Александр Кот » 19 Май 2012 10:49
В СХВАТКЕ СО СТИХИЕЙ
Еще в бухте Провидения комиссар корабля предложил подготовить политическое занятие с матросами о трудностях, которые нас ожидают в Арктике. Я и не думал, что эта тема так увлечет людей. Моментально расхватали из корабельной библиотеки все книги о полярных исследованиях, о мужестве и подвигах тех, кто порой ценой жизни изучал и осваивал этот суровый край.
Собирается матрос на вахту, товарищ просит:
— А книжку мне оставь.
— Спать-то когда будешь?
— Успею.
Занятие провели, когда миновали уже мыс Дежнева. Прошло оно горячо, бурно. Мне оставалось только радоваться: любознательный, толковый народ! Дельно выступил Владимир Гах. Говорил о том, что мы сейчас идем по пути, проложенному Семеном Дежневым, Витусом Берингом, Алексеем Чириковым, Георгием Седовым. Отважных первопроходцев не страшили смертельные опасности, они шли на все, чтобы открыть неведомые земли и этим принести пользу Отечеству. Говорили матросы и о советских исследователях — Георгии Александровиче Ушакове, Иване Дмитриевиче Папанине. Иван Федякин бросил с места:
— А почему здесь никто не сказал о Владимире Ивановиче Воронине, том самом, который сейчас находится у нас на корабле?
И с воодушевлением поведал о том, что под командованием Воронина ледокол «Сибиряков» еще в 1932 году впервые за одну навигацию (раньше без зимовки не обходилось) преодолел почти шесть тысяч километров. Вот здесь, где мы сейчас находимся, «Сибирякову» льдами оторвало винт. Моряки сшили из брезента паруса и пошли под ними, пока уже в Беринговом проливе не встретил их высланный из Петропавловска краболов.
— А кто год спустя командовал прославленным «Челюскиным»? Он же, Владимир Иванович Воронин. Ледокол одолел три четверти пути, пока опять-таки здесь, в Чукотском море, его не настигла беда — затерло льдами. Несколько месяцев боролись с натиском стихии моряки экипажа и вся следовавшая на ледоколе полярная экспедиция во главе с академиком Отто Юльевичем Шмидтом. Когда увидели, что корабль не спасти, перебрались на льдину. Отсюда их вывезли отважные летчики А.В. Ляпидевский, Н.П. Каманин, М.В. Водопьянов, И.В. Доронин, С.А. Леваневский, В.С. Молоков и М.Т. Слепнев. Они первыми в нашей стране были удостоены звания Героя Советского Союза.
Да, освоение полярных морей потребовало от народа и его сынов неимоверных усилий и жертв. И вот Северный морской путь действует. И сейчас, во время войны, он верно служит стране, стал надежной транспортной артерией, доставляющей фронту необходимые стратегические грузы.
Подводя итог всему сказанному, я привел слова Фритьофа Нансена: «Для человека самое страшное в Арктике — авитаминоз, цинга, голод, пурга, для кораблей — сжатие льдов». Нам не грозят ни цинга, ни голод, пока цел наш корабль — наш дом, наша крепость. Самое страшное — потерять корабль. Тогда Арктика обрушит на нас все беды. А жизнь и боеспособность корабля зависят от нас, от нашей отваги и мастерства.
Матросы спросили, нельзя ли пригласить к нам Воронина.
— Попробую.
Не теряя времени (не всегда наши корабли будут следовать в столь спокойной обстановке), разыскиваю старого полярника. Он на своем излюбленном месте — формарсе, площадке на мачте. В толстой меховой куртке с капюшоном, в мохнатых унтах. Оторвал от глаз бинокль. Усмехнулся:
— А, главный радист! С чем пожаловал?
Передаю ему просьбу матросов.
— С удовольствием. Люблю побалакать с народом. После ужина зайду в кубрик.
Комиссар, которому я сказал о согласии Воронина побеседовать с радистами и сигнальщиками, похвалил за инициативу и заметил:
— Почему вы считаете, что это нужно только вашим подчиненным? Оповестите и соседей.
Выступать Воронину пришлось несколько раз, так как собраться всем не давали ходовые вахты. А потом его беседы вошли в обычай. Продрогнув на верхотуре, Воронин спускался обогреться в матросский кубрик. И каждый раз моряки подолгу не отпускали его, засыпая бесконечными вопросами.
Наш караван средним ходом движется на запад. Мелкий, округлыми пластинами, как говорят моряки, блинчатый лед сменяется все более крупными льдинами. Они покрыты сероватым снегом, наверное, оторвались от пакового, многолетнего льда. Просматривается их подводная часть — широкая, зазубренная, с острыми клыками. Такие уже опасны для корабля.
— Право руля! Лево руля! Еще лево руля! — приказывает рулевому командир.
Вахту на мостике и я несу. Из командиров боевых частей от нее освобожден лишь инженер-механик. С каждым днем, с каждым часом эти вахты становятся беспокойнее. Сигнальщики и впередсмотрящие еле успевают докладывать о встречных льдинах, приходится обходить их. Штурман злится: маневрирование сбивает ему прокладку пути корабля. Командир успокаивает:
— Ничего, лейтенант, у нас пока есть надежный ориентир. — Он показывает на корму впереди идущего корабля. — Вот когда его скроет туманом, прибавится вам мороки. Поэтому и сейчас прокладывайте курс как можно точнее.
Я отдыхал после вахты, когда ко мне забежал матрос.
— Товарищ лейтенант, выгляньте на палубу. Полюбуйтесь, красота какая!
Накидываю куртку, выбегаю. В темном небе разливаются, трепещут полосы всех цветов радуги. Меняя оттенки, они плывут над нами, накладываются одна на другую. Любоваться можно часами. Никто и не подумает, каким бедствием эта красота оборачивается для нас, связистов. Захожу в радиорубку. Вахтенный радист чертыхается на весь белый свет: ничего не слышно. И так будет, пока не угомонится эта феерическая пляска северного сияния в ночном небе.
Взбираюсь на сигнальный мостик. На головном ледоколе мигает сигнальный прожектор. Руководитель проводки Герой Советского Союза Михаил Прокофьевич Белоусов предупреждает: впереди тяжелый лед. Снижаем скорость хода.
Светает. Огромные льдины плывут тяжелые, хмурые. Самые коварные из них — стамухи, многолетние слоистые глыбы, порой сидящие на грунте. Такие лучше обходить подальше. А это все труднее. С обоих бортов пошли взъерошенные торосами ледовые поля, лишь местами изрезанные трещинами и разводьями, которые на глазах то расходятся, то смыкаются. Выбираем разводья пошире.
Неожиданно все вокруг обволокло туманом. Густым, непроглядным. Занервничал штурман. Выбежит на крыло мостика, выругается — и снова к карте.
Корабль дергается, кренится на правый борт, трясется как в лихорадке. Неужели застряли? Нет. С угрожающим скрежетом поползли вперед.
Тяжелее всего машинистам. Я как-то подсчитал: за час в машинные отделения поступает с мостика более ста команд. И каждую надо исполнить быстро и точно, малейшая задержка или ошибка грозит кораблю ударом о лед, аварией.
Встали. Корпус дрожит от усилий турбин. А корабль ни с места. Ни вперед, ни назад — под винтами глыбы битого льда.
— Где мы? — спрашиваю Мачинского.
— У мыса Ванкарем.
Надолго запомнится нам этот коварный мыс. Здесь многокилометровая ледовая перемычка перекрыла нам дорогу в Восточно-Сибирское море. Караван распался. Отдельным судам с помощью ледоколов (их у нас прибавилось: подоспели «Ленин», «Сибирь», «Лазарев») удалось продвинуться. И лидер с «Разъяренным» еле проглядываются впереди.
А мы сидим, как в капкане. Кажется, на себе, телом своим, ощущаем давление льда. Корпус корабля трещит и стонет.
Из первого машинного отделения доносят: помяло борт, из-за этого разошелся по шву так называемый теплый ящик — цистерна, в которую поступает вода из конденсатора турбины. На корабле — аварийная тревога. Машинисты пытаются заделать течь в цистерне. На лед высаживается подрывная команда с взрывчаткой, благо мы во Владивостоке по настоянию Воронина прихватили ее побольше. Сейчас Владимир Иванович бегает вдоль борта, советует, где лучше закладывать шурфы. Грохочут взрывы. Особенно много возились с льдиной, которая подводным выступом уперлась в гребной винт.
Ледоколы «Микоян» и «Лазарев», узнав о нашей беде, направляются к нам, но сами застревают на полпути.
Командир созывает офицеров. Приказывает расставить людей по аварийному расписанию, держать наготове насосы, все средства борьбы за живучесть корабля, усилить подрывные партии. Не занятым на корабле — на лед, работать пешнями и ломами.
Аварийными партиями распоряжается инженер-механик Е.О. Морозов. Он бессменно находится в посту энергетики. Его помощник по корпусной части инженер-капитан-лейтенант В.М. Тарасов командует подрывниками. То и дело слышится его властный голос:
— Отставить! Пробуем, другой вариант. Командиры групп — ко мне!
По его указанию взрывчатка закладывается в новые места. Поджигают запальные шнуры.
— Полундра!
Матросы отбегают, прячутся за торосами. Взрывы взметают белоснежные снопы, со звоном и шорохом падают ледяные осколки. А люди опять хватаются за ломы и пешни, чтобы долбить неподатливый лед.
К нам наконец пробился «Лазарев». Мы обрадовались. Рано! Стоило ледоколу приблизиться к кораблю, напор льда на корпус еще более усилился. Воронин кричит в мегафон:
— Назад, назад! Совсем раздавишь нас!
Продолжаем рвать лед взрывчаткой. Окалываем пешнями. Машинисты пытаются резать лед струями горячей воды из брандспойтов. И так и день, и ночь, без сна и отдыха.
Корабельный доктор беспокоится: кончаются продовольственные припасы. Их надо получить с транспорта «Волга».
— За чем же дело стало? — говорит комиссар. — До транспорта рукой подать — вон дымит за торосами. Милях в трех всего.
Десятка два матросов во главе с начхозом отправляются в дорогу. Возвращаются часа через четыре, нагруженные мешками с хлебом и мясом, усталые, мокрые, но веселые. Рассказывают, как взбирались на торосы, перепрыгивали через трещины, переправлялись через озера талой воды.
Инженер-механик хлопает себя по лбу. Мы с доктором оказались всех ближе — он хватает нас под локти:
— Пошли на разведку!
Обходим ближние озерца. Морозов черпает кружкой воду, пробует, дает нам. Вода чистая, несоленая.
— Дистилляту не уступит. А мы-то горюем, установили жесткий режим расхода воды.
Он подает знак на корабль. Трюмные машинисты тянут шланг, запускают насос. Наполняем по горловину все цистерны. Теперь воды нам надолго хватит.
Лишь бы сам корабль выдержал. А его состояние тревожит не только нас. Вмятины и трещины в корпусе, погнуты лопасти ходового винта.
Мы знаем, что на совещании капитанов ледоколов уже рассматривался вопрос о возвращении «Разумного» во Владивосток. С такими повреждениями его не довести до Кольского залива. А с кого спросят за гибель боевого корабля?
Комиссар корабля срочно созывает расширенное партийное бюро. Дает высказаться нам всем. Единодушно принимается решение: сделать все, чтобы вырвать корабль из ледового плена, любой ценой выполнить приказ Родины. Место партийного актива — на самых ответственных участках наступления на лед.
Передаем на флагман радиограмму о решимости экипажа продолжать путь. Командование экспедиции поддержало нас. По его настоянию «Разумный» остается в составе отряда.
Переговоры между кораблями ведутся на ультракоротких волнах, что обеспечивает наибольшую скрытность радиопередач (их дальность ограничена всего несколькими километрами). Из переговоров узнаем, что ото льда пострадали не только мы. У «Разъяренного» погнут гребной вал, это сильно отразится на скорости хода.
Решение партийного бюро воодушевило людей. С новыми силами они трудятся на льду. Впереди, как всегда, коммунисты.
Командир разрешает применить глубинные бомбы. Закладываем их в лед и подрываем. Взрыв такой, что лед разрушается на всю толщину. После заносим ледовые якоря, лебедками подтягиваемся к ним. За день продвигаемся на тридцать — сорок метров.
Но вот лед снова со страшной силой стискивает корабль. На мостик докладывают о новых вмятинах и трещинах в обшивке корпуса. Доходит до того, что командир приказывает все подготовить к эвакуации экипажа на лед. Нельзя допустить гибели людей.
К счастью, до катастрофы не дошло. К нам пробились сразу три ледокола. 8 сентября они вызволили нас из западни.
Медленно, осторожно движемся вперед. Скорость максимум два узла — две мили, чуть больше трех с половиной километров в час. Репинские бурлаки наверняка тащились быстрее...
Первая наша передышка — в Колючинской губе. Захолустье, медвежий угол. Несколько бревенчатых изб, два дощатых барака у подножия лысой горы, низкий причал с вмерзшим в лед буксиром — вот и весь порт. Отдаем якорь. «Баку» и «Разъяренный» уже два дня нас дожидаются здесь. К нам швартуется танкер «Лок-Батан». С другого борта к нему пристраивается «Разъяренный». Только начали принимать мазут, на нашу якорную цепь наваливается громадная льдина. Цепь натягивается, как струна, якорь срывается, корабль крутит, несет к берегу. Подрабатываем машинами, поднимаем и снова отдаем якорь. Все-таки заправились.
Собираю подчиненных. Подводим итоги. Радисты жалуются на плохую слышимость, помехи. Предупреждаю: будет еще хуже. Но надо стараться, привыкать к коварствам Арктики. У нас есть у кого учиться. Помните, в 1930 году еще никому не известный радист Кренкель своей маломощной рацией сумел с земли Франца Иосифа поймать сигнал американской экспедиции в Антарктиде? Подумайте только: из Арктики связаться с Антарктидой! Несмотря ни на какие помехи. Другой случай: молодой архангельский радиолюбитель первым поймал позывные экспедиции Нобиле, когда дирижабль, на котором она летела к Северному полюсу, потерпел катастрофу северо-западнее Шпицбергена. Это помогло ледоколу «Красин» найти и спасти оставшихся в живых итальянцев.
— А Владимир Иванович Воронин что рассказывал вам? Своим спасением челюскинцы обязаны прежде всего тому же «снайперу эфира» Эрнсту Теодоровичу Кренкелю. Он сквозь магнитные бури сумел передать по радио о случившемся с кораблем, сообщить координаты ледового лагеря. Тогда-то и закрутилась машина — от Чукотки до Москвы.
Заканчивая разговор, хвалю сигнальщиков Александра Долгова, Степана Кыштымова, Платона Имекова, Бориса Колачева. Отлично несут вахту — зоркие, внимательные, выносливые. А им ведь нелегко: все время на ветру, под ледяными брызгами. Но все замечают сразу, не было случая, чтобы проглядели сигнал с другого корабля или замешкались с передачей семафора. Молодцы сибиряки!
Вслед за ледоколами выбираемся из Колючинской губы. Идем в миле от берега. Часто стопорим машины в ожидании, когда ледоколы проложат путь. Ветер бьет в правую скулу, прижимает к берегу. «Микоян» впереди нас коснулся грунта. Все корабли пытаются взять мористее. Но упираются в сплошной лед.
С крыла мостика наблюдаю за ледоколами. Ну и работа у них! Разбегается огромная махина, налезает округлым носом на лед, матросов на баке кидает на фальшборт, того и гляди сорвутся с пятиметровой высоты. Такие толчки испытывают все — и у машин и котлов, и подвахтенные, наверное, слетают с коек (впрочем, в такие часы не до отдыха). Ледокол застывает на минуту, сползает с льдины, пятится и снова налезает на лед, пока наконец тот не подается. С пушечным громом трескается ледяное поле. Напрягая всю мощь машин, ледокол ползет вперед, раздвигая трещину. Другие ледоколы на коротких буксирах втягивают в нее корабли. Дошла очередь и до нас. Ледокол «Лазарев» затаскивает нас в узкий ледовый канал. Оба борта трутся о ледяные зазубрины, корпус корабля трещит и стонет. Под винты попадают льдины. Эсминец трясет как в лихорадке.
Но вот лед ослабел. Надеялись на облегчение. Куда там! Усилившийся норд — северный ветер, поднимающий волну. Лед трескается, распадается. Огромные льдины, беспорядочно вращаясь, влекут нас к берегу. И нам не вырваться из этой круговерти, корабль не слушается ни руля, ни машин. Берег все ближе. Выручает береговой припай, нас прижимает к нему. Снос прекратился, но опять на корпус корабля обрушивается сильнейший напор льда.
Только к вечеру «Ленин» и «Микоян», круша лед, разворачивают наш корабль носом к извилистой, как змея, трещине. Проводили немного и, убедившись, что хоть медленно, но ползем, гуднули сиренами и устремились вперед. «Баку» с «Разъяренным» снова опередили нас, они уже присоединились к каравану, а нам это пока не удается.
После ужина мы с комиссаром задержались в коридоре, обсуждали только что принятую по радио сводку Совинформбюро. Разговор прервал гомерический хохот, донесшийся из соседнего кубрика.
— Что еще там? — встревожился комиссар.
Открываем дверь. В темном кубрике киносеанс. Глаза всех прикованы к экрану, нас никто не замечает. Во Владивостоке корабли снабдили фильмами. Самые любимые у матросов — «Чапаев», «Мы из Кронштадта», трилогия о Максиме, «Цирк». Смотреть их могут без конца, хоть каждый день повторяй. И сейчас позабыта усталость, чуть освободились от аврала — давай кино.
Но что это? Акробатка Мери, только что парившая на кольце под куполом цирка, вдруг срывается с кольца, летит вниз и с клубами дыма исчезает в жерле пушки...
Кубрик взрывается от хохота и восторга.
— Варвары! Мальчишки! — бормочет старший политрук, тащит меня за дверь и тут сам хохочет, держась за живот. — Черти! Опять картину задом наперед пустили. А смешно, правда? Ладно, простит им Любовь Петровна Орлова такие проказы. Главное — веселы ребята, смеются от души. Таких ничто не сломит, ручаться можно!
В полночь снова застреваем во льду. Ни пешни, ни взрывчатка не помогают. Вызволил нас ледокол «Ленин», вывел в полосу битого льда. Прибавляем ход. Все веселеют. Кроме штурмана. Он заметил, что трещина, по которой мы идем, все время смещается к югу.
— С чего это ты взял? — спрашиваю.
— Звезды подсказывают.
Мачинский, бледный, взъерошенный, хватает меня за руки:
— Очень прошу: вызови командира.
— Ты в уме? Часу не прошло, как он спустился в каюту. Двое суток не спал.
— А если мы на мель сядем, ему лучше будет?
Какая мель? Берега и в бинокль не видно.
— Я верю карте, а не твоему биноклю, тем более ночью.
Звоню командиру.
— Сейчас буду! — отвечает.
Вбегает на мостик. Как всегда, бодрый, деятельный. Словно и нет за плечами бессонных ночей. Уводит лейтенанта в штурманскую рубку. Вернулись минут через пять. Штурман растерянно теребит свои вихры. Командир весело поглядывает на Мачинского:
— Вот как складывается: Харитон или Никифор поднапутали, а нашему штурману — разбирайся.
Капитан-лейтенант имеет в виду Харитона Лаптева и Никифора Бегичева. Первый нанес на карту эти места еще в восемнадцатом веке, второй уточнял в начале нашего.
Я не утерпел, сбегал к штурману, взглянул на карту. Если верить ей, мы сейчас идем посуху, а на самом деле, берег даже не виден.
Что ж, на картах Арктики в то время были неточности. А кто может поручиться, что и сейчас их нет? Арктика по-прежнему ждет своих исследователей — пытливых, неутомимых, вооруженных современными знаниями и техникой.
Лишь когда сомнительный участок остался за кормой, командир сошел с мостика.
Так как мы теперь опять идем одни, далеко отстав от каравана, нам, радистам, прибавилось работы. Самим приходится держать связь с радиостанциями Севморпути (раньше ее вели радисты флагманского корабля). Для нас это все еще нелегко — тягаться с опытнейшими полярными мастерами.
Мне как-то довелось познакомиться с работой радиста одного из ледоколов. Вахту он нес, можно сказать, играючи. Прием вел на динамик (наушники в готовности лежали под рукой), не упускал ни одного вызова в свой адрес, следил за переговорами других судов, своевременно вмешиваясь в качестве посредника. Одновременно беседовал со мной и попивал чаек, до которого, видимо, был великий охотник. Позавидуешь.
А нам сейчас приходится работать удвоенными вахтами, отнимая у матросов время на отдых, стараемся изо всех сил и все равно еле справляемся.
Трудности наши не только в новизне кодов, позывных, темпов передачи. Большинство радистов Севморпути народ опытнейший, привыкший ко всем неожиданностям, с выработанным годами профессиональным почерком. Сказывается и психологический момент. Одно дело «разговаривать» с приятелем-радистом соседнего корабля или с береговым узлом связи. И совсем другое, когда имеешь дело с корреспондентом, который находится за тысячи и тысячи километров от тебя. Причем это умопомрачительное расстояние заполнено электрическими разрядами, голосами сотен радиостанций, уймой других помех. И сквозь эту какофонию ты должен уловить еле слышный писк нужной тебе морзянки, принять без ошибок и пропусков. Тут нужны превосходный слух, сообразительность, адское терпение, память. Все человеческие качества нужны. И, конечно, в первую голову — доскональное знание аппаратуры и опыт, натренированность.
Поэтому учеба в радиорубках не прекращается.
Вообще-то всем хлопот хватает. Воронин часто поднимается на формарс. На весь корабль разносится его голос, усиленный мегафоном:
— Васильич! Возьми чуть правее, а то опять в стамуху врежешься!
Так он обращается к командиру. Полярник подружился со всеми на корабле, не делая особого различия между офицерами и матросами.
Вечером нас накрыл туман. Мачинский заметался между штурманской рубкой и мостиком. Можно сказать, на ощупь маневрируем по разводьям. Какая уж тут прокладка пути!
Утром, когда туман чуть поредел, сигнальщик с формарса доложил:
— Справа сорок пять — дымы!
Говорят, после долгого плавания матросы Колумба, завидя темную полоску на горизонте, хором заорали: «Земля!» А наш штурман, как мальчишка, запрыгал на крыле мостика. Значит, верно он прокладывал курс. Сразу веселее стало. Увереннее протискиваемся между льдинами.
Чтобы связаться с соседями, мы все реже прибегаем к радио: время тревожное, незачем выдавать свое местонахождение. Переговариваемся семафором, а чаще — сигнальным прожектором.
Вот и сейчас на рее лидера «Баку» взлетает черный шар, означающий «Стоп машины», и тут же затрепетали флажки семафора: «Впереди сплошной лед».
Я нес вахту на мостике, когда сигнальщик доложил, что прямо по курсу показался самолет. На крыло мостика вбежал Воронин. Машет рукой. Подошедший старпом Сергеев, наблюдая за низко летящей машиной, воскликнул:
— Отчаянный! Наверняка Водопьянов.
— Нет, это Ваня Черевичный, — сказал Воронин. — В ледовой разведке он и Водопьянову не уступит.
Небольшой самолет пронесся над нами. Меня подзывает радист. В наушниках звонкий голос:
— Эй, там, внизу! Кругом ни единой трещины. Беру карту и иду к вам обедать.
Передаю его слова старпому. Он, как и я, воспринимает их за шутку, приказывает верхней команде глядеть в оба: самолет сбросит вымпел. Но самолет приземляется на лед неподалеку от нас, в носу его игрушечно торчит ствол пулемета — без оружия сейчас и в Арктике не проживешь. Из кабины выбрался летчик, затянутый в меховой реглан, подбежал к кромке льда, прыгнул на опущенный трап, и вот он уже в объятиях Воронина.
На ходовом мостике летчик представился командиру, достал из планшета карту.
— Я только что побывал на «Микояне», доложил штабу проводки, что впереди сплошной паковый лед. Дальше попадаются разводья. Будем ломать голову, по какой тропинке лучше топать.
Командир пригласил летчика на обед. В кают-компании Черевичный, улыбчивый, разговорчивый, завладел всеобщим вниманием. Он был весь начинен шутками, забавными историями. Послушаешь его, жизнь на Севере сплошная благодать. Что же, именно такие, не знающие уныния люди и нужны здесь.
Пообедав, летчик сошел с корабля, забрался в кабину своей видавшей виды машины. Застрекотав мотором, самолет запрыгал на неровностях заснеженного льда, взмыл и на небольшой высоте удалился по курсу каравана. Воронин проговорил со вздохом:
— Эх, если бы раньше нас обеспечили воздушной разведкой, мы давно были бы на месте.
Тронулись уже ночью. Снова на ходовом мостике беспрерывные команды, звонки машинного телеграфа.
— Вперед малый! Стоп! Назад самый малый! Вперед малый!..
На траверзе Новосибирских островов приняли тревожную радиограмму. Главный штаб ВМФ через радиоцентр Главного управления Северного морского пути предупреждает: в нашем полярном бассейне действует немецкий рейдер — тяжелый крейсер «Адмирал Шеер» и подводные лодки.
Пронюхали, гады!
Мы в общих чертах представляли себе, что это за корабль «Адмирал Шеер». Водоизмещение 16 тысяч тонн, скорость — 26 узлов (48 километров в час). Огромная автономность — может пройти без пополнения припасов 22 тысячи миль. Вооружение — шесть орудий калибром 280 миллиметров, семь — 150– и шесть 105-миллиметровых пушек и два четырехтрубных торпедных аппарата. Экипаж — 1150 человек.
По сравнению с нашим «Разумным» — гигант. У нас водоизмещение — 2300 тонн. Вооружение — четыре 130-миллиметровые и две 76-миллиметровые пушки, два трехтрубных торпедных аппарата. Экипаж 246 человек. Единственные наши преимущества — скорость (42 узла) и маневренность — здесь, во льдах, не используешь.
По кораблю объявлена готовность номер два: люди на боевых постах. К орудиям подан боезапас. Наш артиллерийский бог — командир боевой части два старший лейтенант Алексей Петрович Лебедев, проверив, как обстоят дела у пушек, занял свое место в дальномерно-командном посту, расположенном над ходовым мостиком.
Мы по-прежнему идем в одиночестве — караван ушел далеко вперед.
Я нес вахту на мостике, когда сигнальщик доложил:
— Справа тридцать на горизонте дым!
Вслед за тем доклад с командно-дальномерного поста:
— Вижу мачты. Пеленг тридцать пять, дистанция восемьдесят.
— Боевая тревога! — приказывает командир.
Заливаются колокола громкого боя. Грохочут по палубе сапоги матросов. И тотчас начинают поступать на мостик доклады о готовности боевых постов.
— Орудия и торпедные аппараты на правый борт! Начать наводку! — приказывает командир.
В бинокль вижу: это сухогруз.
Но командир отбоя не дает. Любое судно может оказаться ловушкой, фашисты на это горазды: с виду безобидный пароход или рыболовное судно, а под этим обличием — вооруженный рейдер. Транспорт сильно задымил, прибавляя ход, люди на его носу расчехляют единственную пушчонку, ее ствол поворачивается на нас.
Командир отнял бинокль от глаз. Улыбаясь говорит мне:
— Отбой боевой тревоги. Это только наши люди готовы с одной зенитной пушкой вступить в бой с любым противником. Поднимите сигнал: «Счастливого плавания!»
Все больше нравится мне наш командир. Федоров пришел к нам незадолго до выхода из Владивостока. Военные люди обязаны беспрекословно подчиняться начальнику. Но это не значит, что им все равно, кто ими командует, кто их ведет в штормовое море, кто их поведет в бой. И мы во все глаза следили за новым командиром. И с каждым разом росло уважение к нему. Знающий дело, вдумчивый, строгий и внимательный к каждому, Виктор Васильевич умел воздействовать на людей и командирской властью, и душевной щедростью.
На всю жизнь запомню день, когда жена почувствовала себя плохо. В смятении я кинулся не к кому-нибудь, а к командиру. У того и без меня хватало забот — мы готовились к походу, но он нашел время раздобыть машину, позвонить в госпиталь, чтобы там со всем вниманием отнеслись к роженице, и отпустил меня на берег, чтобы я сам отвез жену и передал врачам из рук в руки. А комиссару наказал переговорить с женами других офицеров: пусть возьмут молодую мать под свою опеку, окружат заботой.
Нас, молодых офицеров, поражают работоспособность и выносливость командира. Мы, вахтенные, сменяемся, а он почти всегда на мостике или, оставив за себя старпома, обходит машинные и котельные отделения, артиллерийские посты, беседует с матросами, шутит. Между прочим, улыбка, шутка начальника значат очень много для нашего брата.
Пример заразителен. Раньше после ходовой вахты я торопился завалиться на койку. Теперь не могу, сначала обойду радиорубки, сигнальный мостик, поговорю с людьми, если заминка в чем, разберемся вместе, и только после этого со спокойной совестью иду отдыхать. Так же поступает и мой сосед по каюте Олег Мачинский. Нет, тот еще больше подражает командиру. Впрочем, это понятно, он, пожалуй, ближе всех к нему. Не зря говорят, каков командир, таков и штурман.
Наконец 17 сентября, преодолевая течение одного из рукавов дельты могучей Лены, входим в губу Буор Хая, обширную, глазом не объять, и глубины порядочные. Одним плоха — забита колотым льдом. На берегу небольшого заливчика — порт Тикси, поселок, аэропорт. Здесь мы отдыхаем от многодневной «схватки со льдом», как сказал командир на разборе перехода. Смотрим на вывешенную в кают-компании карту. Два месяца мы в пути. Тысячи миль позади. И каких! А впереди почти еще столько же. Кончилось северное лето, беззакатный полярный день сменяется все более длинными ночами, начинает подмораживать.
Тикси — порт молодой, но уже неплохо обустроенный. На причалах — краны, на берегу вместительные склады.
Подчалил к нам танкер «Донбасс». Борт во вмятинах, надстройки продырявлены. От его команды мы впервые услышали о трагедии конвоя «PQ-17». Он следовал из атлантических портов с военными грузами для Советского Союза. Огромный конвой — 34 транспорта под прикрытием десятков боевых кораблей всех классов, вплоть до крейсеров, линкоров и авианосца. Но стоило в море появиться немецкому линкору «Тирпиц» с кораблями сопровождения, как английские эскадры получили приказ из Лондона: транспорты бросить и вернуться в свои базы. Далее транспорты шли одни.
Гитлеровцы атаковали беззащитные суда. Предательство и трусость британского адмиралтейства обошлись дорого. Уцелело всего 11 транспортов. Наши корабли искали и собирали их по всему Баренцеву морю.
— А вон тот англичанин — матрос, подключавший шланги, кивнул на транспорт, притулившийся к причалу, — даже сюда, в море Лаптевых, дерзнул с перепугу.
«Донбасс» тоже шел с тем конвоем. Огнем единственной пушчонки отбивался от фашистских самолетов, отчаянным маневрированием увертывался от бомб и торпед. Геройский экипаж довел судно до Архангельска, откуда, не успев залатать дыры от осколков, был послан в Тикси, чтобы снабдить топливом корабли и суда нашего каравана.
Каждый день мы по корабельной радиосети транслируем сообщения из Москвы. Сводки Совинформбюро по-прежнему не радуют. Ожесточенные уличные бои в Сталинграде. На юге враг подошел к Новороссийску. Рвется к перевалам Кавказского хребта.
Как пригодились бы сейчас сотни танков, самолетов, автомашин, тысячи тонн боеприпасов, продовольствия, которые по вине английских адмиралов ныне покоятся на морском дне.
Шок, вызванный разгромом конвоя «PQ-17», у союзников, по-видимому, пройдет не скоро. Поэтому возрастает значение перевозок по нашим внутренним трассам, в том числе по арктическим морям, которыми следует наш караван.
Прощаемся с Ворониным: он переселяется на ледокол «Сибирь». Шутит: в гостях хорошо, а дома лучше. Но не может скрыть грусти — привык к нам, стал нам родным. Увижусь я с ним уже после войны. Владимир Иванович возглавит китобойную флотилию «Слава», по делам приедет на родной Север и заглянет к нам. Много расскажет о плаваниях в антарктических водах и поворчит:
— Неладно все-таки у нас. Вот я капитан-директор флотилии, власти у меня — ого! Считается так. А на деле все мои права — курс рулевому указывать. Смех: не могу палубного матроса поставить кочегаром, даже если это нужно позарез, не могу парню заработок прибавить за старание, а о списании разгильдяя на берег и не говори, столько формальностей, что плюнешь и отступишься. Нет, пока мы с бюрократией не покончим, порядка не будет. Поверьте старику!
Вспоминаю его слова. Ох, как радовался бы бывалый капитан сейчас, в дни, когда повеяло свежим ветром перестройки! К сожалению, не дожил Владимир Иванович — он умер в 1952 году.