Страница 1 из 1

Шпанов Николай Николаевич (1896-1961)

СообщениеДобавлено: 29 Ноябрь 2015 21:47
ББК-10
Шпанов Николай Николаевич
(22.06.1896 - 2.10.1961)
Псевдонимы: К. Краспинк
9419.jpg
Николай Николаевич Шпанов — советский писатель, сценарист и публицист, автор военной, детективной и фантастической прозы.
Родился в г. Никольск-Уссурийский Приморской губернии (ныне г. Уссурийск Приморского края) в семье железнодорожного служащего. По свидетельству дружившего с писателем А. Д. Морозова, тот происходил из остзейского рода von Schpanoff, потомки которого ввиду бедности были вынуждены во второй половине XIX в. переселиться из родового гнезда в Эстляндии на новоприсоединенный к России Дальний Восток.
Будущий писатель еще в юности начал путешествовать: посетил Китай и Японию. По окончании классической гимназии поступил на кораблестроительный факультет Санкт-Петербургского политехнического института, но в связи с началом Первой мировой войны, перевелся в Военно-инженерное училище. В 1916 окончил Высшую офицерскую воздухоплавательную школу (г. Гатчина), после чего принял участие в боях на полях Первой мировой войны в качестве летчика-наблюдателя. В 1918 добровольцем вступил в Красную Армию, и около 20 лет (до 1939 года) прослужил в среднем командном составе Военно-воздушных сил.
С 1925 Николай Шпанов регулярно печатался в изданиях обществ «Добролёт» и «Осовиахим», пропагандируя авиацию как наиболее действенное средство укрепления обороноспособности страны. Из-под его пера выходят брошюры «Что сулит нам воздух» (1925), «Мирное применение воздушного флота и воздушный флот в гражданской войне» (1928), «Дирижабль на войне» (1930), «Самолет как средство сообщения» (1925), «Водяные вездеходы: Что такое глиссер и для чего он нужен» (1927), «Советские снегоходы: Что такое аэросани и для чего они нужны» (1927), «Сердце самолета: Как работает и устроен авиационный двигатель» (1927) и др. Кроме того, он создал цикл методических пособий, написанных столь просто и увлекательно, что с их помощью ранее незнакомый с техникой человек к концу восьмимесячного цикла обучения мог чинить авиационные моторы. Его перу принадлежит также учебник для летных училищ «Основы воздушных сообщений» (1930) и написанный в соавторстве технический справочник «Современные авиационные моторы» (1931).
Шпанов был участником нескольких экспедиций. В 1920-х он вошел в состав организованного «Авиахимом» полета на аэростате из Москвы в Коми, что нашло свое отражение в книге «Наш полет в лесные дебри»(1926). Эта 48-страничная книжечка стала первой книжной публикацией художественного произведения Н. Шпанова, переработанный и дополненный вариант которой позднее вышел под названием «Красный камень».
Николай ШпановВ 1928 году от агентства «ТАСС» и «Известий ЦИК СССР и ВЦИК» он принял участие в походе ледокола «Красин» по спасению экспедиции Умберто Нобиле, во время которого побывал на островах Новая Земля и Колгуеве, после которой написал книги на арктическую тематику «Во льды за «Италией» (1929), «Полярный поход «Красина» (1929), «В страну вечных льдов» (1930) и «Край земли» (1930).
В конце десятилетия Шпанов становится участником агитавтопробега «Автодора» в те же края. Эта поездка была описана Шпановым в книге «По автомобильной Трансевразии: На автомобиле по уссурийскому бездорожью» (1930), ставшей последней книгой автора о путешествиях, в которых он принимал личное участие.
Со своими рассказами для юношества и путевыми очерками писатель регулярно выступает на страницах «Крестьянской газеты», журналов «Всемирный следопыт», «Вестник воздушного флота» и «Самолёт». В последнем, который являлся авиа-техническим журналом ОДВФ (Общество Друзей Воздушного Флота), Н. Шпанов с конца 1923-го и до середины 1925 года работал сначала зав. редакцией, затем — зам. редактора, а позднее -сотрудником журнала. Поэтому несколько своих произведений, опубликованных в «Самолёте», он подписал псевдоним «К. Краспинк» (Коля — Красный Пинкертон). С 1928 по 1937 годы он также был зам. главного редактора журнала «Техника воздушного флота».
В 1930-м выходит первый сборник рассказов Шпанова «Загадки Арктики». За ним последовали сборник «Песцы» (1931) и повесть «Лед и фраки» (1932). Затем — несколько книг по истории изобретений в области моторостроения: «Рождение мотора» (1934), «Четыре такта» (1935) и художественных биографий Дени Папена, Этьена Ленуара, Джеймса Уатта, Николая Отто, Евгения Лангена (1934-1936).
В научной фантастике Николай Шпанов дебютировал в 1925 году с рассказом «Льды и крылья», опубликованном в журнале «Самолет». Рассказ с несложным сюжетом, в котором пресловутые американские фашисты пытаются навредить большевикам, автор наводнил многочисленными техническими новинками, часть которых представляет интерес для фантастического жанра. Во-первых, здесь действует пароход «Красная звезда», построенный в Ленинграде и превосходящий в полтора раза «Титаник» и «Лузитанию»; во-вторых, — действие части сюжета проходит на суперсовременном дирижабле, описанным автором следующим образом: «Сaлон воздушного корaбля – гигaнтского дирижaбля Англо-Советского Воздухоплaвaтельного Общества «RA-34» совершaет свой обычный трaнс-aтлaнтический рейс между Мон-Реaлем и Ленингрaдом через Лондон. Сегодня «RA-34» вылетел из Мон-Реaля в 10 чaсов утрa. Сейчaс только что кончился обед. Ночью дирижaбль прибудет в Лондон. Почти все пaссaжиры собрaлись в сaлоне. Это – огромнaя кaбинa, продольные стены которой почти сплошь стеклянные. В конце кaбины – дверь, ведущaя в коридор и в пaссaжирские кaбины. Гигaнт «RA-34» идёт с полной нaгрузкой. Нa его борту помещaется 25 человек комaнды и свыше девяностa пaссaжиров…»
После второго фантастического произведения автора – рассказа «Таинственный взрыв» (1925), в 1930 году в московском журнале «Вокруг света» печатается его фантастический роман под названием «Земля Недоступности» (книжное название «Лед и фраки», 1932). Действие в романе разворачивается в советской части Северного Ледовитого океана. Тема повести – экспедиция к Северному полюсу на подводной лодке «Наутилус», вооруженной всеми средствами современной техники: радио, электричество, сложная система буров, разведочных зондов, платиновых «ножей», прокладывающих дорогу лодке в ледяных пространствах. В книгу включены обильные упоминания о недавних экспедициях, в частности подробный рассказ о спасении шхуны «Нанук», зазимовавшей у Чукотской земли, и т. п. В произведении автор использует часть реальных персонажей из книг «Край земли» и «В полярные льды за «Италией», с которыми автор лично встречался. В рецензии на повесть Е. Тагер, помимо привлекательности произведения, указывает и на существенные недостатки: «В погоне за дешевыми эффектами Шпанов не слишком заботится даже о связи некоторых эпизодов с основными сюжетными линиями романа. Такова, неизвестно к чему приплетенная, загадочная история с сумасшествием русского моряка, таинственно попавшего на «Землю Недоступности» и ставшего жрецом у туземного, затерявшегося среди вечных льдов, племени. Крайне схематизированы и стандартны действующие лица романа: завзятый «янки» Билькинс, верящий только в «здравый смысл» и «математику», антрацитовый король Хармон, в утренней пижаме отдающий распоряжения по телефону, немецкий лейтенант Литке, сухой и лаконичный, с непременным моноклем в глазу; наконец, опустившийся белоэмигрант Маневич, под пьяную руку разглагольствующий о пресловутой «русской душе», – все эти персонажи, как и многие другие, кажутся взятыми из халтурной фильмы, изображающей «разлагающуюся Европу... Итак, следует констатировать, что попытка Шпанова создать советский научно-технический роман окончилась полнейшей неудачей».
В 1936 году газета «Комсомольская права» опубликовала отрывки из новой «повести о будущей войне» Шпанова «Двенадцать часов войны», а в 1938 году на экраны страны вышел художественный фильм «Глубокий рейд», поставленный режиссером П. Малаховым по сценарию Николая Шпанова. Фильм рассказывал о том, как в ответ на вражеское нападение три советские эскадрильи подвергли разрушительной бомбардировке столицу и военно-промышленные центры противника, включая город Форт. Советские сухопутные силы, используя успехи авиации, прорывают фронт и наносят поражение вражеской армии. На фильм последовали похвальные отклики в газетах «Правда» и «Кино». Окрыленный успехом, Шпанов попытался опубликовать полный вариант повести «Двенадцать часов войны», послужившей основой для киносценария. Из фильма в повесть переносятся название вражеского города Форт, бомбардируемого советской авиацией, сцены уничтожения вражеского дирижабля и наземный таран, которым автор закрывал тему гибели советских солдат. В таком виде рукопись и была предложена нескольким издательствам и везде – неудачно. По утверждению писателя повесть 14 раз подвергалась запрещению, а готовый набор повести в издательстве «Советский писатель» был рассыпан. Только в журнале «Знамя» удалось опубликовать большой отрывок из нее. И лишь после существенной переработки рукописи по настоянию Вс. Вишневского, практически новый вариант произведения уже под названием «Первый удар» удалось опубликовать в 1939 году в журнале «Знамя» усилиями все того же В. Вишневского.
Совершенно неожиданно для самого писателя повесть имела оглушительный успех, в короткий срок вышло 5 книжных изданий огромными тиражами. Повесть Шпанова, как заметил К. Симонов, «твердой рукой поддержана сверху». Роман был рекомендован к изучению всем трудящимся, красноармейцам. Извещение о его выходе со специальной аннотацией было дано в журнале политического Управления РККА «Политучеба красноармейца», а первое издание книги вышло в серии «Библиотека командира». Как показали исследования архивных материалов, этой «рукой» оказался И. Сталин, который лично ее читал и оставил карандашные заметки.
Интересно также, что после подписания 23 августа 1939 года советско-германского договора о ненападении (пакт Молтова – Риббентропа) повесть на некоторое время была изъята из продажи. Впрочем, запрет был аннулирован после нападения Германии на Советский Союз 22 июня 1941 года.
В 1939 году Николая Шпанова принимают в Союз писателей СССР и он становится профессиональным писателем. В том же году в качестве корреспондента он принимает участие в боевых действиях у реки Халхин-Гол и публикует ряд очерков, посвященных военному конфликту с 6-й отдельной армией Японии на территории Монголии.
В 1941 году, в первые месяцы Великой Отечественной войны Шпанов посетил театр боевых действий. И, как следует из воспоминаний Лидии Чуковской, в сентябре с ужасом и горечью рассказывал ей о том, что в действительности происходит на фронте, насколько реальность отличается от описанных им в «Первом ударе» лихих победах советской армии. В годы Великой Отечественной войны Н. Шпанов опубликовал биографический очерк «Майор Кошевой» (1941), отрывки из повести «Истребители» (1941), биографическую повесть о Герое Советского Союза, летчике Н. Ф. Гастелло «Мальчик из Полесья» (1942) и сборник рассказов «Горячее сердце» (1942).
В 1943-44 гг. был опубликован также и целый ряд его фантастико-приключенческих произведений: роман «Тайна профессора Бураго» (1943-44) в виде шестикнижья (переизданы в 1945 году в Абакане в 3 томиках), повести «Происшествие на «Клариссе» (1943), «Пленники острова Туманов» (1943) и «Война невидимок» (1944). Все эти произведение после войны автор переработал и объединил в большой авантюрный роман «Война невидимок» (1958), в котором действуют все традиционные штампы того времени развлекательной литературы: гениальный изобретатель, коварные шпионы, проницательные контрразведчики, беспечные начальники и бдительные простые советские люди.
В 1949-1951 годах написаны два самых крупных произведения Николая Шпанова – романы «Поджигатели» (1949) и «Заговорщики» (1951), в которых Вторая мировая война была представлена как результат сговора американских империалистов с германскими фашистами, а послевоенные события раскрывают технологию развязывания новой мировой войны империалистическими хищниками с помощью предателей из социалистического лагеря. Романы были непривычны для советского читателя. Наряду с обширным цитированием совершенно секретных документов (авторская фантазия), книги выглядели с одной стороны многоплановыми, а с другой — имели довольно занимательный авантюрный сюжет. Следует отметить, что отрицательные персонажи в романах были выписаны автором с большей тщательностью, чем достаточно однообразные в своих добродетелях коммунисты и борцы за мир. Эта своеобразная дилогия была написана в ключе тогдашней официальной доктрины СССР и не удивительно, что за короткий срок выдержала более десятка переизданий, принеся значительную прибыль не только автору, но и многим областным издательствам.
После 1955 года эти романы при жизни автора более не переиздавались, а книга «Заговорщики», имевшая особую политическую направленность (в романе, например, Иосип Броз Тито был описан как агент ЦРУ), подлежала изъятию из библиотек и книготорговой сети, так же как и памфлет автора «Дипломаты «плаща и кинжала» (1952). Памфлет содержал очерки об организованных советской госбезопасностью в социалистических странах на рубеже 1940-50-х однотипных политических процессах по обвинению кардинала Мидсенти, Т. Костова, Л. Райка, Р. Сланского и др. в сотрудничестве с американскими «поджигателями войны» и их подручными из рядов «мирового сионизма».
В 1955 году выходит отдельным тиражом повесть «Связная Цзинь Фын», предварительно опубликованная в журнале «Смена» в 1951 году как главы из третьей книги романа «Поджигатели», но в связи с вышеописанными событиями, так и оставшейся незавершенной. Он почти не принимает участия в литературной и общественной жизни, а вскоре оказался в изоляции от основного направления советской литературы, претерпевшей изменение после известного ХХ съезда КПСС.
С конца 1950-х Николай Шпанов переключается на произведения детективного жанра, в которых преимущественно ловят шпионов и предателей. Наряду с майором Прониным, вышедшего из под пера писателя Льва Овалова, в цикле повестей «Похождения Нила Кручинина» Шпанов создал один из первых в советской литературе образ сыщика, являющегося сквозным героем нескольких произведений. Своеобразными аналогами литературных героев А. Конана Дойла – Шерлока Холмса и доктора Ватсона – Шпанов делает героев своих произведений Нила Платоновича Кручинина и его верного друга Сурена Грачика.
В 1958 году вышел его фантастический роман «Война невидимок», рассказывающий о борьбе советских ученых и разведчиков против фашизма. Роман был написан на основе печатавшихся во время войны отдельных повестей «Тайна профессора Бураго» (1943) и «Война невидимок» (1944). «Тайна профессора Бураго» вышла в виде шести небольших книжечек и стала первой половиной романа, а вторая, напечатанная и не законченная в журнале «Огонек», в романе стала его 13 и 14 главами. Но надо заметить, что автор свой роман значительно переработал, так что повести не всегда идентичны книге 1958 года. Эта книга была напечатана тиражом 225 000 экземпляров и вызвала жестокие нападки критиков, которые перешли в откровенную травлю Шпанова.
Последние годы жизни Николай Шпанов тяжело болел и жил на хуторе Эсберг Ракверского р-на Эстонской ССР, где работал над посвященной современности завершающей частью трилогии, начатой «Поджигателями» и «Заговорщиками» – романом «Вне закона». Перед самой кончиной была опубликована последняя книга автора – антиамериканский фантастический роман-памфлет «Ураган» (1961), который остался практически незамеченным ни критикой, ни читателями. В этой книге автор высказал смелую идею подавлять водородные и атомные бомбы противника прямо на земле или в воздухе.
Собственно, и смерть Николая Шпанова осталась незамеченной. Писатель скончался в Москве в возрасте 65 лет и на его похороны не пришел ни один человек, кроме ответственного за церемониал чиновника Литфонда.
Вклад Николая Шпанова в фантастическую литературу ограничивается (без учета многочисленных переработок и дополнений им собственных произведений) шестью названиями: рассказы «Льды и крылья» и «Таинственный взрыв» (оба — 1925), повесть «Первый удар» (1939), а также романы «Земля Недоступности» («Лёд и фраки» — 1930), «Война невидимок» (1958) и «Ураган» (1961). Несмотря на неоднозначность творческого наследия Шпанова, его взлеты и падения, в фантастике критиками принято пренебрежительно отзываться о его книгах. «Шпанов как фантаст, на мой взгляд, превосходил всех массолитовских писателей, — писал в своей монографии «Как стать фантастом» Кир Булычев. — Он казался мне человеком, которому судьба подарила самородок. Вот он вытащил из тайги этот самородок – свой талант – и принялся, суетясь, отщипывать, отбивать, откалывать от него куски, пока весь самородок не промотал».
Впрочем, в работоспособности Шпанову отказать нельзя. Как бы то ни было, — «Учись у Шпанова!» — советовал маститый Юлиан Семёнов молодому автору Геннадию Прашкевичу.

© В. Карацупа с исправлениями от составителя

Copyright © 2005-2015 «Лаборатория Фантастики».

Шпанов Николай Николаевич (1896-1961)

СообщениеДобавлено: 03 Декабрь 2015 22:17
ББК-10
 Шпанов - 0001.jpg
 Шпанов - 0002.jpg
 Шпанов - 0003.jpg
 Шпанов - 0004.jpg
 Шпанов - 0005.jpg
 Шпанов - 0006.jpg
 Шпанов - 0007.jpg
Н. Шпанов. Сделка господина Энгель: Рассказ // Всемирный следопыт, 1931, №3 – с.10-12, №4 – с.12-14, №5 – с.11-13

СДЕЛКА ГОСПОДИНА ЭНГЕЛЬ
Рассказ Ник. Шпанова Рисунки К. Кузнецова

1
Господин Энгель подошел к широкому окну и, потянув за шнурок, задернул штору. Он тщательно расправил складки тяжёлого бархата, чтобы они плотно сходились и не пропускали света из комнаты. Господин Энгель любил делать это сам, он не доверял даже тщательности фрекен Хильмы, хотя уход за квартирой осуществлялся старой фрекен со щепетильностью, ограждающей господина Энгель от малейшего нарушения его привычек.
Вся остальная прислуга в доме господина Энгель была русской и приходящей. На ночь оставалась только старая финнка. Он не считал нужным посвящать русскую прислугу в некоторые детали своей жизни и в частности вовсе не был расположен осведомлять ее о лицах, частенько после захода солнца заглядывавших в особняк на Елагином острове.
Господин Энгель был совершенно спокоен, что никому не придет в голову усомниться в подлинности его паспорта, выданного министерством иностранных дел величайшей из великих держав, и никто не станет смешивать иностранного представителя крупнейшей автомобильной фирмы с российской императорской гвардии полковником Энгельгардтом. Даже наружность полковника Энгельгардта, став наружностью господина Энгель, как-будто изменила свои основные черты. Вместо белых пушистых светлых усов — объект лютой зависти полковой молодежи, под твердыми узкими крыльями носа четко обрисовывались теперь сухие плотно сжатые губы. И никто бы не сказал, что на гладко выбритой розовой голове автомобильного коммерсанта когда-то красовался правильный, по линеечке припомаженный пробор. Ну а прежняя твердая поступь и неискоренимая привычка держать прямо и твердо худой корпус — это не беда. Всем известна выправка и тренированность спортсмена. Но все же осторожность остается осторожностью. Несмотря на то, что господин Энгель никогда не употреблял теперь языка страны, в которой жил, он предпочитал, чтобы около него было как можно меньше ушей.
Покончив со шторой, господин Энгель вернулся к большому письменному столу. Мимоходом взглянул на циферблат больших часов, мягко отзванивавших столетними шестернями каждое движение маятника. Обе стрелки стояли на цифре десять.
— Хм, он, как всегда, опаздывает. Удивительно неаккуратный человек.
В этот момент взгляд господина Энгеля упал на письменный стол. Вытянувшись около чернильницы, средневековый бронзовый страж высоко поднимал оплетенный проволокой куб фонаря. Куб мягко засветился на несколько секунд и снова погас. Одновременно где-то в глубине дома едва слышно протрещал звонок. Господин Энгель подошел к двери и предупредительно повернул защелку американского замка. После этого он быстро отошел в угол комнаты, где под широким затененным абажуром, около круглого курительного стола широко и массивно раскинулись тяжелые кожаные кресла. Господин Энгель непринужденно развалился в одном из них, высоко закинув на колено костлявую ногу.
В дверь нерешительно постучали.
— Войдите.
В комнату, торопливо семеня и откидывая на ходу левую ногу, вошел маленький сухонький старичок. За ним не совсем уверенно двигался человек среднего роста в форме морского летчика. Его можно было бы назвать совсем молодым, если бы не сутуло согнутая спина и необычайная вялость во всех движениях. Он производил впечатление не то преждевременно состарившегося, не то больного. Пока летчик медленно шел от двери к курительному столику, около которого старичок уже усиленно жал руку привставшему Энгель, последний внимательно оглядывал моряка. Заметив этот взгляд, старичок стремительно обернулся к своему спутнику и представил его хозяину.
— Господин Клот, морской летчик... Когда-то, хе-хе, лейтенант, а теперь "морлет"... хе-хе... Так кажется у них говорится...
Энгель встал совсем и нарочито сурово и деловито проговорил по-английски, протянув руку Клоту:
— Рад. Много слышал о вашем искусстве и о вашем знании Севера. Нам нужны знающие и преданные люди.
Клот молча потирал руки и неловко улыбался. Его фигура казалась еще более сутулой и слабой рядом с прямым и крепким Энгель. Платье сидело на Клоте мешком. Тужурка была слишком широка. Брюки обвисали на коленях бесформенными мешками.
Оглядывая украдкой всю фигуру Клота, Энгель едва заметно кривил тонкие губы.
Тем временем старичок, приведший Клота, удобно уселся в кресло. Его лысоватая головка приходилась почти на уровне стола, уставленного коричневыми сигарными ящиками. Косой свет из-под абажура играл тонким неуверенным обликом на засаленном краешке воротника стариковского кителя. Выцветший желтый защитный китель был когда-то форменным. Теперь пуговицы его были тщательно обшиты суконочками. На плечах, где горели раньше погоны, остались темные полосы.
Старичок как бы невзначай перебрал на столе сигарные коробки и, остановившись на одной из них, ловко приготовил себе тонкую светлую сигару. Он вскинул головку в сторону господина Энгель.
— У вас всегда такие изумительные сигары, мистер Энгель. Я, хе-хе... давно уже забыл, что такое хорошая сигара...
Энгель точно только сейчас вспомнил о присутствии старичка.
— Ваше превосходительство, вы знаете мой принцип — с глазу на глаз. Прошу не обессудить.
Он нажал звонок и, не оборачиваясь, бросил вошедшей старухе:
— Проводите в библиотеку.
Дверь мягко защелкнулась за вышедшим старичком. Хозяин встал и принялся ходить большими жесткими шагами наискосок через весь кабинет. Клот молча сидел около письменного стола, устало опустив плечи. Наконец Энгель остановился против Клота.
— Итак, я полагаю, что вам известна цель нашего свидания. Вы конечно понимаете, что такими вещами, о которых мы с вами сейчас будем говорить, не шутят... Господин Клот, если вы сомневаетесь в себе, прошу вас объясниться заранее.
Клот покачал головой:
— О нет, я вполне уверен в себе и вообще...
Он не договорил и махнул рукой, как бы считая всякие объяснения со своей стороны излишними. Снова заговорил
[10] Энгель. Он говорил долго и монотонно, методически излагая Клоту план предприятия. Время от времени Клот согласно кивал головой. Изредка он нерешительно поднимал палец и, остановив господина Энгеля, вставлял замечание или возражение.
Энгель перестал ходить и, сев за письменный стол, выдвинул средний ящик. Тонкими крепкими пальцами он вытащил и положил перед Клотом пачку узких зеленых бумажек с портретами бородатого мужчины.
— Заканчивая, господин Клот, мне остается только еще раз вкратце формулировать все, что было сказано: возможно большее число судов должно остаться во льду. Нужно сделать это на обратном пути, когда они пойдут с экспортными грузами. Повторяю, за себя вы можете не опасаться. Раз вы беретесь дотянуть без посадки до Варде — я обеспечиваю вам в этом пункте вполне надежный прием у нашего консула. У него вы получите необходимые документы и средства для поездки к вашей семье. Можете быть совершенно покойны за то, что вашу жену мы перевезем за границу без лишнего шума. Сезон курортный, и никому не придет в голову интересоваться ее временным отсутствием. Ну-с, а когда хватятся, вы уже будете вместе и в полной безопасности. Поверьте мне, я не хуже вас знаю, что за публика эти большевики, и представляю себе, как нужно делать дела.
Господин Энгель подвинул Клоту пачку зеленых кредиток.
— Это на расходы, которые у вас могут быть в связи с экспедицией.
Клот покраснел. Его рука заметно дрожала, когда он нерешительно взял и сунул пачку в карман.
Господин Энгель нажал кнопку звонка. Клот неловко оправлял неуклюжие складки своей мешковатой одежды.

2
Архангельск мирно спал, окутанный дождливым полумраком северной ночи. Покосившиеся скамейки у памятника жертвам интервенции давно опустели.
Архангельск спал, закутанный ночью, не нарушаемой назойливым светом уличных фонарей. Их не было вовсе. Света в окнах домов тоже почти не было видно. Лишь по широкой серой ряби Двины изредка пробегали дрожащие блики от фонарей буксиров. Их зеленые и красные бортовые огни озабоченно перемигивались, ускользая в сторону Соломбалы, громоздящейся над водой беспорядочным лесом мачт.
Было почти 24 часа, когда Клот увидел на горизонте слабые блики редких архангельских огней. К полуночи под самолетом уже изогнулась двойным коленом Кузнечиха. Клот размерил издавна знакомые ему расстояния и толкнул от себя штурвал, ведя машину на посадку. Однако в полумраке глазомер обманул и, почти уже коснувшись воды, Клот увидел, что для пробега места ему впереди не осталось. Он резко взял штурвал на себя и дал газ на все сек-
тора. Машина взвыла моторами и резко повернула вверх. Из кабинки высунулись всполошенные физиономии механика и навигатора. Но через минуту Клот снова нашел нужное ему колено реки и уверенно пошел вниз. Загромыхало дуралюминиевое днище. Лодка вспенила темную воду мирно спящей реки.
От берега отвалил моторный катер. Он мягко ткнулся кранцами в зазвеневший от удара борт самолета
— Здорово, товарищи. С прилетом. Как дела?
Клот сунул снятый шлем в карман.
— Спасибо, все в порядке. Механики с вами?
— Есть, товарищ начальник, — послышались с катера молодые голоса.
— Ну, ребята, принимайтесь за машину. А мы все спать.
— Товарищ Клот, неужели не задержитесь на денек?
— Некогда, товарищи, работа не ждет. Небось ледокол уже у Юшара... Кстати, как дела с заброской горючего? "Зверолов" уже зашел на Колгуев?
— До сих пор нет от него никаких известий.
— Это плохо, — задумчиво проговорил Клот. — Ну да ладно, утро вечера мудренее. Айда на берег, ребята.
Экипаж самолета перешел на катер.
На машине остались только запасные механики.
Постукивая мотором, катер быстро приближался к рассыпавшемуся по косогору редким бисером огней Архангельску.
Стоявший на руле повернулся к Клоту:
— Где приставать будем — против гостиницы?
— Нет-нет, нельзя ли выбросить меня у порта, мне нужно зайти на телеграф. А сами приставайте потом на Театральной.
— Зачем же вам беспокоиться, давайте телеграмму, мне домой как раз мимо телеграфа итти — заброшу, — предложил рулевой.
— Нет, ничего, не нужно. Я сам, — поспешно ответил Клот.
Слева на высоком откосе берега показалась белая башня портового управления. Под нею, у каменной стенки набережной, засерели бревна пристани.
Когда Клот выскочил из катера, бортмеханик Карп сделал движение последовать за ним. Клот заметил его движение.
— Вы куда?
— А с вами, на телеграф.
— Ни к чему, идите спать. Если вам нужно отправить телеграмму, давайте я сделаю.
— Ну ладно, пожалуй правда лучше будет скорее в койку, — охотно сказал Карп.
Клот махнул рукой, и катер отвалил. Вскоре стук его мотора потерялся вдали, заглушенный шорохами ночной реки.
Стал накрапывать дождь. Клот поднял воротник кожаного пальто и стал быстро подниматься на берег. Вдруг он вздрогнул: от стены портового управления отделилась темная фигура с торчащим из-за спины острием штыка. Фигура сделала несколько шагов наперерез Клоту. У летчика часто застучало в висках; мозг прорезала острая короткая мысль: "Уже? " - Сквозь сетку дождя он ясно различил красноармейца, быстро идущего ему наперерез, и остановился. За несколько мгновений, понадобившихся красноармейцу для того чтобы подойти, в голове Клота пронеслась
[11]
вереница быстрых сбивчивых мыслей. Заложенные в карманы пальто руки нервно сжимались и разжимались.
Красноармеец остановился против Клота и неуверенно произнес:
— Гражданин, одолжите спичку.
Эти обыкновенные слова не сразу
проникли в сознание Клота. Красноармейцу пришлось повторить:
— Гражданин, а гражданин. Спичку прошу, ай не понял?
Дрожащими руками Клот нащупал а кармане коробок и протянул красноармейцу. Пока тот закуривал, пряча спичку от дождя в рукав шинели, Клот быстро пошел к городу.
— Эй, гражданин, спички-то возьми.
Но Клот уже не слыхал. Сжав губы,
он быстро шагал к белеющему сквозь пелену дождя зданию почты.
По гулким железным ступеням с отполированными до блеска краями он быстро вбежал на второй этаж. Дежурная телеграфистка клевала носом над
затрепанной книжкой и вздрогнула от нервного вопроса:
— Нет ли телеграммы до востребования на мое имя?
— А как ваша фамилия?
— Ах да... Чекалов, — уверенно произнес Клот.
Порывшись в затянутом железной сеткой шкапике, телеграфистка вынула депешу.
— Как фамилия-то?
— Чекалов.
— Ну, значит это не вам, тут Чакалову.
— Это мне.
— Вы же сказали Чекалов.
— Это вам показалось, товарищ. Я сказал именно Чакалов, — уверенно произнес Клот.
— Ваш документ.
— Вот пожалуйста. — Клот протянул в окошечко профсоюзную книжку.
Телеграфистка мельком взглянула на фамилию и выдала депешу. Попрежнему пряча в воротник лицо и избегая взгляда телеграфистки, Клот вышел.
Только на улице, под слабым светом номерного домового фонаря, он раскрыл телеграмму и с трудом разобрал расплывающиеся в глазах строки:
"Тося телеграфировала благополучном приезде курорт все спокойно Энгель".
Клот несколько раз прочел телеграмму, стараясь хорошенько запомнить ее текст, и быстро вышел из-под света фонаря. Стук его сапог по доскам тротуара гулко разносился по проспекту. У длинного темного забора какой-то стройки летчик приостановился и, старательно разорвав листок телеграммы, просунул клочки сквозь щель тротуара. За телеграммой последовал только что предъявленный на телеграфе профсоюзный билет...
(Продолжение в след. номере)
[12]
СДЕЛКА ГОСПОДИНА ЭНГЕЛЬ
Продолжение рассказа Ник. ШПАНОВА Рисунки Н. КУЗНЕЦОВА

3
Ровный гул мотора действовал усыпляюще. Второй пилот, молодой белобрысый Ян Глюк, клевал носом. Полет проходил спокойно. Все были заняты своим делом. Навигатор, он же радист, не снимая наушников, старался уловить тонкие писки мощной судовой радиостанции ледокола, стоящего у пролива Югорский шар. Но писки то-и-дело прерывались разнотонными невнятными взвизгиваниями, несшимися с береговых станций и беспорядочно загромождавшими эфир. Заставив ледокол несколько раз повторить передачу, радист подобрал наконец из разрозненных точек и тире связную радиограмму:
«Настаиваю скорейшем прибытии бухту Варнека. Экспедиция крайне нуждается воздушной разведке. У Варнека вполне возможна посадка чистую воду. Лед мелко битый, быстро разгоняется ветром. Курганов».
Радист тщательно выписал радиограмму и просунул ее в окошечко Клоту. Тот взял мечущийся под бьющей струей встречного воздуха смятый бланк. Ветер рвал бумажку из рук. Клот ткнул под бок дремлющего Глюка и передал ему управление. Кое-как, скрючившись за козырьком, он наконец разобрал радиограмму.
Перечтя текст, Клот на минуту закрыл глаза. Подумав, он поманил в окошечко навигатора и прокричал ему в прислоненное к отверстию ухо: «Давайте курс прямо на Колгуев, сядем в Бугрино». Слова срывались ветром и терялись в реве моторов. Клот трижды повторил фразу, прежде чем навигатор согласно кивнул головой.
Машина шла невысоко. Временами Клоту казалось, что он слышит шум размашистых темных волн, поспешно кативших на юг нарастающие до белизны вспененного мыла гребешки. Гребешки гнались друг за другом и, падая с вершины волны, растворялись в темной воде. Клот хорошо знал эти гребешки. Он любил седые волны Баренцова моря. Но теперь к обычному чувству восторга перед мощью этих темных холодных масс воды примешивалось что-то подсознательно-неприятное, в чем он не мог дать
себе отчета, точно оскомина от прекрасной грозди винограда. Клот задумался, следя за бегом гребешков. И вдруг ему показалось, что он понял, откуда этот привкус оскомины: «Я предал вас, мои седые друзья. Мы видимся в последний раз». Но, тряхнув головой, Клот постарался отогнать от себя неприятную мысль: «Глупости!.. Я делаю то, что должен сделать всякий честный русский. Пусть они называют это вредительством, история, не их сумасшедшая, а наша подлинная русская, настоящая история назовет это иначе. Лейтенант фон Клот не вредитель для единой великой России, той России... »
Клот поймал себя на мысли, что старается убедить самого себя в чем-то, в чем он не очень уверен. «Пустяки, — подумал он, — только не нужно распускаться».
Вдали, в северо-восточной части горизонта, появился низкий темный валик. Валик катился, разматывая за собой серую мохнатую пелену. Надвигался туман. Клот постучал в переборку навигаторской кабины.
— Эй, Иваныч, как метеосводка?
— Не получал.
— Придется безусловно садиться на Колгуеве, — прокричал Клот. И подумал: «По крайней мере есть настоящее оправдание».
Он внимательно вглядывался в горизонт, отыскивая на востоке цель своего полета — Колгуев. Но острова все не было видно. Лишь через полчаса, почти сливаясь с тусклым сводом неба, показалась серо-желтая низкая черточка. По мере приближения можно было различить плоскую бляху острова, опоясанную с юга широкой белой полосой прибоя. Клот взялся за штурвал и велел Глюку оставить управление.
Внизу желтели проступающие сквозь пенистую воду широкие кошки. Машина подходила к острову широкими плавными кругами. Было видно, как из крошечных домиков становища Бугрино выбегают люди и, постояв минуту с задранной головой, стремглав бегут к высокому откосу берега. Фигурки скопились у широкого разлога речки Бугрянки; от берега отделился маленький катер, медленно потащившийся к морю в обход желтых «кошек».
Клот уверенно вел машину на темную полосу воды, разрезавшую кошки против устья реки. Море осталось у него за спиной. По курсу, насколько хватал глаз, простиралась буро-зеленая поверхность тундры. Клот ровно посадил машину в двухстах метрах от берега.
Подошел с острова катер и завел якоря.
Покинутая экипажем машина безвольно и беспорядочно закачалась на мутных волнах. На ней остался один только Карп. Такова уж участь бортмехаников — первым приходить на самолет перед полетом и последним покидать машину после полета.
Длинная фигура Карпа появлялась около моторных гондол, высовывалась из люков кабинок, лазила по крылу. Нужно было осмотреть каждый сантиметр машины, проверить каждый болт, каждую заклепку.
Посасывая трубку, Карп мурлыкал под нос веселую песенку. Добравшись до бензиновых баков, он сунул трубку в карман и проверил уровень горючего.
Недоуменно пожав плечами, Карп на мотив песенки повел разговор сам с собой: «Спрашивается, какого хрена мы сели в этой дыре? Начальство говорит «за бензином», да нам и своего-то до самой смерти не сжечь. Чудно право».
Он задумчиво выколотил потухшую трубку. Тщательно заправляя новую порцию вонючей имитации «кэпстена», пробормотал: «А между прочим, товарищ Карп, как ты есть легкая кавалерия, то обязанность твоя смотреть в оба... И сдается мне, что хорошая разведка будет на этот раз не лишней... да, не лишней, товарищ Карп... Кто возражает против, прошу поднять... »
Трубка задымилась новым зарядом. Позвякивая ключом, Карп принялся за дальнейший осмотр машины.
Через два часа он сидел за столом и жадно, с прихлюпыванием, тянул чай из стакана, обжигающего сложенные трубочкой ладони. На столе белела гора хлеба и стояла недоеденная банка мясных консервов с воткнутым в желтое сало перочинным ножом.
[12]
Голова Карпа, даже когда он сидел, почти упиралась в темные балки закопченного потолка. В углу маленький горницы в высоком стеклянном чехле, похожем на футляр старинных часов, стоял, вытянувшись темным металлом во всю вышину стены, ртутный барометр. Около него на табуретках были разложены разные приборы, принадлежащие хозяину дома — метеорологическому наблюдателю Убеко Севера {1}. Впрочем едва ли то сооружение, в котором находился Карп, заслуживало название дома. Покосившееся, расползшееся по земле, как шляпка гнилого гриба, оно ничем не отличалось от остальных двух построек становища Бугрина. Когда Карп входил в хибарку, ему пришлось согнуться в поясе под прямым углом, иначе он рисковал просчитать головой все косяки.
Зато теперь он благодушествовал за кипящим самоваром, уписывая один за другим мягкие, сминающиеся в пальцах, как вата, ломти белого хлеба.
Тут же, растянувшись на лавке, отдыхал с папиросой навигатор Иваныч.
Клота не было; он вместе с хозяевами ушел на факторию Госторга.
В горнице было тихо, слышалось только острое похрустывание сахара на крепких зубах Карпа. Вдруг механик, не донеся до рта очередного куска, обернулся к дремлющему Иванычу:
— Слышь-ка, Иваныч, что я у тебя спрошу.
Иваныч нехотя открыл глаза.
— Ну, что еще?
— Постой, брат, это я в порядке самокритики... На кой хрен мы здесь сели?
— А тебе не все равно?
— Значит не все равно, коли спрашиваю.
— Из-за тумана.
— То-есть из-за какого же это тумана?
— Из-за мокрого.
— Нет, ты эти посмешенки, братец, брось. Я тебя, как человека, спрашиваю.
— Ну, дружище, какой же ты человек. Комса ты безусая, а не человек... вот подрастешь, усы вырастут, тогда человеком станешь.
Голос Карпа зазвучал резко:
— Брось балаган, Иваныч. Не до балагана твоего. Говори толком: чего сели?
— Ишь, ревизор выискался.
— Вот те и ревизор.
— Ну, ладно, не кипятись. Говорят тебе из-за тумана. Клот полагает, что впереди нас туман.
— А почему он это полагает?
-— Ну, уж это ты, братец, его спроси.
— А ты-то сам как думаешь?
— Раньше думал, что чепуха, а теперь никак не думаю — спать хочется.
— Эх ты, ус моржовый, "спать", — передразнил вялого Иваныча Карп и вышел из горницы.
Стоя на пороге избы, Карп посмотрел в сторону моря. На востоке виднелся давешний ватный валик тумана. Он быстро двигался к западу, оставляя за собой полосу чистого горизонта.
Карп задумчиво покачал головой:
"Бензина хоть залейся, туман — чепуха... тут не то что легкая кавалерия, а и сам Буденный ни черта не разберет".
Он повернулся в сторону острова. Глазу не на чем остановиться — бархатный темный бобрик тундры сглаживал все неровности.
{1} Управление по обеспечению безопасности кораблевождения в северных морях.

Скользя по намокшему мху, Карп пошел в тундру. Изредка он нагибался, чтобы бережно сорвать кустик ярких незабудок, прилепившихся в складке жесткого бурого лишайника.

4
Бледное северное солнце обливало спокойное море выцветшим золотом. Волны размашисто, лениво, без гребней и без пены, захлестывали серый прибрежный песок и, шурша струйкой о струйку, также лениво уходили обратно.
Карликовая ива подняла над землей свои жесткие коричневые стебли. Ее бледные листики старались казаться свежими и яркими.
Большие полярные чайки и глупыши, распластав белоснежные метровые крылья, не хотели сходить с растянутого над ними бледно-голубого панно. А еще выше, совсем высоко, в непосредственной близости к голубому фону, перились струйками редкие облачка.
Невдалеке темнел конус чума. Из его дымового отверстия вилась темная спокойная струйка. Ширясь, она уходила навстречу крикам круживших чаек.
Чум стоял в полукилометре от Бугрина. Его расставил приехавший вчера из тундры самоед Екся. Екся привез совики и пимы для экипажа самолета.
Сидя на корточках перед чумом, Екся сосредоточенно курил. Он, не мигая, в
течение часа смотрел на Клота. Ему впервые довелось видеть такого чудного русака. Русак откровенно ругал Госторг, агента и даже того, кого не решался ругать сам шаман Винухан — большого начальника из самого большого исполкома.
Русак вел с Ексей чудные разговоры:
— Значит ты, Екся, агентом и Госторгом тоже недоволен?
— Какой товолен, нет товолен. Разви мозна товолен, коли агент миня манил, кумка никогда ни тавал. Такой раси хороса? Как мозна пис кумки зить?
Клот исподтишка оглянулся и поманил к себе Ексю.
— Ты, Екся, видел на какой я большой железной чайке прилетел?.. Видел?.. Я самый большой шаман, Екся; что я скажу, все так и будет... И я тебе говорю, а ты расскажи всем самоедам на острове: скоро, совсем скоро агента не станет, другой купец придет. И большого начальника не станет, и исполком тоже пропадет. Тогда, Екся, водка будет, сколько хочешь водки. Водку, Екся, царь посылать станет. Не надо агенту песца сдавать. Вы песца прячьте. И оленьи постели тоже прячьте. Купец придет, много больше за меха, чем агент, даст.
По мере того, как говорил Клот, глаза Екси делались все уже и уже. Наконец он медленно, подбирая русские слова, сказал:
— А ты, парень, не врешь, что ты самый большой шаман?
[13]
— Зачем врать? Разве ты не видел чайку, на которой я с неба прилетел?
— А ты, парень, не врешь, что царь будет?
— Не вру, непременно будет.
— Тогда всем самоедам с Колгуева тикать надо.
— Зачем же тикать? — опешил Клот.
— На большую тундру тикать, куда царь не придет. Нам агент другой нузна, а царь нам не нузна...
Теперь настала очередь Клота удивляться, но для этого у него не было времени. Со стороны берега быстро приближалась высокая фигура Карпа. Не дойдя ста шагов, Карп сложил ладони трубкой и закричал:
— Товарищ Клот! Товарищ Клот! Машина готова! Время лететь!
Клот быстро поднялся и, не прощаясь с Ексей, побежал к берегу.
Екся долго смотрел ему вслед, затем, повернувшись к чуму, позвал свою хабинэ и сказал ей по-самоедски:
— Слушай, женка, этот большой шаман-русак сказал большое несчастье самоедам.
— Мор на оленей придет?
— Постой, не перебивай. Хорошо бы только мор, а то он говорит, что сам купец от царя придет.
— Нет, Екся, не может это быть. Он пьяный был, этот твой русак-шаман.
— Ах, женка, хорошо если он и вправду это от водки придумал. А все-таки надо на совете об этом в тундре говорить.
— Почему не говорить... а только я думаю, что спьяну, — спокойно сказала хабинэ и пошла засыпать чаю в ведерный чайник, кипевший на тагане посреди чума.
Екся вынул руки из рукавов и стал чесать себе живот, глядя на чаек, вышитых гладью на голубом своде шатра. «Сдается мне, — подумал он, — что женка права, — пожалуй пьян». Екся, кряхтя, встал и пошел в чум пить чай.
(Окончание в следующем номере)
[14]
СДЕЛКА ГОСПОДИНА ЭНГЕЛЬ
Окончание рассказа НИК. ШПАНОВА Рисунки худ. Н. КУЗНЕЦОВА

5
Шли дни и шли ночи, не отличимые друг от друга. Дни, как ночи, и ночи, как дни. Иногда озаренные тусклым солнцем, а чаще укутанные в мокрую кисею тумана. Команды иностранных судов Енисейской экспедиции, непривычные к постоянному свету, путали вахты, спали днем, ночью играли в карты и слушали граммофон. А когда подходила страда и льды зажимали черные коробки пароходов, люди и вовсе не спали от постоянной возни на палубе, от скрежета льдин о железные борта, гулко разносившегося по всему кораблю. Антенна ледокола не успевала принимать воплей голландских, английских и немецких капитанов, наперебой утверждавших, что их ждет участь "Тегетгофа" {1}, если не последует немедленной помощи.
Так было на пути с запада на восток, когда один ледокол должен был протащить от Вайгача до Ямала 28 кораблей с импортными грузами. Почти то же самое началось по выходе судов в море с экспортными грузами на пути с востока на запад.
Впрочем теперь было еще хуже. День отгородился от ночи длинными серыми сумерками. На темнеющем небе стали появляться редкие бледные звезды. Лед утратил подвижность. На просторе белых полей все реже попадались разводья и трещины. Реже набегал туман. Вместо тумана с севера двигались темные тучи, лениво сыпавшие крупные хлопья снега. Чаще стали ныть ванты. Иногда нытье переходило в протяжный вой. За воем шел визг и тонкие жалобные крики такелажа. Все кроме вахтенных убегали с палубы. Только на советском ледоколе сбившиеся с ног люди забыли про вахту. Ледокол был один, а судов двадцать восемь. Двадцать восемь судов нужно было протаскивать через лед. Машинисты ледокола перестали мыться и ели кое-как; голые кочегары, сменяясь с вахты, не одевались и валились в койку, покрывая
{1} Австрийское экспедиционное судно, раздавленное льдами.

темными пятнами угольной пыли подушки; палубная команда сутками не снимала тулупов и валенок, чтобы прямо из койки бежать в аврал.
Спеленутый белыми вихрями снежной бури, самолет Клота приютился у Диксона, не имея возможности выйти на разведку льдов. Экспедиция шла по указаниям береговых полярных радиостанций. Лед был кругом. По какой-то иронии только пролив Малыгина, недоступный для судов экспедиции, был свободен ото льдов. Черные волны свободно ходили по проливу, обдавая пеной плоские берега и слизывая снег на кромке льда, где беспомощно вертелись суда экспедиции. Но начальник экспедиции знал, что этот черный пролив — мышеловка. Он не вошел в него даже тогда, когда ветер упал до одного балла, прекратился снег и в прорывы между темными тучами стал короткими днями проглядывать бледный отсвет последнего солнца. Но стоять у Белого было тоже немыслимо. Нужно было использовать начавшуюся сильную подвижку льда и выбраться к Новой Земле. И начальник экспедиции знал, что он выберется, но хотел совершить это с возможно меньшим риском.
За кормой у ледокола стояли 28 голландских, английских и немецких капитанов. Они не имели никакого представления о том, что такое льды Карского моря. Они охрипли от ругани с выбившимися из сил матросами. Они замучили радистов, заставляя их бомбардировать антенну ледокола. Капитанам нужна была нянька, чтобы за ручку вывести их через проливы Новой Земли в Баренцево море. Но проливов было три: южный — Югорский Шар, средний — Карские Ворота и северный — Маточкин Шар, и начальник экспедиции не знал, который из них будет свободен ото льдов ко времени подхода экспедиции. Береговые станции тоже видели только то, что делалось в десяти милях от них. Они не знали, какому из проливов угрожает главная масса ледяных полей, плывущая с далекого ветренного севера.
Они не могли помочь начальнику экспедиции.
Помочь могла только воздушная разведка.
Пользуясь первым же светлым днем, начальник экспедиции послал радио на Диксон:
«Можете ли вылететь для освещения движения льдов и выяснения возможности прохода проливами? »
Через час пришло ответное радио:
«Вылетаю немедленно».

6
Вялость Клота как рукой сняло, даже больной Иваныч из-под вороха наваленных на него одеял заметил необычайную нервность пилота. Все делалось быстро и точно. Распоряжения, отданные перед полетом, были ясны и звучали так беспрекословно, что никому не пришло в голову возражать, несмотря на неожиданность. Голос Клота был необычайно резок, когда он сказал, ни на кого не глядя:
— Иваныч болен — с передачей результатов разведки я справлюсь сам. Глюк мне не нужен — мне гораздо нужнее те двести кило бензина, что я могу взять вместо вас обоих. Двести кило — это лишний час полета. Час полета — это сто миль. Сто миль — это судьба всего предприятия... моя судьба.
Клот на мгновение задумался, глядя на Карпа:
— Вы, Карп, пойдете со мной один, если... если не откажетесь... Я оставляю вам право отказаться.
— И отпустить вас одного?.. Хреновато, товарищ начальник.
— Ну, ладно, на то ведь вы и легкая кавалерия: всегда впереди всех. Сейчас же принимайтесь за работу: залейтесь бензином под пробки. Мне нужно столько бензина, сколько мы можем поднять.
— И все запасные баки?
— Да, и все запасные.
— Как хотите, только ни к чему.
— Никаких «только», — в голосе Клота зазвучали непривычные нотки.
Еще сейчас, прислушиваясь к ровному шуму мотора, Карп отчетливо вспоминал этот необычный тон и острый взгляд Клота.
[11]
 Шпанов - 0008.jpg
Давно под самолетом прошел остров Белый и суда енисейского каравана, вкрапленные дымящимися точками в сплошные, осыпанные морщинами торосов, ледяные поля.
Моторы размеренно стучали. Ни один из приборов, расположенных на доске перед Карпом и заменяющих механику в полете все органы чувств, не обнаруживал в работе моторов признаков для беспокойства.
Чтобы убить время, Карп надел на голову наушники. В них нельзя было ничего понять. Писк и вой ненастроенного приемника смешивались в какофонию, какую можно слышать только в эфире, загроможденном судорожными эманациями бесчисленных антенн. Эта какофония забавляла Карпа. Даже когда внизу сверкающая скатерть покрылась темными узорами разводий, он, наблюдая за льдом, не сбросил наушников.
Разводья сменились черными озерами. Льды оборвались. Льдинки белыми плотами качались на ленивой волне. Самолет качнуло. Правое крыло уперлось в темную поверхность воды. Крутым виражем Клот переложил машину на северный курс. Через несколько минут в наушниках послышался треск и запели высокие чеканные ноты своей передачи. Не понимая на слух, Карп записал нервный черед точек и тире. Через минуту он по складам составил: «Прошел Вайгач Клот».
Карп выглянул из своего колодца и увидел по левому борту серобелые холмы, обведенные с моря широкой полосой припая. Карп уже знал этот характерный вид Новой Земли. К юго-востоку, разрывая хребет, сверкала черная гладь Карских Ворот. У Карпа мелькнула мысль: «Почему же он не дает, что пролив свободен? » Он сунулся было в сторону пилотской кабины, но в этот момент стрелка бензиновых часов очередного бака качнулась к нулю, и Карп забыл про радио.
Включив новый бак и проверив подачу, Карп снова одел наушники. Мембрану попрежнему рвали беспорядочные звуки какофонии.
Самолет неуклонно шел к северу. Холмы внизу переходили в острые сопки, разрезанные глубокими складками. Сопки делались все острее и выше, пока вершины их не воткнулись в белесые клочья тумана. От сверкающих вершин спускались белые трещины пропастей. Снег в трещинах незаметно переходил в белую гладкую поверхность припая.
Вдруг Карп заметил, что припай нигде не кончается. Его белый покров тянется далеко к востоку, переходя в сплошные нагромождения бесконечных полей. По правому борту не было видно даже темной полосы неба — вестницы открытой воды.
Слева мелькнул разлог. Широкая речка, белой извилистой лентой уходящая в горы. На северном берегу речки Карп увидел на сером склоне горы постройки и среди них — две высокие иглы радиомачт. Карп понял, что ошибся; это вовсе не речка, это пролив Маточкин Шар, плотно забитый льдом и недоступный судам экспедиции.
В наушниках резко щелкнула мембрана и послышался гул динамо. Снова заработал передатчик. Карп взял карандаш и приготовился записывать.

7
Нервный подъем прошел. Уже через час полета Клот почувствовал слабость и обычную апатию. Платье давило плечи,
тело осело. Хотелось спать. Сопротивление штурвала казалось непомерно сильным. Одной рукой Клот залез в карман и вынул маленький пузырек. Зажав его между колен и сбросив перчатку, Клот концом ногтя зацепил щепотку белого порошка. Быстро нагнувшись за козырек, он сунул щепотку себе в нос.
Через полчаса повторил то же самое. Стало легче. Платье больше не давило плечи. Штурвал легко поддавался малейшим движениям. Крылья машины стали продвижением рук, и каждое движение плеч заставляло трепетать элероны. В голове легкой розовой волной серебристо звенели мысли:
«... Мы вернемся сюда вымести Россию огромной метлой... Каким бесконечным пиром будет это подметание великих русских полей... У нас запляшут лес и горы... Нет, это не отсюда... Тогда будет непрерывная музыка... Да, музыка для нас... а для них? О, для них... »
Серая скучная полоска земли врезалась в розовые мысли. Клот включил передатчик и отстукал ключом: «Прошел Вайгач». Он шевельнул плечами, и машина плавно пошла по кривой, дрожа далекими концами его алюминиевых рук. Снова зазвенели мысли...
Лед, сплошной лед внизу. Клот бросил штурвал и радостно потряс руками:
«Мой последний, самый последний полет «для них». И какой результат! О, на этот раз «товарищи» будут им довольны и долго не забудут лейтенанта фон Клот».
Слева из глубокого разлога выросли знакомые иглы радиомачт. Маточкин Шар. Клоту было достаточно одного взгляда, чтобы увидеть, как безнадежно закупорен пролив. Дрожащей от радости рукой он включил передатчик и застучал ключом:
«Начальнику енисейской экспедиции. Проход Карские ворота невозможен. Не ожидая меня, немедленно двигайтесь к Маточкину Шару. Красный летчик Клот».
«Ха! ха! Красный летчик! — подумал Клот. — В последний раз красный! ». Он повернулся и глянул в кабину механика. Там сидел Карп с наушниками на голове. В руках Карпа белел листок. Разбирая что-то, Карп сосредоточенно грыз карандаш.
Клот побледнел и с силой рванул ключ передатчика. Ключ остался у него в руке, оторванный с куском дерева.

8
Карп сосредоточенно складывал слова из записанных значков Морзе. Выходила такая чепуха, что в голове пошел звон, как от удара. Он поднял голову и встретил широко открытые глаза Клота.
Карп ничего не думал. Он не мог думать. Думать было некогда и не о чем. Его тело согнулось, и он полез в кабинку пилота. Здесь он увидел ключ в руках Клота. Тогда Карп первый раз подумал: «Что нужно делать? » Но прежде чем он подумал, рука сама опустилась в карман и снова поднялась с парабеллумом. Черный указательный палец дула уставился между широко открытыми глазами Клота. Прямо в бескровную переносицу. Не отводя дула, Карп сел за второе управление. Заправил ноги в педали, положил левую руку на штурвал. Тогда пальцы правой руки судорожно сжались, и черный указательный коротко толкнул огнем в бескровную переносицу. Клот откинулся и повис в предохранительном ремне.

9
Геофизики обсерватории Маточкин Шар вели с теодолитом наблюдение за только что выпущенным шаром-пилотом, когда со стороны Карскою моря они услышали шум мотора. Мимо устья пролива прошел большой самолет. Машина скрылась за вершину в направлении к мысу Выходному. Геофизики с сожалением посмотрели в сторону, где заглох гул неожиданного визитера далекой земли. Потом они повернулись туда, где за пять минут до того был виден шар-пилот, но только для проформы — шар давно исчез. И когда они уже сложили теодолит, собираясь возвращаться на обсерваторию, до слуха их донесся тот же гудящий звук идущего высоко самолета. Звук быстро приближался. Огибая вершину сопки, отгораживающей площадку обсерватории от Карского моря, на высоте ста метров шел самолет. Геофизики в недоумении остановились — им еще никогда не приходилось видеть самолета, летящего таким странным образом.
Машина беспорядочно качалась с борта на борт, виляла в стороны и то резко набирала высоту, то неожиданно клевала носом. Моторы то рвали воздух сдавленным ревом, то, громко стрельнув, затихали. Казалось, кто-то забавлялся титанической игрой с тысячью лошадей, заключенных в стальные рубашки цилиндров.
Вдруг один из геофизиков — длинный, худой, в старых железных очках — испуганно вскрикнул. Быстро снижаясь, машина шла прямо на него. Она перерезала наискось пролив и серой массой, закрывшей перед геофизиком все небо, с воем и звоном пронеслась над самой головой. Толкнуло бурным потоком крутящегося грохота и обдало резким запахом моторного масла. Геофизик бросился на землю и прижался к острякам мелкого шифера. Но вой сразу угас у него за спиной, проглоченный коротким оглушительным звоном. Самолет ударился в землю.
Из дома обсерватории к самолету бежали люди. Сзади всех, придерживая железные очки, бежал худой геофизик.
Распластавшись разъехавшейся вширь металлической лодкой, с бесформенно изломанными крыльями, самолет лежал на камнях. Из пилотской кабинки торчала рука. Пальцы руки судорожно сжимались и разжимались. Подбежавшие люди за-
[12]
 Шпанов - 0009.jpg
глянули в кабинку. Там было двое. Один сидел скрючившись, прижатый колонкой штурвала, уткнув голову в колени. Другой сидел прямо, придавленный к стенке сплющившейся кабины. Взглянув на его лицо, подбежавшие люди отшатнулись. К ним был обращен ряд оскаленных верхних зубов. Нижних не было. Не было всего подбородка. Вздутый окровавленный язык повис до самого горла.
Прибежавшие с обсерватории хотели вынуть этого человека из кабинки. Они взяли его подмышки и потащили. Он захрипел и откинул голову. Язык его завернулся трубочкой и поднялся к небу. Ноги человека были крепко защемлены обломками самолета. Обсерваторцы беспомощно опустили руки. Человек сделал рукой жест: «Хочу писать». Ему дали карандаш и бумагу. Затирая серый след карандаша полосками крови, он нацарапал:
«Срочно нач Енисейской идите Карские Ворота. Море свободно. Подходы Мат-шару забиты».
Пальцы пишущего судорожно сжались и переломили карандаш.
Кровь стала сильнее пузыриться над усиленно задышавшим горлом. Начальник обсерватории спросил его:
— Кто вы такой?
Тот вывел обломком карандаша:
«Передайте немедленно».
Карандаш выпал из раскрывшихся пальцев.
Со стороны обсерватории подбежал запыхавшийся врач. Начальник сказал:
— Доктор, если нельзя ему помочь, то нужно по крайней мере узнать, кто он.
Доктор вынул шприц и воткнул иголку в повисшую руку. Человек устало поднял веки. Начальник повторил вопрос:
— Кто вы такой?
И вложил ему в руку карандаш.
Едва пошевелились пальцы.

10
Прочтя в газетах сообщение о подвиге бортового механика Карпа, господин Энгель написал телеграмму в столицу одной из великих держав:
«Сделка сорвалась, выезжаю немедленно».
Отдав распоряжение отправить телеграмму, Энгель вызвал по телефону консульство маленькой безобидной страны и повелительно сказал:
— Немедленно приготовьте мне визы. Завтра я уезжаю.
Стеклянный куб в руках средневекового стража слабо вспыхнул и озарил письменный стол. В глубине дома настойчиво дребезжал звонок.
Господин Энгель удивленно поднял брови. Он никого к себе не ждал.
По коридору прошаркала старая Хильма, и из прихожей донесся стук сапог и прикладов.



#графика