Снова на мысе Челюскина
К остановившемуся самолету спешат люди и собаки. За ними черными шарами катятся по снегу мохнатые щенки.
Знакомый дом, знакомые лица людей, знакомые собаки.
Впервые мы были здесь 1 сентября, когда суда Ленской экспедиции через льды и туманы пробились к этой самой северной точке азиатского материка. То был день нашего торжества. Сейчас, вторично в этом году, мы снова входим в известный нам неуютный дом, похожий на сарай, – но уже с другими перспективами.
Все население громадного Таймырского полуострова, на котором может уместиться несколько европейских государств, состоит из двенадцати человек и тридцати собак.
Начальником этой территории и населения является товарищ Рузов – сухощавый человек с военной выправкой. Наибольшее внимание уделено на зимовке метеорологии. В этой области работают три человека – Рихтер, Степанок и Скворцов. Гидрологией занимается только Данилов. Радиосвязь осуществляется радистом Григорьевым, радиомехаником Корягиным и механиком Бохманом. Биология представлена в лице Тюлина.
Таким образом, главный уклон зимовки – радиометеорологический.
Доктор Ринейский призван заботиться о здоровье населения. Но, к великому удовольствию всех, его пациентами являются лишь вечно дерущиеся между собой собаки. Доктор строго следит за санитарией. Ни в доме, ни около него нет уже прежней грязи.
Повар Рулев представляет местный «нарпит». Каюр Соколов, он же и помощник повара, правит упряжками собак.
Зимовка на мысе Челюскина подобралась дружная. По новизне дела настроение у всех очень воинственное. Метеорологи мечтают развернуть большую синоптическую работу, перед результатами которой побледнели бы все достижения Московской службы погоды. Гидролог уверен, что пройдет разрезом пролив Вилькицкого, Шокальского и т. д., почти до самого Северного полюса.
Более скромно настроены биолог Тюлин и каюр Соколов. Им нужно лишь добыть столько медведей и моржей, чтобы перестали выть от голода вверенные их попечению тридцать собак и бесчисленные щенки. Радистам пока мечтать не приходится. Они до отказа загружены приемом и отправкой радиограмм. Доктору Ринейскому также не о чем мечтать. Если у него будет больше работы, значит, здоровье людей ухудшилось. На всякий случай, во избежание опасных мечтаний, Рузов после нашего прилета возвел доктора в чин «заведующего авиабазой Таймырского полуострова».
В комнатах жилого дома стало много чище. Но уюта от этого нисколько не прибавилось. С пола дует зимним холодом. Зато около низкого потолка жарко, как летом.
Новые зимовщики только недавно перенесли все свои грузы с ледяного припая на берег и в склад. Это была тяжелая работа. Тем не менее, метеорологические наблюдения производились круглосуточно в положенные сроки. Гидролог, вырубив во льду небольшую полынью, вел в ней футшточные наблюдения. В той же полынье биолог ловил «все живое». Но это «все» было пока очень невелико по количеству. В маленькой баночке со спиртом плавало лишь несколько небольших ракообразных.
Запоздавшая с отлетом пуночка ежедневно посещала склад с мясом. Посещения ее радовали биолога, но беспокоили Рихтера, ответственного за целость продуктов. Он тщательно высчитывал:
– Сколько же придется списать мяса в расход на эту птичку?
Мимо мыса Челюскина шла плотными стадами сайка. За отсутствием сетей ее глушили выстрелами из винтовок. Этот новый способ добычи рыбы, по словам зимовщиков, «дает большие результаты».
Соколова биология вовсе не интересует. С большой настойчивостью допрашивает он Линделя и Игнатьева:
– Не видали ли вы с аэроплана где-нибудь медведя? Скоро собак кормить нечем...
Новое применение авиации на Севере радует летчиков.
– Увидим медведя – пригоним прямо к зимовке, – утешают они каюра.
Сейчас же с кормом для собак дело обстоит далеко не блестяще. Пока зверь был в довольно большом количестве в проливе Вилькицкого, все зимовщики были заняты разгрузкой парохода, постройкой склада и переноской в него грузов, боящихся сырости. Это была поистине каторжная работа. «Сибирякову» из-за двигающихся льдов приходилось непрестанно менять место. Грузы часто подавались на плавающий лед, откуда зимовщики выносили их на своих плечах.
Теперь эта работа пришла более или менее к концу. Но морж уже ушел из пролива в более безопасное место. Остался только медведь, да временами появлялся морской заяц. Лишь однажды удалось Степанку, Тюлину и Скворцову убить двух моржей. Они составляли пока весь запас мяса для питания собак.
На столе появился вместительный самовар.
– Ну, довольно научных разговоров. Угостим гостей чаем и музыкой. У них, наверное, нет таких пластинок. Ваня, начинай, – командует начальник зимовки.
Ах, эти черные глаза...
Они горят передо мной... – запевает пластинка.
Когда-то этот мотив часто звучал в московских квартирах. Несколько позднее он дошел до Игарки, где пользовался исключительным успехом. Теперь он продвинулся до мыса Челюскина.
– Поставь, Ваня, что-нибудь новое, – просят слушатели. – Не растравляй душу.
«Вернись, я все прощу…» – запевает пластинка.
– Ты сегодня что-то у нас не в ударе... Кончай музыку... Вернуться нам нельзя, и прощать нас не за что...
Цель нашего прилета на мыс Челюскина, конечно, не только визит к своим ближайшим соседям. Нам надо еще провести осеннюю авиаразведку льдов в районе пролива Вилькицкого и затем систематически проводить ее вплоть до окончания зимовки. Авиаразведка вместе с гидрометеорологическими наблюдениями может дать нам интересные результаты. Надо установить контакт и в остальной части научных работ.
Вылет к Большевику – первому острову Северной Земли – был назначен на следующий день. Но ни следующий день, ни другие дни не были благоприятны для полета. Поземка покрыла все пространство и закрыла почти весь пролив Вилькицкого. Видна была только часть его торосистого припая. Приходилось ждать.
Время коротали на обычной работе зимовки и за чтением книг из не особенно богатой библиотеки зимовщиков.
Усердно возились с моторами, кололи дрова, таскали снег и т. д., в соответствии с приказами строгого начальника зимовки, привыкшего по своей прежней службе к военной дисциплине.
Здесь же вычертили первую карту льдов пролива Вилькицкого, которые мы видели в полете к мысу Челюскина.
Положение с кормом для собак обострялось с каждым днем. Остались считанные дни до полного замерзания пролива. Тогда уйдет последний морской зверь, а за ним и большая часть медведей.
Утром мы отправились со Степанком на охоту — на запад от зимовки.
Около знака Амундсена, стоящего в километре от станции, на берег надвинулись громадные торосы. Громоздились горы льда самых разнообразных форм. За ними, в глубине пролива, возвышалась группа торосов несколько меньших размеров. Местами темными изгибами змеилась вода. Бухта Спартака, где находился наш самолет, в этом году не вскрывалась. Она была покрыта ровным снежным покровом.
Легко идут лыжи при хорошем морозе. На ходу легкая оленья рубашка вполне достаточна для защиты от холода. За плечами небольшая сумка с запасами продовольствия и патронов.
В одной из бухт пролива лежала на снегу шкура убитого ранее моржа. На нее мы возлагали большие надежды: заманчивый запах жира должен был привлечь мишку из недоступного района плавучих льдов.
Но везде было пустынно. Не было видно даже следов зверя.
Только на пятнадцатом километре от зимовки мелькнуло и исчезло между торосами желтоватое пятно медведя. Сразу пропала усталость. Лыжи больше не нужны: для верного прицела надежнее стоять на ногах.
Зверь шел за торосами. Медленно, постепенно приближаясь к ним, мы двигались наперерез медведю. Он снова показался, но уже позади нас, по-прежнему прикрываясь торосами.
В ста метрах от нас медведь взобрался на большой торос. Почти одновременно раздались два выстрела. Обе пули попали в голову зверя. Он свалился набок, не шевеля ни одной лапой. Следующие две пули прекратили его предсмертный хрип.
Это был очень крупный, достаточно упитанный самец. Шкура его не оставляла желать ничего лучшего.
Снятие шкуры и разделка туловища – самая неприятная часть охоты. Руки, намокшие от крови, быстро замерзают на холоде. Делаем новый надрез между шкурой и мясом и погружаем в сохранившееся там тепло жизни наши застывшие руки. Они быстро согреваются, но снова замерзают на морозе. Ножи, из далеко не первосортного материала, быстро тупятся от работы.
Более двух часов заняла у нас разделка туши.
– Попробуем идти вперед. Может быть, встретим еще кого-нибудь.
Мы ушли дальше, но на этот раз уже безуспешно. Начала сказываться и усталость от проделанного пробега. Надо возвращаться на зимовку. Мы удовлетворены: Соколов получит мясо для собак, пригодится оно и для зимовщиков.
Поздно ночью вернулись на станцию.
– Хорошие охотники! Идите опять на охоту, – решает Рузов.
На другой день каюр Соколов и биолог Тюлин уехали на собаках за шкурой и мясом убитого нами зверя. Новой дичи на месте нашей охоты не оказалось. Надо ждать южного ветра, он принесет аппетитный запах жира и мяса в плавучие льды, где держится медведь, разыскивая неосторожную нерпу или зайца.
– На завтра предсказываем вам хорошую погоду, – порадовал нас за обедом синоптик Рихтер. – Можете лететь.
– Это лучше, чем колоть дрова или таскать ящики, – соглашаются летчики.
***
– Ну, что же, летите сегодня?
– Конечно. Погода прекрасная.
Мороз около 20°. Последние лучи солнца ярко освещают землю. Надо спешить воспользоваться солнечным светом, чтобы выполнить осеннюю программу облетов.
Но не так просто завести на морозе мотор с водяным охлаждением. Вода, нагретая в баке зимовки, успевает остыть, пока собаки подвозят ее к самолету.
– Сколько времени будете летать? Укажите свой курс, чтобы можно было вас искать, если пропадете.
– Полтора часа... Курс – поперек пролива Вилькицкого, к мысу Мессер.
– Тогда лучше не пропадайте. Сам черт не найдет вас в плавучих льдах.
Мотор наконец заработал.
В быстром полете колючий мороз обжигает лицо. Маленькой кажется оставленная радиостанция. Высота набрана.
Курс взят на север, к плавучим льдам. Вдруг беспокойно задвигался бортмеханик Игнатьев. Мотор «барахлил». Нет нужного количества оборотов. К нашему удовольствию, посадочная площадка еще недалеко. Самолет круто идет на посадку.
– В чем дело?
– Бензинопроводная и маслопроводная трубки промерзли, – отвечает Игнатьев после осмотра мотора. – Придется их отеплять. Иначе лететь нельзя.
Приходится отложить полет.
– Разве такую погоду надо делать для полетов? – упрекает Линдель метеорологов.
– Чем же плоха? Вы просили хорошей видимости, а насчет мороза вы и не заикались.
– Мои собаки – и то надежнее вашей машины, – иронизирует Соколов. – Старый друг лучше новых двух.
Короткий день не позволяет продолжать работы. От долгого пребывания на морозе у всех замерзли руки и ноги.
– Поужинайте, да и спать. Так и пройдет незаметно вся зимовка, – советует повар Рулев.
Но спать еще рано. Снова появляется граммофон. На этот раз пластинки подобраны со вкусом.
Красивая, глубокая рапсодия Листа звучит в этой обстановке особенно захватывающе. Мы все дилетанты в музыке. Нам неизвестно подлинное настроение, которое хотел вложить в нее Лист. Но это и не важно.
Вероятно, каждый нанизывает на эти звуки свои думы и свои воспоминания. По лицам слушателей видно, что их мысли и думы уносятся далеко от этих пустынных и унылых мест.
– Не увезти ли нам эту пластинку на острова Самуила? Можно взять и «Черные глаза», – советуется со мной один из моих спутников.
По регламенту зимовки к одиннадцати часам должен прекратиться всякий шум. Мы расходимся по отдельным дощатым клеткам, называемым здесь каютами.
Рихтер, на основании полученных по радио метеосводок, вычерчивает на синоптических картах линию изобат.
– Хорошей погоды для полетов осталось мало. В ближайшие дни едва ли удастся лететь.
Это ясно и без карт.
Степанок, вернувшийся с метеорологической вахты, шумно отряхивает снег с шапки и куртки.
– Ух, и задувает же ветер!
– Надо подкрепить самолет, – решают летчики.
Все мы выходим из дому, чтобы проделать эту работу. В ночной тьме не видно летящего снега. Мороз при ветре леденит кожу лица. В воздухе чувствуется дикий разгул разбушевавшейся стихии.
Наш самолет стоит в полной исправности, будучи защищен от ветра стенами бани и сарая. Лыжи его крепко прижаты осевшим снегом. Это лучший для него якорь.
У подветренной стены дома лежат собаки, свернувшись клубками. Они засыпаны снегом и не хотят даже приподняться к протянутой руке, чтобы дольше сохранить тепло. На зимовке имеется, правда, не очень хороший собачник. Но в нем живут только щенки. Взрослые собаки предпочитают снежную яму.
Засыпанные снегом и промерзшие, мы возвращаемся в дом. На метеорологическую вахту вместо Степанка встал Скворцов. Он очень молод и совсем недавно оставил школьную скамью.
– Зачем вы приехали в Арктику?
– Считаю, что для меня здесь будет хорошая школа... Кто хочет быть полярником, тот должен отсюда и начинать.
Скворцов с большой точностью выполняет свои обязанности. В свободное время он усиленно занимается математикой и физикой. К тому же он хороший охотник, лучше всех умеющий гнать медведя, пока тот не остановится, чтобы принять бой. Собаки в большой дружбе с ним. Когда Скворцов идет к метеобудкам, стоящим в некотором отдалении от станции, Черныш и Оленегон поднимаются, чтобы сопровождать метеоролога в его путешествии.
– Это метеорологические собаки, – утверждают Рихтер и Скворцов.
– Не собаки, а жулье, – характеризует их каюр Соколов.
Конечно, Черныша и Оленегона метеорология вовсе не интересует. Больше всего их привлекает охота на медведя. Возить нарты – для них самое неприятное дело. Завидя первые признаки подготовки к выезду, они стараются быстро исчезнуть с зимовки в пустынной тундре.
Поэтому все приготовления к поездке начинаются с привязывания Черныша и Оленегона. После этого им остается только покориться неизбежному злу.
Сейчас езды мало, и обе «метеорологические собаки», спасаясь от пурги, отлеживаются на свободе в своих снежных ямах. Северные ездовые собаки, как правило, почти не имеют чутья. Его компенсирует развитое у них соображение: зрение и слух. На Севере собака является предметом первой необходимости. Она живет одной жизнью с человеком и потому более чутко и разумно реагирует на все его нужды. У Данилова была своя «гидрологическая» собака – Монька. Ни езды, ни настоящей охоты она еще не испытала. Придет к зимовке медведь, Монька со всем азартом старается прогнать его, не представляя себе, что зверя надо не прогонять, а держать. С Даниловым Моньку, вероятно, сроднило то, что работа гидролога протекала всегда сравнительно недалеко от жилья, в проливе Вилькицкого.
Повар Рулев и доктор Ринейский шефствовали над Волком. В далеком прошлом за свои разбои в собачьей стае он носил имя Махно. Это была самая умная и самая «очеловеченная» собака. Прекрасный ездовик, Волк стал учителем молодых собак. Всегда угрюмый и страшный для всей своры, он очень добродушно относился к щенку Таймыру, являвшемуся его точной копией.
– В нем есть инстинкты отцовского чувства, – уверял доктор. – Он даже отдает свой кусок Таймыру.
С людьми Волк всегда здоровается, протягивая лапу. Но в нем нет ни капли заискивания или преклонения перед ними. Он признает равноправие сторон.
Такое разделение собак «по специальностям» имеет свою хорошую сторону. Никто не может знать, когда и откуда появится медведь и как он будет вести себя при встрече с человеком. В этом году на зимовке был случай, когда медведь вплотную подошел к радиотехнику Корягину, увлекшемуся исправлением радиомачты. По-видимому, зверь тоже заинтересовался радиомачтой и не спешил познакомиться с ним поближе.
С дикими воплями бросился радиотехник к дверям зимовки, спеша увеличить расстояние между собой и новым радиолюбителем. Выскочили зимовщики с винтовками. Медведь был убит.
Утром зимовщики смерили по следам прыжки радиста. По их мнению, он побил все достигнутые ранее рекорды в СССР.
***
К утру позёмка утихла. Но на самолете ещё велась работа по отеплению трубопроводов. Вылететь было невозможно.
Поземка должна была произвести большие изменения в распределении льдов. Интересно было проследить за ними, хотя бы с берега и припая. Кроме того надо было продолжать охоту. По правилам Арктики, выход на охоту или в экспедицию одного человека недопустим. Обычно идут двое или трое. Но свободных от работы людей на зимовке не было. Надо идти одному.
– Вы когда вернетесь? – спросил Рузов.
– К пяти-шести часам... направляюсь на запад...
С возвышенного берега тундры было видно, что льды значительно сместились по сравнению со вчерашним днем. В некоторых местах, перпендикулярно к материку, появились гряды торосов. За ними образовались небольшие прогалины чистой воды. Подавляющая часть пролива по-прежнему была покрыта плавающим льдом. Кое-где плыли громадные айсберги, вероятно, принесенные от берегов Северной Земли.
В сумеречном свете бессолнечного дня окружающая обстановка казалась еще более мрачной и угрожающей.
Из бухты «убитого моржа» в бинокль были видны далекие просторы ледяного моря. По направлению к острову Гейберга торосы казались еще более высокими, чем около в материка. Возможно, что рефракция несколько изменила картину, но наличие там торосов несомненно.
Незаметно увеличивается пройденное расстояние. Потеряно обычное представление о времени. Только сгущающийся мрак заставляет вспомнить обещание вернуться к определенному сроку. К тому же снова заструились по снегу тонкие полосы. Поземка всегда начинается с таких безобидных на первый взгляд переносов снега. Позднее она опять разыграется, как вчера. Трудно будет тогда одному пробиваться через пустынную тундру.
Но какой соблазн! Около высокого тороса видны совершенно свежие следы трех медведей. Они были здесь не более двадцати минут тому назад, так как переметающийся снег не успел засыпать даже маленькие углубления, сделанные концами их ногтей. В душе борьба чувств. Наступающая ночь, поземка говорят о том, что пора возвращаться. Но как можно пренебречь прекрасной добычей, которая так близко?
Инстинкт охотника берет верх.
«Полчаса потрачу на ходьбу по следам медведей... Не встречу – вернусь обратно».
Следы то приводят к плавающим льдам, то уводят в прибрежные торосы. Лыжи давно оставлены на берегу. Здесь они совсем бесполезны. Но и без них дорога крайне трудна, тем более, что в одной руке постоянно зажата приготовленная к стрельбе винтовка.
Когда следы окончательно повернули к плавающим льдам, кругом наступила уже почти полная темь. Поземка разыгралась не на шутку. Больше ничего не остается, как возможно быстрее возвращаться на зимовку.
Лыжи опять на ногах. Надо поскорее перебежать широкую торосистую бухту. После нее будет легче ориентироваться. На душе не совсем спокойно. Компас легкомысленно забыт на станции. Следовательно, в основном надо «отмечаться» по ветру, корректируя путь направлением застругов, береговой линией, где она будет видна, торосами и т. д.
В памяти восстанавливаются основные приметы пройденного пути: тут торчали три высоких камня, на другой стороне были разбросаны торосы...
Главное – не растеряться, что бы ни случилось...
Во время пересечения бухты наступила полная тьма. Поземка била снегом прямо в лицо. Но нельзя менять положение корпуса, как бы ни было велико желание отвернуться от колючего ветра. Малейший поворот – и потеряно направление. Глаза теперь не играют большой роли. Они все равно бессильны прорезать эту тьму, наполненную снегом.
Лыжи ударяются о встреченный торос. Проверка по ветру показывает, что в пути есть отклонение в сторону, ближе к взломанным льдам. Направление снова выправляется.
Так проходит несколько часов в борьбе против ветра, снега и тьмы. Это требует самого напряженного внимания. Лыжи начинают шуршать, как бы задевая за что-то твердое.
Неужели ушел в тундру?
Раскопка снега ножом показывает, что это так. Значит, опять отклонился с пути.
Небольшая остановка, чтобы немного отогреть лицо.
Лыжи оставлены носами в сторону нужного направления. Это необходимо, чтобы не потерять курс.
– Хорошо бы закурить!
Но как закурить на ветре, когда пальцы от холода не могут держать даже спичку...
Минутный отдых кончается. Надо снова держаться ближе ко льдам.
Новые раскопки ножом. Под снегом чувствуется лед.
– Эх, встретился хотя бы один след, чтобы окрепла уверенность в правильности взятого направления.
Давно прошли обещанные сроки возвращения. Против ветра приходится идти медленно и зигзагами. Но все же зимовка должна быть где-то невдалеке!
Положение лыж и несколько затрудненное движение говорят о том, что начался подъем. Следовательно, скоро должен быть материк. Еще несколько шагов, и глаза улавливают очертания высокого черного столба. Это знак Амундсена!..
Здесь можно отдохнуть и закурить, укрывшись за столбом от ветра.
Отсюда до зимовки – не больше полутора километров. Выгруженные с парохода вещи укажут путь почти до самой мачты.
Отдых был внезапно прерван. Из темноты отчетливо донеслись звуки выстрелов.
Дело понятное. Рузов выслал розыскную партию. Теперь надо ее найти, продолжая переговоры при помощи выстрелов. Иначе партия уйдет в тундру.
Выстрелы раздаются все ближе и ближе. Из тьмы вырисовываются сначала собаки, затем показываются человеческие фигуры. Доктор Ринейский, Данилов, Степанок...
– Вы что, друзья, заблудились?
– Вас пошли искать. Рузов послал... Говорили ему, что надо подождать. Он же заявил: «Лучше рано, чем поздно».
Через пятнадцать-двадцать минут мы уже были на станции.
– Что же это вы уходите один так далеко?
– Зато нашел свежие следы трех медведей. Завтра можно идти туда со Степанком.
Совсем не так плохо жить и работать в Арктике!
***
Мыс Челюскина стал центральным узлом, через который идут известия с запада на восток и с востока на запад. В этом году Арктика живет необычайной для нее жизнью. На островах Самуила зимуют три парохода 1-й Ленской экспедиции. Стали на зимовку и три судна Колымской экспедиции.
Круглые сутки работает радиостанция мыса Челюскина. В тесной комнате, заставленной радиоаппаратурой и заваленной журналами и бланками, как в зеркале, отражается жизнь окрестных зимовок.
Лица радистов, по двое несущих круглосуточную вахту, заметно осунулись и побледнели. Особенно большая нагрузка падает на Григорьева, одного из лучших полярных радистов. Ответственность момента заставляет его нервно и чутко прислушиваться к звукам, несущимся из радиоаппаратов.
На западе в Карском море погибла шхуна «Белуха». Немало проделала она на своем веку полярных походов. Вместе с нею стояли наши суда в порту острова Диксон. Ее красивый, крепкий корпус, стройные мачты, надежный, испытанный экипаж предвещали тогда ей еще долгую работу во льдах Арктики. Но 1933 год оказался для нее роковым.
В заливе реки Пясины упорно боролся со льдами «Партизан Щетинкин» и, наконец, запросил помощи. К нему спешил ледокольный пароход.
Ледокол «Ленин» вывел последние суда Карской экспедиции, но сам наскочил на мель, рискуя замерзнуть около Диксона до будущей навигации.
Храбро продолжал работать ряд пароходов в районе Новой Земли.
Северная Земля, зимовщики которой вынуждены были остаться на повторную зимовку, сообщала о своих планах и нуждах.
Далеко, в Чукотском море, начиналась трагедия парохода «Челюскин». Зажатый дрейфующими льдами, лишенный возможности действовать, он плыл по их воле то на восток, то на северо-восток, то вновь возвращаясь назад.
По вечерам, когда кончалась дневная работа, небольшая группа людей обычно собиралась в кают-компании. Здесь, в этом «клубе», узнавались последние новости с «большой земли», здесь делились впечатлениями минувшего дня и строились планы на будущее.
В один из таких вечеров Григорьев принес тревожную радиограмму с зимовки на островах Самуила:
«В районе пароходов дует сильная поземка. Пропал Елисеев, машинист парохода «Сталин», ушедший на охоту. Гудки пароходов, яркие электрические лампы не дали никаких результатов. Розыскная партия с трудом вернулась обратно, не найдя Елисеева».
Такая же поземка-пурга билась в окна небольшого домика на мысе Челюскина. Ясно представилось, как в холодной, беспросветной мгле борется где-то, напрягая последние силы, близкий нам товарищ, стараясь угадать правильное направление. Мучительная полярная смерть ожидает Елисеева в ближайший же час, если она не наступила еще раньше.
– Если нам выходить на помощь самуильцам, мы придем к ним только через полутора-двое суток, – начинает Рузов. – Елисеев будет уже мертв...
– Самуильцам помочь нельзя. Среди них имеется группа опытных полярников – Смагин, Урванцев и другие.
Мы осуждены на полное бездействие. Не приходится и думать, чтобы собаки прошли сто двадцать пять километров в такую пургу.
«Пурга продолжается. Однако вышла новая розыскная партия», – говорила полученная утром новая радиограмма. Она же сообщила и подробности этого трагического случая.
Около пароходов был замечен свежий след медведя. Страстный охотник, Елисеев получил разрешение на охоту за ним.
– Только одному не уходить. Помните приказ начальника экспедиции!
– Со мной пойдет Чигиринский и еще один товарищ.
Но, горя нетерпением, Елисеев не стал дожидаться своих спутников.
– Вы меня догоните! – крикнул он им.
Следы зверя вели в район слабо смерзшихся льдов и торосов. Елисеев скрылся среди них раньше, чем вышли остальные охотники. Догнать его не удалось. В это время внезапно поднялась сильная поземка. Боясь потерять пароходы, охотники вернулись обратно. Елисеев остался один.
Теперь уже не было сомнения в его гибели. Прошло более полутора суток, как он начал свои блуждания. Розыскная партия, в лучшем случае, могла отыскать только его труп. Но и этого не случилось. Люди прошли вплоть до восточного острова. Там они переночевали в снежном доме и к вечеру следующего дня, усталые и замерзшие, вынуждены были вернуться к пароходам.
Дальнейшие розыски были бесцельны.
***
Гибель отдельных участников экспедиции не может изменить программы работ. Сожаление о погибшем товарище, мысль о его мучительной смерти не должны поколебать волю и энергию в борьбе за большое и важное дело.
27 октября на аэродроме мыса Челюскина стоял новый маленький самолет «У-2», готовый взять двух человек для продолжения научных наблюдений над плавающими льдами. Он заменил нашу прежнюю машину «Р-5», у которой при испытании мотора вышел из строя цилиндр.
Дул норд-остовый ветер силой в семь метров в секунду.
Мы поднялись над проливом Вилькицкого, держа курс на север к мысу Мессер на Северной Земле. Ледовые условия пролива значительно изменились. Около первоначального припая шли торосистые гряды. Сильный мороз уже припаял к ним плавающий лед. Но в двадцати километрах от берега вновь показались плоские ледяные поля, отделенные от припая узкими полосами воды. Местами выделялись высокие стамухи. Ближе к Северной Земле пролив окончательно замерз. Пелена снега скрыла границы ледяных полей. Только тонкая серая линия указывала кое-где, что это ровное белое пространство еще не превратилось в сплошное, плотно спаянное поле.
Холодный воздух обжигает лицо. Пальцы теряют чувствительность, и карандаш вместо букв выводит какие-то каракули в записной книжке.
Самолет «У-2» чрезвычайно удобен для наблюдений. Он идет со скоростью не более ста – ста двадцати километров. Это позволяет основательно разглядеть все детали расстилающейся внизу картины.
Около самолета показались возвышенные покатые берега острова Большевик. Они еще не совсем скрыты пеленой снега. Но исследование Большевика не входит в нашу задачу.
Аэроплан берет обратный курс, сделав уклон на запад, ближе к острову Гейберга. Для увеличения радиуса видимости, мы летим несколько выше, чем раньше. Пролив Вилькицкого кажется отсюда белоснежной скатертью. Торосистые края смерзшихся льдин и гряды торосов образуют на ней легкие, вычурные узоры. Узкие тёмные полосы воды разорвали ее на отдельные геометрические фигуры разнообразных форм.
У острова Гейберга характер льдов тот же, что и около мыса Челюскина, только торосы как будто выше и многочисленнее. Но возможно, что это результат рефракции.
После привычного гула мотора «Р-5» звуки стосильного мотора «У-2» похожи на стрекотанье.
– Воробей, а не самолет, – даем мы ему в воздухе новое имя.
Крайне медленно идет наш «воробей». Противный ветер сильно задерживает его ход... Наконец показалась обрывистая гора Аструпа.
Вдоль материка, над припаем, мы летим к мысу Челюскина. Во многих местах берег завален тяжелыми глыбами льда. Все говорит о том, что полное замерзание пролива Вилькицкого – вопрос нескольких дней.
Пора возвращаться к пароходам на острова Самуила.
***
На следующий день мы простились с дружной компанией зимовщиков мыса Челюскина. Бортмеханик Игнатьев остался здесь «заложником» до следующего нашего прилета. Температура немного понизилась – 22,3°. Ветер почти утих и дует с норд-веста. Самолет снова выносит нас через торосистый припай к плавающим льдам. Мы хотим проследить размещение их в конце пролива. Справа – знакомые пустынные берега Таймырского полуострова, его бухты, мысы, острова. Слева – только льды. Берега Северной Земли и острова Малый Таймыр на этот раз совершенно не видны. Плавучие льды тянутся ровной полосой. По-видимому, сжатие их в этом месте было ничтожно. На траверсе острова Малый Таймыр под нами открывается узкий канал чистой воды. Он имеет определенное направление на юго-восток, к островам Самуила.
Ровно и уверенно стрекочет мотор... Не очень приятно летать над плавающим льдом, где невозможна посадка. Но мы должны узнать, что находится севернее узкого канала. Набрав высоту, «воробей» идет туда. Всюду гладкие ледяные поля с ровными краями. Молодой лед сероватого оттенка довольно отчетливо выделяется среди полей старого льда.
Мы возвращаемся к полосе чистой воды и затем ложимся на курс западного острова Самуила. Здесь – скованное морозами, неподвижное белое поле. Местами снег желтоватого тона.
Небольшие, сравнительно высокие острова тянутся вдоль материка. На одном из них высокий темный предмет, издали напоминающий силуэт человека.
Мелькнула дикая мысль: «Не Елисеев ли?..»
Самолет кружит над островком, снизившись до ста метров. Темный предмет оказался черным столбом. Он поставлен Амундсеном во время зимовок в этом районе его шхуны «Мод».
Вполне естественно желание спуститься около столба. Но островок обложен торосами. Посадка невозможна.
Берем курс к островам Самуила, расположенным в непосредственной близости от этого памятника.
На аэроплане это расстояние должно быть покрыто в несколько минут. Но плоские, низменные берега островов Самуила не видны. Они слились с общим зимним фоном.
Делаем несколько зигзагов, вылетая к полосе чистой воды. Наконец мелькнуло вдали небольшое черное пятно. Это были наши пароходы, полузанесенные снегом. Для более быстрого спуска Линдель выделывает свой обычный трюк: остановив мотор, он круто бросает машину вниз. Под напором ветра и по инерции туловище почти выталкивается из кабины. Надо держаться покрепче. Зато самолет очень быстро идет на посадку.
После почти месячного пребывания на мысе Челюскина мы вернулись домой.
