Полярная Почта

ПУТЕШЕСТВЕННИК ГЛЕБ ТРАВИН: К 100-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ

28 апреля исполнилось 100 лет со дня рождения Глеба Леонтьевича Травина, интереснейшего человека, совершившего более 70-ти лет назад неповторимый велопереход в течение трех лет вдоль границ Советского Союза, включая Заполярье, то есть по замкнутому кругу, протяженностью в 85 тысяч километров. В одиночку, без запаса продовольствия, без рации, по неизвестному пути, возможно ли в такое поверить?

Родился Травин в 1902 г. в деревне Касьево Псковского уезда, в семье лесника. В 1913 г. семья Травиных переехала в Псков. Уже в детстве он очень полюбил природу. В юности Глеб организовал в Пскове клуб юных охотников-следопытов. Отец научил его находить еду и ночлег в лесу и в поле, питаться, по необходимости, сырым мясом. После того как в 1923 г. в Псков прибыл голландский велосипедист, объехавший почти всю Европу, задумал Травин совершить более длительное путешествие и в более сложных условиях. На подготовку ушло пять с половиной лет. За это время он наездил тысячи километров на велосипеде у себя на Псковщине, причем ездил в любую погоду и по любым дорогам. Многому его научила служба в армии, он изучал географию, геодезию, зоологию, ботанику, фотодело и слесарное дело - словом все, что могло пригодиться для далекого путешествия и, конечно, закалял себя физически. После демобилизации из армии в 1927 г. отправился Травин с товарищами на далекую Камчатку, участвовал там в строительстве первой электростанции, работал электриком. Здесь и начались регулярные тренировки на японском велосипеде по нартовым дорожкам по льду Авачинской бухты, восхождения на сопки-вулканы. Он углублялся по склонам хребтов в домну Камчатки и к побережью Великого океана, летом 1928 г. совершил велопоход из Петропавловска-Камчатского в Усть-Камчатск. Там было и форсирование рек, и преодоление высокогорной тундры. Одновременно готовил снаряжение к большому походу. Из Америки по спецзаказу он получил ярко-красный велосипед с белыми эмалевыми стрелами, оборудовал его двумя герметически закрывающимися сумками, которые могли служить пантонами. К багажнику крепилась сумка с пайком "НЗ" - 7 фунтов прессованных галет и килограмм шоколада, там же фотоаппарат и зимняя одежда. По решению камчатского спортивного клуба "Динамо" Травин отправился 10 октября 1928 г. в агитационный велопробег, пароходом отплыл из Петропавловска-Камчатского во Владивосток, а дальше - на велосипеде. Глеб Леонтьевич установил строгий режим - двигаться при любой погоде независимо от состояния дорог, ежедневно по 8 часов. Питался 2 раза в сутки: утром и вечером, пил только во время еды, ночевал там, где застанет ночь, там и добывал пищу на ужин и на завтрак.

Травин проехал Дальний Восток, Сибирь, Среднюю Азию, Закавказье, Украину, Центральную и Северо-Западную часть России - 45 тысяч километров вдоль сухопутных границ немногим более чем за год. Всю арктическую часть границы вдоль Северного Ледовитого океана от Кольского полуострова до мыса Дежнева на Чукотке он преодолел на "железном олене", так назвали чукчи велосипед, и на охотничьих лыжах, - это 40 тысяч километров. Глеб Леонтьевич побывал в Мурманске и Архангельске, на островах Вайгач и Диксон, в селениях Хатанга, Русское Устье, Уэлен и других. Повсюду его встречали как героя.

Полным опасностей было это путешествие. Продвигаясь вдоль южных границ, ему пришлось встретиться с коброй, змеями, шакалами, с вараном длиной 2 метра, с тучами саранчи. Очень сложным был участок арктической трассы, его Г. Л. Травин прошел большей частью морем. На этом пути он часто ехал на лыжах по рыхлому снегу, лишь 8 % всего пути преодолел пароходом, на оленях и собаках. Он проваливался в полыньи, вмерзал в лед, попадал в снежные завалы и многие другие "переделки". На льду Печорского моря был случай, когда он ночью вмерз в лед из-за образовавшейся трещины. Освободившись с трудом от ледяного плена и добравшись до ненецкого жилья, ему пришлось самому себе сделать операцию, спасая от гангрены обмороженные ноги. Женщины приняли его за черта, раз резал себя и не плакал.

В июле 1931 г. Травин прибыл в поселок Уэлен. Все население вышло встречать путника с невиданной двухколесной машиной. В честь перехода на велосипеде по Великому Арктическому пути молодежь установила на высоком берегу мыса Дежнева памятный знак - в чугунной станине закрепили снарядную гильзу с флагом. Чукчи вырезали на память спортсмену пластину из моржовой кости и вышили бисером нарукавники с надписью "Турист. Вокруг света на велосипеде. Глеб Леонтьевич Травин".

Оттуда он отправился к бухте Провидения, по льду добрался до китобойного парохода, на котором отплыл в Петропавловск-Камчатский. 24 октября 1931 г. Г. Л. Травин снова прибыл в Авачинскую бухту, закончилось беспримерное путешествие, полное опасностей, риска, приключений.

В паспорте-регистраторе путешественника содержится около 500 печатей и регистрационных отметок. Печати вытянутые, квадратные, круглые, эллипсообразные, всех цветов, например: "Временная организационная комиссия ненецкого округа", "Большеземельский кочевой самоедский совет", "Авамский родовой совет". "Были ли минуты, когда я жалел, что отправился в это рискованное путешествие? Нет, не было. Была боль в ногах, был страх, что я не дойду до цели. Но все это забывалось перед красотой вмерзших в лед айсбергов. Эта красота наполняла меня и радостью, и силой".-вспоминал Глеб Леонтьевич.

Более 30 лет прожил Травин на Камчатке. Вернувшись из путешествия, тренировал велосипедистов, мотоциклистов и автомобилистов. В годы Великой Отечественной войны он командовал полком береговой обороны, после войны работал заместителем директора мореходного училища.

В 1962 г. Глеб Леонтьевич переехал в Псков, где прошла его юность и зародилась эта безумная мечта о путешествии. Здесь он прожил последние годы, умер в 1979г.

Некоторые смельчаки в разные годы пытались частично пройти по пути Г. Л. Травина, но это были небольшие отрезки по сравнению с тем расстоянием, какое преодолел наш земляк.

В Псковском музее-заповеднике открыта выставка к 100-летию со дня рождения Г. Л. Травина, посетители могут увидеть этот уникальный велосипед, к которому старик якут сделал новый руль из ствола норвежской винтовки вместо треснувшего, охотничьи лыжи, винчестер, компас, паспорт-регистратор, другие вещи, которыми Травин пользовался в пути, а также фотографии, документы, рассказывающие о жизни этого удивительного человека.

Глеба Леонтьевича Травина называли чудаком, когда он в ноябре 1929 года отправился в путешествие по Ледовитому океану на велосипеде. За полтора года он проехал по арктическому льду и побережью 40 тысяч километров — от Кольского полуострова до мыса Дежнева на Чукотке. В его паспорте-регистраторе печатями удостоверено прибытие велосипедиста в 1929—1931 годах в Мурманск и Архангельск, на острова Вайгач и Диксон, в селения Хатанга, Русское Устье, Уэлен и другие.
В документальной повести А. Харитановского «Человек с железным оленем» приводятся свидетельства очевидцев. Известный полярный летчик Герой Советского Союза Б. Г. Чухновский видел Травина у Новой Земли и на острове Диксон. Старейший русский гидрограф, руководитель Морской Карской экспедиции 30-х годов Н. И. Евгенов встречался с ним в бухте Варнек в Югорском Шаре. Командующий полярной авиацией М. И. Шевелев свидетельствует в этой книге, что летчики видели велосипедиста в устье Енисея. Наконец, в Москве живет первый радист Чукотки И. К. Дужкин, который недавно подтвердил прибытие Травина в Уэлен. В честь арктического велоперехода Травина комсомольцы Чукотки в июле 1931 года установили памятный знак на мысе Дежнева. Сейчас там стоит памятник, изготовленный на родине отважного путешественника — в Пскове.
В Псковском художественно-историческом музее экспонируются велосипед и снаряжение, которое взял с собой в дорогу Глеб Леонтьевич, — компас, нож, ружье, багажник с запасными частями и инструментами.
Именем Глеба Травина названы клубы путешественников во Львове, а также за рубежом — в городах Гера и Берлине (ГДР).
Более 30 лет прожил Травин на Камчатке. Он участвовал в строительстве первой электростанции в Петропавловске, работал на ней. Потом, вернувшись из своего путешествия вдоль границ СССР (арктический маршрут был лишь частью велоперехода), тренировал велосипедистов, мотоциклистов и автомобилистов. В годы Великой Отечественной войны Глеб Леонтьевич командовал полком береговой обороны. Потом снова работал на Камчатке — заместителем директора мореходного училища. Сейчас Глеб Леонтьевич Травин живет в Пскове и готовится отметить свое 75-летие новым путешествием по арктическому побережью нашей страны — на сей раз на автомобиле. Оно намечается на 1977 год.
Глеб Травин, возвращаясь к своему путешествию на страницах журнала «Вокруг света», как бы осмысливает свой «эксперимент» почти полувековой давности, осмысливает с позиции сегодняшнего дня, когда мир не перестает ошеломлять человечество новыми открытиями... Можно ли переплыть океан на плоту? Или на надувной спасательной шлюпке? Или на паруснике в одиночку? К подобным затеям многие относились вначале как к чудачествам. Но такие «чудаки», как Тур Хейердал, Ален Бомбар, Фрэнсис Чичестер, изменили представления о пределах человеческих возможностей.
Правда, в своих размышлениях герой и автор очерка «Без скидки на время» не вспоминает эти имена, за исключением Алена Бомбара; он далек от оценок и выводов. Но, читая очерк Травина, мы чувствуем, что его одиссея выдержала время и что даже сегодня — в годы космических полетов — кажется невероятным, чтобы человек в одиночку мог совершить такой фантастический переход.

Канатоходец работает под куполом цирка со страховкой. Он может каждый вечер повторять свой опасный номер и рассчитывать остаться в живых, если сорвется. У меня же никакой страховки не было. И многое из того, что случилось в пути, я не сумел бы повторить еще раз.

Есть вещи, о которых не хочется вспоминать. Да и любой на моем месте, наверное, воспротивился бы, например, пересказу, как он вмерз, словно лягушка, в лед недалеко от Новой Земли.

Это случилось ранней весной 1930 года. Я возвращался по льду вдоль западного побережья Новой Земли на юг, к острову Вайгач. Весь день дул ураганный восточный ветер. Его шквальные порывы сбрасывали меня с велосипеда и волокли по льду на запад. Выручал нож. Я вонзал его в лед и держался за рукоятку, пока ветер немного не утихал. Устроился на ночлег далеко от берега, в открытом море. Как всегда, вырубил топориком несколько кирпичей из утрамбованного ветром и скованного морозом снега, сделал из них заветрие-хоронушку. У изголовья поставил велосипед передним колесом на юг, чтобы утром не терять время на ориентировку, загреб на себя побольше пухлого снежка с боков вместо одеяла и заснул.

Спал я на спине, скрестив руки на груди, — так было теплее. Проснувшись, не мог ни разжать рук, ни повернуться... Ночью рядом с моим ночлегом образовалась трещина. Выступила вода, и снег, который укрывал меня, превратился в лед. Словом, я оказался в ледяной ловушке, точнее — в ледяном скафандре.

На поясе у меня был нож. С большим трудом высвободил одну руку, извлек нож и стал обивать лед вокруг себя. Это была утомительная работа. Лед откалывался мелкими кусочками. Я порядком устал, прежде чем высвободил себя с боков. Но со спины обить себя было нельзя. Рванулся всем телом вперед — и почувствовал, что приобрел ледяной горб. И ботинки тоже нельзя было высвободить полностью.

Сверху я их очистил ото льда, а когда выдернул ноги, обе подошвы остались во льду. Волосы смерзлись и торчали колом на голове, а ноги были почти оголены. Смерзшаяся одежда мешала сесть на велосипед. Пришлось брести с ним по снежному насту.

Мне повезло: попался олений след. Кто-то недавно проехал на нартах. След был свежий, еще не запорошенный снегом. Долго шел я этим следом. В конце концов он привел к жилью. Я поднялся на островок и увидел дымок на бугре.

От радости вдруг отнялись ноги. Я пополз на одних руках к ненецкому чуму.

Ненцы, заметив меня, пустились бежать. Вид-то у меня был как у пришельца с другой планеты: на спине ледяной горб, длинные волосы без шапки да еще велосипед, который они наверняка видели впервые.

С трудом я поднялся на ноги. От перепуганных ненцев отделился старик, но остановился в стороне. Я сделал шаг к нему, а он — от меня. Стал объяснять ему, что обморозил ноги — мне показалось, что старик понимает по-русски, — но он по-прежнему пятился. Обессиленный, я упал. Старик наконец приблизился, помог подняться и пригласил в чум.

С его помощью я снял с себя одежду, вернее, не снял, а разрезал по кускам. Шерсть на свитере смерзлась, тело под ним было белое, обмороженное. Я выскочил из чума и стал растирать себя снегом.

Тем временем в чуме приготовили обед. Старик позвал меня. Я выпил кружку горячего чаю, съел кусок оленины — и вдруг почувствовал сильную боль в ногах. К вечеру большие пальцы вздулись, вместо них — синие шары. Боль не утихала. Я опасался гангрены и решил сделать операцию.

В чуме некуда было спрятаться от настороженных глаз. Пришлось ампутировать обмороженные пальцы на виду у всех. Я обрезал ножом распухшую массу, снял ее, как чулок, вместе с ногтем. Рану смочил глицерином (я заливал его в камеры велосипеда, чтобы они лучше удерживали воздух на морозе). Попросил бинт у старика — и вдруг женщины с криком «Кели! Кели!» бросились из чума. Я перевязал рану носовым платком, разорвав его пополам, и принялся за второй палец.

Потом, когда операция закончилась и женщины вернулись в чум, я поинтересовался, что такое «Кели». Старик объяснил, что это черт-людоед. «Ты, — говорит, — режешь сам себя и не плачешь. А это только черт так может!»

Меня уже принимали за черта в Средней Азии. В Душанбе в мае 1929 года я зашел в редакцию местной газеты с просьбой перевести на таджикский язык надпись на нарукавной повязке: «Путешественник на велосипеде Глеб Травин». Редактор смутился, не зная, как перевести слово «велосипед». Велосипедов тогда почти не было в тех краях, и это слово мало кто понимал. В конце концов велосипед перевели как шайтан-арба — «чертова телега».

В Самарканде напечатали другую нарукавную повязку — на узбекском языке. А перевод шайтан-арба так и оставили. Не нашлось более подходящего слова для велосипеда и на туркменском языке. Из Ашхабада в пески Каракумов я также отправился на «чертовой телеге».

В связях с нечистой силой меня подозревали и в Карелии. Там сплошные озера, а я проехал их напрямик по первому ноябрьскому льду. До этого у меня уже был опыт такого передвижения. На Байкале смотритель маяка подсказал, что зимой в Сибири удобнее всего ездить по льду. По его совету я пересек на велосипеде замерзший Байкал, а затем пробирался сквозь тайгу по скованным морозами руслам рек. Так что замерзшие озера в Карелии не были преградой. Скорее преградой был слух, будто едет по озерам на диковинном звере диковинный человек с железным обручем на голове. За обруч принимали лакированный ремешок, которым я повязывал длинные волосы, чтобы они не спадали на глаза. Я дал обет самому себе не стричь волосы, пока не закончу свое путешествие.

Слух о диковинном человеке на велосипеде дошел в Мурманск раньше меня. Когда я въехал на окраину города, меня остановил какой-то человек в валенках. Он оказался врачом по фамилии Андрусенко. Старожил Севера, он ни в каких чертей не верил, но то, что слышал обо мне, считал сверхъестественным. Врач потрогал мою меховую куртку, ботинки, а потом попросил разрешения обследовать меня. Я согласился. Он пощупал пульс, послушал легкие, постучал по спине и по груди и удовлетворенно сказал:

— У тебя, брат, здоровья хватит на два века!

Сохранилась фотография этой встречи. Я порой с улыбкой разглядываю ее: врач-атеист — и тот не сразу поверил, что я просто хорошо тренированный человек, увлеченный необыкновенной мечтой! Да, прав Альберт Эйнштейн: «Предрассудок труднее расщепить, чем атом!»

Три моих любимых героя — Фауст, Одиссей, Дон-Кихот. Фауст пленил меня своей ненасытной жаждой познания. Одиссей прекрасно выдерживает удары судьбы. У Дон-Кихота была возвышенная идея бескорыстного служения красоте и справедливости. Все трое воплощают в себе вызов общепринятым нормам и представлениям. Все трое давали мне силы в трудные минуты, потому что, отправившись в Арктику на велосипеде, такой вызов общеизвестному бросил и я.

Непривычное пугает и человека и зверя. Когда я пробирался по уссурийской тайге, моего велосипеда испугался... тигр! Зверь дол. о преследовал меня, прячась в кустах, грозно рычал, трещал сучьями, но так и не отважился напасть. Никогда тигр не видел такого странного зверя «на колесах» и предпочел воздержаться от агрессивных действий. У меня же тогда даже не было с собой ружья.

В дальнейшем я не раз убеждался, что все звери — в тайге ли, пустыне или тундре — остерегались нападать на меня именно из-за велосипеда. Их отпугивала его яркая красная окраска, блестящие никелированные спицы, масляный фонарь и трепещущий на ветру флажок. Велосипед был моим надежным телохранителем.

Страх перед непривычным инстинктивен. Я сам испытал его не раз во время путешествия. Особенно страшным для меня был день, когда я ушел из чума после операции. Я с трудом переставлял налитые болью ноги и был так слаб, что на меня осмелился напасть голодный песец. Это хитрый, злой зверек. Он обычно остерегается нападать на людей, а тут стал хватать за торбаса, которые подарил мне старик ненец. Я упал в снег, песец набросился со спины. Скинул его с себя, метнул нож. Но песец верткий, попасть в него нелегко. Стал доставать нож из сугроба — песец впился в руку, укусил. Все же я его перехитрил. Потянулся снова за ножом левой рукой, песец метнулся к ней, а я его правой — за шиворот.

Шкура этого песца потом путешествовала со мной до Чукотки. Я закутывал ею горло вместо шарфа. Но мысль о нападении песца еще долго преследовала, как кошмар. Я мучился сомнениями: уж не бешеный ли этот песец? Ведь они никогда не нападают на человека в одиночку! Или и вправду я так слаб, что песец избрал меня своей добычей? Как же тогда тягаться с ледовой стихией?

Я подготовил себя к путешествию только с расчетом на свои силы. Помощь со стороны оказывалась для меня просто помехой. Особенно остро я это почувствовал на борту ледокола «Ленин», затертого льдами у Новой Земли в Карском море. Ледовая обстановка в июле 1930 года была очень суровая. Путь к устью Енисея, куда ледокол вел целый караван советских и зарубежных судов за лесом, был закрыт льдами. Узнав об этом, я взял на фактории острова Вайгач старую лодку, отремонтировал ее, поставил парус и отправился с врачом и еще двумя попутчиками к месту «заточения» ледокола. Дойдя до ледовых полей, мы высадились из лодки и добрались до борта корабля пешком... Часть пути все же удалось проехать на велосипеде.

Потом во время пресс-конференции, которую капитан ледокола устроил в кают-компании, я сообщил, что Глеб Травин не первый велосипедист в полярных широтах. Велосипед был на вооружении последней экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу в 1910—1912 годах. Его использовали для прогулок на главной базе экспедиции в Антарктиде.

Я рассказал, что путешествую на велосипеде вдоль границ СССР с сентября 1928 года. Начал с Камчатки, проехал Дальний Восток, Сибирь, Среднюю Азию, Крым, среднюю полосу, Карелию. И вот теперь собираюсь добраться до Чукотки.

Рассказал я и о подготовке к этому путешествию. Началась она 24 мая 1923 года, когда до Пскова добрался голландский велосипедист Адольф де Грута, объехавший почти всю Европу.

«Голландец может, — подумалось тогда, — а я разве не могу?» С этого вопроса и зародился во мне интерес к сверхдальним рейсам.

На подготовку ушло пять с половиной лет. За это время я наездил тысячи километров на велосипеде у себя на Псковщине, причем ездил в любую погоду и по любым дорогам. Отец-лесник еще в детстве научил меня находить еду и ночлег в лесу и в поле, научил питаться сырым мясом. Эти навыки я стремился еще больше развивать в себе.

Во время армейской службы, которую проходил в штабе Ленинградского военного округа, я усиленно изучал географию, геодезию, зоологию и ботанику, фотографирование, слесарное дело (для ремонта велосипеда) — словом, все, что могло пригодиться для далекого путешествия. Ну и конечно, закалял себя физически, участвуя в соревнованиях по плаванию, штанге, в велосипедных и лодочных гонках.

Демобилизовавшись из армии в 1927 году, получил специальное разрешение от командующего Ленинградским военным округом на поездку на Камчатку. Хотелось испытать себя в совершенно незнакомых условиях.

На Камчатке строил первую электростанцию, которая дала ток в марте 1928 года, потом работал на ней электриком. А все свободное время занимали тренировки. Испробовал себя и велосипед на горных тропах, на переправах через стремительные реки, в непроходимых лесах. На эти тренировки ушел целый год. И, только убедившись, что велосипед меня нигде не подведет, отправился из Петропавловска-Камчатского во Владивосток.

Я рассказал обо всем этом стоя, отказавшись от приглашения капитана ледокола сесть. Стоял, переминаясь с ноги на ногу, чтобы приглушить нестихающую боль, и боялся, что люди заметят это. Тогда, думал я, меня не отпустят с корабля. Возражений у собравшихся в кают-компании и без того было достаточно. Руководитель Морской Карской экспедиции, профессор Н. И. Евгенов, например, заявил, что он 10 лет изучал Таймыр и устье Енисея и знает, что зимой там не остаются даже волки. Морозы и снежные бури в этих краях изгоняют все живое на юг.

На мое замечание, что зимой я предпочитаю ездить по льду, а не побережьем океана, знаменитый гидрограф лишь замахал руками и назвал меня самоубийцей.

Но я уже знал: как ни сурова зима в прибрежных арктических льдах, жизнь там полностью не замирает. От сильных морозов во льду образуются трещины. Каждая такая трещина дает о себе знать ощутимым гулом. Вместе с водой в эту трещину устремляется рыба. Позже я наловчился ловить ее крюком из велосипедной спицы. На день мне хватало две рыбы. Одну я съедал свежей, другую — мороженой, как строганину.

Кроме рыбы, в мое меню входило сырое мясо. У местных охотников я научился выслеживать и стрелять северного зверя — песца, тюленя, моржа, оленя, белого медведя. Привычку питаться только сырой пищей подтвердил французский врач Ален Бомбар. Во время плавания на резиновой шлюпке через Атлантический океан он более двух месяцев питался сырой рыбой и планктоном. Я принимал пищу дважды в сутки — в 6 часов утра и 6 вечера. 8 часов ежедневно уходило на дорогу, 8 часов — на сон, остальное время — на поиск пищи, устройство ночлега, дневниковые записи,

Езда на велосипеде по твердому снежному насту только на первый взгляд кажется невозможной. У берега приливы и отливы нагромождают торосы. Я уходил на десятки километров в глубь океана, где были ледовые поля, позволявшие развивать порой большую скорость...

И все же тогда на ледоколе никто из собравшихся в кают-компании не принял всерьез мое намерение добраться на велосипеде до Чукотки. Меня слушали с интересом, некоторые даже восхищались, но все сходились на том, что затея неосуществима. На ночлег меня устроили в судовом лазарете. На ледоколе не было свободной каюты, и все же я подозревал, что кто-то заметил, что с ногами у меня не все в порядке. Эти опасения мучили всю ночь. Утром, чтобы доказать, что ноги у меня здоровы, я покатался на палубе на велосипеде. А потом поблагодарил моряков за гостеприимство и объявил, что ухожу на пароход «Володарский», который застрял во льдах километрах в тридцати от ледокола «Ленин».

Только после этого согласились отпустить меня с ледокола, хотя отыскать пароход среди льдов было нелегко.

Я уходил с ледокола в 6 часов утра. Несмотря на ранний час, вся палуба была заполнена людьми, словно их подняли по тревоге. Я чувствовал себя как на судилище, спускаясь по штормтрапу на лед вместе с летчиком Б. Г. Чухновским — он меня сфотографировал на прощанье.

Только отошел от ледокола, последовало три гудка...

Большого труда мне стоило не смотреть в сторону ледокола. Я постарался поскорее уйти за торосы, чтобы он скрылся из виду. Боялся, как бы меня не потянуло к нему обратно. Я отдавал себе отчет, что от жизни ухожу — от тепла, пищи, крыши над головой.

Добрался до парохода «Володарский» вовремя: на другой день ветер разогнал льды вокруг него, и он своим ходом дошел до Диксона. Дальше мой путь лежал на Таймыр.

Таймыр... Сколько раз о него разбивался замысел мореплавателей — продолжить путь вдоль берегов Сибири на восток! Только в 1878—1879 годах удалось пройти эту трассу русско-шведской экспедиции, возглавляемой Э. Норденшельдом, да и то за два года с зимовкой. А первый сквозной рейс в одну навигацию совершил лишь в 1932 году знаменитый «Сибиряков». За два года до этого рейса Таймыр подверг и меня суровому испытанию.

В конце октября 1930 года я переезжал Пясину, самую большую реку на Таймыре. Шесть лет спустя на ней начал строиться Норильск. Река недавно замерзла, лед был тонкий и скользкий. Уже ближе к противоположному берегу я упал с велосипеда и проломил лед. Выбраться из полыньи было очень трудно. Лед крошился под руками, ломался под тяжестью тела. Когда я почувствовал, что лед меня держит, распластался на нем, раскинув руки и ноги. Никогда не забуду этот день. Солнце уже с неделю не было видно, вместо него на зеркальном льду играли алые блики полуденной зари. Они понемногу гасли. Я чувствовал, как вместе с ними угасает и моя жизнь. Промокшая одежда тут же смерзлась и заледенела на морозе. Усилием воли я заставил себя шевельнуться. Осторожно, отталкиваясь руками, как тюлень ластами, подполз по льду к велосипеду, оттащил его от опасного места.

После этой ледяной купели Таймыр все же вознаградил меня. Выбравшись на берег Пясины, я наткнулся на едва припущенные снежком кочки. Они оказались ободранными тушами оленей, стоймя воткнутыми в снег. Тут же горой лежали снятые шкуры. Видимо, накануне ледостава здесь переправлялось на другой берег стадо диких оленей, и ненцы кололи их в воде. Охота была удачна, часть мяса была оставлена про запас.

Я прежде всего забрался в середину штабеля из оленьих шкур, чтобы согреться. Одежда вытаивала на мне от тепла тела. Поужинав мороженым мясом, я крепко заснул. Утром проснулся здоровым и бодрым, чувствуя в себе прилив сил. Вскоре мне встретилась собачья упряжка. Хозяин упряжки — ненец немного подвез меня и подсказал, как лучше добраться до Хатанги.

На Таймыре я видел кладбище мамонтов. Огромные бивни торчали из земли недалеко от побережья океана. С большим трудом мне удалось расшатать и выдернуть из земли самый маленький бивень. Я подарил его на Чукотке умельцу-косторезу. Он распилил бивень на пластины и на одной из них нарисовал кита, моржа, тюленя и вывел надпись: «Путешественник на велосипеде Глеб Травин». Эта миниатюра хранится теперь в Псковском художественно-историческом музее.

В чем я находил радость во время своего путешествия?

Прежде всего в самом движении к намеченной цели. Каждый день я держал экзамен. Выдержал — остался жив. Провал означал смерть. Как бы ни было мне тяжело, настраивал себя на то, что самое трудное еще впереди. Преодолев опасность, я испытывал огромную радость от сознания, что стал еще на шаг ближе к цели. Радость приходила вслед за опасностью, как прилив за отливом. Это была первозданная радость бытия, радость от сознания раскрепощенности своих сил.

В Арктике я должен был жить и действовать совсем иначе, чем в тайге или в пустыне. А для этого нужно было постоянно наблюдать и учиться как у людей, так и у зверей.

Были ли минуты, когда я жалел, что отправился в это рискованное путешествие? Нет! Не было. Была боль в ногах, был страх, что я не дойду до цели... Но все это забывалось, скажем, перед красотой вмерзших в лед айсбергов. Эта красота наполняла меня и радостью, и силой.

Не меньшую радость приносило знакомство с людьми Севера.

Однажды довелось послушать шамана. Меня пригласил к нему старик якут, у которого я переночевал в яранге. Старик помог мне починить треснувший руль. Вместо руля он предложил ствол старой норвежской винтовки, предварительно согнув его на огне. И нужно сказать, что новый руль ни разу не подвел. До сих пор он сохранился на моем велосипеде, выставленном в Псковском музее. Я не знал, как отблагодарить старика за починку, а он ничего не хотел принимать. В конце концов якут все же признался, что его замучили глисты. Я дал ему лекарство, которое взял с собой на всякий случай в дорогу. Лекарство помогло. Старик рассказал об этом всему стойбищу и, желая еще чем-нибудь мне угодить, предложил съездить к шаману.

Якут запряг оленей и повез меня в горы. Яранга шамана была побольше, чем у других жителей. Он вышел к нам из-за полога при свете жирника. В яранге уже сидели кружком якуты. Шаман тряхнул побрякушками и мерно забил в бубен, понемногу ускоряя ритм. Он пританцовывал, заунывно напевая, а собравшиеся в яранге вторили ему, раскачиваясь.

Я загляделся на тень шамана, падавшую на стену. Он словно гипнотизировал слушателей своей игрой и движениями и чем-то показался мне похожим на кобру, которая вот так же покачивалась передо мной в ущелье на границе с Афганистаном...

Я ехал по этому ущелью при сильном попутном ветре. Смеркалось. Зажег масляный фонарь, надеясь проскочить ущелье до наступления полной темноты. И вдруг передо мной мелькнул свет. Я нажал на тормоз, спрыгнул и замер от неожиданности. В метре от переднего колеса стояла на хвосте кобра. Распустив капюшон, она раскачивала головой. В ее глазах отражался свет масляного фонаря.

Я медленно попятился назад и тут только заметил, что на стенах ущелья — клубки свившихся змей. Парализованный страхом, я двигался как в замедленной съемке и не спускал глаз с кобры. Она стояла навытяжку передо мной, словно часовой. Я сделал еще несколько шагов назад, каждый из которых мог оказаться для меня смертельным. Кобра не шелохнулась. Тогда я осторожно развернул велосипед и сел на него, обливаясь холодным потом. Ноги нажимали на педали изо всех сил, а мне казалось, что велосипед прирос к земле...

Вдруг старый якут, приведший меня к шаману, потянул за рукав к выходу. Я не сразу понял, чего он хочет. Лишь глаза говорили, что он в тревоге.

На улице старик сказал, что шаману я чем-то не понравился. Шаман под свой бубен сочинил целую историю, будто со мной было еще два спутника, но я их убил и съел. Старик не поверил шаману: он не здешний, он пришел в эти места откуда-то с юга.

Тут из яранги вышел шаман в накинутой на голое тело шубе. Теперь, на свету, я мог лучше разглядеть его лицо. Оно заросло густой черной бородой, разрез глаз не был раскосым.

— Доктор, перевяжи мне палец! — сказал он срывающимся голосом. Выговор у него был не якутский.

— Я такой же доктор, как ты шаман!

Я прыгнул к старику в сани, и он во всю мочь погнал оленей.

Несколько дней спустя я добрался до Русского Устья на Индигирке. В этом селении, состоявшем из десятка рубленых изб, жили русские охотники, промышлявшие пушным зверем. На сотни километров вдоль побережья океана были расставлены их «пасти» — огромные ловушки из бревен. В устьях рек мне попадались охотничьи землянки, срубы или яранги, обложенные дерном. В них можно было найти немного дров и кое-что из еды.

Меня удивил мягкий певучий говор русскоустьинцев. Старейшин молодежь почтительно называла батями. От них я узнал предание, будто их селение существует со времен Ивана Грозного. Его основали поморы, прибыв сюда с запада на кочах — небольших плоскодонных парусниках. Поморы, в свою очередь, были выходцами из новгородской земли. А сам я пскович, так что русскоустьинцам доводился почти земляком...

Меня принимали очень радушно. Я побывал гостем в каждом доме, ел лепешки из икры, праздничную строганину. Пил кирпичный чай и рассказывал все, что знал о жизни в Центральной России и по полярному побережью. И еще я им рассказал о псковичах — первопроходцах северных морей, побывавших в этих краях, — Дмитрии и Харитоне Лаптевых, о Врангеле.

Прожил в Русском Устье несколько счастливых дней. В школе не было учительницы, вместо нее я давал ребятам уроки географии. Они слушали меня с огромным интересом, по нескольку раз просили рассказывать о теплых краях. Ну и конечно, я всех их перекатал на велосипеде.

Но эти счастливые дни были омрачены бандитами. Недалеко от села они убили комсомолку учительницу, возвращавшуюся в школу из районного центра. Вместе с другими жителями селения я отправился на поиск банды. Главаря удалось захватить. Им оказался мой старый знакомый — «шаман». Это был, как выяснилось позже, бывший белогвардейский офицер...

От охотников в Русском Устье я узнал о дрейфе знаменитого норвежского полярника Руаля Амундсена в 1918—1920 годах на судне «Мод» вблизи Медвежьих островов в Восточно-Сибирском море. Пробиваясь на восток, Руаль Амундсен и его спутники сделали остановку на острове Четырехстолбовом. Я решил разыскать эту стоянку. Дорогу к острову мне подсказали жители Русского Устья, заходившие зимой во время охоты на Медвежьи острова.

Я подошел к острову Четырехстолбовому с северо-восточной стороны. Там, у большого камня, была площадка. На ней я обнаружил припорошенные снегом норвежский топорик с длинной ручкой, четыре чайные чашки и темную бутылку из-под вина. Она была запечатана сургучом. Сквозь стекло можно было разглядеть подпись на записке: «Амундсен».

В моей памяти была еще свежа горестная весть о гибели этого отважного человека, покорившего Южный полюс в 1911 году. Руаль Амундсен погиб в 1928 году в Баренцевом море. Советские рыбаки случайно выловили в районе его гибели поплавок и бак самолета, на котором он разыскивал потерпевший катастрофу дирижабль «Италия» с Нобиле на борту.

Свято чтя законы Севера, я не тронул реликвии Амундсена на острове Четырехстолбовом. Рядом с ними я оставил свои реликвии: несколько патронов, немного дробинок, поломанные детали от велосипеда и флакон из-под глицерина, куда я вложил описание проделанного мной маршрута. Флакон я запечатал куском стеариновой свечи.

С острова Четырехстолбового я снова отправился к материку. Подходя к скалистому, обрывистому берегу, издали заметил белое пятно. Я принял это пятно за песца. Вблизи же оно оказалось белой медведицей. С первого выстрела я ранил ее. К счастью, она не стала сразу нападать, а, взяв в зубы какой-то белый комочек, полезла с ним по скале наверх. Я же не мог перезарядить ружье из-за поперечного разрыва гильзы. Мне никак не удавалось выбить ее, а медведица подымалась все выше по скале.

Наконец я выбил из ствола застрявшую гильзу и снова выстрелил. Медведица застыла на отвесной скале с вытянутой шеей.

С трудом добрался я до своей добычи. И тогда понял, почему медведица не нападала. Она спасала своего медвежонка. Материнский инстинкт оказался сильнее инстинкта хищника.

Я спустил медведицу за лапу на лед, освежевал. Шкура ее оказалась длиной в шесть шагов. А медвежонок был совсем маленький. Я забрал его с собой и путешествовал с ним полтора месяца.

Мы подружились. Я назвал его Мишуткой. Мне с ним было и веселее, и теплее в пути. Спали мы вместе, прижавшись друг к другу. Медвежья шуба мохнатая, хорошо греет. Только со сна медвежонок пытался иногда укусить мне руку. Нельзя было снимать рукавиц.

Питались мы с ним вместе, в основном рыбой. Однажды во время завтрака он укусил мою руку — я рассердился на него и решил наказать. Я забросил его за высокий торос, чтобы он не видел меня, а сам сел на велосипед и поехал по плотному чснежному насту. Мишутка тут же начал кричать: «Вакулику! Вакулику!» Дескать, прости меня.

Он догнал меня, кувырк под переднее колесо и весь день никуда от себя не отпускал. Видно, и в самом деле испугался остаться один.

Я путешествовал с медвежонком до Певека. Здесь местные жители — чукчи не меньше, чем велосипеду, подивились дружбе человека и медведя. У чукчей медведь — священное животное.

В Певеке я с ним остановился у хозяина фактории. Мишутка, как всегда, сердясь во время еды, опрокинул на пол миску с горячим супом, которым угостил его хозяин. В наказание я выпроводил медвежонка в сени. Но хозяин очень беспокоился за него и уговорил меня постелить в сенях медвежью шкуру, чтобы Мишутке было теплее. Утром мы обнаружили медвежонка мертвым. У меня было несколько медвежьих шкур, и я по ошибке постелил ему шкуру его матери. Теперь уже мне захотелось сказать Мишутке: «Вакулику!»

С тех пор белых медведей я больше не убивал. Стыдно стало уничтожать такого огромного и редкого зверя ради нескольких килограммов мяса, которые я мог съесть или взять с собой в дорогу.

Мне дорого любое живое существо. Я убивал зверя только по необходимости. Меня природа тоже могла убить, но пощадила. Пощадила, потому что я уважительно отнесся к ней, стремясь постигнуть и применить ее законы.


Глеб Травин
Записал О. Чечин

«Без скидок на время» — так назывался очерк путешественника Глеба Травина, напечатанный в нашем журнале в № 1 за 1975 год. С тех пор прошло, казалось бы, немало лет, а письма в редакцию все идут: читателей интересуют подробности давнего, но необычного путешествия.

Для тех, кто еще не слышал о Глебе Леонтьевиче Травине, расскажу для начала, чем прославился демобилизованный командир Красной Армии, уроженец города Пскова.

В 1928 году он выехал на велосипеде из Петропавловска-Камчатского, где работал электриком, пересек Сибирь, проехал вдоль южных границ по Средней Азии и Кавказу, с юга направился на север и, добравшись до Мурманска, взял курс... в Арктику. Преодолел ее — где по льду океана, где по побережью вдоль Северного морского пути — добрался до мыса Дежнева и вновь появился в Петропавловске-Камчатском. Круг замкнулся. Все путешествие заняло три года. На циклометре его велосипеда стояла цифра 85 тысяч километров, то есть путешественник как бы два с лишним раза обогнул земной шар по экватору! А ведь Травин проделал этот путь в 30-х годах в основном по бездорожью. Сложной была и обстановка в некоторых районах страны: в Средней Азии, например, еще действовали остатки банд басмачей.

Но значение подвига путешествие Травина приобрело после того, как он преодолел 18 тысяч километров арктического побережья. Полярники знают, что сделать это чрезвычайно трудно даже при нынешней освоенности арктических просторов. И вот в эту бескрайность и неизвестность ринулся человек, и этот человек — Глеб Травин.

Сейчас, уже много лет спустя, удалось узнать, что в Арктике судьбу Травина решала не только жестокая природа. Недовольны были его появлением в тундре и шаманы. «Едет на железном олене, за железные рога держится,— говорили они,— не к добру это!» Но связываться с путешественником (впрочем, так же как и в Средней Азии) не решались. Всех пугал «железный олень». Шаманы Большеземельской тундры даже объявили: «Дьявол пошлет мор на оленя, и промысел будет плохой, если человек на железном олене погибнет в их тундре».

Все было на пути Травина: тонул с велосипедом, примерзал ко льду, дрейфовал на льдине, голодал, сильно обморозился, сам себе вынужден был ампутировать два пальца на ногах, чтобы избежать гангрены, сражался с белыми медведями...

Всех, кому хочется узнать подробнее о том, что происходило с Травиным в пути, я отсылаю к повести журналиста А. Харитановского «Человек с железным оленем».

Что же заставило меня взяться за перо и писать о человеке, о котором и так уже достаточно написано? В 1981 году на киностудии Центрнаучфильм я снял о Глебе Травине киноочерк. Съемке предшествовала большая работа: пришлось разыскивать родственников Травина, его старых друзей и очевидцев путешествия. В городе Дзержинске Горьковской области я навестил двух родных сестер Травина, а в городе Бор той же области разыскал лучшего друга и бывшего однополчанина Травина — Серафима Вахомского.

В Москве удалось встретиться с одним из первых радистов Чукотки Иваном Душкиным. Это он в 30-м году вышел из радиорубки на удивленные крики чукотских детей: «Какомэй! Белолицый!»— и увидел Травина с велосипедом. Душкин сфотографировал Травина. И вот уникальные снимки в наших руках...

Завязалась у меня переписка и с бывшим директором оленеводческого совхоза на Таймыре — Необутовым. Тем самым Необутовым, которого Травин катал, когда тот был еще мальчиком, на своем велосипеде, проезжая через Хатангу.

И наконец, я побывал в Пскове, куда переехал с Камчатки старший сын Травина — Юрий. Он рассказал много интересного об отце и предоставил семейные альбомы.

Все, что удалось узнать нового о Травине, хотелось донести до людей. Тем более что число поклонников этого путешественника растет и растет. Существуют даже туристские клубы имени Травина у нас и за рубежом — во Львове, городах Гера и Берлине в ГДР. Совсем недавно возник подобный клуб и на станции Лозовая под Харьковом. Члены клубов — в основном молодые люди, им, я знаю, интересно каждое новое слово о путешественнике.

Сестры Травина — Таисия Леонтьевна и Александра Леонтьевна — рассказывали мне о детстве Глеба. Отец Травина был выходцем из простых крестьян, но, поселившись в Пскове, быстро пошел в гору. Человек он был деловой, обладал талантом краснодеревщика. Получал хорошие заказы. Однажды даже сделал мебель для псковской гимназии. Отец любил лошадей. Одного жеребенка он особенно старательно выхаживал и кормил. Когда жеребенок вырос и стал хорошим скакуном, взял на скачках первый приз. И что самое удивительное, наездницей на этом скакуне была мать Глеба Травина — Анна.

В своей повести А. Харитановский вскользь касается дружбы Глеба с девушкой по имени Вера.

Мне захотелось побольше узнать об этой девушке. Вот что рассказал Юрий Травин. Вера Шантина была финкой по происхождению, выросла в интеллигентной семье. Отец ее, врач, работал в Петропавловске-Камчатском. Дома у них была богатейшая библиотека. Глеб часто проводил у Шантиных долгие часы за чтением книг. Друзья иногда шутили: мол, он влюблен не в Веру, а в библиотеку.

После возвращения из трехгодичного путешествия Глеб женился на Вере. Они прожили вместе тридцать лет. Вера родила ему трех дочек и двух сыновей. Умерла Шантина в 1959 году. В семейном альбоме Юрия нашлась редкая фотография матери. На ней она снята в то время, когда только познакомилась с Глебом Травиным.

В пути, где только было возможно, Травин ставил печати в своем путевом паспорте-регистраторе. Эта толстая книжица сейчас находится в псковском историко-краеведческом музее. Я насчитал в ней более 270 печатей.

Дома у меня хранится копия травинского паспорта-регистратора. Глеб Леонтьевич подарил его мне незадолго до смерти...

В 1979 году ко мне попал такой же паспорт-регистратор, с той лишь разницей, что листы в нем были чистыми. Принадлежал этот документ Серафиму Николаевичу Вахомскому.

— Нас было трое...— рассказал Вахомский, когда мы встретились у него дома. Он прдошел к старенькой этажерке, достал фотографию. На ней были сняты несколько демобилизованных командиров Красной Армии.— Вот этот, круглолицый, Вася Барболин. Мы втроем дружили... вместе заказали во Владивостоке три совершенно одинаковых паспорта-регистратора туриста, а позднее и — через акционерное общество — три одинаковых велосипеда фирмы «Принцетон». Но... поехал в путешествие Травин один...

Я думал о том, какая же нужна огромная сила воли и смелость, чтобы решиться на подобное путешествие. Не скрою, в ту минуту мелькнуло предположение, что друзьям Травина не хватило, по-видимому, пороху, чтобы присоединиться к другу.

— Не думайте, что мы испугались! — угадал мою мысль Вахомский.— Нет, этого не было! Просто у каждого своя судьба. Глеб был натурой увлекающей. Кого хочешь уговорит. Последние год-полтора перед началом путешествия мы жили его увлечением. Но это было все-таки его увлечение, не наше. Глеб не просто мечтал о большом путешествии, он родился для такого путешествия... А у меня была своя мечта — плавать. У Василия — найти нефть и золото на Камчатке...

— А жив ли сейчас Барболин? — спросил я.

— Василий? Нет... трагически погиб в сорок втором.

Серафим Николаевич бережно вернул на место фотографию. Видно было — берег как лучшее воспоминание о своей молодости.

Вахомский говорил об абсолютной и непоколебимой вере Травина в успех своего дела. Об этом же вспоминали многие, кто встречал его в путешествии. Даже тогда, когда руководитель Карской экспедиции, известный полярник Н. И. Евгенов предостерегал Травина: «...Поймите же, баз дальше нет! Питания нет! Радиостанция последняя на Диксоне... Мы еще не знаем, как пройти за одну навигацию на ледоколе, а вы думаете в одиночку... Вы погибнете! Предлагаю остаться с нами...», Травин отказался от предложенного уюта и покинул судно. Это было близ берегов Таймыра, в районе Карского моря. Позже Евгенов скажет: «Можно, конечно, ругать этого человека за несговорчивость, называть безумством идею велосипедного путешествия по Арктике, но в душе нельзя было не восхищаться такой целеустремленностью и отвагой».

О том, чего стоил Травину Таймыр, рассказал в те годы писателю Вивиану Итину заведующий одной из факторий на восточном побережье Таймыра: «С волосами ниже плеч, бородатый, со шрамами ознобов на лице, с негнущимися руками, едва переступая ногами, на которых сам обрезал обмороженные пальцы, Травин предстал в моем воображении живым Амундсеном» (В то время без вести пропал Руал Амундсен, отправившийся на небольшом самолете на поиски экспедиции Нобиле. Многие зимовщики нашего сектора Арктики верили, что Амундсен жив и в любой момент может появиться у них. Иногда Травина принимали за Амундсена.).

У Травина до появления в Арктике был уже большой опыт езды на велосипеде зимой. Готовился он к путешествию среди снегов Камчатки. После старта пересек зимой Восточную Сибирь, Байкал, Западную Сибирь. В Карелии и Мурманской области проехал по многим замерзшим рекам и озерам. И к началу движения по Арктике он неплохо подготовил себя и свой велосипед.

По рассказам самого Травина, главным препятствием на пути был глубокий снег. И тут он экспериментировал — ставил велосипед на лыжи. Травин сетовал: на глубоком снегу с трудом удавалось сделать 10—15 километров в день. Иногда приходилось самому вставать на лыжи, а велосипед тащить на своей лыжной установке.
Короткие дневные переходы больше всего расстраивали Травина, поэтому, «...дотянув до Печоры, он решил идти к Югорскому Шару напрямик, морем, чтобы избавиться от снега. Чем дальше от берега, тем меньше снега. Морские ветры уносят снег со льда или превращают его в твердый «убой». Бросив ненужные лыжи, Травин поехал по льду. В первое время он делал до 75 километров, выдерживая направление по компасу, несмотря на снегопад и плохую видимость». Это строки из повести Вивиана Итина «Земля стала своей», напечатанной в 1935 году в журнале «Сибирские огни».

Чтобы сохранить на морозе упругость велосипедных камер, Травин подкачивал в них глицерин.

Серьезным препятствием были и полыньи. Он преодолевал их... вплавь. (Температура соленой морской воды в Арктике зимой достигает минус двух градусов по Цельсию.— В. К.) Это под силу было только такому человеку, как Травин. Но сохранился его рассказ о том, что он продумывал, как сделать велосипед плавучим: «Если, например, укрепить между рамой достаточной величины прорезиненный баллон, надуваемый при надобности, и приспособить к заднему колесу гребные лопасти, то можно было бы справиться с полыньями...»


Специалисты, если бы учли опыт Травина, давно создали бы велосипед, пригодный для езды в зимнее время или просто для катания по рыхлому снегу. Сколько людей с грустью вынуждены запирать на зиму в чулан свой велосипед... В одном из дореволюционных изданий журнала «Циклист» мне встречались конструкции велосипедов, специально приспособленных, например, для катания по льду. Сейчас, к сожалению, все это забыто.

Заслуживает внимания и опыт Травина по части ориентирования в Арктике. Ведь он пользовался не только компасом и картой, но и способами ориентации местных жителей.

Путешествие Травина надо считать, как оно и было на самом деле, комбинированным. Велосипед был основным средством передвижения, но двигался Глеб Леонтьевич и на оленях, и на собаках, и дрейфовал с велосипедом на льдине, и шел пешком, опираясь на руль своего «оленя», и даже полз, когда обмороженные ноги отказывались ему повиноваться. Все это так, но дело не только в этом. Героизм Травина состоит в том, что он добровольно подверг себя невыносимым, по нашим понятиям, испытаниям, ни на минуту не сомневаясь в своей победе над стихией. Он родился, чтобы доказать человеку, что его возможности далеко не исчерпаны. И он доказал, прославив человека вообще. Именно это и надо ставить в заслугу Травину.

В 1981 году я был в поселке Уэлен, недалеко от мыса Дежнева, в том месте, где Травиным по окончании маршрута с помощью местных комсомольцев был сооружен памятный знак. Сейчас там ничего нет. Я думаю, что наш долг поставить новый надежный памятник в ознаменование уникального травинского велопробега. Я надеюсь также, что, кроме псковского музея, травинские экспонаты появятся и в других музеях страны.

Закончить свой разговор о Травине я хочу, рассказав о случае, очевидцем которого был сам. Один мой знакомый был прикован недугом к постели. Когда-то он ходил с костылями, но настолько пал духом, что почти не вставал с постели и ничем не хотел заниматься. Я уговорил его прочесть книгу о Травине.

Мой знакомый с трудом согласился, я отдал книгу, а сам уехал на несколько месяцев в экспедицию. По возвращении встречаю его жену, и она говорит: «Вы даже не представляете, как сильно изменила моего мужа книга о Травине. Теперь он вообще днем не ложится, много ходит с палочкой, без костылей, купил гантели и велосипед, каждое утро обтирается снегом...» Когда я увидел своего приятеля сам, то еле узнал его. Это был совершенно другой, преображенный человек.

Что тут можно еще добавить? Вот значение таких людей, как Травин.

© В. Крючкин