С.В.ВостротинС Ф.Нансеном на полярном пути в СибирьЯ приехал в Христианию за несколько дней до нашего отъезда, назначенного на 20 июля 1913 года(1). Мы отправлялись в плавание, на север, через Карское море в Енисей, на пароходе «Коррект». Участниками этого полярного плавания должны были быть: Фритьоф Нансен, секретарь русского посольства в Швеции князь Лорис-Меликов, директор-распорядитель Норвежско-Английской компании господин Ионас Лид и я. За эти дни я стремился познакомиться с моими будущими спутниками, о многом переговорить, посоветоваться, что нужно сделать, чем запастись и пр.
Самой компетентной и авторитетной фигурой являлся для всех нас, разумеется, Фр. Нансен. Он жил в своем маленьком имении, или скорее, даче, «Лизакер», в окрестностях Христиании (ныне Осло), вблизи морского залива того же названия.
Собрав все необходимые справки, как лучше туда проехать и когда наиболее удобнее застать хозяина, я отправился к нему в один из ближайших же дней по моем приезде.
Я ехал по красивой местности, среди садов и парков, по которым были разбросаны отдельные домики и дачи причудливой, своеобразной архитектуры.
Экипаж мой остановился у калитки забора, которая оказалась открытой, и я вошел в обширный двор. Меня поразили удивительная тишина этого двора и скудность надворных построек. Я остановился на некоторое время, но так как никто не выходил навстречу, и во дворе не было никаких признаков жизни, я решил направиться через этот большой, тщательно расчищенный двор к стоявшему в глубине его двухэтажному дому и, поднявшись на несколько ступенек каменного крыльца, позвонил. Открывший мне слуга провел меня через большую, уютную приемную, тесно заставленную разной мягкой мебелью, в такую же по обстановке гостиную, служившую как бы продолжением первой, но меньшего размера, и попросил подождать. В комнатах, устланных коврами, с разбросанными по ним около диванчиков и кресел шкурами полярных животных, преимущественно, белых медведей, царила такая же поразительная тишина, как и во дворе. По стенам были развешаны в разных местах чучела голов морских зверей и оригинальных птиц арктической фауны. Все это, очевидно, трофеи полярных скитаний хозяина дома. Картины, занимавшие значительную часть простенков, по содержанию своему были из той же полярной области или родной страны – Норвегии, изобилующей красотами природы, причем, многие из них нарисованы самим Нансеном.
Не прошло и нескольких минут, как послышались шаги быстро спускавшегося по лестнице человека, и передо мной стоял знаменитый исследователь полярных стран и океанов. Он просто и тепло приветствовал меня, как будущего своего спутника. Мы расположились поудобнее в креслах и заговорили о предстоящем путешествии. Нансен сообщил, что получил от директора Сибирского акционерного общества пароходства, промышленности и торговли приглашение совершить в качестве гостя путешествие на пароходе «Коррект» к устью Енисея. А в то же, приблизительно, время пришло от господина Вурцеля, начальника по сооружению русских казенных дорог, весьма любезное предложение проехаться с ним на пароходе и затем дальше вверх, по Енисею и по Сибирской железной дороге в Восточную Сибирь, на строящуюся Амурскую железную дорогу. Русский министр путей сообщения С.В.Рухлов присоединил к предложению Вурцеля предложение считать себя во время всего путешествия, гостем России. «Я только однажды проехал, – рассказывал Нансен, – вдоль северного побережья Сибири и всегда интересовался этой необъятной страной. Представлялся заманчивый случай совершить вновь путешествие по Ледовитому океану и затем по Сибири до ее крайних восточных границ, без всяких затруднений и хлопот. Я принял предложение, тем более, что нуждался в отдыхе и трудно было лучше использовать свои вакации».
Затем Нансен перешел к расспросам о Сибири, выразил большой интерес к северным сибирским инородцам(2), в особенности, к вымирающим енисейским остякам(3), язык которых по исследованиям некоторых ученых будто бы имеет некоторое сходство в своих корнях с норвежским.
Я перевел разговор на предстоящую поездку и в свою очередь старался узнать, чем необходимо запастись в отношении теплой одежды. Обуви и других предметов, необходимых в полярных зонах. Мой собеседник выразил удивление, так как считал, что Ледовитый океан и Карское море, до устья Енисея, мы пройдем еще в теплое время года. «Я не знаю, сказал он, какую низкую температуру воздуха мы встретим при плавании осенью вверх по Енисею, разве там, в конце сентября или начале октября, когда мы именно рассчитываем прибыть в Енисейск и Красноярск, свирепствуют уже морозы? Спросил он меня недоуменно. – Я думаю, что для нашей поездки достаточно иметь теплую шапку, рукавицы, да по 2–3 пары шерстяных чулок, все это мы в изобилии найдем в Тромсе(4)».
При прощании он пригласил меня еще раз до отъезда побывать у него вместе позавтракать, и назначил день и час.
Я возвращался в Христианию под впечатлением этого первого с ним знакомства. Вся внешность Нансена представлялась мне раньше несколько иной по тем описаниям и иллюстрациям в его книгах и других изданиях, какие мне приходилось встречать, и которые я вновь проштудировал перед поездкой. Вместо среднего роста блондина, с приличной еще шевелюрой, которого я рассчитывал встретить, передо мной стоял высокого роста, довольно стройный, почти совершенно лысый человек, с большим открытым лбом, с густыми спускающимися вниз усами, с несколько суровой на вид внешностью, дышащей волей и характером, но в голубых глазах, которого сквозила исключительная доброта.
Мне вспомнились отдельные моменты из его путешествий. Нансен не только умел совершать путешествия, но у него был и удивительный литературный талант, дававший ему возможность ярко и живо передать свои приключения. Найдется не мало страниц в его рассказах, полных захватывающего интереса, как например, в описании его первого путешествия со своими спутниками через Гренландский материк, и, в особенности, в описании плавания на «Фраме»(5).
Воскрешая в памяти испытания и эпизоды из путешествия Нансена под 84–86 градусов северной широты и сравнивая нашу предстоявшую поездку на Енисей, которая не должна была перейти за широту 74 градуса, мне становилось совершенно понятным, что Нансен смотрел на эту последнюю, как на отдых, как на простую прогулку.
А у нас то в России, 40 лет спустя со времени первых плаваний Виггинса(6) и Норденшельда, все еще приходилось доказывать и твердить правительству и всем противникам Северного морского пути, что путь этот в известный период времени года доступен и возможен для использования торговых сношений Сибири с Европой.
Норвежцы, с которыми я познакомился за время пребывания в Христиании, передавали, что Нансен часто организовывает поездки на дальний север. Зафрахтовав небольшую промысловую шхуну, или яхту, он направляется к Шпицбергену(7) или Земле Франца Иосифа, забирается во льды Ледовитого океана, где охотится на белых медведей и других морских животных и птиц. Не далее еще, как в прошлом году, он побывал у северных берегов Шпицбергена.
На завтраке, о котором упоминалось выше, кроме меня, присутствовал еще один из директоров Сибирского общества, а из семьи Нансена, его сын, юноша лет 16–17, крепкого сложения, но не похожий на отца ни ростом, ни внешностью, другого его сына не было в Христиании. Нансен в то время был вдовцом. Старшая дочь его, Лив, которой, когда Нансен отправлялся на «Фраме», исполнилось 1,5 года и о которой он не раз так тепло вспоминал за время своего трехлетнего плавания и скитания по льдам и на зимовке на Земле Франца-Иосифа, вместе с Иогансеном(8), находилась в то время в Германии, где занималась в консерватории по классу пения. Она имела, как говорят, все данные сделаться хорошей певицей, как и ее покойная мать. Обширная столовая была оригинально и красиво отделана, с расписными картинами по стенам на сюжет из скандинавской сказки или мифологии. Нансен за завтраком много расспрашивал о Сибири. Видимо, поездка его в страну, о которой он имел смутное представление, очень интересовала. При нашем отъезде в Христианию, после завтрака, он просил подвести его по дороге до королевской летней резиденции, находившейся на нашем пути. Не переодеваясь, в своей серой пиджачной паре и желтых ботинках, он сел с нами в автомобиль, который быстро подвез нас до указанного места. Здесь он попрощался с нами и направился в парк королевской резиденции, чтобы нанести прощальный визит королю и королеве перед поездкой в Сибирь.
Я выразил своему спутнику некоторое удивление по поводу такой простоты отношений с королевским домом. В ответ на что, последний сообщил мне о доступности вообще королевской семьи и о том, что Нансен пользуется всеобщим уважением, а с королевской семьей находится в дружеских отношениях. Нансен был первым послом Норвегии при английском дворе в течение нескольких лет, после отделения Норвегии от Швеции(9). Он также пользовался большим расположением английского короля Эдуарда VII (10), одна из дочерей которого, принцесса Мод, и является настоящей норвежской королевой. Мой спутник рассказал мне факт, будто бы имевший место за время пребывания Нансена послом в Англии, характеризующий добрые к нему отношения английского короля. Нансен получил как-то приглашение от короля на завтрак к определенному часу. По рассеянности, или по каким либо другим причинам, Нансен опоздал на целый час. Подобное нарушение строгого английского этикета ни для кого не допустимо. Английский король ограничился лишь тем, что молча показал Нансену на часы. «Ваше Величество, ответил Нансен, но Ваши часы неверны», при этом он вынул свои, которые показывали тот же час опоздания. Для Нансена все это кончилось простой шуткой.
Нансен сыграл большую роль в вопросе об отделении Норвегии от Швеции и разрыве унии(11). Нансен явился горячим сторонником разрыва и установления в Норвегии не республиканского строя, а конституционной монархии.
Директор-распорядитель Сибирского общества Лид, который должен был ехать с нами в экспедицию, прибыл из Петербурга накануне нашего отъезда и остановился в том же «Гранд-Отеле», что и я. В день отъезда директора Сибирского общества устроили нам прощальный завтрак. В дружной беседе время шло быстро, приближался час отхода поезда. Я несколько раз пытался распрощаться и подняться в свой номер, чтобы при себе отправить весь свой багаж на вокзал, но всякий раз меня удерживали, уверяя, что времени еще достаточно, что они хорошо знают расстояния до вокзала и необходимое время для отъезда, а багаж мой, из моего номера, господин Лид взялся отправить теперь же, вместе со своим.
Я прибыл на вокзал за несколько минут до отхода поезда и здесь выяснилось, что часть моего багажа, остававшегося в коридоре отеля, не была доставлена на вокзал, а времени для обратной поездке в отель за багажом не было так же. Я не знал, что предпринять. Подошедший в это время господин Лид спокойно заявил, что он останется до завтра и привезет багаж. Я едва успел вскочить в отходивший уже поезд.
С описания этой сцены, со своим обычным тонким юмором, Нансен и начинает свою талантливо написанную книгу, под названием «В страну будущего». (Книга эта, в 450 страниц, издана в Петрограде, богато иллюстрирована снимками и находилась на складе издательства «Товарищество Л.Ф.Маркса»).
Будучи избавлен от необходимости повторно излагать многие подробности нашего плавания и многочисленные интересные наблюдения и события, имевшие место в пути, как уже изложенные со всею полнотою в этой прекрасной книге, я остановлюсь лишь на фактах и событиях, характеризующих личность самого Нансена.
Прежде всего, обратил я внимание, что на всех остановках, на станциях железной дороги, на которых мы выходили поразмять наши ноги или позавтракать и пообедать, а также при наших остановках во время плавания, в городах и местечках Норвегии, встречавшаяся публика молчаливо приветствовала его шапочным поклоном, а иногда полушепотом пробегали в толпе слова: «Нансен, Нансен!». Ватаги школьной детворы, попадавшийся нам по пути, при встрече шумно приветствовали его криками: «Фритьоф, Фритьоф!». Заглянувши не раз в продолжение нашего пути, с целью ознакомления, в помещения низших и высших школ, спортивных обществ, в клубы я всегда почти встречал на стенах портреты Нансена или картины из его путешествий: Нансен на лыжах, Нансен везет сани один по полярным льдам, или в упряжи с собаками, сзади за ним, в таком же положении, шагает Иогансен, или они вместе плывут по морю на связанных каяках(12) среди плавучих льдов. Многие картины были большой художественности.
В гаванях и портах на лодочках, паровых и моторных катерах и яхтах можно было нередко видеть название «Фритьоф». Многие матери давали своему первенцу или одному из своих сыновей это имя. Потолкавшись среди норвежцев и заглянув в различные уголки этой прекрасной страны, можно без колебаний придти к заключению, что Нансен – это божок, кумир Норвегии.
Железная дорога от Христиании (Осло) до Тронгейма(13) проходит по чрезвычайно красивой местности, пересекая высокий горный хребет. Нельзя было оторвать глаз от окна, когда поезд несся по долинам с запашками и лугами, а когда мы забрались высоко на горы, открывался вид на густые, мрачные, еловые и хвойные леса, так живо напоминавшие нам горные области родной Сибири и Урала.
Побродив по Тронгейму, мы все вчетвером, Нансен, Лид, Лорис-Меликов, и я, (в течение нескольких часов) мы вернулись на пассажирский пароход, долженствовавший доставить нас в Тромс, где ожидал нас наготове «Коррект».
Загремела якорная лебедка, и пароход наш двинулся в путь на север, вдоль Норвежских берегов, среди шхер и фиордов(14), сказочная красота которых мне была памятна еще по моей первой поездке на Енисей, в 1894 году. Тогда я плыл с женой из Ньюкэстля(15), из которого капитан Виггинс, один из первых открывателей Северного морского пути, по поручению нашего Министерства путей сообщения, доставлял на Енисей два речных колесных, мелкосидящих парохода-туэра, для порожистой реки Ангары.
Я погрузился в воспоминания, имевшие место 19 лет тому назад до настоящей поездки с Нансеном. Я снова оказался на том же самом Северном морском пути из Европы в Сибирь, как и 19 лет тому назад, с той же самой задачей, как и тогда, убедиться еще раз в доступности Карского моря для регулярных ежегодных торговых плаваний.
Со времени нашего отплытия из Тронгейма все время моросил дождь. За его серой пеленой померкли красота фиордов и шхер, потускнела синева гор, исчезли их белоснежные вершины. Когда мы входили в гавань Тромса, несколько вдали от нашего пути, мы увидели стоявший на якоре «Коррект». Нельзя было сказать, чтобы его внешний вид был презентабелен. Этот пароход, на котором нам предстояло совершить плавание, был обычный «купец-грузовик» небольшого размера, всего 1600 тонн. На судне все было готово к отплытию, как заявил нам приветливо встретивший нас на пристани довольно еще молодой и приятный по облику и манерам капитан «Корректа», Иоган Самуэльсен(16). Но все мы, в первую очередь, поспешили пойти по магазинам, чтобы запастись теплыми шапками, рукавицами, чулками и шарфами. Вспоминая аварию, случившуюся с капитаном Виггинсом на его обратном пути из Енисея(17), а также возможность всяких случайностей и пеших путешествий, я решил прихватить с собою что-нибудь существенное из одежды и купил себе лапландский меховой костюм из оленьих шкур.
Нансен, получивший приглашение кого-то навестить, скоро от нас исчез. Нагруженные разными покупками мы вернулись на пристань, где нас уже поджидала пароходная шлюпка. К моменту нашей посадки подошел, и Нансен и все мы вскоре поднимались по трапу на «Коррект». Пока разогревался давно уже ожидавший нас обед, любезный капитан размещал нас по немногочисленным каютам своего парохода. Мы с Лорис-Меликовым, заняли чистенькую каюту, предназначенную в обычное время служить больничной для парохода. Вымывшись и приведя в порядок свой туалет после железной дороги и скитаний по городу, мы все собрались в небольшой, но уютной капитанской рубке, служившей нам, за все время плавания, салоном и столовой. В ней было проведено много приятных минут в милом и интересном обществе. Рядом с салоном помещались небольшая капитанская каюта, которая была предоставлена Нансену. Нас ожидал по истине праздничный, отвальный обед. Приятно было сесть за хорошо сервированный стол, в уютной каюте после скитаний по городу в сырую и холодную погоду. После радушного приема и заздравного бокала капитан покинул нас, чтобы сделать все необходимые распоряжения к отвалу, и мы остались за чашкой кофе, продолжая нашу мирную беседу. Нансен поведал грустную историю немецкой Шпицбергенской экспедиции Шредера-Штранца(18), только что услышанную им от капитана корабля Ритчерса, в местном госпитале, куда Нансен и был приглашен, его навестить. Капитан Ритчерс рассказал, что экспедиция отплыла на север прошлым летом с целью достигнуть Северного полюса. К северу востоку от Шпицбергена, около бухты «Скорби», судно было затерто льдами и остановлено. Сам Шредер-Штранц, с 3-мя товарищами, отправился на север и отдал приказ ждать его до 15 декабря. Прошли все сроки, а Шредер-Штранц не возвращался. Запасы истощились, оставшимся грозила гибель, и семеро из них, решили пробираться пешком по льду, и через горы, на юг Шпицбергена, до жилого пункта, в бухте Адвент. Из всех вышедших в путь, только капитан Ритчерс один, после многих скитаний и злоключений, добрался до места, но так отморозил себе ногу, что ее пришлось ампутировать. Из 15 человек экипажа судна остались в живых еще только те, которые не покидали судна или вернулись на него с пути, а 8 человек, вместе с начальником экспедиции, Шредером-Штранцом, погибли. «Я выразил свое удивление, – рассказывал Нансен, – распоряжению экспедиции, ждать его возвращения с судном до 15-го декабря, вероятно, до 15-го сентября. Ведь к декабрю месяцу море сплошь покрывается льдом и, кроме того, наступает беспросветный зимний мрак. Каким образом рассчитывали они выбраться с судном со Шпицбергена?». «Нет, приказ был именно ждать до 15 декабря, признавался капитан с подкупающей откровенностью. Теперь, после несчастного опыта, нам понятна вся нелепость такого распоряжения, но тогда у нас не было никакого опыта, никто из нас никогда не посещал Ледовитого океана и не видал его плавучих льдов». «Многое, конечно, зависит в жизни от случая, – добавил Нансен. – В августе прошлого года, как раз почти одновременно с экспедицией Шредера-Штранца, я находился со своим судном на том же фарватере, к северу от Шпицбергена, всего в нескольких милях от судна и, быть может, в тумане мы прошли совсем близко друг от друга. Если бы мы встретились, быть может, удалось бы предотвратить катастрофу случайною беседою или маленьким советом, и все участники злополучной экспедиции могли бы и теперь радоваться жизни. Имей участники экспедиции хоть некоторый опыт по части льдов и снегов, необходимое снаряжение и хотя бы небольшую предварительную тренировку, я убежден, им не пришлось бы испытать всех этих лишений. Сколько ненужных драм и трагедий происходит из-за этого злосчастного стремления неопытных людей проникнуть в Ледовитый океан и к Северному полюсу. Все они думают, что это так просто и легко достижимо», закончил он с какой-то задумчивостью.
Поздно под вечер наш пароход снялся с якоря и вышел за мол(19) гавани Тромса. Мы вышли на палубу и пытались еще раз взглянуть, через сырую пелену дождя, на этот последний городок Европы. Мы остановились в пути еще раз около какого-то маленького местечка в Медовой бухте, чтобы отправить последнюю почту. А господин Лид, съезжавший в поселение и вспомнивший, что у нас на судне не было никакого музыкального инструмента, победоносно втащил на палубу приобретенный им в каком то ресторане, вероятно, единственный и, возможно последний у жителей поселка, граммофон, с запетыми до хрипоты, пластинками.
Не заходя в Гаммерфест и Вардо, самые северные города Норвегии и обогнув 24-го июля Нордкап(20), мы вошли 6-го августа в Ледовитый океан и взяли курс на восток по направлению к Новой Земле. Во мгле дня скоро исчезли берега земли, и мы предались более детальному ознакомлению с нашим судном. Прежде всего, мы заинтересовались нашим беспроволочным телеграфом, специально поставленным для нашей экспедиции в верхней капитанской рубке. Нам предстояло связаться со станциями беспроволочного телеграфа, которые должны были быть построены русским правительством в это лето, в проливах Новой Земли – Югорском шаре, Карских воротах и у Мора-Сале на Ямале. Район действия нашего телеграфа небольшой, всего 200 миль, но вполне достаточный для сношений в Карском море с проектированными правительством станциями по побережью этого моря. Любезный радиотелеграфист давал нам подробные разъяснения и предложил сделать посылку телеграмм через Инге, самую ближайшую от нас и самую северную, в то время радиостанцию Норвегии, установленную для сношений со Шпицбергеном. Я послал телеграмму своим на родину, в Сибирь и на другой день получил в море ответ. Какое новое и удивительное достижение к услугам полярных плаваний. При плавании в 1894 году, мы не имели и этого. Все экспедиции, отправляясь на север, порывали всякую связь с остальным миром и находились в полной неизвестности до своего возвращения.
Во все время перехода до Новой Земли дул неприятный, довольно прохладный северо-восточный ветер, разводивший порядочную волну, которая, при большой загруженности нашего судна 1000 тонн цемента, дополненного до полной грузоподъемности запасами угля, легко забиралась к нам на переднюю палубу и брызгами холодной воды обдавала стоявших на капитанском мостике. Но «Коррект» легко справлялся с волной и показал свои недурные морские качества. В первые же дни пришлось развязать наши покупки, сделанные в Тромсе, и нарядиться в норвежские шапки, натянуть толстые шерстяные фуфайки и рукавицы.
За нашей трапезой, с самого начала плавания, кроме нас четверых и капитана, появилась новая, весьма колоритная фигура, о которой необходимо рассказать несколько подробнее. Это был капитан Ганс Иогансен(21), известный еще со времени знаменитой экспедиции Норденшельда на «Веге», первым прошедший в 1878–1879 гг. из Атлантического океана в Тихий, вдоль всего европейского и азиатского побережья. Во время этой экспедиции Иогансен был командиром парохода «Лена», посланным А.М.Сибиряковым(22) сопровождать «Вегу» до устья реки Лены, а затем подняться вверх по Лене до Якутска.
Выйдя из Европы за «Вегой» и распрощавшись у устья Лены, Иогансен в тот же год поднялся по Лене до Якутска, а затем в течение нескольких лет оставался капитаном «Лены», плавая по этой реке. Он немного говорил по-русски и с любовью вспоминал это время и свои зимовки в Якутске, добродушно побранивая «проклятого якутского исправника», который каждый год обыгрывал его в карты и забирал почти все излишки его годового заработка. После того он вернулся в Норвегию и много раз плавал по Ледовитому океану, у берегов Земли Франца Иосифа и на север от Шпицбергена.
В течение нескольких лет он был владельцем промыслового судна «Гойя», пока в 1901 году не продал его Роальду Амундсену, совершившему на нем свой знаменитый рейс через северо-западный проход вокруг северных берегов Америки. Благодаря своему долголетнему плаванию, Иогансен был приглашен администрацией парохода «Коррект» на роль ледяного лоцмана в нашем плавании. Ему было под семьдесят лет и нельзя было не удивляться, как этот глубокий старик сравнительно легко поднимался по проволочным лестницам на мачту и забирался в прикрепленную там наблюдательную бочку, оставаясь в ней часами, чтобы давать сведения о расположении льдов, когда наш пароход входил в них. Это был капитан-полярник-практик, который свою уверенность в том, что мы благополучно доберемся до места назначения, основывал на пророчестве старой гадалки в Тромсе, предсказавшей ему полную удачу, но не без затруднений в пути, «а ее предсказания – сбываются», – добавлял он.
Из всех норвежцев, составлявших наш экипаж, он отличался наиболее сангвиническим характером, вспыльчивостью и некоторой амбициозностью.
Весь переход наш до Новой Земли Нансен не проявлял большой активности, оставаясь в роли пассажира и в редкие минуты, когда показывалось солнышко, брался за астрономические инструменты для определения широты и долготы местонахождения корабля и время от времени следил за скоростью движения нашего судна. Истекло уже трое суток после оставления нами берегов Норвегии и, по всем данным, мы должны были находиться вблизи Новой Земли. Наш радиотелеграфист пробовал не раз снестись со станциями в Инге, Архангельске и с новыми, которые должны были быть построенными у Новой Земли ко времени прохождения нашего судна и, следовательно, находиться совсем вблизи от нас, но никакого ответа. Из зоны действия нашего беспроволочного телеграфа для сношения с Инге мы вышли через два дня нашего плавания, но нас удивляло, почему не отвечают новые станции и, если они не готовы, почему не отвечает судно, доставившее их, которое должно было быть также снабжено беспроволочным телеграфом.
Утром, на четвертый день, 10 августа, стоит туманная погода, мы идем с уменьшенным ходом, все время измеряя лотом глубину моря. Туман несколько рассеивается и перед нами, в 3-х милях(23), земля. По исчислениям капитана, это должен быть Суханин Остров, мы находимся вблизи Карских ворот. Дует восточный ветер, который разводит порядочную волну, и должен был бы, нагнать значительное количество льда из Карского моря. Но раз идет большое волнение, и при этом нет признаков льда, значит, Карские ворота и море от него на восток должны быть свободны. Капитан и Нансен все время на капитанском мостике, они решают войти в Карское море через Карские ворота вместо Югорского Шара, как-то предполагалось раньше, и берут соответствующий курс.
Густой туман накрыл нас, исчезли очертания земли, идем медленно по лоту, глубина достаточная. Вдруг лот(24) показывает глубину в 6 саженей(25), и мы круто поворачиваем на юг, положение становится опасным, очевидно, мы попали в шхер. Глубина быстро увеличивается и когда делается равномерной, от 27 до 30 саженей, снова берем курс на восток, потом на северо-восток. Густой туман закрывает от нас всякие признаки земли, но глубины идут ровные, с небольшими колебаниями. Под вечер туман немного рассеивается и мы видим впереди, несколько правее нашего курса, остров, который, по вычислениям, принимается за Олений, но затем, когда погода прояснилась больше, в действительности оказался островом Чирячьим. Как трудно плавать в водах, не обставленных маяками или опознавательными знаками. Мы попадаем скоро в отвратительное течение – с быстрыми, пенистыми водоворотами и большими омутами. Оказывается, мы на стыке двух водных течений, одного холодного, идущего из Карского моря в Ледовитый океан, и другого, более теплого, вливающегося в Карское море. Наше судно свернуло подальше от этих водоворотов и быстрин. Туман рассеялся больше, острова и земля вырисовывались заметнее, и положение корабля стало яснее. Течение в тумане отнесло нас на 13 миль к юго-востоку и продолжило относить так быстро, что пришлось взять курс прямо на север, чтобы выбраться из этих быстрин. Мы были уже в Карском море, пройдя в тумане весь пролив. Ветер в течение дня меняется в разных направлениях, пока не переходит в северо-восточный и разводит волну, но льда впереди не видно, за исключением мелкого, разбитого, вблизи земли и островов. Туман, однако, не рассеивается окончательно, затем он снова сгущается, но наши судоходы достаточно ориентировались с местоположением корабля и, так как впереди водный путь оставался свободным, курс корабля был направлен прямо на Ямал(26).
Перед нами лежало открытое море, и среди нас воцарилась радость, что мы через два-три дня будем в устье Енисея, пройдя Карское море, не повидавши даже льда. Однако, поздно вечером, сначала с правой стороны показались первые льды, а затем, по мере нашего продвижения вперед, он окружил нас со всех сторон. Но это были отдельные льдины рыхлого и грязного льда. «Коррект», расталкивая лед, получил несколько ударов в нос, и это было его первое ледовое крещение, но мы скоро выбрались на чистую воду, не меняя курса. Небо впереди было темно-синее, и волны шли с севера. Все говорило о том, что перед нами открытое море. Около полуночи, однако, снова встретили полосу льда, которую пересекли тихим ходом в течение часа и вот мы опять на свободной воде. Нансен в бинокль, с которым не расстается, рассматривает горизонт во всех направлениях. По его наблюдениям, впереди, на горизонте, заметен сильный белесоватый отсвет, и он предсказывает возможность новой встречи на нашем пути с более серьезными льдами. Стоявший тут же на мостике Иогансен, резко и обидчиво стал опровергать. Мы не знаем, кто из них прав: два разных мнения компетентных людей. Наш капитан в первый раз в Ледовитом океане и никогда не плавал во льдах. Наступила тихая ночь, вверху – синее небо, на севере начинала загораться предрассветная заря, – впереди безбрежное, спокойное море. Нам кажется, что прав Иогансен, пароход идет полным ходом, нам мерещится уже близость Енисея, и мы расходимся по каютам на ночлег.
Когда утром, 11 августа, мы вышли на палубу и поднялись на капитанский мостик, то нам стало ясно, что мы пробираемся тихим ходом среди сплошного такого же рыхлого и грязного льда, как и накануне. Стоял легкий туман и сокращал видимость горизонта.
Нансен на мостике все время рассматривает в бинокль льды и горизонт. Время от времени он поднимается на мачту к наблюдательной бочке, в которой находится Иогансен, и оттуда видимость окружающего расширяется. Но все же она не превышает 15–20 верст(27). Все рассчитывали, что мы скоро пересечем и эту полосу льда, как и накануне, но по мере продвижения вперед льды становятся гуще, тяжелее, компактнее. Нансен возвращается на капитанский мостик, сообщает капитану результаты своих наблюдений, которые сводятся к тому, что, судя по синему цвету неба, на востоке должна снова открыться полоса свободной воды, но что с наблюдательной бочки ее не видно, а лед к востоку казался одинаково густым. До побережья Ямала было, по наблюдениям, еще далеко и какое состояние льдов там, никто не может сказать. Все попытки связаться беспроволочным телеграфом с вновь строящимися станциями по побережью, в том числе и Ямальской, у Мора-Сале, откуда нам могли бы быть даны точные указания о состоянии льда у берегов Ямала, были безрезультатны. «А если на всем этом протяжении окажется лед, – сказал Нансен, – мы рискуем быть затертыми, и тогда неизвестно, сколько времени пришлось бы просидеть в нем и плыть с ним. Был бы с нами в экспедиции аэроплан, который мы могли бы послать на разведку, или таковой имелся бы хотя бы при одной из строящихся радиостанций, и периодически обследовал бы в течение нескольких часов путь от одного берега до другого, и о результатах обследования сообщал по всем станциям беспроволочного телеграфа. Или, вместо аэроплана, до прихода торговых судов к Карскому морю, с тою же целью, в этом море плавало бы одно или два небольших моторных судна, подобно нашим промысловым судам, забирающимся далеко на север, во льды, снабженных беспроволочным телеграфом, которое избороздило бы Карское море вдоль и поперек. Результаты своих наблюдений передавало бы на ближайшие радиостанции. Тогда, другое дело. Торговые суда могли бы идти в Обь и Енисей, минуя всякие льды, и сколько драгоценных дней могли бы сберечь суда в напрасных ожиданиях наиболее благоприятного льда, без всякой фарсировки их с целью пробиться, которая не всегда безопасна для обыкновенных судов, если они не ледокольного типа».
«Стараться пробираться сквозь ледяной пояс, – продолжал Нансен, – это значит рисковать застрять во льду и тогда никакой ветер не в силах будет открыть судну свободный проход в открытое море. Ветер часто сгущает лед с наветренной стороны, тогда как с подветренной – лед расслаивается».
Принимая во внимание настоящее расположение льдов, их состояние, отсутствие радиотелеграфа по побережью, Нансен рекомендовал не форсировать льды, чтобы идти кратчайшим путем, а советовал потерять лучше несколько лишних дней и обойти их с юга, придерживаясь ближе к земле. Спустившийся с наблюдательной бочки Иогансен, присоединяется к общей группе, разделяя на этот раз мнение Нансена. Убежденный этими доводами капитан постепенно повертывает судно на юг, на юго-запад и мы постепенно выходим из густого ледяного окружения на свободную воду, направляясь в глубь Байдаратской Губы(28), чтобы окружить встреченные нами льды с юга и таким путем подойти к Ямалу. На пути нам встретилось несколько полос таких же рыхлых, грязных плавучих льдов, которые мы без труда пересекли и, на другой день, 12-го августа, подошли к Ямалу, откуда и начали подниматься на север, вдоль берега, пока не подошли к мысу Мора-Сале. На мысе этом стояла высокая веха, вероятно, опознавательный знак, поставленный гидрографической экспедицией, работавшей в Карском море несколько лет тому назад. Неподалеку от вехи, в маленькой бухте или устье реки, находилась небольшая лодка с мачтой и около нее копошились какие-то люди.
Это были первые люди, замеченные нами после того, как мы вышли из Норвегии и вошли в Карское море. Были ли это русские или инородцы, никто не мог сказать, да и несмотря на все наши оптические инструменты, которые мы пустили в ход, нельзя было сделать никаких заключений. Не являются ли они партией людей, высаженных здесь для постройки одной из радиостанций, которых мы тщетно искали? Мы спустили шлюпку и готовились уже плыть на берег, как Иогансен сообщил с наблюдательной бочки, что лодка отплыла от берега и направляется к нам на пароход. Мы с нетерпением стали поджидать и по мере ее приближения, все более выяснялось, что в ней инородцы. По крайней мере, судя по костюмам и внешнему облику. С парохода бросили веревочный трап и все они быстро, по-обезьяньи, один за другим, вскарабкались на наш корабль. Это были действительно все инородцы – первые наши визитеры и гости с сибирского берега. Из всей этой группы оказался лишь один, который мог объясняться по-русски. Мы окружили их тесной толпой. Нансен стоял вместе с нами и с большим интересом всматривался в их лица, одежду и все те мелочи, которые были с ними, вслушивался в нашу речь, обращаясь ко мне или к Лорис-Меликову с просьбой переводить все, что они говорят или сам, через нас, задавал им вопросы. От них мы узнали, что никаких других судов до настоящего времени, кроме нашего, не проходило и что по берегу, в ближайших районах, нет никого из русских, которые промышляли бы как они, или производили бы какие либо работы. Что дальше на север, вблизи берега, держатся льды, но ветер их разгонит и они растают. Говоривший по-русски был зырянин(29) из Пустозерска и промышлял здесь вместе с самоедами-юраками(30), пришедшими сюда из-под Обдорска(31). Громадный полуостров Ямал, отделяющий Карское море от Губы(32), представляет собой, и прекрасные пастбища для оленей, со стадами которых северные инородцы прикочевывают сюда на летнее время из лесных районов Обдорского края и от восточного Приуралья. Пропитание себе инородцы добывают ловлей рыбы в многочисленных озерах Ямала или в реках и речках, впадающих в Карское море или в Обский залив, охотой на птицу (утки, гуси, полярные куропатки и др.) и на морского зверя (тюлень, морж и белый медведь). Для последней цели они привозят с собой на оленях из Обдорска пиленые доски и сами, на месте у побережья моря строят довольно вместительные лодки, достигающие до 20 футов(33) длины, снабженные деревянными помпами для откачки воды, и на этих лодках пускаются в море, среди плавучих льдов, в поисках добычи. На зиму они возвращаются со своими стадами к Обдорску и в лесные районы, где имеется в изобилии лесной материал для топлива и подножный корм для оленей.
Нансен, рассматривавший внимательно их крепкие суда, построенные и скрепленные деревянными гвоздями, хвалил их судостроительное искусство. После необходимых расспросов, мы показывали им наш пароход, который они с таким любопытством рассматривали, ощупывая руками и стальные канаты нашей оснастки и всякие другие предметы, которые попадались на нашем пути по судну, заглядывая в трюмы кочегарки и машинного отделения. Мы провели их в наш салон и господин Лид, по-видимому, хотел удивить их, пустив в действие купленный им по дороге граммофон. После 2-х–3-х проигранных пластинок и заметив их полное равнодушие к музыке, я спросил зырянина: знакомы ли они с таким инструментом и слышали ли они музыку? «Как же, как же, торопливо ответил зырянин, в Обдорске их много и орут они еще громче вашего». Зырянин был прав, граммофон наш действительно орал.
Мы показали им рубку с беспроволочным телеграфом. Об обыкновенном проволочном телеграфе они имели некоторое представление, видели его, по крайней мере, в Обдорске, но как можно посылать телеграмму без проволоки, как я не объяснял, не укладывалось в их представлении. Когда радиотелеграфист пустил в ход машину и в пространстве понеслись стонущие и жалобные призывы, на их лицах выразилось изумление, тревога и испуг и как только представилась первая возможность, они поспешили выбраться из помещения радиостанции. Наверное, думалось им, что тут действовала какая-нибудь нечистая сила.
На прощанье мы снабдили их хлебом и другими мелкими вещами, но они подговаривались к водке, и я им категорически отказал. Через некоторое время я видел их довольными и веселыми, спускающимися по веревочному трапу в свою лодку. Не выдержало, должно быть, сердце Лида, думалось мне, не снабдил ли он их бутылкой виски или не угостил ли наш стюард приличной дозой из наших скудных запасов.
Нансен вспоминал, что 20 лет тому назад, когда он плыл на «Фраме», к ним также подплывала лодка с самоедами от того же мыса.
13 августа мы продолжали медленно продвигаться на север. Лед и густой туман препятствовали плаванию, приходилось часто останавливаться и пережидать, иногда, почти целыми сутками стояли в плавучих и густых льдах. Во время остановок к нам еще два-три раза подплывали на лодках самоеды-юраки с Ямальского берега, но, к сожалению, никто из них не говорил по-русски, кроме нескольких слов: чай, хлеб, водка. Этим, кажется, ограничивалось все их знакомство с русским языком. Мы принимали их как наших гостей, показывали им наше судно, угощали хлебом, ребятишкам давали шоколад, но самым желанным угощением для них была все-таки, водка. Нансен как-то особенно любовно, по-отечески к ним относился. Он фотографировал их во всех видах и позах: группой на палубе и в одиночку, в профиль, в анфас, на лодках, за едой и старался отметить каждую мелочь, каждую черту, сравнивая их с гренландскими эскимосами(34), с которыми он прозимовал во время своей экспедиции, или с лапландцами(35) Норвегии. Среди приезжавших к нам на судно инородцев, находились иногда с тяжелыми поражениями лица от оспы и, что хуже еще, с провалившимися носами от сифилиса.
После инородческих визитов, по окончании нашего обеда, как всегда, завязывались длинные разговоры на разные темы и, обычно, в такие дни дебатировался инородческий вопрос. Я высказывал обычные, господствовавшие в нашей среде суждения, что спасти от вымирания северных инородцев может только приобщение их к общечеловеческой культуре, что необходимо дать им грамотность, образование, как общее, так и техническое, дать, для укрепления их морали, проповеди религии, что все это повысит их культурный и экономический уровень. Нансен горячо против этого возражал и доказывал, что приобщение к общечеловеческой культуре не дало до сих пор никаких положительных результатов, только отрицательные. На крайнем севере должна быть и своя особая, северная культура, которой северные инородцы и достигли. Они не нуждались ни в чем до прихода к ним культурного цивилизованного человека. Жилища их приспособлены для кочевой жизни с оленями. Техника промысла мелких и крупных животных доведена у них, еще до привоза к ним огнестрельного оружия, до совершенства, их утлые, невзрачные на вид суденышки приспособлены для плавания во льдах на большие расстояния. Если начать обучать их грамоте в те годы, когда отцы обучают детей промыслу на зверей и морских животных, к плаванию по морю и к борьбе с северной суровой природой, тогда они окажутся потерянными для своих семей, оторванными от своей родной стихии жизни и совершенно ненужными на севере. Цивилизация и культура принесла им водку, табак, страшные болезни. Все попытки миссионеров устраивать школы, давать высшее и среднее образование и, даже, отправлять в города для дальнейшего образования, кончались ничем или печально. Получившие такое образование, оставались служками при миссионерах или приказчиками при торговых фирмах или вымирали в городах от туберкулеза и других болезней. Для своей родины, для своей семьи, они являлись, во всяком случае, уже окончательно потерянными. Что касается морали, то она у них выработана веками. Среди них господствует поразительная честность, любовь к ближнему. В случае неудачи промысла в какой-либо семье, остальные приходят на помощь, поддерживают запасами продуктов до наступления, следующего промыслового сезона. Редкие случаи убийства если и случаются, то почти исключительно в драке, в состоянии опьянения. Следует не нести к северным инородцам общечеловеческую культуру и цивилизацию, а охранять их от нее, иначе инородческое население севера вымрет и безграничные северные области, таящие в себе огромные богатства, останутся недоступными для человечества.
Для того, чтобы цивилизованному человеку успешно преодолевать все трудности и лишения суровой природы на крайнем севере, необходимо, прежде всего, усвоить привычки, навыки и быт коренных обитателей севера, – усвоить их культуру.
Вспоминая скитания Нансена, после оставления им «Фрама», по льдам Ледовитого океана с инородческими собаками, нартами(36), каяками, его зимовку на положении номада(37) на земле Франца Иосифа, я не мог, не согласится со многими его доводами и аргументами. Единственное орудие, которое оказалось полезным Нансену в его пеших полярных скитаниях – было ружье, изобретенное цивилизованным человеком для массового истребления животных и себе подобных.
Продолжение...
