Путешествие к центру любви
Елена ОВЧАРЕНКО, Москва
Иван да Мавра выбирали в жизни самые тяжёлые пути, исследовали неприступные районы России. Великие дела и большое чувство были неразделимы в семье Черских.
- Матушка, а ведь у Ивана Дементьевича день ангела скоро. - Маврушка улучила минутку, когда хозяйка дома пребывала в благостном расположении духа, а за окном было светло от холодного иркутского солнца, его луч, больше похожий на серебристую льдинку, пронзил стекло окошка и устроился на столе. - Позвольте праздник ему устроить. Надо же поблагодарить его, я ведь весь алфавит выучила, читаю, пишу. Он хвалит за почерк красивый. И что пишу без ошибок…
- Это да, - закивала головой матушка, накануне сама заслушавшаяся, как дочка без запинки читала семейству новости из местной иркутской газеты, что выписывал их тихий постоялец. За обучение Мавры грамоте он не брал с бедного семейства ни копейки, и младшая дочка Оля, тихо сидевшая во время уроков в уголке, тоже выучила все буквы. Может, грамотных девиц удастся пристроить в обучение к модистке, размечталась вдова. Да и отказывать Мавре, которая - вот же совпадение! - родилась в один день с постояльцем, показалось ей не с руки.
- Иван Дементьевич худющий такой, бледный… А давай, маменька, позами его попотчуем. Или рыбкой байкальской. Он рассказывал, что в Белой Руси (с. 121) тоже много всякой рыбы, но про такую, как у нас, там не слыхивали…
Каждую неделю в храме вдова благодарила Господа за то, что послал он им такого постояльца, даром что политического. Хотя в городе на двух иркутян, по статистике, приходился один ссыльный, так куда от них денешься? Молодой человек, которому после раздумий решили сдать комнату, был вежливым и нетребовательным. Поскольку имя его - Ян Доминикович - было положительно непроизносимым, он легко согласился именоваться по русски, оказался не бомбистом, а книжником и тихо шуршал страницами толстых фолиантов и таблицами в своей комнате.
Мавра Иванова, девушка на двадцатом году жизни и без перспектив выйти замуж из-за исключительной, хотя и опрятной бедности семейства, следила за ним, как кошка за мышкой. Столило жильцу выйти за порог дома, как она бросалась убирать его комнату. Хорошо,, если постоялец уходил на работу в музей или на собрание земляков-поляков. Иначе не успеет пыль Мавра со всех толстых томов смести, а он уже в дверях переминается, к книгам его так и тянет. Он сам и предложил научить девушку грамоте.
Ученица схватывала всё на лету. По ходу дела Иван объяснил ей, что никакой не поляк он, а белорус, жаловался, что язык родной скоро забудет. Признался, что он из дворян, но имение за его бунтарство конфисковали, знает несколько языков. Потом девица полюбопытствовала, о чём книги он читает. Иван для примера открыл одну, и, на удивление, ученица была увлечена его чтением про забайкальские степи, Мавра даже сделала пару тонких замечаний по тексту.
А когда выяснилось, что оба они родились 3 мая, хоть и с разницей в 12 лет, Иван подумал, что день ангела, возможно, как то связан с родством душ. И не всем в мае рождённым в одиночку маяться… Хотя что это он, увлечённый идеей исследования территорий отдалённых Российской империи, себе вообразил? Путешествия никак не совместимы с отношениями семейными, учёному надо быть одиноким. География и геология вполне заменят ему домашние радости, строго сказал он себе.
Но в день ангела, когда на вышитую цветами багульника, хотя и ветхую скатерть смущённая Мавра поставила тарелку с дымящимися позами, плошку с хаяком, сбитым из молока с маслом в снежную пену, Иван был тронут только что не до слёз. Вспомнились мама и сестра Михалина, которые из-за его повстанчества остались без крова и средств.
- Батюшка, к столу просим, - позвала хозяйка дома.
А Мавра застенчиво поставила ещё и вазочку, в которой на веточках вперёд листочков сиреневыми звёздами цвёл багульник, он же рододендрон даурский, как однажды объяснил Иван Мавре.
Он скучал по своей родной стороне, по утраченному имению Свольно, но неведомо, как сложилась бы его судьба, если бы не ссылка в Сибирь. Восемнадцатилетним учащимся в 1863 году он участвовал в польском восстании. Судили всех за это беспощадно, Яна сослали в Омск, отдав в солдаты. Шесть лет служил, но при этом ещё и самообразованием занимался, даже языки учил. Умного солдата перевели в денщики при офицерском собрании, стало полегче. Юноша познакомился с Григорием Потаниным, который собирался исследовать Монголию и Китай. Именно он научил Черского основам естествознания и геологии. Показал, как надо формировать и систематизировать коллекции. В окрестностях Омска Ян обнаружил древние черепа, исследовал их и описал. Статью об этом направил в Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии, где автора - о чудо! - заметили и выделили за бесспорные способности. Ян занялся описанием собранных доисторических раковин, дерзнул показать эту работу проезжавшему через Омск академику Александру Миддендорфу. И снова удостоился похвалы и напутствия продолжать этот труд. Черский замечтал, что, может быть, ему разрешат поступить в университет…
Но… Началась чёрная полоса жизни. Дозволения продолжить образование давно не было. Это известие было предвестником бедствия. Ян очнулся в лазарете. Доктора сообщили, что юноша страдает неизлечимой болезнью сердца. Солдата Черского семь месяцев гоняли по консилиумам, но все проверки показали, что к дальнейшей службе онтне годен. Медики заметили, что у ссыльного к тому же развивается чахотка. Солдатчину заменили вечным поселением в Сибири. А он даже в лазарете читал, готовил себя к серьёзной исследовательской работе. Геология - вот что манило его, а за ней тянулись ботаника, морфология, зоология… Познать всё надо было быстро. Хотя вроде бы какой из него путешественник, если он, как пёс, цепью прикован к будке? Мечта побеждала покорность судьбе.
Но тогда, удивительное дело, в России было немало дельных людей, умевших оценить молодые таланты и, главное, помочь им пробиться из толщи империи на свет. В 1871 году хлопотами Сибирского отдела Русского географического общества Черскому разрешили проживать в Иркутске. А название этого города надобно писать большими буквами, потому что столица Сибири была наполнена толковыми людьми, отличавшимися горячим патриотизмом и пытливостью ума. Восемнадцать тысяч душ, центр научной мысли, оплот экономики, а о богатстве местных купцов говорили так: они могли бы из серебряных рублей выложить дорогу от Иркутска до Москвы. С XVIII века все экспедиции на Восток формировались именно в Иркутске, не считая тех, что энергично исследовали (с. 123) Байкал и Сибирский край. Среди молодежи модно было мечтать о том, чтобы стать путешественником, первопроходцем.
При Сибирском отделе Географического общества существовал музей, в котором собралось около 22 000 экспонатов. Иван Дементьевич получил место его хранителя. И счастье научного интеллектуального общения: он вошёл в круг ссыльных учёных-поляков, среди которых блистали талантливый геолог Александр Чекановский, бывший профессор Варшавского университета, первооткрыватель уникальных рыб, обитавших в Байкале, Бенедикт Дыбовский и другие путешественники. Великий русский географ Пётр Петрович Семёнов - Тянь-Шанский писал, что Черский в те годы уже поставил себе задач "геологического исследования всей береговой полосы озера Байкал) с целью уразумения геологического исследования прошедшего местности, занимаемой озером.
Свои первые экспедиции по озеру Иван проводил летом 1877 года на утлой лодочке в гордом одиночестве. Зная коварный нрав Байкала, местные качали годовой: солнце и штиль могут смениться злым ветром и волной за час. Случить что, в Байкале и искать беднягу не будут. Через несколько часов от человека не остаётся даже косточки…
Плавания по озеру Черский прерывал, если возвращалась сердечная слабость. Когда он прихворнул в очередной раз, Мавра принесла ему отвар из липника.
- Какой липник? - спросил он девушку. - У нас его называют иван-да-марья. Почти как Иван да Мавра, - неожиданно для себя добавил он.
И взял Мавру за руку. Не лилейной барышни была эта рука - сильные короткие пальцы, чуть загрубевшая от постоянной физической работы кожа, крепкая ладонь…
Ученицей к модистке она не пошла. В сентябре 1877 года молодые тихо обвенчались в церкви в присутствии матушки, сестрицы Оли и десятка товарищей жениха. Отписали родне Черского в Витебск о знаменательном событии. А в подарок невесте Иван пообещал, что в свои плавания по Байкалу отныне он будет отправляться только вместе с женой. Байкал, Приморский хребет, Баргузинский залив, реки Большая и Быстрая… Всюду вместе, и разговоры о коллектировании, наблюдениях, даже латынь Мавра постигала, когда гребли они или ехали в свои экспедиции. И вот первое научное признание, причём высшей пробы: золотая медаль Российского географического общества за исследование Байкала.
В 1885 году, когда Черского полностью амнистировали, Пётр Петрович Семёнов уговорил семью переехать в Санкт-Петербург. Заслуги Черского к тому времени были очень велики, и Русское географическое общество желало использовать его знагия в столице. С сыном Сашенькой они прибыли в город на Неве, поменяв кочевую жизнь на столичную. Квартиру сняли на Васильев- (С. 124)
ском острове, Мавра Павловна устроила всё уютным образом, первым делом организовав мужнин кабинет, в котором поставила и небольшой столик для себя, поскольку ассистировала ему во всех работах.
- Как мало здесь света! - жаловалась она, глядя в большие окна, на которых постоянно висели плотные серые шторы - тумана, дождя, даже просто пасмурного дня. У мужа ещё в Сибири стало падать зрение, ему грозила слепота. И Мавра, да и маленький Сашенька страдали без морозной и белоснежной сибирской зимы, отражавшей от сугробов солнце и украшавшей даже ту материально скромную жизнь, которой они жили в Иркутске. Они не смогли привыкнуть даже к городскому воздуху, задыхались, называя это "воздушным голоданием".
Черского ценили и уважали в научных кругах, но жизнь семьи становилась печальнойя а порой и невыносимой. То и дело вспоминались дорогие сердцу места с прозрачной водой, круглыми смешными большеглазыми шариками-нерпами, которые с любопытством следили за человеком. Красная рыба-широколобка, которую часто готовили дома. Сагудай - конечно, как забыть вкус бесподобного омуля, которому свежим до Санкт-Петербурга не доплыть? Когда возы из Иркутска привозили рыбу в Санкт-Петербург, Мавра покупала несколько скованных ещё родным сибирским морозом тушек, в Иркутске их называли "хвостами".
- Надо что-то делать. Иван Дементьевич очень слаб грудью, а петербургские хляби его просто душат, - рассказывала Мавра сестре мужа Михалине, которая наведалась в столицу познакомиться с невесткой. И поразилась: как Ян, получивший утончённое светское образование, прекрасный танцор, талантливый художник, прекрасно говорящий на четырёх языках, дворянин, наконец, мог жениться на совсем не красавице, без изысков. Но уже через час она забыла и про простоватую внешность, и про аккуратное, но очень скромное платье. Невестка смотрела на мужа так, что её взгляд согревал Яна. Она была ему помощницей во всём. Спокойная заботливая, в неизменно хорошем настроении. "Многие декабристы ведь тоже в Сибири сделали мезальянс и были счастливы", подумала сестра.
В тот вечер в Русском географическом обществе Пётр Петрович Семёнов давал обед. Сидевшему рядом с ним Черскому он объяснил:
- Вы, верно, не знаете, но в 25 верстах от Шлиссельбурга, близ Невских порогов, пошла лососка. Так мы называем лосося, но только особенного. Это 30-40-фунтовые рыбины отменного вкуса, их особенно мастерски ловят финляндцы с Ладожского озера. После Байкала вас этим не удивишь, но прошу попробовать наш деликатес.
Семёнов собрал за столом своих учёных сподвижников. Разумеется, Иван Дементьевич был зван с Маврой Павловной, которой было отправлено отдельное приглашение - в знак признания её учёных заслуг, а не только семейных уз. Черский, сердечно приветствуя коллег, был заметно скован. Устав от кабинетной работы, он обдумывал план экспедиции по северным рекам, расчитанной на четыре года, замешательство же вызывала необходимость поставить это предложение перед столичными коллегами и Академией наук.
- А что, Иван Дементьевич, как вам находка на Анабаре? - поинтересовался Пётр Петрович, надломив сочную мякоть рыбы.
- Пишут, что оба трупа мамонта в удовлетворительном состоянии. Но раз мерзлота вскрыта, вряд ли стоит медлить с исследованиями. Пока зима, надо готовиться и ехать, - отозвался Черский.
- Вопрос, кому доверить? Кто готов вместо лососки, - и Пётр Петрович аккуратно отбоосилтна край тарелки веточку майорана, - сиговых на берегах Анабара вкушать? Места там, сами знаете, суровые. Ягель да деревья, что до колена не доходят.
Черский заволновался, дрогнувшей рукой отодвинул тарелку: (С. 125)
- Пётр Петрович, я… мы с женой готовы. Мы в Петербурге как эти самые карликовые деревья, хилые и грустные. Простора хочется, не кабинетные мы работники. Есть уже план исследований на четыре года…
Комиссия Академии наук утвердила план экспедиции на Север с исследованием систем рек Индигирки, Яны, Колымы. Быстро выделили и деньги. Но не менее драгоценно было и то, что Мавру Павловну официально утвердили зоологом экспедиции. Заслуженно, но сам факт невероятен! Двенадцатилетний сын Черских Саша отправился в экспедицию вместе с родителями.
...Ростовский базар, раскинувшийся у подножия городского собора, в 1939 году источал ароматы южной кухни, специй и пряностей, пах острым маринадом солений. На солнце стояли большие и весёлые продавцы-южане, утирая со лба пот и громко перекрикиваясь через ряды. Иссиня-"синенькие", ало-красные помидоры, яблоки, в которых через кожуру просвечивали семечки… Мавра Павловна подумала, что таких ярких красок и ароматов она никогда не видела и не ощущала в Сибири. Разве что когда на берега Байкала приходит осень и листья перед смертью становятся золотыми, багряными, красными. Прохладное солнце обостряет запах листвы, который быстро сменит аромат мороза.
Южное солнце было беспощадно к сибирячке, но хуже было то, что никакие лучи никогда не могли ей дать то внутреннее тепло, которое заставляло её жить, работать, радоваться вместе с мужем. Когда на берегу Ледовитого океана мучительно умер Иван и Мавра хоронила его в местах, куда - она знала - больше не вернётся, женщина физически ощутила этот первый холод, сковавший сердце. Близ урочища Омолонье, в деревне юкагиров, приветливых православных людей, под большим крестом она оставила своего любимого. И повела дальше экспедицию. Силы жить давал сын Саша. Из экспедиций, а он тоже стал путешественником, он писал ей письма в Витебск, где приютилась Мавра вместе с родственниками мужа. Но большевики отняли у неё дом и землю. А в 1921 году случилось непоправимое: сын погиб у берегов Камчатки, возвращаясь с Командорских островов.
Почему даже на солнцепеке так холодно сердцу? Ведь рядом с ней Маша, замечательная жена Сашеньки, внук, живут скромно, но дружно. Она ведёт кружок юных натуралистов, помогает местному музею. Тогда почему?
На доме в Ростове-на-Дону, где жила вдова Ивана Черского, есть мемориальная табличка. Здесь провела свои последние годы великая русская путешественница. Сотни самых разных мест носят имя её мужа, великого белорусского путешественника. А над Байкалом возвышается пик, который назван Камнем Черского, откуда хочется любоваться озером часами. Когда-то на этом месте стояли и они. Возможно, мечтали о будущем.
Если они снова вместе, то их путешествие, я верю, продолжается.
Елена ОВЧАРЕНКО, Москва
Иван да Мавра выбирали в жизни самые тяжёлые пути, исследовали неприступные районы России. Великие дела и большое чувство были неразделимы в семье Черских.
- Матушка, а ведь у Ивана Дементьевича день ангела скоро. - Маврушка улучила минутку, когда хозяйка дома пребывала в благостном расположении духа, а за окном было светло от холодного иркутского солнца, его луч, больше похожий на серебристую льдинку, пронзил стекло окошка и устроился на столе. - Позвольте праздник ему устроить. Надо же поблагодарить его, я ведь весь алфавит выучила, читаю, пишу. Он хвалит за почерк красивый. И что пишу без ошибок…
- Это да, - закивала головой матушка, накануне сама заслушавшаяся, как дочка без запинки читала семейству новости из местной иркутской газеты, что выписывал их тихий постоялец. За обучение Мавры грамоте он не брал с бедного семейства ни копейки, и младшая дочка Оля, тихо сидевшая во время уроков в уголке, тоже выучила все буквы. Может, грамотных девиц удастся пристроить в обучение к модистке, размечталась вдова. Да и отказывать Мавре, которая - вот же совпадение! - родилась в один день с постояльцем, показалось ей не с руки.
- Иван Дементьевич худющий такой, бледный… А давай, маменька, позами его попотчуем. Или рыбкой байкальской. Он рассказывал, что в Белой Руси (с. 121) тоже много всякой рыбы, но про такую, как у нас, там не слыхивали…
Каждую неделю в храме вдова благодарила Господа за то, что послал он им такого постояльца, даром что политического. Хотя в городе на двух иркутян, по статистике, приходился один ссыльный, так куда от них денешься? Молодой человек, которому после раздумий решили сдать комнату, был вежливым и нетребовательным. Поскольку имя его - Ян Доминикович - было положительно непроизносимым, он легко согласился именоваться по русски, оказался не бомбистом, а книжником и тихо шуршал страницами толстых фолиантов и таблицами в своей комнате.
Мавра Иванова, девушка на двадцатом году жизни и без перспектив выйти замуж из-за исключительной, хотя и опрятной бедности семейства, следила за ним, как кошка за мышкой. Столило жильцу выйти за порог дома, как она бросалась убирать его комнату. Хорошо,, если постоялец уходил на работу в музей или на собрание земляков-поляков. Иначе не успеет пыль Мавра со всех толстых томов смести, а он уже в дверях переминается, к книгам его так и тянет. Он сам и предложил научить девушку грамоте.
Ученица схватывала всё на лету. По ходу дела Иван объяснил ей, что никакой не поляк он, а белорус, жаловался, что язык родной скоро забудет. Признался, что он из дворян, но имение за его бунтарство конфисковали, знает несколько языков. Потом девица полюбопытствовала, о чём книги он читает. Иван для примера открыл одну, и, на удивление, ученица была увлечена его чтением про забайкальские степи, Мавра даже сделала пару тонких замечаний по тексту.
А когда выяснилось, что оба они родились 3 мая, хоть и с разницей в 12 лет, Иван подумал, что день ангела, возможно, как то связан с родством душ. И не всем в мае рождённым в одиночку маяться… Хотя что это он, увлечённый идеей исследования территорий отдалённых Российской империи, себе вообразил? Путешествия никак не совместимы с отношениями семейными, учёному надо быть одиноким. География и геология вполне заменят ему домашние радости, строго сказал он себе.
Но в день ангела, когда на вышитую цветами багульника, хотя и ветхую скатерть смущённая Мавра поставила тарелку с дымящимися позами, плошку с хаяком, сбитым из молока с маслом в снежную пену, Иван был тронут только что не до слёз. Вспомнились мама и сестра Михалина, которые из-за его повстанчества остались без крова и средств.
- Батюшка, к столу просим, - позвала хозяйка дома.
А Мавра застенчиво поставила ещё и вазочку, в которой на веточках вперёд листочков сиреневыми звёздами цвёл багульник, он же рододендрон даурский, как однажды объяснил Иван Мавре.
Он скучал по своей родной стороне, по утраченному имению Свольно, но неведомо, как сложилась бы его судьба, если бы не ссылка в Сибирь. Восемнадцатилетним учащимся в 1863 году он участвовал в польском восстании. Судили всех за это беспощадно, Яна сослали в Омск, отдав в солдаты. Шесть лет служил, но при этом ещё и самообразованием занимался, даже языки учил. Умного солдата перевели в денщики при офицерском собрании, стало полегче. Юноша познакомился с Григорием Потаниным, который собирался исследовать Монголию и Китай. Именно он научил Черского основам естествознания и геологии. Показал, как надо формировать и систематизировать коллекции. В окрестностях Омска Ян обнаружил древние черепа, исследовал их и описал. Статью об этом направил в Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии, где автора - о чудо! - заметили и выделили за бесспорные способности. Ян занялся описанием собранных доисторических раковин, дерзнул показать эту работу проезжавшему через Омск академику Александру Миддендорфу. И снова удостоился похвалы и напутствия продолжать этот труд. Черский замечтал, что, может быть, ему разрешат поступить в университет…
Но… Началась чёрная полоса жизни. Дозволения продолжить образование давно не было. Это известие было предвестником бедствия. Ян очнулся в лазарете. Доктора сообщили, что юноша страдает неизлечимой болезнью сердца. Солдата Черского семь месяцев гоняли по консилиумам, но все проверки показали, что к дальнейшей службе онтне годен. Медики заметили, что у ссыльного к тому же развивается чахотка. Солдатчину заменили вечным поселением в Сибири. А он даже в лазарете читал, готовил себя к серьёзной исследовательской работе. Геология - вот что манило его, а за ней тянулись ботаника, морфология, зоология… Познать всё надо было быстро. Хотя вроде бы какой из него путешественник, если он, как пёс, цепью прикован к будке? Мечта побеждала покорность судьбе.
Но тогда, удивительное дело, в России было немало дельных людей, умевших оценить молодые таланты и, главное, помочь им пробиться из толщи империи на свет. В 1871 году хлопотами Сибирского отдела Русского географического общества Черскому разрешили проживать в Иркутске. А название этого города надобно писать большими буквами, потому что столица Сибири была наполнена толковыми людьми, отличавшимися горячим патриотизмом и пытливостью ума. Восемнадцать тысяч душ, центр научной мысли, оплот экономики, а о богатстве местных купцов говорили так: они могли бы из серебряных рублей выложить дорогу от Иркутска до Москвы. С XVIII века все экспедиции на Восток формировались именно в Иркутске, не считая тех, что энергично исследовали (с. 123) Байкал и Сибирский край. Среди молодежи модно было мечтать о том, чтобы стать путешественником, первопроходцем.
При Сибирском отделе Географического общества существовал музей, в котором собралось около 22 000 экспонатов. Иван Дементьевич получил место его хранителя. И счастье научного интеллектуального общения: он вошёл в круг ссыльных учёных-поляков, среди которых блистали талантливый геолог Александр Чекановский, бывший профессор Варшавского университета, первооткрыватель уникальных рыб, обитавших в Байкале, Бенедикт Дыбовский и другие путешественники. Великий русский географ Пётр Петрович Семёнов - Тянь-Шанский писал, что Черский в те годы уже поставил себе задач "геологического исследования всей береговой полосы озера Байкал) с целью уразумения геологического исследования прошедшего местности, занимаемой озером.
Свои первые экспедиции по озеру Иван проводил летом 1877 года на утлой лодочке в гордом одиночестве. Зная коварный нрав Байкала, местные качали годовой: солнце и штиль могут смениться злым ветром и волной за час. Случить что, в Байкале и искать беднягу не будут. Через несколько часов от человека не остаётся даже косточки…
Плавания по озеру Черский прерывал, если возвращалась сердечная слабость. Когда он прихворнул в очередной раз, Мавра принесла ему отвар из липника.
- Какой липник? - спросил он девушку. - У нас его называют иван-да-марья. Почти как Иван да Мавра, - неожиданно для себя добавил он.
И взял Мавру за руку. Не лилейной барышни была эта рука - сильные короткие пальцы, чуть загрубевшая от постоянной физической работы кожа, крепкая ладонь…
Ученицей к модистке она не пошла. В сентябре 1877 года молодые тихо обвенчались в церкви в присутствии матушки, сестрицы Оли и десятка товарищей жениха. Отписали родне Черского в Витебск о знаменательном событии. А в подарок невесте Иван пообещал, что в свои плавания по Байкалу отныне он будет отправляться только вместе с женой. Байкал, Приморский хребет, Баргузинский залив, реки Большая и Быстрая… Всюду вместе, и разговоры о коллектировании, наблюдениях, даже латынь Мавра постигала, когда гребли они или ехали в свои экспедиции. И вот первое научное признание, причём высшей пробы: золотая медаль Российского географического общества за исследование Байкала.
В 1885 году, когда Черского полностью амнистировали, Пётр Петрович Семёнов уговорил семью переехать в Санкт-Петербург. Заслуги Черского к тому времени были очень велики, и Русское географическое общество желало использовать его знагия в столице. С сыном Сашенькой они прибыли в город на Неве, поменяв кочевую жизнь на столичную. Квартиру сняли на Васильев- (С. 124)
ском острове, Мавра Павловна устроила всё уютным образом, первым делом организовав мужнин кабинет, в котором поставила и небольшой столик для себя, поскольку ассистировала ему во всех работах.
- Как мало здесь света! - жаловалась она, глядя в большие окна, на которых постоянно висели плотные серые шторы - тумана, дождя, даже просто пасмурного дня. У мужа ещё в Сибири стало падать зрение, ему грозила слепота. И Мавра, да и маленький Сашенька страдали без морозной и белоснежной сибирской зимы, отражавшей от сугробов солнце и украшавшей даже ту материально скромную жизнь, которой они жили в Иркутске. Они не смогли привыкнуть даже к городскому воздуху, задыхались, называя это "воздушным голоданием".
Черского ценили и уважали в научных кругах, но жизнь семьи становилась печальнойя а порой и невыносимой. То и дело вспоминались дорогие сердцу места с прозрачной водой, круглыми смешными большеглазыми шариками-нерпами, которые с любопытством следили за человеком. Красная рыба-широколобка, которую часто готовили дома. Сагудай - конечно, как забыть вкус бесподобного омуля, которому свежим до Санкт-Петербурга не доплыть? Когда возы из Иркутска привозили рыбу в Санкт-Петербург, Мавра покупала несколько скованных ещё родным сибирским морозом тушек, в Иркутске их называли "хвостами".
- Надо что-то делать. Иван Дементьевич очень слаб грудью, а петербургские хляби его просто душат, - рассказывала Мавра сестре мужа Михалине, которая наведалась в столицу познакомиться с невесткой. И поразилась: как Ян, получивший утончённое светское образование, прекрасный танцор, талантливый художник, прекрасно говорящий на четырёх языках, дворянин, наконец, мог жениться на совсем не красавице, без изысков. Но уже через час она забыла и про простоватую внешность, и про аккуратное, но очень скромное платье. Невестка смотрела на мужа так, что её взгляд согревал Яна. Она была ему помощницей во всём. Спокойная заботливая, в неизменно хорошем настроении. "Многие декабристы ведь тоже в Сибири сделали мезальянс и были счастливы", подумала сестра.
В тот вечер в Русском географическом обществе Пётр Петрович Семёнов давал обед. Сидевшему рядом с ним Черскому он объяснил:
- Вы, верно, не знаете, но в 25 верстах от Шлиссельбурга, близ Невских порогов, пошла лососка. Так мы называем лосося, но только особенного. Это 30-40-фунтовые рыбины отменного вкуса, их особенно мастерски ловят финляндцы с Ладожского озера. После Байкала вас этим не удивишь, но прошу попробовать наш деликатес.
Семёнов собрал за столом своих учёных сподвижников. Разумеется, Иван Дементьевич был зван с Маврой Павловной, которой было отправлено отдельное приглашение - в знак признания её учёных заслуг, а не только семейных уз. Черский, сердечно приветствуя коллег, был заметно скован. Устав от кабинетной работы, он обдумывал план экспедиции по северным рекам, расчитанной на четыре года, замешательство же вызывала необходимость поставить это предложение перед столичными коллегами и Академией наук.
- А что, Иван Дементьевич, как вам находка на Анабаре? - поинтересовался Пётр Петрович, надломив сочную мякоть рыбы.
- Пишут, что оба трупа мамонта в удовлетворительном состоянии. Но раз мерзлота вскрыта, вряд ли стоит медлить с исследованиями. Пока зима, надо готовиться и ехать, - отозвался Черский.
- Вопрос, кому доверить? Кто готов вместо лососки, - и Пётр Петрович аккуратно отбоосилтна край тарелки веточку майорана, - сиговых на берегах Анабара вкушать? Места там, сами знаете, суровые. Ягель да деревья, что до колена не доходят.
Черский заволновался, дрогнувшей рукой отодвинул тарелку: (С. 125)
- Пётр Петрович, я… мы с женой готовы. Мы в Петербурге как эти самые карликовые деревья, хилые и грустные. Простора хочется, не кабинетные мы работники. Есть уже план исследований на четыре года…
Комиссия Академии наук утвердила план экспедиции на Север с исследованием систем рек Индигирки, Яны, Колымы. Быстро выделили и деньги. Но не менее драгоценно было и то, что Мавру Павловну официально утвердили зоологом экспедиции. Заслуженно, но сам факт невероятен! Двенадцатилетний сын Черских Саша отправился в экспедицию вместе с родителями.
...Ростовский базар, раскинувшийся у подножия городского собора, в 1939 году источал ароматы южной кухни, специй и пряностей, пах острым маринадом солений. На солнце стояли большие и весёлые продавцы-южане, утирая со лба пот и громко перекрикиваясь через ряды. Иссиня-"синенькие", ало-красные помидоры, яблоки, в которых через кожуру просвечивали семечки… Мавра Павловна подумала, что таких ярких красок и ароматов она никогда не видела и не ощущала в Сибири. Разве что когда на берега Байкала приходит осень и листья перед смертью становятся золотыми, багряными, красными. Прохладное солнце обостряет запах листвы, который быстро сменит аромат мороза.
Южное солнце было беспощадно к сибирячке, но хуже было то, что никакие лучи никогда не могли ей дать то внутреннее тепло, которое заставляло её жить, работать, радоваться вместе с мужем. Когда на берегу Ледовитого океана мучительно умер Иван и Мавра хоронила его в местах, куда - она знала - больше не вернётся, женщина физически ощутила этот первый холод, сковавший сердце. Близ урочища Омолонье, в деревне юкагиров, приветливых православных людей, под большим крестом она оставила своего любимого. И повела дальше экспедицию. Силы жить давал сын Саша. Из экспедиций, а он тоже стал путешественником, он писал ей письма в Витебск, где приютилась Мавра вместе с родственниками мужа. Но большевики отняли у неё дом и землю. А в 1921 году случилось непоправимое: сын погиб у берегов Камчатки, возвращаясь с Командорских островов.
Почему даже на солнцепеке так холодно сердцу? Ведь рядом с ней Маша, замечательная жена Сашеньки, внук, живут скромно, но дружно. Она ведёт кружок юных натуралистов, помогает местному музею. Тогда почему?
На доме в Ростове-на-Дону, где жила вдова Ивана Черского, есть мемориальная табличка. Здесь провела свои последние годы великая русская путешественница. Сотни самых разных мест носят имя её мужа, великого белорусского путешественника. А над Байкалом возвышается пик, который назван Камнем Черского, откуда хочется любоваться озером часами. Когда-то на этом месте стояли и они. Возможно, мечтали о будущем.
Если они снова вместе, то их путешествие, я верю, продолжается.
