Известен тем, что участвовал в обеспечении "Кромочной дрейфующей станции" КДС-2 в 1969:
Зиновий Каневский: "Восемь суток и еще четыре часа.." http://www.polarpost.ru/Library/Kanevskiy-Ldi_i_sudbi/ldi-04.html
... К работе станции был проявлен доброжелательный интерес. Двадцать пять часов наблюдений задали хлопот на несколько недель — настолько трудоемки обработка и осмысление результатов кромочных исследований. А ребята уже вовсю готовились к следующей экспедиции, которая — они в это верили — будет удачливее. Правдами и неправдами разрешение на очередную «авантюру» они получили, и летом 1969 года экспедиция вышла из Владивостока на север, через Берингов пролив, в только-только начинающее освобождаться ото льдов синее Чукотское море.
Кроме старого знакомца «Прибоя», в этой комплексной экспедиции принимал участие в качестве главной базы ледокол «Георгий Седов». Его славный предшественник, орденоносный ледокольный пароход «Георгий Седов» перед войной завершил восьмисотдвенадцатидневный дрейф во льдах Центральной Арктики. Он был кораблем-океанографом, кораблем-географом, кораблем-первооткрывателем. Теперь его место занял новый ледокол «Георгий Седов», ставший заправским «физиком моря».
21 июля за семидесятой параллелью, к югу от острова Геральда, на треугольной формы льдину размерами 900 X 500 X 400 метров высадились шесть человек. Аспирант Станислав Николаев, младший научный сотрудник ААНИИ Владимир Романцов, старший техник того же института Василий Латышев, студент пятого курса ЛГУ Александр Павлов и курсанты «мореходки», пятикурсники Сергей Русин и Тыну Луйск. Первые двое — тридцатидвухлетние «старички», остальные немного старше двадцати. Снова молодежная станция, КДС-2, с главной задачей: как можно дольше продержаться на ледяном обрыве среди хаотически нагроможденных льдин, на тонкой ледяной грани между дрейфующими полями и протянувшейся к берегам Чукотки и Аляски на десятки и сотни миль полосой чистой темно-голубой воды.
«Седов» отошел от лагеря миль на тридцать и начал самостоятельные научные работы. В течение последующих дней он лежал в дрейфе, постепенно откочевывая к северу вместе с дрейфующими льдами. «Прибой» в те же самые дни проводил наблюдения на чистой воде, перпендикулярно к кромке. КДС-2, таким образом, была столицей комплексных исследований, она находилась в самом центре работ, в самом сгустке гидрологических событий.
И на льдине, и на обоих судах проводились ежечасные наблюдения за температурой моря с помощью глубоководных термометров, каждые шесть часов брались пробы воды для полного химического анализа, каждые десять минут срабатывали опущенные в глубину на прочных тросах самописцы — регистраторы течений и температуры. Ежечасно делались отсчеты с метеорологических приборов, фиксировалась ледовая обстановка. Кроме того, действовали самописцы течений и температуры на специальных буйковых станциях, расставленных в открытом море на якорях.
Большая частота всевозможных наблюдений на обширной ледовой акватории — вот что прежде всего характерно для этой уникальной экспедиции: уж очень интенсивно идут процессы на кромке, очень изменчива здесь обстановка, нужно все время держать «глаз да глаз». Это вам не полюсные льды, медленно, незаметно меняющие обличье и координаты. Это кромка, фронт, война воды и льда, а на войне, как на войне, успевай поворачиваться! На самой КДС работы шли круглосуточно, словно по конвейеру, и их объему нельзя не изумляться, если учесть, что фактически наблюдения вели два-три человека — остальные в это время отдыхали или несли «службу безопасности».
Льдина, на которой они расположились, была, по всей видимости, исключительно крупной и мощной. В нее впаялись и куски многолетнего льда, и сморозь разновозрастных льдов. В том месте, где был лагерь, толщина льдины достигала шести метров, а высота многочисленных торосов доходила до пяти метров. Однако из-за «разношерстности» отдельных кусков льдина была непрочной, составляющие ее блоки то и дело подламывались и уносились волной, и бугристое ледяное поле на глазах уменьшалось в размерах. Впрочем, иного и не приходилось ожидать: летом тают и подламываются волной любые, самые прочные льды, а люди поселились на кромке, хрупкой и переменчивой, как раз летом, в разгар таяния. Как говорится, выбрали подходящее время и место.
У них были две постоянные рабочие площадки, если можно назвать площадками две сквозные — на всю глубину Чукотского моря — промоины. Одна отстояла от края льдины метров на тридцать, вторая — на восемьдесят. На первой стояла ручная самодельная лебедка конструкции Тыну Луйска. Два человека то и дело поднимали и опускали в промоину трос с батометрами и глубоководными термометрами, а в промежутках снимали отсчеты с метеорологических приборов — психрометров и анемометров, укрепленных на различной высоте на деревянной мачте. Вторую, вспомогательную промоину «обрабатывал» один-единственный наблюдатель, он трудился здесь вручную в полном смысле слова — без всякой лебедки. У края этой морской лужи плавала лодка-ледянка — облегченная, но крепкая лодочка, которую при необходимости могут перетаскивать по льду два-три человека. С лодки наблюдатель опускал (и поднимал!) тяжелый трос с приборами для гидрологических измерений. Еще один человек дежурил в это время по лагерю.
В отличие от КДС-1 на КДС-2 бытовые условия уже напоминали человеческие. На высоком ледяном бугре стояла КАПШ, в ней были три раскладушки с тремя спальными мешками на собачьем меху. Таким образом, на двух человек приходилось одно спальное место — отдыхали посменно, по двое, по трое. На двух примусах готовили нехитрую еду — обычно это выпадало на долю дежурного по лагерю. Иногда удавалось подстрелить какую-нибудь птаху, и тогда меню приобретало ресторанный оттенок. Крупная дичь на стол не подавалась, хотя в море плавали нерпы, охотно шедшие на звуки музыки из радиоприемника, а на соседних льдинах, как бы в унисон КДС-2, дрейфовали невозмутимые моржи.
Этих огромных сильных зверей в Арктике осталось не так уж много. Веками уничтожали их во имя знаменитого «рыбьего зуба» — моржового клыка, моржовое мясо долгое время служило главным пищевым продуктом коренному населению и многочисленным полярным собакам. Принятые охранительные меры оказались для моржей благотворными, их крупные стада обитают сейчас в Восточной Арктике, в Чукотском и Беринговом морях. И вот что заметили исследователи, принимавшие участие в ледовых разведках: моржи, любители чистой воды, полыней, разводий, где столь обилен корм, по каким-то неведомым причинам вдруг оказываются в сплошных десятибалльных льдах. Стали пристально присматриваться и выяснили, что они забираются только в такие льды, которые не сегодня-завтра начнут расходиться, исчезать. Иными словами, моржи, великолепно чувствуя близкие коренные перемены в ледовой обстановке — причем перемены к лучшему, — становятся незаменимым индикатором, своеобразным компасом для ледовых разведчиков и полярных капитанов. Те льды, в которых живут моржи, — уже не льды, они обречены на гибель.
Хорошо, что наши ученые-прогнозисты получили такое неожиданное и надежное средство для предсказания ледовой обстановки в Арктике. Тем более что, как показала практика, «моржовый прогноз» — достаточно долговременный, он начинает сбываться через три-четыре недели. Но как тревожно было на душе у шестерых «кромочников», которые неизменно видели перед собой эти буро-коричневые клыкастые создания: моржи никуда не спешили уходить с кромки, место их вполне устраивало — ледяные поля расползались, таяли.
Льдину с лагерем постоянно вращало. Она оказывалась то на самой-самой кромке, то несколько в глубине дрейфующих полей. С «Седова» регулярно проводили визуальные и радиолокационные наблюдения за лагерем, однако непосредственное слежение то и дело нарушалось густыми снежными зарядами, стойким туманом, «моросящими осадками». В таких условиях, учитывая круглосуточный белый полярный день, сигнальные ракеты любой, даже наиболее тревожной красной, окраски практически неразличимы. Во всяком случае, привлечь внимание моряков ребятам удавалось далеко не всегда. Рация же, как это нередко бывает, больше барахлила, чем работала.
Из вахтенного журнала КДС-2: «В лагере все на месте, ничего не сдуто, не унесено, не утоплено. Подошли поля крупнобитого льда и мелкой крошки. Волнение 3 балла, льдина рушится с того края, где находится лагерь... «Седов» в двух милях от нас. Волной оторвало край льдины длиной 150 метров, вместо промоины образовалась открытая бухта, наблюдения продолжаем в ней. Идет сильное таяние, образуются новые снежницы. Опасности пока нет... По распоряжению начальства выходим на работу только в спасательных жилетах. Туман, снег. Из Ленинграда пришло разрешение продолжать работу... Из-под льдины, словно торпеды, выстреливают глыбы (это подтаивала нижняя поверхность льда и от него откалывались рваные «подсовы». — 3. К.). Все время обрубаем карнизы, нависающие над морем в том месте, где установлены приборы».
Запись, сделанная рукой Тыну Луйска, «Железного Тыну», как его называли друзья. Уроженец Эстонии, он не всегда в ладах с падежами, но с юмором у него все в порядке. «Стае Николаев ходит уже недовольный, говорит — скачков нету (гидрологический термин. — 3. К.). Ничего! Будет ветер — будут и скачки (не дай бог!). Льдина надломилась, но мы решили, что в ближайшее время опасность ему не угрожает. Имеем четыре сутки дрейфа».
28 июля в 15 часов 40 минут трещина прошла в двадцати метрах от КАПШа, отколов кусок размерами 50 X 30 метров. Льдина лопалась, в промоины и снежницы с плеском рушились тяжелые, обтаявшие глыбы иссверленного водой льда. Под ногами было сплошное месиво, ледяное болото, оно колыхалось и булькало, угрожающе наращивая глубину. Все оборудование было собрано у палатки. В воздух одна за другой взвивались красные ракеты, но на судне их не видели. Так прошла целая ночь. Когда же на «Седове» заметили, что на мачте КДС-2 спущен флаг, моряки, заподозрив недоброе, сразу кинулись на помощь. В 8 часов 23 минуты утра 29 июля 1989 года ледокол подошел к полузахлебнувшейся, насквозь источенной морем льдине и взял на борт шестерых усталых людей. К этому моменту станция на кромке проделала путь на север протяженностью в целый градус широты — шестьдесят с лишним миль. Она прожила, продержалась ровно восемь суток четыре часа.
Когда и люди и оборудование были уже на судне, капитан «Седова» Н. В. Варенцов хотел направить ледокол прямо на льдину и пропилить ее насквозь (вероятно, с тем, чтобы никому больше неповадно было располагаться на ней лагерем), но в итоге решил пощадить и без того погибающую льдину и распорядился дать три прощальных гудка.
Кроме старого знакомца «Прибоя», в этой комплексной экспедиции принимал участие в качестве главной базы ледокол «Георгий Седов». Его славный предшественник, орденоносный ледокольный пароход «Георгий Седов» перед войной завершил восьмисотдвенадцатидневный дрейф во льдах Центральной Арктики. Он был кораблем-океанографом, кораблем-географом, кораблем-первооткрывателем. Теперь его место занял новый ледокол «Георгий Седов», ставший заправским «физиком моря».
21 июля за семидесятой параллелью, к югу от острова Геральда, на треугольной формы льдину размерами 900 X 500 X 400 метров высадились шесть человек. Аспирант Станислав Николаев, младший научный сотрудник ААНИИ Владимир Романцов, старший техник того же института Василий Латышев, студент пятого курса ЛГУ Александр Павлов и курсанты «мореходки», пятикурсники Сергей Русин и Тыну Луйск. Первые двое — тридцатидвухлетние «старички», остальные немного старше двадцати. Снова молодежная станция, КДС-2, с главной задачей: как можно дольше продержаться на ледяном обрыве среди хаотически нагроможденных льдин, на тонкой ледяной грани между дрейфующими полями и протянувшейся к берегам Чукотки и Аляски на десятки и сотни миль полосой чистой темно-голубой воды.
«Седов» отошел от лагеря миль на тридцать и начал самостоятельные научные работы. В течение последующих дней он лежал в дрейфе, постепенно откочевывая к северу вместе с дрейфующими льдами. «Прибой» в те же самые дни проводил наблюдения на чистой воде, перпендикулярно к кромке. КДС-2, таким образом, была столицей комплексных исследований, она находилась в самом центре работ, в самом сгустке гидрологических событий.
И на льдине, и на обоих судах проводились ежечасные наблюдения за температурой моря с помощью глубоководных термометров, каждые шесть часов брались пробы воды для полного химического анализа, каждые десять минут срабатывали опущенные в глубину на прочных тросах самописцы — регистраторы течений и температуры. Ежечасно делались отсчеты с метеорологических приборов, фиксировалась ледовая обстановка. Кроме того, действовали самописцы течений и температуры на специальных буйковых станциях, расставленных в открытом море на якорях.
Большая частота всевозможных наблюдений на обширной ледовой акватории — вот что прежде всего характерно для этой уникальной экспедиции: уж очень интенсивно идут процессы на кромке, очень изменчива здесь обстановка, нужно все время держать «глаз да глаз». Это вам не полюсные льды, медленно, незаметно меняющие обличье и координаты. Это кромка, фронт, война воды и льда, а на войне, как на войне, успевай поворачиваться! На самой КДС работы шли круглосуточно, словно по конвейеру, и их объему нельзя не изумляться, если учесть, что фактически наблюдения вели два-три человека — остальные в это время отдыхали или несли «службу безопасности».
Льдина, на которой они расположились, была, по всей видимости, исключительно крупной и мощной. В нее впаялись и куски многолетнего льда, и сморозь разновозрастных льдов. В том месте, где был лагерь, толщина льдины достигала шести метров, а высота многочисленных торосов доходила до пяти метров. Однако из-за «разношерстности» отдельных кусков льдина была непрочной, составляющие ее блоки то и дело подламывались и уносились волной, и бугристое ледяное поле на глазах уменьшалось в размерах. Впрочем, иного и не приходилось ожидать: летом тают и подламываются волной любые, самые прочные льды, а люди поселились на кромке, хрупкой и переменчивой, как раз летом, в разгар таяния. Как говорится, выбрали подходящее время и место.
У них были две постоянные рабочие площадки, если можно назвать площадками две сквозные — на всю глубину Чукотского моря — промоины. Одна отстояла от края льдины метров на тридцать, вторая — на восемьдесят. На первой стояла ручная самодельная лебедка конструкции Тыну Луйска. Два человека то и дело поднимали и опускали в промоину трос с батометрами и глубоководными термометрами, а в промежутках снимали отсчеты с метеорологических приборов — психрометров и анемометров, укрепленных на различной высоте на деревянной мачте. Вторую, вспомогательную промоину «обрабатывал» один-единственный наблюдатель, он трудился здесь вручную в полном смысле слова — без всякой лебедки. У края этой морской лужи плавала лодка-ледянка — облегченная, но крепкая лодочка, которую при необходимости могут перетаскивать по льду два-три человека. С лодки наблюдатель опускал (и поднимал!) тяжелый трос с приборами для гидрологических измерений. Еще один человек дежурил в это время по лагерю.
В отличие от КДС-1 на КДС-2 бытовые условия уже напоминали человеческие. На высоком ледяном бугре стояла КАПШ, в ней были три раскладушки с тремя спальными мешками на собачьем меху. Таким образом, на двух человек приходилось одно спальное место — отдыхали посменно, по двое, по трое. На двух примусах готовили нехитрую еду — обычно это выпадало на долю дежурного по лагерю. Иногда удавалось подстрелить какую-нибудь птаху, и тогда меню приобретало ресторанный оттенок. Крупная дичь на стол не подавалась, хотя в море плавали нерпы, охотно шедшие на звуки музыки из радиоприемника, а на соседних льдинах, как бы в унисон КДС-2, дрейфовали невозмутимые моржи.
Этих огромных сильных зверей в Арктике осталось не так уж много. Веками уничтожали их во имя знаменитого «рыбьего зуба» — моржового клыка, моржовое мясо долгое время служило главным пищевым продуктом коренному населению и многочисленным полярным собакам. Принятые охранительные меры оказались для моржей благотворными, их крупные стада обитают сейчас в Восточной Арктике, в Чукотском и Беринговом морях. И вот что заметили исследователи, принимавшие участие в ледовых разведках: моржи, любители чистой воды, полыней, разводий, где столь обилен корм, по каким-то неведомым причинам вдруг оказываются в сплошных десятибалльных льдах. Стали пристально присматриваться и выяснили, что они забираются только в такие льды, которые не сегодня-завтра начнут расходиться, исчезать. Иными словами, моржи, великолепно чувствуя близкие коренные перемены в ледовой обстановке — причем перемены к лучшему, — становятся незаменимым индикатором, своеобразным компасом для ледовых разведчиков и полярных капитанов. Те льды, в которых живут моржи, — уже не льды, они обречены на гибель.
Хорошо, что наши ученые-прогнозисты получили такое неожиданное и надежное средство для предсказания ледовой обстановки в Арктике. Тем более что, как показала практика, «моржовый прогноз» — достаточно долговременный, он начинает сбываться через три-четыре недели. Но как тревожно было на душе у шестерых «кромочников», которые неизменно видели перед собой эти буро-коричневые клыкастые создания: моржи никуда не спешили уходить с кромки, место их вполне устраивало — ледяные поля расползались, таяли.
Льдину с лагерем постоянно вращало. Она оказывалась то на самой-самой кромке, то несколько в глубине дрейфующих полей. С «Седова» регулярно проводили визуальные и радиолокационные наблюдения за лагерем, однако непосредственное слежение то и дело нарушалось густыми снежными зарядами, стойким туманом, «моросящими осадками». В таких условиях, учитывая круглосуточный белый полярный день, сигнальные ракеты любой, даже наиболее тревожной красной, окраски практически неразличимы. Во всяком случае, привлечь внимание моряков ребятам удавалось далеко не всегда. Рация же, как это нередко бывает, больше барахлила, чем работала.
Из вахтенного журнала КДС-2: «В лагере все на месте, ничего не сдуто, не унесено, не утоплено. Подошли поля крупнобитого льда и мелкой крошки. Волнение 3 балла, льдина рушится с того края, где находится лагерь... «Седов» в двух милях от нас. Волной оторвало край льдины длиной 150 метров, вместо промоины образовалась открытая бухта, наблюдения продолжаем в ней. Идет сильное таяние, образуются новые снежницы. Опасности пока нет... По распоряжению начальства выходим на работу только в спасательных жилетах. Туман, снег. Из Ленинграда пришло разрешение продолжать работу... Из-под льдины, словно торпеды, выстреливают глыбы (это подтаивала нижняя поверхность льда и от него откалывались рваные «подсовы». — 3. К.). Все время обрубаем карнизы, нависающие над морем в том месте, где установлены приборы».
Запись, сделанная рукой Тыну Луйска, «Железного Тыну», как его называли друзья. Уроженец Эстонии, он не всегда в ладах с падежами, но с юмором у него все в порядке. «Стае Николаев ходит уже недовольный, говорит — скачков нету (гидрологический термин. — 3. К.). Ничего! Будет ветер — будут и скачки (не дай бог!). Льдина надломилась, но мы решили, что в ближайшее время опасность ему не угрожает. Имеем четыре сутки дрейфа».
28 июля в 15 часов 40 минут трещина прошла в двадцати метрах от КАПШа, отколов кусок размерами 50 X 30 метров. Льдина лопалась, в промоины и снежницы с плеском рушились тяжелые, обтаявшие глыбы иссверленного водой льда. Под ногами было сплошное месиво, ледяное болото, оно колыхалось и булькало, угрожающе наращивая глубину. Все оборудование было собрано у палатки. В воздух одна за другой взвивались красные ракеты, но на судне их не видели. Так прошла целая ночь. Когда же на «Седове» заметили, что на мачте КДС-2 спущен флаг, моряки, заподозрив недоброе, сразу кинулись на помощь. В 8 часов 23 минуты утра 29 июля 1989 года ледокол подошел к полузахлебнувшейся, насквозь источенной морем льдине и взял на борт шестерых усталых людей. К этому моменту станция на кромке проделала путь на север протяженностью в целый градус широты — шестьдесят с лишним миль. Она прожила, продержалась ровно восемь суток четыре часа.
Когда и люди и оборудование были уже на судне, капитан «Седова» Н. В. Варенцов хотел направить ледокол прямо на льдину и пропилить ее насквозь (вероятно, с тем, чтобы никому больше неповадно было располагаться на ней лагерем), но в итоге решил пощадить и без того погибающую льдину и распорядился дать три прощальных гудка.
