УМЕР... ИЛИ УБИТ?
Жизнь этого человека богата удивительными событиями и необычайными странствиями.
О Бегичеве писали многие и в разное время.
Еще в детстве я читал в журнале «Вокруг света» очерк С. Маркова «Жизнь и гибель боцмана Бегичева». В 1929 году в журнале «Всемирный следопыт» появился очеркА. Смирнова, а в середине тридцатых годов в журнале «Советская Арктика» печатались очерки Н. Болотникова. И, наконец, перу Е. И. Владимирова, бывшего старшего научного сотрудника Красноярского краевого архива, принадлежат написанные им для детей очерки о жизни и приключениях Никифора Бегичева. Они публиковались в краевой пионерской газете в 1939 году,
Когда летом 1927 года с берегов Ледовитого океана быстрее птицы полетела по Таймырской тундре весть о том, что Бегичев погиб, те, кто помнил его, не могли в это поверить.
Как же так? Он, который сам спасал заболевших матросов с ледоколов «Таймыр» и«Вайгач», он, который вступал в единоборство с белым медведем, исходивший Таймыр вдоль и поперек и столько раз побеждавший смерть?..
Нет, невозможно было примириться с мыслью о том, что Улахан Анцыфор (Большой Никифор) погиб, погиб от цинги. Тем более, что все другие участники последней экспедиции Бегичева, куда менее опытные, нежели он, вернулись с мыса Входного.
И только сам он остался в ледяной могиле на берегу океана.
По бесконечным просторам Таймыра, от чума к чуму, от стойбища к стойбищу, понеслась другая весть: Большой Никифор умер насильственной смертью.
Так возникла новая, загадочная версия.По делу были допрошены почти все основные участники экспедиции. Большинство ,в том числе и подозреваемый в убийстве участник экспедиции Натальченко, категорически отрицало факт злодеяния. И только друг Бегичева эвенк Манчи Александрович Анцыферов рассказал нечто иное...
К весне 1927 года у зимовщиков истощились продукты, нужно было срочно пополнить их запас, добыть лимонную кислоту и т. д. Бегичев принимает решение — немедленно отправляться на Диксон. Он еще крепился, хотя здоровье сильно пошатнулось.
Шутками, увлекательными рассказами о своей жизни Никифор Алексеевич поддерживает в товарищах силу и бодрость.
Бегичев не молод — ему пошел 54-й год.
Уменьшая себе паек, он еще ходит на охоту,но с каждым разом такие вылазки становятся для него все мучительнее. С ужасом замечает Бегичев, что его ноги и десны начинают опухать. Неужели... цинга? Если так, он еще поборется с ней! Скорее, скорее на Диксон: в этом спасение!
Вот в эти-то тяжкие дни Натальченко,по словам Манчи Анцыферова, затеял с Бегичевым ссору. Предлогом для нее явилась собачья упряжка, принадлежавшая Натальченко: Бегичев хотел на ней отправиться к Диксону.
Натальченко якобы набросился на больного, стал избивать его и, когда тот упал,вскочил ему на грудь и топтал сапогами,подкованными железом. Бегичев потерял сознание...
«На другой день,— показывал на следствии Манчи Анцыферов,— я увидел, что ноги Бегичева были распухшие, как бревна. Невидно было на них нормального мяса — одна сплошная синева, а на боках и груди опухоли и синяки от побоев...»
Натальченко, рассказывал далее Манчи,взял в свои руки руководство артелью. Он приказал вынести Бегичева из избы и бросить его в палатку, специально поставленную входом на север. Полог палатки оставили открытым, и Бегичева постоянно заносило снегом, одежда не могла согреть. «Было слышно,— говорил Манчи,— как Бегичев кричал в палатке, просил попить и поесть,но ему не давали. Натальченко приказал не давать Бегичеву еды и сам караулил пищу,чтобы никто не унес ее Бегичеву...»
Через несколько дней Никифор Алексеевич умер.
Возникла необходимость судебно-медицинского вскрытия трупа.
В те годы это было необычайно сложно:ведь путь на лодке к мысу Входному занимал два с половиной — три месяца, и людям,которые рискнули бы отправиться туда, грозила опасность зазимовать.
Судебно-медицинская экспертиза оказалась невозможной, и дело было прекращено.
Тайна мыса Входного продолжала оставаться тайной...
В 1944 году, собирая материалы для своей стихотворной повести «Русский человек
Бегичев», я решил отправиться на Таймыр.Может быть, удастся разыскать людей,
хорошо знавших Бегичева, тех, кто странствовал вместе с ним. Хотелось услышать их
рассказы и воспоминания.
Но — увы! — лучшего, самого близкого друга Бегичева Егора Ивановича Кузнецова
я уже не застал в живых. Умер и Манчи Анцыферов. И все же в Хатангской тундре
посчастливилось встретить старого проводника Бегичева — долганина Пахома Щукина.
...На горизонте огненным цветком горело незакатное солнце. Глухо шумела, билась о
песчаный обрывистый берег холодная, вспененная Хатанга. Вокруг, куда ни глянь,—
тундра. Болотистая, мшистая, кочковатая.
Только кое-где робко подымались маленькие, меньше человеческого роста, одинокие
лиственницы.Белой полярной ночью мы сидели в чуме Пахома Щукина.
Чум находился поблизости от поселка Хатанга, районного центра Таймырского национального округа.Пахом Щукин, седой долганин, всюжизнь провел в этих местах. Здесь ему знакома каждая кочка, каждая мель на реке.
Степенный, немногословный, он сидел, поджав под себя ноги. В руках дымилась
желтая обкуренная трубка из моржовой кости. Щукин был отличным рыбаком, несмот-
ря на свои преклонные годы, и давно уже мог жить на покое в новом свежесрубленном
доме по примеру других. За последние годы много таких уютных, пахнущих свежей сосной домиков выросло по берегам Хатанги, на факториях. Но, видимо, Пахому жаль было покидать свой обжитый чум: ведь на старости лет трудно расставаться с привычным.
Глотая горький дым костра, от которого текли по щекам слезы, я слушал его неторопливую речь. В паузах хозяин угощал меня сагудаем — сырой рыбой.
Когда я спросил Пахома, слышал ли он о Бегичеве, старый охотник удивленно воскликнул :
— Улахан Анцыфор? Да кто же его не знает здесь! Хороший человек был. Ба-альшой человек!..
И он стал вспоминать. Чувствовалось,что в его рассказе вымысел перемежается с правдой, легенда — путается с былью. Правда, в последней, трагической экспедиции Бегичева он уже не участвовал, но помнит, ему рассказывали...
Надо было видеть взволнованное, озаренное каким-то внутренним светом лицо старого долганина, чтобы убедиться, насколько прочно здесь, на Таймыре, живет память о Большом Никифоре.
Покинув Хатангскую тундру, я приехал в августе того же года в Норильск.
В Норильске я встретился с заместителем начальника горнообогатительного комбината Чижовым и объяснил, что единственной целью моего приезда является желание попасть на мыс Входной, вблизи которого, как мне было известно, находится могила Бегичева. К этому мысу, где располагался тогда рыбпромхоз Норильского комбината, раз или два в год отправлялись из Валька (поселок на речке Норилке) караваны с грузами для тамошних рыбаков. Авось, говорил я,мне посчастливится попасть на такой караван.
Нет, не посчастливилось! Оказалось, что караван давно ушел, скоро возвратится от-
туда, а другой уже не пойдет: поздно.Тогда Чижов неожиданно улыбнулся и сказал, что через несколько дней он сам отправляется туда на самолете, правда, не очень удобном. Впрочем, я уже испытал это удовольствие, так как прилетел в Норильск именно на таком самолете: влезать в него
приходилось через люк. Но я считал, что оказии лучше этой и желать не приходится:в люк — так в люк, лишь бы лететь.
Оказывается, на мысе Входном смыло волной нескольких рыбаков. Туда и летел Чижов.Вылет намечался на послезавтра.
Но и тут не повезло! Наутро мне позвонили из управления комбината:
— Начальник комбината Панюков велел показать нашу «северную Швейцарию» —
озеро Лама. Там наш дом отдыха. Самолет будет послезавтра. Сопровождать вас будет товарищ Фролов.
— Большое спасибо,— растерянно ответил я,— но... зачем мне озеро Лама? Я ведь
не собираюсь там отдыхать, мне необходимо на мыс Входной...
Голос в трубке стал официальным, не допускающим возражений:
— Не беспокойтесь, мыс Входной от вас не уйдет. Почитаете стихи отдыхающим!
Так я очутился на Вальке.
Там нас встретил пилот Штегман. На сей раз меня усадили в открытый люк, где по-
мещался радист.
— Отсюда удобнее обозревать,— сказал Штегман.
Я надвинул кепку поглубже, задом наперед, чтоб не сдуло. Взвыли моторы.
Тундра... Блюдца озер, голубые ленточки речушек. И вдруг — словно мираж перед
глазами: изумительно прозрачное озеро.Это и есть Лама. Озеро окружено высочен-
ными горами, здесь растут вековые лиственницы, каким-то чудом выросшие и прижив-
шиеся на вечной мерзлоте. Действительно —оазис! И не зря прозвали его «северной
Швейцарией»...
Прощаясь, Штегман сказал, что послезавтра прилетит за нами.
Но и на пятый день самолета не было.Мы облазили все скалы, налюбовались водопадами, испробовали рыбу из озера и даже спирт, который один местный умелец вырабатывал из... хвои лиственницы.
Штегман появился лишь на седьмой день — бледный, обросший, усталый. Мы к нему с упреками.
— Да вы что, не знаете? Ведь Чижов разбился на Входном! Спасся только летчик,и то еле жив. Мы все дни возили туда водолазов...
Семь лет спустя я увидел на берегу остатки разбитого самолета...
Только в 1951 году мне удалось, наконец, побывать на мысе Входном.
Путь наш лежал по реке Пясине, одной из самых диких и малоисследованных рек Таймыра. Ее зачастую даже не помечают на картах. Но это отнюдь не значит, что река слишком мала. Начиная свой путь от одноименного озера, Пясина прорезает почти всю Авамскую тундру и тянется на тысячу с лишним километров, впадая в Карское море. особенно по утрам...
Сперва берега были скалистыми, покрытыми редкой, малорослой лиственницей. Но чем дальше на север, тем унылее и безотраднее становились они, пока не стали совсем голыми, поросшими мхом и карликовой березкой.
Через несколько дней на высоком левом берегу Пясины показались чумы нганасанского колхоза «Пура», а чуть дальше — домики фактории «Кресты». В колхозе нас встретил бригадир рыболо-
вецкой бригады Молка Турдагин. Направляемся к чумам, стоящим на самой вершине обрывистого берега. Около чумов много санок, на которых лежит старательно завернутая кладь.
На фактории «Кресты» при начальной школе есть интернат, где живут дети колхозников. Кроме начальной школы, интерната и красного чума, есть медпункт, магазин, рация. Люди далекого колхоза, затерянного в просторах Авамской тундры, связаны волнами эфира со всей страной.
Выгрузив продукты и товары, продолжаем путь. Вот показались скалы Бырранга — нача-
ло большого хребта, пересекающего северную часть Таймырского полуострова. Черные, угрюмые, они, как молчаливые стражи, возвышаются над рекой.
Десятибалльный ветер с дождем не дает стоять на палубе, сбивает с ног. Все вокруг подернуто серой пленкой. Температура воздуха— четыре градуса выше нуля, а ведь сейчас конец июля, самого жаркого месяца.
Крупная штормовая волна захлестывает пароход.Мы входим в Пясинский залив. Впере-
ди — Карское море...
К вечеру, на пятые сутки плавания, в туманной дымке дождя показались первые
избушки мыса Входного.
Не скрою, сердце мое сильно забилось.Наконец-то мне удастся побывать на земле,
где жил и умер Никифор Алексеевич Бегичев, на земле, которую он исследовал.
...Так вот он, мыс Входной!..
Постепенно огибая песчаную косу, мы все ближе подходим к берегу. Уже открылся поселок рыбпромхоза — семнадцать избушек на скалистом берегу. Слышится рокот движка электростанции...
Над зданием клуба арктический ветер развевал флаг. Тремя долгими гудками«Сплавщик» приветствовал флаг нашей Родины, гордо реющий и здесь, на самом краю земли, на семьдесят четвертой параллели северной широты.
Радостной была встреча.
На берег высыпало все население мыса Входного. Еще бы!
Ведь это — первый пароход, пришедший сюда за лето.
Несколько катеров сопровождали нас к берегу. Прежде всего стали выгружать уголь.
Уголь здесь — самое главное. Он дает теплои свет, ведь на этой земле ничто не растет,
даже карликовая березка, даже мох, долгожитель тундры...
Мы привезли зимовщикам продукты —консервы, овощи. К причалу один за другим
подъезжали автомашины и увозили ящики прямо на склад. Тут же стоял, ожидая сво-
ей очереди, трактор с прицепом.
В конторе рыбпромхоза меня познакомили с секретарем партийной организации, на-
чальником первого рыбоучастка Николаем Михайловичем Хивричем, крепким, коренас-
тым человеком, с лицом, обожженным полярными ветрами. По говору в нем можно
было узнать украинца.
Я поинтересовался, где могила Бегичева и сохранилась ли она. Хиврич сообщил: моги-
ла в семи километрах к западу, недалеко от берега, который здесь называют берегом Бе-
гичева, но сохранилась ли — неизвестно.
Сам Хиврич там уже давно не бывал, но рыбаки говорят, что несколько лет назад
видели могилу.
На следующий день нам предоставили катер, и мы вчетвером — Хиврич, я и двое
рыбаков — отправились к острову Большая Чайка, в семи километрах отсюда. Напротив
острова и расположен берег, названный именем Бегичева.
Катер назывался «Полярный». Хоть и маленький, но был он силен и быстро рассекал большую волну.
Ровно стучит мотор. Катер мягко покачивается.В кубрик просовывается голова капитана Ранинина.
— Остров Большая Чайка. Причаливать?
— Нет, прямо к берегу Бегичева!
Выходим из кубрика, где так тепло и уютно. Мимо нас проплывает остров. В эти минуты он безлюден, но это временно: рыбаки либо на лове, либо выгружают баржи.
Здесь, как и на мысе Входном, белеют рыбацкие избушки, стоят у самого моря ставные невода.
— Вот и берег Бегичева,— раздумчиво произносит Хиврич, указывая рукой на серую полоску земли.
«Полярный» причаливает. Прямо по воде, благо на каждом из нас высокие резиновые сапоги, выходим на прибрежный песок.И песок, и вода, и небо, низко-низко нависшее над головой,— свинцового цвета.
Идем молча. Под ногами хрустит крупная черная галька.Находим остатки вельбота, замытого пес-
ком. Вельбот, по всей вероятности, принадлежал Никифору Алексеевичу. Дальше —плавник, намытый волнами.На берегу, куда мы поднялись, стоит зимовье без окон. Но это не зимовье Бегичева,оно построено несколько лет назад местными рыбаками, а избушку его разрушили
вьюги Арктики. Остался только фундамент: толстые, прогнившие венцы, поросшие мхом.
Поодаль в озерках воды валяются проржавленные консервные банки давнишнего образ-
ца, множество оленьих рогов, песцовые черепа, ржавая цепь от капкана.
Идем дальше по тундре. Почва под ногами ходит ходуном. След мгновенно заливает вода. Ноги то и дело проваливаются в болотца: ведь тут только на тридцать сантиметров оттаивает земля!
Наконец останавливаемся около высокого холмика: может, здесь? Нет, этот холмне похож на могилу: земля сравнительно недавно уложена, а вблизи лежат обломки пасти (ловушки для песца). Нет, это не могила Бегичева. Ее надо искать!
И мне вспомнился маленький любительский фотоснимок могилы Бегичева, подаренный в Туре старым зимовщиком 3.3.Громадским. Его именем названа здесь одна прибрежная коса. Громадский зимовалв этих местах два года спустя после смерти Никифора Алексеевича и сделал этот снимок. На нем четко был виден крест с иконкой, а на кресте — дощечка с неразборчивой
надписью. Помнится, могильный холмик еле поднимался над землей.
Оставив своих спутников, я снова устремился в глубь тундры. И вдруг увидел: что-то белеет впереди. Побежал туда... Передо мной лежал на земле деревянный крест, точно такой же, как и на снимке Громадского: на нем — заржавевшая от времени иконка. В нескольких шагах от креста я заметил небольшую дощечку, добела вымытую ливнями и пургой. Внутри дерево сгнило. И все же на поверхности можно было разобрать полустершееся слово, нацарапанное каким-то острым предметом: «...егичева». Единственное слово, оставшееся от надгробной надписи!
Подошли мои спутники, я показал им находку.
— Но ведь где-то должно быть основание креста,— сказал один из них. Потом на-
клонился и выдернул из земли колышек.—
Вот оно!
Теперь уже сомнений быть не могло.
Двое рыбаков направились к катеру, принесли оттуда кайла и лопаты. Начали копать. Жадно хлюпала болотистая земля — плывун. Рыбаки откапывали ее ровными квадратами, осторожно складывая в стороне, чтобы потом возвести холм. Так прошло, видимо, с полчаса, и мы услышали,как звякнула лопата.
Мерзлота или крышка гроба?
Рыбаки взялись за кайла, и через некоторое время обнажилась плоская крышка гроба длиною в два метра. Он находился на очень небольшой глубине. Видно, хоронили второпях, кое-как, в болоте. Одна из досок несколько отстала. Приподняв ее, мы увидели сквозь толстый мутный слой льда очертания тела...
Минуту мы стояли в молчании. Что же делать? Ведь никакого разрешения на вскрытие могилы у меня не имелось. Ну, а если бы имелось? Что мы могли установить без специалиста-эксперта?
Опустили крышку, прибили ее, забросали могилу землей. И через час вырос высокий холм, аккуратно обложенный дерном.
Все сняли шапки. Дул пронзительный ветер, тучи тянулись низко над головой, предвещая шторм.
Билась, гремела о берег ледяная волна Карского моря...
Пора было возвращаться.
Вернувшись в Норильск, я рассказал руководителям комбината о том, что удалось установить.
Позднее мне сообщили, что рыбаки с мыса Входного обнесли могилу оградкой, поставили деревянную пирамиду-обелиск, сохранив и старый крест.
Лисовский К. Л.Тайна мыса Входного. Новосибирск: Западно-Сибирское книжное издательство 1975