подъ редакціей Ст. Лейт. Бар. Г. Н. ТАУБЕ
465, Лексингтонъ авеню Нью-Іоркъ, С. Ш. А.
VOL. XXI, № (58) September 1963
Кап. 2 р. А. Н. фонъ Транзе.
Въ 1913 г. экспедиція подъ командой кап. 2 р. Б. А. Вилькицкаго, состоявшая изъ ледоколовъ ”Таймыръ“ и ”Вайгачъ“, выйдя изъ Владивостока въ поискахъ сѣвернаго морского пути на западъ, открыла рядъ новыхъ земель и острововъ, послѣ чего вернулась во Владивостокъ. Этотъ же походъ былъ повторенъ лѣтомъ 1914 г., при чемъ, дойдя до Таймырскаго полуострова, тяжелый ледь принудилъ корабли встать на зимовку у мыса Челюскина. ”Таймыръ“ зимовалъ въ 16 миляхъ отъ мѣста зимовки ”Вайгача“. Съ наступленіемъ полярной ночи стар. лейт.
, незадолго до этого переведенный съ ”Таймыра“ на ”Вайгачъ“ тяжело заболѣлъ. Черезъ нѣсколько дней, когда выяснилось, что дни его сочтены, А. Н. Жоховъ выразилъ желаніе повидаться передъ смертью со своимъ другомъ, стар. лейт. Н. А. фонъ Транзе, старшимъ офицеромъ ”Таймыра“.
Съ ”Вайгача“ была послана радіограмма, извѣщающая, что Жоховъ очень боленъ и просить Транзе навѣстить его. Транзе отвѣтилъ, что онъ выйдетъ немедленно, просить дать точное направленіе на ”Вайгачъ“, а также зажечь клотиковый фонарь.
Ниже приводятся воспоминанія Н. А. фонъ Транзе о его посѣщеніи Жохова.
* * *
«По полученіи этой радіограммы, я пошелъ къ начальнику экспедиціи за разрѣшеніемъ взять двухъ-трехъ матросовъ — добровольцевъ для похода налегкѣ на «Вайгачъ». Разрѣшеніе было получено. Иду въ командное помѣщеніе, читаю радіограмму, объясняю мое положеніе какъ ближайшаго друга Жохова. Рисую обстановку и условія пути, мое намѣреніе покрыть разстояніе до «Вайгача» въ одинъ день и предлагаю желающимъ раздѣлить со мною трудности похода. Разстояніе между кораблями было всего около 16 миль, но это было пространство почти сплошь изрѣзанное торосами, образовавшимися еще поздней осенью, когда зимующіе корабли дрейфовали на сѣверъ съ постоянно взламывающимися ледяными полями, въ которыя они вмерзли.
Осенью этотъ переходъ партій съ «Вайгача» на «Таймыръ» занялъ бы нѣсколько дней, ибо переходъ оказался очень труднымъ, такъ какъ на всемъ протяженіи пути между обоими судами почти не встрѣчалось ровныхъ ледяныхъ полей.
Вызвалъ охотниковъ. Оказалось ихъ много. Выбрать было нелегко, но жалко было отказывать энтузіастамъ. Поторопивъ ихъ съ приготовленіями, пошелъ налаживать санки, провизію, палатку, снаряженіе. Все было предусмотрено и при возможномъ минимумѣ вѣса. Собравшись самъ, мы тронулись.
Была еще полярная ночь, не считая нѣсколькихъ минутъ восхода солнца около полудня надъ горизонтомъ; температура была около —45° и ниже, не было вѣтрено.
Мой планъ былъ простъ: идти пока не встрѣтимъ препятствія — трещину во льду, которая изъ-за своей ширины насъ остановитъ.
Шли мы долго, безъ остановки и ѣды. Я шелъ впереди по компасу и звѣздамъ, мои спутники тянули санки. Наконецъ высокій торосъ, а за нимъ... трещина. Перейти ее нельзя было, оставалось ждать, когда она подмерзнетъ. Пока разбивали палатку и приготовляли харчъ, я пошелъ вдоль трещины, изъ которой шелъ густой паръ — конденсація водяныхъ паровъ холоднаго воздуха съ встрѣтившимся сравнительно теплымъ воздухомъ, восходящимъ съ воды.
[48]
Недалеко отъ остановки я обнаружилъ небольшой, осколокъ льдины въ трещинѣ, образующей какъ бы островокъ въ ней. Всюду вода замерзала на глазахъ.
Довольный своимъ открытіемъ я вернулся въ палатку, досталъ изъ своего мѣшка жестяную банку съ водкой, которую я сознательно, вопреки нашимъ правиламъ, захватилъ съ собой для этого «ударнаго» похода и началъ наливать ее въ рюмку. Не тутъ-то было: ни капли, а банка тяжелая. Водка замерзла! Въ первый разъ въ жизни пришлось водку не замораживать, а отстаивать на примусѣ, чтобы сдѣлать по рюмкѣ передъ ѣдой. Быстро похарчивъ подошли къ мѣсту моего ледяного «островка».
Надѣвъ лыжи, я, по только-что образованному льду, перескочилъ черезъ него, а съ него тѣмъ же пріемомъ и на другую сторону трещины. Привязавъ кусокъ льда къ захваченной съ собой для этой цѣли веревки (да простятъ мнѣ моряки это слово) я ее перебросилъ своимъ спутникамъ и перетянулъ санки на свою сторону. Тѣмъ же пріемомъ помогъ и имъ присоединиться ко мнѣ.
Пошли дальше. Шли еще дольше и безъ остановки. На ходу ерехватывали шеколадъ и сухари.
Нахонецъ, по моимъ разсчетамъ, мы прошли все разстояніе, а огня съ мачты «Вайгача» не видно. Подыскавъ вблизи высокій торосъ, всѣ мы взобрались на него — огня нѣтъ. Что дѣлать? Стало ясно только одно: рѣшсніе должно быть принято на мѣстѣ.
Разбили палатку, опять «разогрѣли» водку, поѣли, согрѣлись горячимъ чаемъ.
Сталъ вслухъ обсуждать наше положеніе, дѣлясь всѣми деталями со своими спутниками. Первое: курсъ на «Вайгачъ» я держалъ очень точно; значитъ, изъ-за компаса большой ошибки въ направленіи быть не можетъ. Второе: разстояніе. Его на глазъ здѣсь, конечно, не оцѣнишь, но на мнѣ были три педометра: одинъ на поясѣ, одинъ въ карманѣ, одинъ на торбазѣ. Еще задолго до болѣзни Жохова я тренировалъ себя при прогулкахъ по льду. Для этой цѣли я проложилъ «мѣрную милю» черезъ разнаго рода ледъ, отъ гладкаго до очень торосистаго. На этомъ отмѣренномъ разстояніи я ходилъ взадъ и впередъ съ серіей педометровъ, каждый разъ сличая ихъ показанія съ пройденнымъ разстояніемъ. Этимъ путемъ я установилъ наилучшія мѣста для педометровъ, ихъ поправку и длину своего «средняго» шага.
[49]
Такимъ образомъ и второй вопросъ, вопросъ разстоянія, тоже не вызывалъ сомнѣній.
Оставался третій факторъ — метеорологические.
Не развернуло ли вѣтромъ наше ледяное поле во время нашего перехода такъ, что курсъ измѣнился? Иначе говоря, считая отходную точку «Таймыра» неподвижной, не измѣнился ли пеленгъ отъ нея на «Вайгачъ»? Другой причины не было и быть не могло.
Принявъ разворотъ ледяныхъ полей за единственную возможность, сталъ вопросъ: а въ какую сторону онъ могъ произойти? Къ западу или къ востоку? Рѣшеніе этого вопроса стало кардинальнымъ.
Дувшій и порой усиливавшиеся вѣтеръ съ момента нашего выхода съ «Таймыра» вмѣстѣ съ условіями расположенія судовъ — «Таймыръ», будучи ближе къ берегу, если и разворачивался со своимъ полемъ, то меньше чѣмъ «Вайгачъ», — это привело меня къ выводу: разстояніе мы прошли, но находимся къ востоку отъ «Вайгача». Насколько? Неизвѣстно, но я не предполагалъ его большимъ. Разобравшись такимъ образомъ въ обстановкѣ и условіяхъ похода, я честно объявилъ своимъ компаньонамъ о трудности нашего положенія.
Находимся мы на огромномъ ледяномъ просторѣ, темнота почти круглыя сутки, сугубые морозы, небольшой запасъ провизіи и керосина. Непогода — пурга или мятель, всегда возможная въ это время, можетъ быть для насъ погибельной; слѣдовательно времени терять нельзя.
Идти дальше впередъ на сѣверъ — рискованно. Если разстояніе пройдено — ухудшается возможность увидѣть огонь на «Вайгачѣ». Идти на востокъ — кажется сомнительнымъ, а потому можетъ оказаться тоже рискованнымъ. Оставаться на мѣстѣ — просто нѣтъ смысла и тоже можетъ стать фатальнымъ по мѣрѣ истощенія запасовъ.
Остается одно направленіе — на западъ.
Однако, ввиду того, что это лишь логическій выводъ, и не считая себя вправѣ подвергать своихъ спутниковъ этой опасности, я предложилъ свой планъ: они остаются въ палаткѣ на мѣстѣ. Изъ связанныхъ лыжъ дѣлаютъ мачту, на которую прикрѣпятъ керосиновый фонарь. Я одинъ пойду прямо на западъ въ поискахъ клотиковаго огня «Вайгача». Если увижу его скоро, я вернусь на ихъ огонь и вмѣстѣ пойдемъ на «Вайгачъ». Если я увижу огонь не скоро, т. е. разстояніе до «Вайгача» будетъ для меня ближе, чѣмъ возвра-
[50]
щаться къ нимъ, я пойду на «Вайгачъ», а за ними придетъ партія съ корабля. Если же я огня вообще не увижу, я возвращусь обратно къ нимъ, и то же самое продѣлаемъ въ направленіи на востокъ.
Сильно подчеркнулъ имъ, что сама судьба ихъ можетъ зависѣть отъ ихъ огня на лыжной мачтѣ. Совѣтовалъ имъ, чтобы онъ свѣтилъ какъ можно ярче и былъ бы подъ постояннымъ наблюденіемъ.
Взявъ шеколадъ, сухари и винтовку, а также кинжалъ изъ своего мѣшка — браунингъ для этого похода у меня былъ въ карманѣ — я пожелалъ моимъ сотоварищамъ «до скорой встрѣчи» и пошелъ одинъ въ темноту на западъ. Отсутствіе тѣней сильно мѣшало: не видно ни впадинъ во льду, ни выступленій на льду. Часто падалъ.
При сильномъ морозѣ раздавался порой трескъ льда и торосовъ. Шелъ цѣлый часъ не видя огня по курсу. Взбираюсь н торосъ, впиваюсь глазами въ горизонтъ — огня нѣтъ. Штурманскимъ чутьемъ подкидываю въ умѣ, чему равенъ уголъ пройденнаго отъ палатки разстоянія — миля или полторы, при пробѣгѣ отъ корабля въ 15 миль? Получаю около 5 °. Величина угла смутила меня, но въ то же время указывала, что если взятое мною направленіе вѣрно, то «Вайгачъ» уже недалеко отъ меня. Рѣшилъ идти дальше. Чаще и чаще всхожу на вершину торосовъ — огня нѣтъ. Вдругъ мозгъ неожиданно прорѣзаетъ краткая фраза телеграммы съ «Вайгача», полученная нами наканунѣ выхода: «Будьте осторожны, сегодня впервые видѣли слѣды медвѣдей».
Холодъ пробѣгаетъ по спинѣ, нервное воображеніе: разыгрывается. При неожиданномъ трескѣ льда вблизи невольно сжимаешь винтовку, трогаешь кинжалъ, браунингъ. Рисуется нападеніе медвѣдя и какъ я, пустивъ въ ходъ кинжалъ и браунингъ, хотя и съ сильнымъ поврежденіемъ для себя, справляюсь съ нимъ. Вотъ когда я пожалѣлъ, что не было со мною моей чудной чукотской лайки «Чукча», которую я оставилъ на «Вайгачѣ» при переводѣ на «Таймыръ». Вѣдь медвѣдь меня можетъ почуять издалека, въ то время какъ я узнаю о его присутствіи уже будучи подъ нимъ. Время течетъ убійственно медленно. Проходитъ еще полчаса, а огня нѣтъ! Начинаю сомнѣваться въ логикѣ своего размышленія въ постройкѣ плана дѣйствій. Впервые закрадывается сомнѣніе, а не на востокъ ли надо было идти. Подсчитанный въ умѣ
[51]
уголь расхожденія курса увеличиваетъ сомнѣнія. Не повернуть ли къ палаткѣ, пока не поздно? Рѣшилъ однако пройти еще съ полчаса. Очень тяжелы были эти послѣдніе полчаса! Медвѣди, сомнѣнія, ошибка въ разсчетѣ, неизбѣжная гибель партіи и самого себя, если теперь не найду ни того, ни другого огня — все это сильно и навязчиво сверлитъ мозгъ. Взбираюсь на торосъ и испуганно отъ него отскакиваю, валюсь изъ-за раздавшагося за нимъ треска, точно изъ пушки. Психологически работая надъ своимъ воображеніемъ успокаиваю свои нервы. Вновь взбираюсь на вершину и... прямо по курсу и невдалекѣ открылся огонь! Оставляю воображенію читателя пережитое мною въ эту секунду: ни медвѣди, ни трескъ льда, ни отсутствіе тѣней уже не имѣли мѣста въ моемъ мозгу. Почти бѣжалъ я на огонь, постоянно отъ меня скрывавшійся за торосами, и чаще падалъ.
Поднявшись на верхнюю палубу «Вайгача» я неслышно спустился въ каютъ-компанію. Надо было видѣть изумленіе моихъ друзей, увидѣвшихъ меня одного!
Внеся съ собой холодъ полярной ночи въ теплое помѣщеніе корабля, я, разоблачась, объяснилъ Неупокоеву, гдѣ я оставилъ своихъ компаніоновъ, разстояніе до нихъ, направленіе, огонь на мачтѣ лыжъ, условія льда и т. д. Сейчасъ же партія съ Неупокоевымъ и Никольскимъ, захвативъ собакъ, отправилась на поиски моихъ вѣрныхъ сподвижниковъ этого незабываемаго, въ полярную ночь, путешествія! Ударный переходъ былъ сдѣланъ меньше чѣмъ въ сутки.
Черезъ нѣсколько часовъ мы были всѣ вмѣстѣ, а до этого я уже сидѣлъ въ каютѣ своего больного друга Жохова.
Засталъ я его въ тяжеломъ положеніи и физически и морально, не потому, что онъ жаловался на что - нибудь, а потому именно, что онъ уже ни на что не жаловался и былъ въ состояніи апатіи почти все время, въ теченіе тѣхъ дней, что я провелъ съ нимъ до его кончины.
Ушелъ онъ въ экспедицію женихомъ. Жилъ мечтой о невѣстѣ, свадьбѣ, встрѣчѣ, будущей жизни. Теперь же, когда мнѣ порой удавалось навести его мысли на то, что такъ дорого и глубоко было на его сердцѣ — онъ на минуту оживлялся, чтобы еще глубже впасть въ апатію, выявляя полное безразличіе ко всему.
Онъ просилъ меня похоронить его на берегу и вытра-
[52]
вить на мѣдной доскѣ написанную имъ эпитафію и повѣсить ее на крестъ сдѣланный изъ плавника съ образомъ Спасителя — благословеніе его матери.
Все это мною было свято выполнено.
Жоховъ былъ большой поэтъ, и еще въ Морскомъ Корпусѣ онъ писалъ стихи и посылалъ ихъ въ періодическія изданія подъ разными псевдонимами, гдѣ никогда не отказывали ему въ печатаніи ихъ. А писалъ онъ большею частью тогда, когда мы оба, сидя хронически безъ отпуска и безъ денегъ, мечтали о калачѣ, маслѣ, икрѣ для компенсации скуднаго корпуснаго обѣда или ужина.
Свою эпитафію Жоховъ написалъ еще до моего прихода на «Вайгачъ» и самъ прочелъ ее мнѣ, сдѣлавъ послѣднія поправки.
Привожу ее:
Подъ глыбой льда холоднаго Таймыра,
Гдѣ лаемъ сумрачный песецъ
Одинъ лишь говорить о тусклой жизни міра,
Найдетъ покой измученный пѣвецъ.
Не кинетъ золотомъ лучъ утренней Авроры
На лиру чуткую забытаго пѣвца —
Могила глубока, какъ бездна Тускароры
Какъ милой женщины любимые глаза.
Когда бъ онъ могъ на нихъ молиться снова,
Глядѣть на нихъ хотя бъ издалека,
Сама бы смерть была не такъ сурова,
И не казалась бы могила глубока.Пророчески оказались слова его: онъ умеръ не видя восхода солнца, послѣ долгой полярной ночи.
Вѣчная память другу, честному человѣку, недюжинному поэту, достойному офицеру!
По окончаніи приготовленій къ погребенію и съ первой же сносной погодой гробъ съ покойнымъ А. Н. Жоховымъ, покрытый Андреевскимъ флагомъ, съ скрещеннымъ палашемъ и треуголкой на крышкѣ, нелегко было доставить сперва на «Таймыръ», а оттуда къ мѣсту погребенія на западномъ Таймырскомъ полуостровѣ.
[53]
Матросы «Вайгача» напрягали большія силы, таща тяжелый сани съ гробомъ по торосистому пути. Всѣ они добровольно вызвались этимъ воздать свой послѣдній долгъ умершему. Мои матросы съ «Таймыра», вмѣстѣ со мной присоединились къ общимъ усиліямъ этой драматической погребальной партіи.
Подкрѣпленіе съ «Таймыра», обнаружившаго на горизонтѣ погребальное шествіе, было во-время.
Первое желаніе покойнаго А. Н. Жохова было быть погребеннымъ въ морѣ, подо льдомъ, на мѣстѣ зимовки «Вайгача». Мотивъ его былъ: нежеланіе доставить какую-либо излишнюю физическую тяжесть экипажу корабля, а тѣмъ паче путешествіе съ его гробомъ по торосистому ледяному покрову до берега. Мои возраженія этому мотиву, дружная и сердечная атмосфера последнихъ дней его жизни, проведенныхъ вмѣстѣ въ его каютѣ, измѣнили его желаніе — онъ просилъ похоронить его на берегу.
Немедленно по прибытіи на «Таймыръ» я, Неупокоевъ, Никольскій и нѣсколько матросовъ отправились на берегъ приготовить могилу.
Рытье могилы оказалось невѣроятно сложной задачей. Больше того, совершенно неожиданной по своимъ трудностямъ задачей для всѣхъ насъ. Мы знали о вѣчной мерзлотѣ все, что было извѣстно по этому вопросу въ то время. Оказывается, мы ничего не знали. Не знали ея природу, ея свойства и практически не имѣли о ней никакого понятія.
Вопросъ былъ простой: вырыть могилу достаточной глубины, чтобы полярные медвѣди и волки не могли бы вырыть гробъ. Казалось бы орудія для этой цѣли — ломъ, кирка, лопата — все что надо. Идя на берегъ мы и забрали ихъ въ достаточномъ количествѣ. Не тутъ-то было. Ломомъ или киркой откалывали столь незначительные куски этой вязкой массы смерзшейся земли и воды, что лопаты оказались совершенно излишними.
Нѣсколько часовъ напряженной работы показали полную безплодность нашихъ усилій — вырыть могилу. А вырыть мы должны были. Что дѣлать? Рѣшили передохнуть, выпить чай.
Въ партіи былъ душа-человѣкъ, матросъ Попковъ, очень славный добрый, симпатичный и преданный. Попросилъ его вскипятить воду изъ снѣга на примусѣ. Надо замѣтить, что снѣгъ въ Арктикѣ мелкій, сухой, но вѣтромъ скатанъ въ
[54]
изумительно плотную компактную массу. Его легко можно или рѣзать ножомъ или пилить пилой, онъ не разсыпается.
Чтобы укрыться отъ холоднаго, пронизывающаго вѣтра всѣ мы забрались въ одинъ изъ ящиковъ изъ-подъ нашего злосчастнаго гидроаэроплана, который вскорѣ былъ съ большой пользой передѣланъ въ аэросани. Ящики же, хранившіе и гондолу, и крылья, были по началу зимовки перетащены съ большимъ трудомъ съ корабля на берегъ. Въ нихъ было устроено депо провизіи на случай гибели корабля.
Стали обсуждать вопросъ о могилѣ. Какъ вырыть ее? Продолжать работу ломомъ и киркой было безповоротно отброшено. Я предложилъ попробовать взрывать грунтъ подрывными патронами, нѣсколько штукъ коихъ были взяты на всякій случай съ корабля. Сдѣлавъ небольшое отверстіе въ уже пробитомъ грунтѣ, а глубокаго мы сдѣлать не могли, заложили патронъ и взорвали его. Результатъ — самый печальный. Болѣе мелкіе куски мерзлоты, точно труха, были выброшены въ незначительномъ количествѣ вверхъ изъ отверстiя, превратившагося въ неглубокую и неширокую воронку. Стало очевиднымъ, что и этотъ методъ непригоденъ.
Пошли въ ящикъ продолжать пить чай. Въ это время Попковъ, обращаясь ко мнѣ говоритъ, что ему «заморозило палецъ», прикоснувшись голой рукой къ металлическому поршню помпы примуса. Не придавая этому значенія, ибо всѣ мы порой имѣли отмороженными или пальцы, или носы, а чаще всего уши и щеки, я сказалъ ему, чтобы растеръ отмороженный палецъ снѣгомъ, и продолжалъ обсуждать съ Неупокоевымъ и Никольскимъ столь неожиданно для насъ вставшую проблему. Въ это время Неупокоевъ, сидѣвшій лицомъ къ Попкову, обратилъ вниманіе, что тотъ растираетъ отмороженный палецъ о глыбу снѣга, что онъ выпилилъ и внесъ въ ящикъ для чая. Подойдя къ нему мы увидѣли, что уже не одинъ, а четыре пальца отморожены и отморожены серьезно и до послѣдняго сустава.
Снявъ рукавицы и беря понемногу снѣга въ руки мы втроемъ поочередно стали растирать ему отмороженные пальцы, подъ запоздавшее объясненіе дѣйствія растиранія снѣгомъ отмороженныхъ конечностей.
Растираемъ четверть часа, успѣха ни на іоту. Пальцы Попкова какъ «культяпки», по его выраженію: твердые какъ камень, бѣлые, при тряскѣ кисти издаютъ звукъ удара кости о
[55]
кость. Дѣло плохо, тѣмъ болѣе, что при морозѣ ниже — 40° да со снѣгомъ въ рукахъ наши пальцы начинаютъ мерзнуть, несмотря на оттаиваніе ихъ теплотой тѣла при закладываніи рукъ за поясъ на животъ. Что дѣлать? Въ этомъ видѣ Попкова оставить нельзя, ибо замораживаніе можетъ пойти дальше вверхъ по рукѣ.
Я снялъ съ себя очень мягкій внутренній чулокъ торбазы, т. е. мѣхового сапога, и мы начали поочередно растирать имъ пальцы Попкова.
Растирали не меньше часа, пока стали сказываться результаты, а сказались они только тогда, когда вся кожа этихъ пальцевъ была содрана и пальцы стали кроваво-красными (но не кровоточивыми), сильно распухшими, но мягкими.
Убѣдившись, что немедленной дальнѣйшей опасности Попкову нѣтъ, а наоборотъ, онъ нуждается въ скорой медицинской помощи, мы, обернувъ его кисть въ чистый носовой платокъ и мѣховыя перчатки, завернули еще въ мой кожаный чулокъ и съ провожатымъ отправили его на корабль.
Много недѣль прошло, пока докторъ закончилъ ампутированіе ему гангренозныхъ пальцевъ, отвоевывая суставъ за суставомъ.
Во время инцидента съ Попковымъ пришло и рѣшеніе нашей задачи. Испробовавъ все, рѣшили, что единственно чѣмъ мы сможемъ добиться достаточной глубины могилы — это вырубить ее въ мерзлотѣ топорами.
Съ Попковымъ я послалъ распоряженіе доставить на берегъ всѣ топоры «Таймыра» и точильное колесо. Когда топоры прибыли и мы начали высѣкать ими мерзлоту, дѣло начало спориться, но топоры тупились ежеминутно. Медленный прогрессъ заставилъ насъ ограничиться значительно меньшей глубиной могилы, чѣмъ мы того хотѣли, но все же достаточной.
Когда гробъ былъ привезенъ и съ молитвой опущенъ въ могилу — ружейнымъ залпомъ мы отдали почесть усопшему товарищу».
Кап. 2 р. А. Н. фонъ Транзе.
