МОЯ ОХОТА
М. ГРОМОВ
Рисунок художника И. ШИПУЛИНА
Известный советский летчик-испытатель, один из первых Героев Советского Союза, участник знаменитого перелета через Северный полюс в Америку, генерал-полковник Михаил Михайлович Громов пишет книгу о своей жизни.
В 8-м номере нашего журнала за 1972 г. М. М. Громов уже рассказывал о самых интересных эпизодах своей летной биографии и давней глубокой привязанности к спортивной охоте. Одна из глав его будущей книги посвящается охотничьим поездкам автора, его охотам. Печатаем этот текст в сокращенном варианте.
Охота! Я задумался: а стоит ли вообще писать о таком увлечении, которое не всем понятно. Люди, выросшие иногда поколениями в городе, вообще не представляют себе, что это занятие может быть страстью. Я знаю таких, например, которые на вопрос: «Любите ли вы собирать грибы?» равнодушно отвечают: «Нет, не собирал и не собираюсь их собирать». А ведь есть и другие: при виде коричневой шляпки в траве их охватывает радостно-волнующее чувство, которое порой трудно выразить словами.
А кто же не знает, что собирать землянику, раздвигая душистую свежую траву руками и видеть усеянное ягодой местечко — не просто удовольствие, а радость жизни! Я помню и сейчас, как, набрав целую крынку земляники на полянке возле молодого березняка, сам не зная почему, лег в пахучую траву на спину и стал смотреть а синее небо, по которому плыли ранние небольшие кучевые облака. И мне тогда ничего не хотелось — я был в упоении.
Не говоря уже о силе впечатлений, смене настроений, переживаний, наблюдение за живой природой, изучение ее обогащает душу, развивает ум.
Несмотря на разные мнения, я решил все же написать о своем отношении к охоте, поскольку это занятие, это увлечение оставило заметный след в моей жизни.
Настоящая охота началась примерно с 1935 г., когда я встретился с одним блестящим охотником, изумительным стрелком, большим знатоком охотничьего оружия Вячеславом Константиновичем Радченко. Он-то меня и соблазнил поехать вместе с ним на охоту. В то время Рядченко был начальником охотхозяйства, поэтому места охоты были
ему хорошо известны. Эти выезды оставили в моей памяти неизгладимое впечатление.
В те времена дорога на Переславль-Залесский была покрыта булыжником и до того избита, что ехать на автомобиле можно было лишь со скоростью не более 30—40 километров. За Загорском начиналась удивительно живописная русская природа, особенно прекрасная в дни золотой осени. Прямая дорога, то круто спускаясь, то поднимаясь, уходила как бы в таинственную даль. Дорогу раскрашивали желтеющие березы, с кое-где вкрапленными красными осинками и изредка попадавшимися темно-зелеными елями, величавые червонного золота дубы. Между 101 и 102 километром от Москвы с левой стороны дороги появлялся песчаный карьер, обрамленный золотым осенним лесом. После отдыха у карьера мы двигались дальше и, когда выезжали на пригорок, открывался вид на Переславль-Залесский и Плещеево озеро со слегка желтеющей отмелью.
Уже теперь недалеко. В 14 километрах за Переславль-Залесским, чуть не доезжая моста через речонку Нерль, с пригорка видна деревня Конюцкое, в которой нас ждет егерь Герасим Журавлев.
У Герасима хороший дом. Сначала все вносят свои вещи и ружья в большую, светлую, чистую комнату. На стенах развешаны портреты предков и родных хозяина. Возле стен несколько кроватей для приезжих и один комод. На нем — керосиновая лампа, подсвечник, будильник и фотографии. Посреди комнаты большой стол, на котором все приготовлено для гостей: шумит самовар, возле него горшок с топленым молоком, подернутым розово-коричневой пенкой. Хоть топленое молоко обычно подается лишь к чаю, но невозможно удержаться, чтобы не выпить сразу целый стакан. Хозяйка ставит на стол крынку сырого молока, только что принесенного из погреба. Но уж если крынка попадала в мои руки, а рядом бывал кусок черного хлеба, то ни от того, ни от другого ничего не оставалось, кроме разве ощущения, с которым сразу идти на охоту было невозможно. Я с малых лет воспитан на молоке и предпочитаю его до сих пор любому напитку.
Разговор с хозяином за столом затягивался, так как к нашему приезду в его дом обязательно заглядывал приятель, который тоже всегда был рад нам. Нельзя не сказать несколько слов о хозяине, Герасиме, и его приятеле. Последнего знали все только по прозвищу Святой.
Герасим чувствовал себя настоящим хозяином и в доме и на охоте. Заранее им ставились шалаши и подготавливались места остановок. Там, где были переходы через ручейки, он клал дерево или прятал в кустах «посошок». Словом, все у него было предусмотрено.
В кожаной сумке всегда лежали сухая береста, спички, махорка, стакан, чай, хлеб, сахар и прочее, к поясу был прикреплен неизменный чайник из красной меди. Герасим был отличный охотник, стрелок и знаток всех повадок птиц и зверей.
Святой получил прозвище потому, что всегда был холостяком, а главное — выше его сил и убеждений было срезать с живого дерева или сломать веточку,
стукнуть по голове рыбу, чтобы она уснула, или свернуть шею подранку (что с искусством проделывал Герасим). Костер он разводил только из сухого хвороста. Никакого ножа с собой никогда не носил. На охоте это был отличный гребец. А как блестяще он находил убитую дичь! Ни одна собака не могла бы этого сделать лучше. Он пробирался среди зарослей камыша по слежавшемуся камышовому топняку, нащупывая шестом твердую опору. Это было опасно, требовало большой сноровки и ловкости. При всех его психологических особенностях и глубокой вере, он любил и готов был разбиться в лепешку за «угощение».
Герасим и Святой так умели грести, что даже самая чуткая птица не могла их услышать.
Наша весенняя охота обычно начиналась днем, после небольшого отдыха от дальней дороги. При выходе из дома я брал ружье и патронташ, а Герасим — все необходимое для того, чтобы провести день и ночь в лесу на берегу реки и длинное утро следующего дня — для возвращения домой по течению.
Дом Герасима стоял на пригорке, поэтому нужно было, пройдя метров 250—300, спуститься к реке. Там нас ждала «коняшка»: два выдолбленных дерева, соединенных поперечными досками. На передней доске лежало сено из осоки или солома, так как сидеть приходилось долго. На переднюю попереченку садился я — охотник с ружьем, а на «корме» — Герасим. Стоя с одним длинным веслом, он отталкивал «коняшку», и охота начиналась сразу возле деревни. Можно было плыть либо вверх по течению, либо вниз. Вверх было интереснее. Герасим знал повадки уток и направление ветра и греб так бесшумно, что подавал дичь на выстрел с удивительным искусством. Вначале все внимание мое было сосредоточено на ожидании характерного шума, с которым срывались утки. Страстного охотника, особенно поначалу, этот звук среди полной тишины, нарушаемой лишь чуть слышным внезапно набежавшим ветерком, приводит в неописуемое волнение. Какой контраст — все эти звуки и шумы на реке после городской суеты, забот, непрерывных смен настроений. Чувствуешь себя просто утонувшим в объятиях волшебницы природы.
Но вот минули мост. Дальше речонка вьется между кустарниками ольхи и камышом. Совсем смолкнул шум дороги. И вдруг Герасим тихонько настораживает меня своим «ш-ш-ш! » Проходим узенький проток в камыше и перед нами — первый плес. Через несколько секунд — хлопанье крыльев и шум: взлетает селезень — кряква. Выстрел. Удача! И снова тишина. Нервы успокаиваются, настроение резко меняется. Внимание привлекает уже сам плес, окруженный высоким камышом и редким кустарником. Кругом тишина... Но это только начало. Теперь мы входим в узкий коридор среди высокого камыша. Он долго тянется и убаюкивает своим однообразием. Вдруг остановка. Оказывается, Герасиму нужно вынуть рыбу, попавшую в поставленную им сетку. Пройдя камышовый коридор, я вижу начало длинного плеса. Оглядываюсь. Герасим грозит мне пальцем. Все ясно: значит, внимание... Я не буду воспроизводить отдель-
ные моменты охоты, но не могу не поделиться впечатлениями от поразивших меня картин природы. Среди черной глади воды вдруг появляется островок какой-то зелени и рядом с ней мелкие темно-голубые цветочки. Дунул ветерок, и упавший желтый сухой листочек, скользя по водяной поверхности, спешит прижаться к ненаглядным голубым крохам. В этот момент забываешь даже, что ты на охоте.
А вот и первая остановка, чтобы просто размять ноги. На сухом берегу громадная мохнатая ель. Крошечная полянка среди мрачного девственного леса. На поваленном, почти сгнившем дереве греется на солнце ящерица. Мы не понравились ей, и она быстро спряталась.
Через несколько минут плывем дальше. Герасим предупредил: «Сейчас будет длинный плес: тихо! » И действительно, не знаешь, чему отдаться — природе или охоте. Справа обрамленная березами и редкими елями река, а слева чередуются березы, ива, ольха. Кончается плес, и появляется чисто Шишкинский пейзаж: сухой берег, громадная старая сосна, небольшая полянка, окруженная березами и осинками. Это первое пристанище. Герасим быстро разводит костер, а мне ничего не остается, как любоваться рябью, набегающей на зеркало плеса от коварного ветерка, да слушать, как шумит сосна, разговаривающая с этим ветерком. Подкрепляемся и трогаемся дальше.
Вдоль одного берега потянулся высокий дремучий лес, вдоль другого — кустарник, потом болота — излюбленное место быстрокрылых чирков. В этом месте речка узкая и для взлета уток неудобная. Но неожиданно раздался резкий шум: с осины слетела птица. Я только хотел вскинуть ружье, как слышу выстрел... Признаюсь, я отвлекся и для меня этот выстрел явился полной неожиданностью. Непростительная ошибка для охотника! Герасим же успел бросить весло, схватить ружье и выстрелить по рябчику. Мне казалось, рябчик отлетел далеко, я даже не видел, где он и упал ли. Смотрю, Герасим молча пришвартовывается к большой кочке около дерева. «Что ты? » — спрашиваю его. «Как што? » — тихо отвечает он и молча бредет с шестом по болотистому неприветливому берегу: то по воде, то перешагивая с кочки на кочку. Уходит он далеко. Вскоре вижу — возвращается, а а одной руке — рябчик! «Да... — думаю я. — Вот что значит привычка».
Герасим охотится в одиночку. Он всегда начеку, всегда готов к неожиданности в любой обстановке. Молниеносная реакция, а результат — успех! Вот тут еще раз я подумал: какая хорошая школа для летчика-испытателя повседневная жизнь, какая хорошая школа для него охота! Поругал я себя, огорчился. А Герасима похвалил, он заслужил похвалы вдвойне: мало того, что успел бросить весло, схватить ружье, но (что удивительно и едва ли объяснимо) с такой быстротой, так метко выстрелил! И как это я, проповедник умения владеть вниманием, мог сам забыться хотя бы на миг?! Это был еще один хороший урок для меня. Я пишу о нем с надеждой, что он кому-нибудь тоже пригодится. Правда, все об этом знают, но обычно забывают.
Вот и последнее пристанище. Маленькая сухая полянка. На ней слева группа деревьев, закрывающих небольшой плес. В деревьях — замаскированный шалаш для охоты с подсадной уткой. На полянке высится громаднейшая густая старая ель. Под ней разложена солома для ночлега и отдыха. Пока Герасим готовит ужин и чай, садишься я шалаш с подсадной. А с приближением сумерек в двухстах метрах от ели начинает тянуть вальдшнеп. Стемнеет — ужин у елки. Только заснешь, будит Герасим, в километре от стоянки — глухариный ток. Тогда я еще застал чудо-явление — ток, на котором среди мелкой кудрявой сосны, кочковатого мокрого места пело до 30 красавцев-глухарей.
Темно. Герасим с перекинутой через плечо сеткой для дичи и ружьем стоит с тусклым фонарем в ожидании. Я беру ружье, и мы трогаемся к глухариному току. Герасим идет впереди, как проводник, я сзади. Прошли метров восемьсот и погасили фонарь. Еще метров четыреста идем уже тише. Двигаться тяжело: кочки, ветки деревьев и кустарников впотьмах требуют особой осторожности, а главное надо быть бесшумными. Наконец Герасим приостанавливается и, перестав дышать (чтобы лучше слышать), поднимает палец, показывает на ухо: слушай, мол. Перестаю дышать и я. И тут слышу легкое щелканье, а за ним — песню. Сердце в такие моменты начинает биться чаще. Теперь — выдержка, терпение и неторопливость решают все. Нужно ведь услышать начало песни, затем сделать 2—3 шага и обязательно застать конец песни. Это значит, вы уложились по времени в тот момент, когда глухарь ничего не слышит. Пока он щелкает, разглядываешь (насколько возможно), куда сделать еще два шага, да так, чтобы не хрустнул сухой сучок или не булькнула вода под ногой — иначе все пропало. Направление песни а этот раз мне показалось левее обычного места тока. Еще совсем темно. Песню слышу как будто бы на таком близком расстоянии, что дальше идти страшно, нельзя, а глухаря не вижу. Вдруг он, хлопая крыльями, взлетает от земли вверх метра на полтора и, снова чуть щелкнув, поет. Тут только я понимаю, что он поет рядом с током, прохаживаясь по земле вперед и назад, как бы по дорожке длиной шагов в 12—15. Он ходит прямо по земле, поет и изредка
подлетывает, точнее подпрыгивает, хлопая крыльями, чтобы привлечь глухарку. Насладившись редкой картиной тока, прижавшись к дереву, я держу ружье, нацеленное на удобное для выстрела место. Наконец, когда стало чуть светлее и я уже уверен в прицеле, стреляю в песню. Все кончено. Это была моя самая интересная и любимая весенняя охота.
А теперь — курьез: то, что бывает только на охоте. Однажды Радченко, великолепнейший стрелок, о котором я уже говорил, еще один отличный охотник и я отправились на серых куропаток. С нами был пойнтер Чарли. Это была уникальная собака в смысле натаски. Ее хозяин считал, что не убить птицу после стойки собаки охотник не имеет права, а поэтому Чарли делал стойку — подводку и посла выстрела мгновенно бросался вперед и приносил любую птицу. И вот мы втроем вышли на поляну, где водились куропатки. Вдали виднелся лесок. В районе охоты пустили Чарли, и, представьте, он шагов через сто вдруг делает стойку! Мы идем трое рядом. Чарли дрожит от волнения. Подводка: шагах в тридцати от нас взлетает штук 50 куропаток! Три дуплета — ни одна птица не упала... Чарли бросается вперед, вынюхивает — и смотрит на нас с удивлением. Скандал!.. Он подбегает к нам. Хозяин оглаживает его и посылает снова: «Вперед! ». Чарли идет на центральную группу, так как куропатки разбились на три группки. Мы видим: снова стойка... Подходим. Взлет... Три дуплета — ни одна птица не падает! Чарли бросается вперед и недоуменный возвращается к нам. Я заметил, что одна куропатка пошла вправо и, видимо, села. Дальше начинался лесок. Я послал Чарли в сторону этой куропатки. Вижу, стойка. Подхожу к нему и тут — незабываемая на всю жизнь картина: шагах а десяти от меня Чарли, дрожа от волнения, чуть повернул голову в мою сторону, и глаза его будто говорят: «Ну, если ты, мерзавец, сейчас не убьешь птицу, промахнешься, то я тебе «руки» не подам». Столько выразительности и осмысленности было а этом взгляде, забыть невозможно. Он подтянул. Выстрел! Куропатка упала. С какой радостью и удовлетворением Чарли подал мне птицу! Я огладил его и поцеловал. Он заслужил большего. Кусочек сахара Чарли не взял: был слишком взволнован.
И вот последний коротенький «охотничий» случай. Мы вдвоем, Радченко и я, вышли на пригорок, окруженный осенним березняком. Там водились тетерева. Вдруг слышим выстрел. Через несколько секунд видим — летит мимо нас шагах а сорока тетерев. Стреляю — тетерев падает. Я оглядываюсь на Радченко и к своему удивлению замечаю, что из ствола его ружья идет легкий дымок. Он смотрит на меня и спрашивает: «Вы стреляли? ». «Да, — говорю, — а вы? ». «Я тоже! » Мы рассмеялись: такая поразительная одновременность едва ли может еще когда-либо повториться. Я не сомневаюсь, что подстрелил тетерева он.
Все эти охоты происходили недалеко от Переславля-Залесского в охотхозяйстве, где протекала небольшая речонка Нерль. Теперь там идут торфоразработки. И остается только вспоминать и вздыхать о чудесных былых охотах.