Никандр Елагин, "Побратимы Арктики"
http://www.pobratimy2.ru/page.php?a=2004В ночь на двадцать седьмое…
Фёдор ПАНФИЛОВ,
капитан дальнего плавания.
Материалы, опубликованные в «Водном транспорте» о героическом бое моряков ледокольного парохода «А. Сибирякова» с фашистским «карманным» линкором «Адмирал Шеер», вызвали в памяти воспоминания о тревожных августовских днях 1942 года. Тогда я командовал грузовым судном «Революционер» Северного морского пароходства. Имевшееся у нас на борту вооружение было рассчитано не для боя с вражеским рейдером, но никто из нас не мог себе представить, что оно сыграет свою роль. Сердцем моряка я чувствовал, что экипаж нашего парохода выполнит свой долг, как бы трудно ни было, какая бы опасность ни угрожала.
В мае 1942 года «Революционер» шёл в составе каравана в Мурманск. В Гренландском море, вблизи острова Ян-Майен, нас атаковали фашистские самолёты, преследовавшие суда в течение пяти суток. Иногда на караван один за другим обрушивалось до восьмидесяти самолётов. Экипаж нашего парохода, отбивая нападение врага, проявил немало мужества. Штурман Загорулько, матрос-рулевой Овечкин и остальные моряки, как на палубе, так и в машинном отделении, выполняя команды, удачно маневрировали, вовремя отклоняли судно от падающих авиационных бомб. Ни одна из них не разорвалась на палубе. Огнём наших зенитных пушек удалось повернуть вспять гитлеровских лётчиков, прорвавшихся к «Революционеру».
В ту же навигацию нам пришлось выдержать неравный бой и с тяжёлым крейсером «Адмирал Шеер», который так подло напал на ледокольное судно «А.Сибиряков». Из Игарки мы шли на Диксон, буксируя лихтер, гружёный углем. У меня болела раненая нога, но я всё же выходил на мостик. Ещё когда спускались по Енисею, радист Иевлев принял радиограмму о том, что в Карском море гитлеровский пират атаковал «А. Сибирякова».
На Диксоне, кроме нас, были пароходы «Дежнёв» и «Кара». С капитаном последнего – Мирошниченко договорились, что, когда закончится погрузка нашего судна, «Кара» подойдёт к борту «Революционера» и передаст паровой котёл для бухты Кожевникова.
Но сделать это не удалось. В ночь на 27 августа прозвучала боевая тревога. Начальник военной команды – лейтенант Волков, заместитель политрука Сорвачёв, старшина Силантьев, матросы Полагутин и Гаврилов, заметили неизвестный военный корабль, движущийся в тумане по внешнему рейду Диксона. Это был «Адмирал Шеер», – он шёл со стороны Скуратовского створа. Оттуда и открыл огонь по Диксону.
Участники одной из встреч защитников Диксона в феврале 1978 года, здесь и члены экипажа «Революционера»
Один из снарядов вражеского рейдера попал в «Революционера». Возник пожар в рулевой и штурманской рубках, в каютах. Выйти через дверь я уже не смог, огонь и дым преградили путь. И хотя нога ещё болела, через иллюминатор и без верхней одежды выбрался на палубу.
Моряки нашего судна во главе со старшим штурманом Шошиным боролись с огнём. Я подумал о том, что, в случае пробоины, пароход может затонуть, и тогда приказал: «Немедленно приготовить машину, завести пароход в глубь Лётной бухты на мелкое место».
Старший механик Макарьин спустился в машинное отделение и сразу же сообщил о готовности. Штурманская и рулевая рубка были ещё в огне, штурман Шошин с полуюта отдавал команды, и «Революционер» медленно втягивался в глубь бухты.
Лейтенант Волков вместе со своей командой вёл из пушки огонь по фашистскому рейдеру.
– Есть попадание! – радостно выкрикнул краснофлотец, наблюдавший в бинокль.
В это время всё чаще стали раздаваться выстрелы и с берега. Затем «Дежнёв» развернулся бортом к пирату и продолжал стрелять из своих пушек.
Я не помню сейчас, кто первый у нас заметил отход «Адмирала Шеера», но на судне раздались радостные возгласы: «Уходит! Не выдержал!»
Фашистский рейдер поспешно скрылся в северо-западном направлении. Каждый из нас смотрел на матросов лейтенанта Волкова и думал: «До чего хороши ребята!». А экипаж «Революционера»! С каким спокойствием и решительностью под огнём вражеского рейдера моряки боролись с пожаром, спасая судно от гибели. Обожжённые лица, окровавленные руки… Моряки «Революционера» выполнили свой долг. Когда закончился бой, из которого мужественные защитники арктического порта вышли победителями, начальник штаба морских операций приказал нам взять курс на Игарку, и, если в пути встретим суда, идущие к Диксону, возвращать их назад. Выполнить это распоряжение было не так просто. Наш пароход получил повреждения, из строя вышло рулевое управление. Старший механик Макарьин, боцман Суханов, радист Иевлев, матрос Завьялов и другие моряки проявили много инициативы, чтобы быстро его отремонтировать. Сейчас трудно припомнить подробности этого рейса. Бесспорно только одно, что экипаж сделал всё, чтобы восстановить управление судном и обеспечить плавание в Нордвик и бухту Кожевникова.
Настроение у моряков «Революционера» было боевым. Дважды мы встретились лицом к лицу с фашистскими пиратами и дважды отстояли свой пароход, выполнив задания родной страны.
Я прохожу этот путь однажды…
Знаток морского дела Георгий Кононович в своей книге «Законы моря» (Мурманск. 1996 г.), много слов написал о хороших и не очень хороших капитанах. Одну из глав книги он заканчивает словами, которые имеют прямое отношение к нашему герою и автору Ф.Д. Панфилову.
«…Можно перечислить множество достойных поступков наших лучших капитанов. Но я закончу эту главу ещё одной цитатой. Цитатой – принципом. Цитатой – кредо. Принадлежит она Фёдору Дмитриевичу Панфилову, потомственному помору того неповторимого склада, который присущ этим благородным северным морякам.
Панфилов не раз бывал в критических ситуациях, когда плавал во время войны в северных конвоях. Он был тяжело ранен, но не оставил мостика, когда «Адмирал Шеер» обстрелял Диксон. Фёдор Дмитриевич никогда не бахвалился и не сетовал на судьбу, столь неласково с ним обходившуюся. Однажды, только однажды, в порыве откровенности, он попросил меня: «Георгий Осипович, дайте мне листок бумаги и ручку, я напишу вам своё кредо». Он даже как бы стеснялся произнести вслух столь дорогие ему слова. Он написал по-английски, а я потом перевёл: «Я прохожу этот путь лишь однажды, и поэтому должен делать всё как можно лучше».
Панфилов эту свою заповедь исполнил безупречно.
Дарю вам на долгую память эти слова, мой читатель.
И желаю вам – исполнить их столь же безупречно».
Этой заповедью капитана дорожили члены экипажа «Революционера». Ни одному экипажу после войны не удалось собраться вместе. Старые раны, перегрузки военных лихолетий, болезни так быстро, как бумеранг, промчались над их седыми головами, вырывая из рядов одного за другим…
И добрым словом вспоминали Фёдора Панфилова его фронтовые друзья, пришедшие на шестую встречу участников конвоев: дневальная Т.И. Бармина, кочегар П.П. Корякин, матрос Н.В. Овечкин, кочегар Е.А. Зелянин, буфетчица М.П. Купаева (в военные годы она плавала в экипаже парохода «Петровский»), матрос Л.И. Наумов, камбузница В.С. Скотникова, машинист А.М. Семёнов, кочегар Л.И. Дивичевский. Сколько раз в тот вечер часто звучало: «А помнишь?…» Из рук в руки переходили старые фотографии фронтовых лет. И нам особенно приятно, что некоторые из них мы увидим вместе с вами…
… Как-то в один из апрельских дней Степан Дмитриевич пригласил меня к себе в каюту пообедать. День был рабочий, и для меня это было неожиданностью. Я занимался подготовкой к проведению собрания партийной и комсомольской групп, но отказать ему, я не смог, знал, что он может обидеться. Войдя в каюту, я увидел, что Степан Дмитриевич одет в парадный мундир, в хорошем настроении, стол хорошо сервирован (по нынешним временам), на столе стояла бутылка вина, нашего Советского «Портвейна». Я, конечно, был немного удивлён и хотел узнать, по какому поводу организован столь приятный приём, но Степан Дмитриевич опередил меня, сказав: «Заходи комиссар, сегодня день моего рождения, давай отметим его по-флотски, думаю, что имеем с тобой на это право». Извинившись перед Панфиловым за свою плохую осведомленность и пообещав, что ошибку свою исправлю в ближайшее время я сел на диван. Мы выпили с ним понемногу (не стану описывать, что я почувствовал после первого глотка напитка, при ощущении знакомых его вкусовых качеств). Да - дом, семья, друзья, весёлые праздничные довоенные застолья. Помолчали, улыбнулись, снова налили «чокнулись» по-русски, я поздравил его и пожелал, чтобы он скорее встретился со своей семьей, затем выпили до дна. Разговор вели не торопясь. Степан Дмитриевич рассказал немного о себе, вернее из своей прожитой жизни, но не анкетные данные, а обо всех её «прелестях», выпавших на его долю. Нет, он на судьбу не жаловался, он просто рассказывал, переживая заново всё уже давно пережитое. Я понял, что пришло время его откровениям, что он должен полностью кому-то открыться, выговориться о накопившемся слое прошлого и этим человеком оказался я. И откровенничал, он опять-таки не дома, в Советском Союзе, а в далёкой не совсем нам понятной Америке. Не знаю, почему этим человеком оказался я, наверное, он видел во мне друга. Да море, море строгий и честный судья, оно или роднит людей навечно, или навсегда их разводит. Степан Дмитриевич говорил, а я слушал не перебивая.
