безмолвие. Последний день мы тут. Чёрная палатка посерела, выгорела от постоянного солнца. Завтра, как получим подтверждение, что самолёт вылетел, будем снимать. Как она за полтора месяца вросла в снег – вокруг неё вон какой сугроб, чуть не до пояса высотой. А почему сугроб до палатки не доходит, между ним и палаткой всегда узкий проход образуется? Ветер, наверное, от палатки отражается, снег не ложится, вот и проход. Скульптура Коршикова из снега очень хорошо сейчас освещена. Так и останется, пока летом совсем не растает. Жалко, фотоаппарата не взяли.
Юра вернулся в палатку, снял унты, разделся до-гола и в одних трусах забрался в меховой спальный мешок. Белый бязевый вкладыш уже стал серым, подванивает, да ладно, последняя ночь. Арпадыч всем всегда говорил, что надо спать обязательно голым – так теплее. Опять же ссылался на того же Нансена. Народ не верил, я тоже по-началу не мог поверить – как это может быть, вопреки всем законом физики, что три рубашки теплее, чем одна рубашка тройной толщины. А потом попробовал и так, и так – правда, прав Нансен! Вот и Коршикову я это говорил, так он не верит, свитер снимает, а фуфайку и кальсоны – нет. Да нет, хороший он человек. Ну, конечно, раз отца посадили, да он там и умер, тогда, конечно, обозлишься. А тут выпил, вот его и понесло. А чего народ-то. Народ нормальный. У всех есть хорошие и плохие люди… Вот как солнце прямо в иллюминатор бьёт, на противоположной стенке абсолютно ровный белый круг... Как там Людочка... Спокойной ночи, будь здорова, моя родная... пусть наша доченька… будет... здоро...
Юра резко проснулся – кто-то сильно толкнул его раскладушку, стоявшую у стенки. Повернул голову – нет, Коршиков спит на своей раскладушке у противоположной стенки. Притворяется? Да нет, похрапывает вполне натурально. Приснилось, значит, но как реально, такой сильный толчок был. Сколько времени? Руку из мешка на холод вынимать неохота. Вот солнечное пятно от окошка куда переместилось, но уже не круглое, а овальное стало. Часа три, наверное, прошло. Ещё посплю.
Но заснуть Юра не смог. Снова сильный толчок раскладушки. Юра поднял голову. Кто-то двигался по узкому проходу между палаткой и сугробом. Рёбра палатки прогибаются во внутрь. Ха! Кто-то! Миша пришёл! У, бля, карабин-то замотан! Юра в одних чёрных трусах выскочил из мешка, схватил карабин, лежавший за раскладушкой (обычно-то он стоит заряженный у двери). Дёрнул бечовку, обёрнутую поверх мешковины, с-сука, не порвалась, нож на столе. Зараза, мешковину ещё так хорошо замотал, бля, обойма-то в рюкзаке, руки, падлы, трясуться, сразу ремешки на открыть... И обойму, гад, аккуратист хренов, тоже в тряпочку замотал... А он, смотри, уже лапой палатку пробует! Ну всё, обойма на месте, первый патрон в стволе! Ноги замёрзли, в спальник засуну и буду держать круговую оборону!.. Вот он перешёл к Сашиной стенке, сейчас и его раскладушку тряханёт...
Коршиков проснулся, потянулся, посмотрел на часы, захотел опять укрыться в мешке, но какое-то громкое сопение, скрип прогибающихся рёбер палатки заставили его опереться на локоть и посмотреть. В лоб ему был направлен карабин. Голый Жиров сидит на своей раскладушке, ноги прикрыты в мешке, и целится прямо в него! Делириум! У него белая горячка! Но выпили же совсем ничего – поллитру! Это что – за то, что вчера я его со всем русским народом по кочкам протащил?!
– Юра, ты что, охуел, что-ли?! Брось сейчас же карабин!
– Тихо! Миша пришёл!
Саша мгновенно всё понял, сердце глухо заколотилось, нырнул на пол, лёжа на спине, стал натягивать правую унтину на кальсоны. В это время медведь, услышавший звуки в палатке, сильно ударил лапой по стенке, прорвал сразу обе – наружную из плотной ткани и белую внутренюю – лапищя такая огромная, такие когти! И тут же просунул страшную оскаленную чёрноносую морду в длинную дыру! – Пригнись!! – заорал Юра, и тут же очень громкий выстрел! Так по ушам ударило, кислая пороховая вонь! Морда скрылась, на белой ткани крупные красные пятна! Жиров продолжал сидеть в той же позе йога, ноги в мешке, резко передёрнул затвор, гильза звонко ударила по столу, скатилась на пол. Коршиков полу-лежал на холодном полу, переводя взгляд от окровавленной дыры на карабин Жирова.
– Тихо-тихо! – прошептал Юра. – Кажется, ушёл, не слышно.
Сердца у обоих бухали так сильно, что казалось, что другой слышит, как бухает у тебя. Карабин слегка подрагивал в Юриных руках.
– Подержи карабин, я унты одену.
Саша взял карабин, руки сильно дрожали. Юра, стараясь не шуметь, одел на голые ноги унты, накинул меховую чёрную куртку, просунул, всё ещё глядя на дырку, руки в рукава.
– Давай карабин. Одень другую унту, посмотрим, где он.
Пока Саша одевал второй меховой сапог, Юра стоял посередине палатки, карабин на изготовку, сжимая челюсти, чтобы зубы не кляцали. Сердце не унималось, гулко гоня кровь сильными толчками.
– Так, стой сбоку, откидывай дверь. Да возьми какую-нибудь хреновину, рукой ты мне будешь загораживать.
Какую ещё хреновину. Ничего нет. А, ножом. Нож – короткий. А, фиг с ним, всё равно. Саша подцепил ножом реечную дверь, подкинул, ножом же перехватил за низ и поднял дверь. Подуло холодом. Жиров осторожно выставил карабин в дверь, просунул голову, осмотрелся. А, вот он, метрах в десяти. Суёт морду в снег между лап, вон кровь на снегу редкими пятнами от палатки до него, да и там, где он морду остужает, бедный, много крови. Извини, Миша, но тебя надо добить. Где же у него сердце-то? Ко мне он стоит правым боком. А хрен его знает, где оно. Ну, Господи благослови!
Выстрел прозвучал громко, но не так звонко, как давеча в палатке. Юра передёрнул затвор, горячая гильза полетела в снег и утонула в нём. Медведь дёрнулся, повернулся и, не ступая на правую переднюю лапу, захромал, не оглядываясь, в сторону торосов. Кровь текла по желтоватой шерсти. Юра и Саша молча смотрели на него, пока он не скрылся за большим торосом. Потом Юра, в куртке, трусах и унтах на голые ноги, держа карабин на изготовку, двинулся в его сторону.
– Юра, да плюнь ты, он к нам больше не придёт. Пошёл умирать в торосы. Ты же его второй раз сильно ранил, истечёт кровью, потом посмотрим.
– Нет, погоди, я хочу посмотреть. Я хочу шкуру взять.
Саша с неохотой пошёл за ним. Шли по редким ярким кровавым пятнам на белоснежном снегу. Сердца уже не так сильно колотились. Но тела всё ещё дрожали. Да и холодно было. Без штанов, тем более. Саша-то хоть в кальсонах. Дошли до первого большого тороса. Красные пятна повернули направо.
– Вот он, сука. Лежит. Метров тридцать до него. Морду лапами прикрыл. Не шевелится. Но подходить – ну его нафиг, вдруг живой? Ну, третий патрончик не пожалеем, на всякий случай. Но в голову ему отсюда не попасть, он к нам жопой лежит.
Юра присел, локти положил на голые колени, прицелился в спину – может позвоночник перебью. Звонко среди торосов ударило по ушам. Медведь дёрнулся, встал на три лапы и побрёл, сильно переваливаясь, дальше между узких гряд высоких торосов.
– Ну, скажи, живучий какой. Нет, тут в эту узину нам пока не стоит ходить. Так, ну пойдём пока оденемся.
Всё еще иногда оглядываясь, охотники пошли к палатке. В ней было холодно. Юра увеличил струйку солярки, печка загудела, палатка стала согреваться. Юра и Саша сняли, присев на свои раскладушки, унты, одели тёплые штаны, снова одели унты. Юра сходил на двор, набрал в чайник и кастрюлю снега, поставил на печку. Одел наушники, связался с базой. Самолёт им обещали, что вылетит около шестнадцати часов, у них есть ещё часа четыре. Быстро перекусили, попили чаю. Юра поточил на оселке финку, засунул в ножнах в карман, и они снова пошли на охоту. По своим и медвежьим следам и по каплям крови дошли до того места, где Юра в последний раз стрелял в медведя. Здесь на снегу было много крови, прямо широкое неровное пятно пропитавшегося кровью снега. Осторожно двинулись по теперь уже многочисленным кровавым пятнам. Прошли метров пятьдесят. Повернули налево. Вот он! Тут довольно ровное место. Лежит, не шевелится, к нам боком. Метров тридцать-сорок до него. Извини, Миша, нам нет возможности рисковать. Юра прицелился в голову. Выстрел! Ну надо же! Медведь опять дёрнулся, приподнялся, продвинулся вперёд на пару метров и медленно опустился сначала на согнутые передние лапы, потом медленно завалился на правый бок.
 Радиостанция Жирова. Ли-2 прилетел забирать её после окончания работы. |
– Ну, сейчас-то, наверно, конец? Пошли, посмотрим.
Подошли метров на пять, карабин на всякий случай Юра держал на изготовку. Не шевелится. Кровь медленно стекает из маленькой раны на голове под ухом. Со спины кровь измазала весь левый бок. А вот куда попал в первый раз, когда в палатке – нос разбит! Вся морда в кровище! Юра обошёл огромного зверя со стороны головы, подошел с правой стороны, держа палец на спуске, ткнул дулом в голову. Голова слегка повернулась. Стратить на всякий случай пятый патрон? Да нет, он не живой. А то вдруг его подружка придёт? Нет, не буду стрелять, мёртвый он. Юра с силой приподнял голову медведя стволом, и тут мёртвый зверь уже сам стал поднимать голову! Юра судорожно отскочил, вскинул карабин, и с трёх метров опять выстелил в голову. На этот раз выстрел оказался смертельным – прямо в лоб. А, чёрт, напугал ты меня. Зря шкуру испортил. Юра подошёл, пнул зверя ногой. Ну всё. Миша мёртвый. Надо скорее снимать шкуру. А то замёрзнет, не снимешь. Да нет, что я говорю. Какое замёрзнет. Тепло совсем, выше нуля. Сколько у нас есть времени? Часа три-четыре? Хватит – нет? Ну ты, Саш, медведей, конечно, никогда не свежевал? Я тоже. Вот Литинский меня медвежатником называл, но это в другом смысле. Я однажды Ткаченке Борис Васильичу сейф вскрывал, не рассказывал? Настоящий большой сейф. Потом расскажу. Ну, с чего начнём? Ну, первый разрез сделаем от подбородка до яиц, или чего у него там? Саш, помоги, возьми за переднюю лапу, давай перевернём его на спину. Эх, фотоаппарата нету!
* * *
To: root@polarex.spb.ru
19 декабря 2008 г.
Директору Полярной Морской Геологоразведочной Экспедиции
Крюкову Владимиру Дмитриевичу
Дорогой Владимир Дмитриевич!
К Вам обращается Вадим Литинский, первый главный инженер Полярной экспедици.
Я сейчас заканчиваю "байку" (повесть или большой рассказ) о замечательном человеке - Юрии Александровиче Жирове. Заметив его необычайные способности, когда он работал сезонником радистом-радиометристом в Биректинской экспедиции в 1957 году, я упросил Бориса Васильевича Ткачено принять Юру в нашу экспедицию в геофизическую партию. Несмотря на все трудности с численностью и фондом зарплаты, Борис Васильевич выполнил мою просьбу. С тех пор я работал с Юрой в Биректинке и Полярке до 1966 года, когда Деменицкая в 1968 году окончательно выперла меня из Полярки. (Юра отплатил Борису Васильевичу добром за это - Б.В. потерял ключ от сейфа, где лежали все документы, незадолго до его доклада на бюро райкома о состоянии Института. Б.В. был в панике - ему грозил "строгач с занесением". Я послал к моему любимому директору Юру, и он за час вскрыл сейф. Б.В. был спасён.).
К Вам у меня большая просьба: попросите кого-нибудь из своих сотрудников посмотреть наши отчёты по Полярке за 1964 и последующие годы. Меня интересует, есть ли у меня там в разделе "Организация работ" упоминание о пожаре на ретрансляционной радиостанции "Поиск" на северном берегу о. Врангеля, дата пожара, фамилии двух рабочих, бывших там с Юрой; дата, когда при погрузке бочек Юра потерял палец (правый мизинец?); вообще, любая информация о нём, вплоть до того, был ли он членом ВЛКСМ. Я ничего не знаю о его работе в Антарктиде - если кто-нибудь сможет написать мне об этом - я вставлю эти эпизоды в свою байку со ссылкой на автора. И, естественно, нужна дата его смерти (как и дата рождения, разумеется). У меня есть несколько его фотографий. Если кто-то сможет по интернету прислать мне его более поздние фотографии - я буду очень признателен. Жива ли его жена Людочка и их дочка? Известен ли их адрес? Я бы очень хотел потом послать им свою байку о Юре.
И ещё одна просьба: я пишу другую байку о работе на дрейфующей базе в 1965 году наших пятерых отважных геофизинь, в том числе о начальнице планового отдела НИИГА М.И. Гуревич, работавшей тогда на льдине перед выходом на пенсию (по просьбе Ткаченко) инженером по обработке материалов. Меня интересуют даты их прилёта на базу и вылета с неё, и всё, что по этому поводу я писал в отчёте за этот год. Страна должна знать своих выдающихся людей.
8 декабря я посылал это же письмо главному инженеру экспедиции Михаилу Николаевичу Маслову, но ответа от него пока не получил.
Заранее благодарю Вас за помощь.
Вадим Литинский
P.S.: Мои две полярные байки "Дрейфующая Америка" и "Дрейфующая Россия" вы сможете посмотреть на сайте "Полярная Почта Сегодня": http://www.polarpost.ru/Library/Litinskiy/main-drifingrossiya.html
______________________
Vadim A. Litinsky, Ph.D.
9398 W. Plymouth Ave.
Littleton, CO 80128 USA
Phone/Fax (303) 933-0120
From: "Маслов Михаил" <mikhail.maslov@peterlink.ru>
To: <vadimlit1@msn.com>
Subject: ПМГРЭ-Жиров
Date: Wednesday, December 24, 2008 3:40 AM
Уважаемый Вадим Арпадович!
На Ваш запрос от 09.12.08 могу сообщить следующее:
Юрий Александрович Жиров родился 28.08.1934 г. в Курской области, получил среднее образование, в ВЛКСМ и КПСС не состоял. Принят в НИИГА в 17.04 1957 г. на должность техника-геофизика. Скончался 26.06. 1984 г.
В отчетах о работе высокоширотных воздушных геофизических экспедиций в 1964 году (море Лаптевых и остров Котельный) и в 1965 году (Западная часть Восточно- Сибирского моря и Новосибирские острова) сведений о событиях, упоминаемых в Вашем письме нет. Фамилия Жирова упоминается лишь в одной таблице (состав исполнителей выносных радиогеодезических постов). В разделах «Техника безопасности» ни о каких ЧП не упоминается. Напротив, подчеркивается безупречное выполнение всех требований ТБ, несмотря на весьма сложные условия проведения работ.
Фото Жирова пока еще ищем. Если найдем - пришлю отдельно
Поздравляю Вас с наступающим Новым Годом и Рождеством, желаю здоровья и успехов в литературной деятельности.
С уважением.
Главный инженер Полярной экспедиции М.Н.Маслов.
Mikhail Maslov
Chief engineer of SE Polar Marine
Geosurvey Expedition
ph: +7 (812) 422 04 94
fax: +7 (812) 423 19 00
* * *
Так что, может быть, придётся писать продолжение этой байки? А пока полный конец связи.
Вадим.
24 декабря 2008 г.