Полярная Почта

Николай Чикер. Александр Чернов.
«Садко» выходит из моря


Судоподъемную операцию в Кандалакшском заливе возглавлял начальник Главного управления ЭПРОНа Фотий Иванович Крылов, фигура столь известная в 30-х годах, что на кратком описании его жизни и деятельности необходимо остановиться. В то время Ф. И. Крылову было всего 37 лет. Сын безземельного крестьянина Смоленской губернии, он с детских лет познал нужду и тяжелый труд. Его уже тогда влекло море. Неодолима была и тяга к знаниям. В деревне он закончил двухклассную школу, работал, а в 1912 г., в возрасте 16 лет, добился приема в Кронштадтскую школу юнг и стал плавать на крейсере «Богатырь». Учился он старательно и уже к 1914 г. стал старшим юнгой второй статьи. Его зачислили на действительную военную службу в школу комендоров Балтийского флота. Окончив школу и классы артиллерийских унтер-офицеров, Крылов получил назначение инструктора-указателя при школе.

В 1915 г. он вступил в тайный кружок РСДРП военморов Балтморя, но вскоре кружок был обнаружен полицией, его разогнали, а команду расписали по частям. В февральскую революцию матросы избрали Крылова ротным командиром, а в октябре 1917 г. он руководил обучением пулеметной команды Красной гвардии в Кронштадте. Затем плавал на корабле «Верный» старшим артиллеристом, одновременно возглавляя судовой комитет. В 1919 г. в качестве артиллериста-наблюдателя и начальника техотдела фортов Красная Горка и Серая Лошадь участвовал в ликвидации неклюдовских банд. В том же 1919 г. вступает в РКП(б) и назначается заместителем комиссара Петроградского военного порта. В апреле 1920 г. по мобилизации ЦК партии направляется на работу на водный транспорт. С судоподъемом впервые познакомился на Севере в 1922 г., когда работал начальником Архангельского торгового порта и Судоподъема на Белом море. Около полутора лет был помощником, а затем начальником Судоподъема на Балтике. Некоторое время возглавлял Одесский торговый порт, куда был назначен после окончания курсов высшего комсостава Московского института транспорта. В марте 1931 г. Ф. И. Крылов приходит в ЭПРОН, сперва начальником его Южного округа, а с января 1932 г. — начальником Главного управления ЭПРОНа, во главе которого и находился до июня 1942 г.

... Отдельно надо сказать о начальнике ЭПРОНа — Ф. И. Крылове, прекрасном организаторе судоподъемного и аварийно-спасательного дела, внесшем вклад в его развитие, в организационное и материально-техническое укрепление. Крылов не засиживался в управлении, часто пропадая на местах подъема судов, считал своим долгом лично возглавлять наиболее крупные и ответственные операции. Так было при спасении «Малыгина» и «А. Сибирякова», при подъеме «Садко» и в других случаях. Его уважали и любили эпроновцы, его знала вся страна.

Уже цитируемый нами Вячеслав Шишков писал о Ф. И. Крылове:

«Фотий Иванович очень утомлен, силы надорваны; ему еще нет сорока, а его густые, торчком, вихры над высоким лбом — с проседью. О Крылове надо много писать, его жизнь есть путь подлинного революционера и преданного строителя социализма. Он всегда на деле, всегда там, где требуется воодушевление, последний удар воедино собранных сил».

А вот характеристика И. И. Соколова-Микитова:

«Самое замечательное в этом... крепком духом человеке — его простота, отвращение к позе, его умение заряжать энергией и волей к победе работающих с ним людей. Поразительна его неутомимость, хороша его улыбка, детским простодушием освещающая лицо».

И наконец женский взгляд на главного «водолазного бога» той поры. Ниже приведенные слова принадлежат писательнице Елене Тагер:

«Начальник ЭПРОНа — небольшая легкая фигура, легкие, словно танцующие, стремительные шаги. Кудрявая проседь. Внимательные глаза, светлая, как радость, улыбка. Маленькие, словно не мужские, руки. Открытый, а не говорливый. Страшная скрытая энергия внутри него, а наружу — скромность, приветливость, улыбка... Веселый и упрямый — небольшой рядовой матросик, не знающий упадка боец, несокрушимый энтузиаст, окруженный любовью руководитель — Фотий Крылов в желтеньком своем полушубке ходит по черной палубе "Декрета" этим легким своим, словно танцующим шагом. Где он — туда повернутся головы, куда он — туда обратят все взгляды...».

А.Н. Толстой
СМЕЛОСТЬ, ТВОРЧЕСТВО, УПОРСТВО

Тихий, солнечный день над огромным зеркалом Кандалакшского залива, над сурово-лиловым окаймлением гор. Неподалеку от лесистого островка стоит старый пароход «Декрет», ржавые борта его помяты, в иных местах забиты деревянными пробками. Это — основное орудие производства.
«Декрет» отошел немного в сторону от вешек, указывающих расположение носа и кормы «Садко», лежащего на глубине 35 метров. Водолазный катер подведен к борту. Все предварительные работы окончены. Водолазы — на верхней палубе «Декрета». Стучит компрессор, нагнетая по резиновым шлангам последние кубометры воздуха в шесть пар двухсоттонных железных понтонов. На соединяющих каждую пару шести стальных полотенцах лежит, как в люльке, «Садко».
Глаза всех следят за двумя вешками над зеркальной поверхностью моря. Кормовая качнулась и начала подниматься. Пошел! Вода закипела, это из поднимающихся понтонов вытравливается воздух. Люди придвинулись к борту, на «Декрете» слышен только торопливый стук компрессора.
Маленький смуглый Фотий Иванович Крылов — руки в карманах — спокойно улыбается, но в бегающих черных зрачках — тревога и бессонница. Фотографы и кино-аппаратчики нацелились объективами на все шумнее закипающее море.
И вот он, долгожданный! Со дна близится его огромная тень. С шумом водопада вздымается буропенная гора воды. Из раздавшейся бездны поднимается корма «Садко» в коричневой слизи,— видны палуба и часть надстроек, облепленных красными морскими звездами, лиловыми медузами, черными ракушками.
Происходит то, что и должно было произойти. Здесь вина в неподходящем качестве тросовой стали. Проволочные волокна — слишком жестки, самый стержень — сердцевина такого каната — также стальной жесткий (во всех трех попытках поднять «Садко» расходились в сплесенях тросы именно со стальной сердцевиной, несколько пар канатов с пеньковой серцевиной прекрасно выдерживали). При сращивании такого жесткого троса не получалось надлежащего трения между волокнами, и при полной нагрузке достаточно было толчка, чтобы сплесени разошлись.
Такой именно толчок и произошел 18 сентября при третьей попытке поднять «Садко».
Поднявшись над поверхностью, часть корабля взяла массу воды. За несколько мгновений вода не в состоянии вылиться через отверстия шпигатов, через иллюминаторы. Вода, поднявшаяся над поверхностью, легла добавочным грузом на тысяча восемьсот тонн «Садко». Под ее тяжестью корма снова опускается, и по-видимому этот момент и является роковым толчком.
Стропы на кормовых понтонах расходятся в сплесенях, двенадцатая пара понтонов, взмывая две горы воды, вылетает. «Садко» получает новый, еще продольный толчок, и один за другим с бортов вылетают еще две пары понтонов. «Садко» идет на дно и ложится, отклонясь от прежнего положения.
На борту «Декрета» — молчание. Брови хмурятся. Кое-кто отвернулся, пошел курить. Крылов поднимает плечи, удерживая вздох,— и это все. Старый «Декрет» качался на волнах. Несколько резиновых шлангов порваны, компрессор еще работает, и концы их, как змеи, с шипами извиваются по поверхности воды.
Проходят минута - две. Никакой команды, никакого шума. Без суеты, будто ничего не произошло чрезвычайного, эпроновцы продолжают прерванную работу. Плывут на лодках к понтонам, медленно уносимым течением отлива. Вытравляют порванные тросы, шланги, концы. Работает лебедка. Водолазы, спрыгнув на катер, надевают скафандры.
Каких бы это сил и лишений не потребовало — «Садко» должен быть поднят. Большевики не отступают. Была уже глубокая осень. Близились туманы и снежные бури. Буксирный пароход «Совнарком», помогавший своими мощными помпами, ушел в Архангельск. В пустынном, студенеющем заливе остался один «Декрет» с проржавленными бортами, на машины его нечего было рассчитывать, и водолазы, обследовав грунт, где в новом положении лежал «Садко», начали вручную — кирками и крючками — пробивать под его днищем каналы для завода стальных полотенец.
По восьми часов водолазы не поднимались на поверхность. Стыла вода, пролетали бури. «Декрет» стонал и метался на волнах. Воля Фотия Крылова; воля всех этих людей была непоколебима. Измучившихся заменяли новыми, снимая их с менее тяжелых работ в иных местах Союза. Ошибки учтены, все тросы заменены, сплесени на них сплетены и укреплены с особой тщательностью. Стиснув зубы, эпроновцы работали с восемнадца­того сентября по четырнадцатое октября.
И вот подряд: каракумовцы окончили пробег, с московского аэродрома стратостат поднялся за пределы достижений, пятнадцатого октября «Садко», покинув подводную могилу, облепленный раковинами и водорослями (в одной из кают нашли дохлого тюленя), был отведен на понтонах к острову на мель для откачки воды.
Это был также один из наших мировых рекордов, потому что никогда и нигде такое большое судно не поднималось таким способом (на всплывающих понтонах) с такой большой глубины. Это могли сделать только смелость, творчество, упорство.
Никогда, ни в одной стране до нынешнего года не считалось возможным работать на глубинах больше пятидесяти-шестидесяти метров. Под огромным давлением внутри скафандра азот воздуха поглощается кровью. У человека, поднятого с большой глубины, кровь как бы закипает, разрываются кровеносные сосуды. Так было.
Этой весной эпроновцы подняли в Финском заливе судно с глубины ста метров.
Случилось это без шума, в обыкновенный будничный день. Когда предварительно обсуждали возможность работы человека на таких глубинах, старые водолазы качали головами: «Против природы не попрешь,— нельзя». Но недаром понятие «нельзя» поставлено у нас на подозрение и пересмотр. Фотий Крылов сказал: «давайте попробуем».
Начали с тренировки: под строгим наблюдением врача опускались все глубже и глубже с каждым днем. Первым пошел на глубину водолаз тов. Разуваев — крепкий мужчина, выжимающий 14 пудов. Спустившись на палубу, с одной наручной лампочкой, запутался шлангом в разорванных снастях, разбил лампочку и едва не погиб в непроглядной тьме, под тяжестью стометрового слоя воды.
Потом все усортовалось, пошло привычным порядком. Водолазы надевали скафандры, свинцовые сапоги, вешали пятипудовые свинцовые пластины на грудь и на спину. Тяжело переваливаясь с кормы на ступени железной лестницы, погружались, пустив пузыри из медного шлема и, раскорячась тускнеющей тенью, неслись в черную стометровую глубину.
Спуск совершался в две с половиной минуты. Работать можно было под чудовищным давлением в скафандрах — в десять атмосфер — только четверть часа. Зато на поверхность водолазов поднимали в течение семи часов, чтобы за этот срок кровь могла освободиться от азота.
Поднятых отправляли в камеру с давлением в две атмосферы до окончательного снятия шлема.
Был случай, когда один из водолазов, видимо, чего-то испугавшись, там, на дне, дал торопливый сигнал о поднятии и, не дожидаясь, раздул воздухом скафандр, чтобы выброситься. Его товарищ, видя, что он раздувается, и зная, что быстрый подъем — смерть, схватил его сзади за скафандр и, удерживая, медленно с ним поднимался. Он держал его так под водой несколько часов.
Под водой опасность — на каждом шагу: защемится шланг — прекратится подача воздуха, навалится понтон — придавит к борту, рухнет стальная мачта, обвалит­ся переборка внутри затонувшего корабля, когда водолаз лезет по лестницам, по переходам в глубину кают или машинного отделения. Нужны быстрая сообразительность, огромное присутствие духа — не растеряться, понять сразу, откуда опасность и как ее избежать.
В каждом новом случае подъема затонувшего судна нужны новые приемы работы, быстрая ориентировка, иногда мгновенное — там же, на глубине — решение, смелость, творчество.
Мы еще очень мало знаем о героях подводного царства. На всех морях, на всех широтах они копошатся вокруг затонувших стальных чудовищ, и, смотришь, один за другим корабли всплывают, входят в доки и под советским флагом снова пенят моря.
Послушать рассказы подводников — можно развесить. уши.
За одним знают грех, что он приловчился спать под водой,— устанет и пристроится где-нибудь менаду медузами в уголке, всхрапнет часок, не забывая и во сне вытравливать прикосновением головы к клапану воздух из шлема.
Другой расскажет, как, прильнув шлемом к оболочке затонувшего судна, услышал оттуда ответное постукивание трех оставшихся в живых людей. Громче их стучало его сердце.
Третий прополз в кают-компанию и запутался шлангом среди привинченных к полу кресел. Сел на корточки — перед носом плавают рыбы, звезды. Соображал, как он шел и за что мог задеть, в какую сторону раскручиваться. Сигнал о бедствии подавать не хочется, нашел ящик с консервами — жалко выпускать из рук. Вы спросите со страхом: «Ну, и как же вы?» — «Да ничего,— ответит,— выпутался. Главное — консервов было жалко».
Расскажут, как одного засосало илом, другого придавило железной мачтой. Третий только поднялся со ста метров, отдышался, стал к телефону, слышит — с товарищем плохо. Снова оделся и нырнул в бездну, где на дне, уйдя руками и ногами в ил, уже без чувств лежал товарищ... «Ну, и что же?» — со страхом спросите вы. «Да ничего, вытащил, выпили коньячку, кофейку...»
Товарищи писатели, поезжайте на подъемы кораблей. Знакомьтесь ближе с этим замечательным народом. Перед вами раскроется новый мир подлинной романтики.