Сомов Михаил Михайлович (1908-1973)

[Александр Матросов]

Связь эпох.
Конечно Сомов и Папанин.
Что за судно с птицей в люмике?

[Александр Андреев]

Война, до 1943. Погонов еще нет. Белоусов — нач. морского упр. ГУСМП, Папанин — нач. ГУСМП. Все начальство в сборе. Кто-то из неизвестных ,наверняка, капитан судна. Единственный выход опознать капитана, а по нему - попытаться опознать судно.
Поскольку в 1941 Сомов служил не в ГУСМП, а в Беломорской флотилии, то рискну предположить, что это 1942 г.

[Иван Кукушкин]

А крайний справа - случайно не Ширшов?

[Александр Андреев]

Похож, конечно, на Ширшова. Думается, что такое большое начальство вряд ли б засело в кают-компании зверобоя. Скорей всего это один из линейных ледоколов. Но все это только догадки.

[Иван Кукушкин]

Портрет М.М. Сомова, который висит в галерее полярников в коридоре 2-го этажа ААНИИ.

[Александр Матросов]

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Второй-Еремеев Н.А.
Третий- Сомов М.М.
Четвёртый - Шевелёв М.И. (спасибо Иван)
Связь эпох.

Кто остальные?

[Иван Кукушкин]

Прислал Александр Андреев.
"Уральский следопыт", №9 1966 г.

Лед, лед, лед...
Рассказы полярника
Лев СОРОКИН

Вы бывали в Ленинграде? Если свернуть у Аничкова моста направо и пройти по Фонтанке два-три дома, то увидишь пики старинной ограды, за ней, в глубине, невысокие, тоже старинные каменные дома. А у главного входа вывеска: «Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт».

Там я и познакомился с Михаилом Михайловичем Сомовым, начальником дрейфующей станции «Северный полюс-2», руководителем первой Советской Антарктической экспедиции...

В тесную комнатку, загроможденную приборами и письменными столами, я добрался по винтовой лестнице. В единственное окно проникал слабый свет туманного ленинградского полдня.

За одним столом что-то писал плотный, квадратный человек, за другим сидел, откинувшись на спинку стула, седоволосый мужчина лет пятидесяти. Внимательные глаза из-под лохматых бровей, белая сорочка, недорогой рабочий костюм. Руки его были засунуты в карманы пиджака, словно он никак не мог согреться.

— Простите, мне нужен Сомов.

— Я Сомов, — улыбнулся седоволосый человек и поднялся навстречу...

Так вот он какой, известный всему миру полярник! Герой Советского Союза, кавалер трех орденов Ленина, ордена Красного Знамени, Красной Звезды, доктор географических наук...

Я пробыл в институте несколько дней и записал рассказы Михаила Михайловича почти дословно...


От "Смолокура" до Арктики

Только что отгремела гражданская война. Страна в разрухе, голод. Безработица. Заводы еще не восстановлены, на работу принимали в первую очередь членов профсоюза, а в члены профсоюза — работающих. Заколдованный круг. А я в то время только школу кончил, пришлось перебиваться случайными заработками. Узнал, что кассир требуется в институте красной профессуры — сел за кассу. А потом учеников набирали в артель под смешным названием «Смолокур». В этом самом «Смолокуре» заряды для огнетушителей делали.

Только научился я делать огнетушители, как моего отца перевели на Дальний Восток, заместителем директора Тихоокеанского института рыбного хозяйства. Решил и я с ним ехать. Вот там-то рабочих рук не хватало, там-то я и приобрел свою первую профессию, стал токарем.

А рядом с заводом шумело море. И соблазнило-таки. Ушел я в рейс на тральщике приобретать вторую профессию — моряка. Сейчас тральщик, на котором я пустился в экспедицию, вызвал бы улыбки: маленький, неуклюжий... Но в то время это был корабль. Так я увлекся морем, а позже и Арктикой. Но это было потом. А пока меня ждал пробный рейс на тральщике. Семь дней в заливе Петра Великого. Говорят, «семерка» — счастливое число, но эти семь дней для меня оказались горькими. Первая встреча с морем была на редкость тяжелой. Укачало. На палубе не в силах стоять, а в кубриках теснота и такой воздух, что сразу на палубу выскочишь.

Решил, не выйдет из меня моряк. Но на седьмой день, к концу пробного рейса, переносить качку я все же научился. Лето проплавал в Японском, Охотском морях лаборантом-гидрологом, и так меня увлекла гидрология, что осенью решил уехать в Московский гидрологический институт. Но опоздал. Поезда-то тогда по Транссибирской дороге ходили медленно...

Расстроился, сплошное невезение. К счастью, декан факультета гидрологии моря посмотрел на мои документы и сказал:

— Сдавайте-ка основные предметы за первый курс. Попробуйте сразу на второй курс поступить.

Сразу на второй?! Колебался, как перед первым выходом в море, а потом... А потом с длинным «хвостом» оказался я на втором курсе. К концу года разделался с академической задолженностью и махнул еще через курс. В общем, диплом защитил досрочно и попал сначала в Центральный институт прогнозов, а оттуда в наш, Арктический.

Вот тут уж мне повезло по-настоящему: взял меня весной 1939 года в экспедицию гидрологом — анализировать ледовую обстановку — сам Папанин. В течение нескольких месяцев летал в Арктике на самолете. На машине гондола открытая, а из нее торчат головы летчика, штурмана и наблюдателя.

Арктика... Восьмидесятая параллель, редкие полярные станции, летом температура около нуля, а к осени морозы. Но мы и зимой продолжали летать, подставив головы ветрам, только меховую маску натягивали на лицо.

А потом война... Мобилизовали меня в Беломорскую флотилию, всю войну участвовал в проводке кораблей. В годы войны и диссертацию кандидатскую написал. Попал я на Диксон, говорили — тихое место. И надо сказать, действительно было довольно тихо, пока не явился к нам в «гости» «Адмирал Шеер»...


Бой с "карманным линкором"

Адмирал Шеер», фашистский «карманный линкор», появился в Карском море в конце августа 1942 года. Это был типичный морской пират. 25 августа он расстрелял ледокол «Сибиряков», который прокладывал путь караванам с военными грузами в трехстах километрах к северо-востоку от Диксона. «Сибиряков» успел по радио сообщить о появлении «Адмирала Шеера», и караван советских судов, за которым охотился «карманный линкор», был спасен. Немцы на «Сибирякове» рассчитывали захватить шифры и карты с ледовой обстановкой, а когда им это не удалось, линкор направился к нам, на Диксон.

Штаб, в котором я находился, располагался на острове, напротив порта на материке. Было лето, разгар навигации. Помню, в два часа ночи раздался звонок с наблюдательного поста, который был на противоположной стороне острова. Сообщали, что к Диксону приближается двухтрубный корабль. То ли военный, то ли мирный — еще не разобрать. К тому же, силуэта «Шеера» у нас не знали, можно было спутать с другим судном. Но мы решили приготовиться. В случае десанта мы, я и мой товарищ, должны были уничтожить ледовую информацию — главное, за чем охотились немцы.

Как мы могли противостоять до зубов вооруженному линкору, который, несомненно, попытается высадить на остров десант?

На Диксоне оставалось всего несколько человек, вооруженных винтовками, Неизвестное судно начало обходить остров. Теперь уже рассеялись последние сомнения: это был «Шеер». Я проверил винтовку и единственную гранату. Потянулись тревожные минуты...

А двум нашим товарищам, которые находились на северной оконечности острова и сообщили о появлении немецкого линкора, ждать было уже нечего. Кажется (сейчас точно не помню), это был начальник нашей базы и его помощник. «Шеер» огибал остров, словно выбирая место для десанта.

Медлить было нельзя.

Начальник базы с помощником схватили оружие и, не выпуская из виду «Адмирала Шеера», бросились бежать вдоль берега, готовые в любую минуту отразить десант огнем.

Вдоль берега тянулся горный кряж; когда мы увидели бегущих, от них буквально валил пар, они едва стояли на ногах. А оружие, которым они собирались отразить высадку десанта, не могло не вызвать улыбки: старенький осоавиахимовский пулемет с огромным диском и еще более старенькая трехлинейка с несколькими патронами.

А в это время на материке, в порту, на мол выкатили несколько сухопутных орудий, и навстречу «Адмиралу Шееру» вышел небольшой корабль «Дежнев». Корабли на виду друг у друга одновременно развернулись бортами — современное, вооруженное по последнему слову техники немецкое бронированное судно и мирный ледокольный пароход, на который было поставлено легкое вооружение. «Дежнев» первым открыл огонь из своих скорострельных малокалиберных пушек. Открыли огонь и сухопутные орудия. И тотчас почти у самого борта «Дежнева» разом выросли три столба воды. Это ударил из своих тяжелых пушек «Адмирал Шеер».

Вряд ли были серьезные повреждения на «Шеере», но попадания были. Фашисты пришли в недоумение. Они видели, что их снаряды достигают цели, врезаются в борта советского парохода, но тот продолжал отстреливаться и тонуть не собирался. Еще попадание. Но «Дежнев» на воде.

«Шеер» не выдержал, поставил дымовую завесу и начал отходить. Выпустил дымовую завесу и «Дежнев». И фашисты не видели, что он выбросился на мель, чтобы не утонуть, что с корабля на берег перенесли одиннадцать убитых моряков. «Дежнева» спасла случайность. Он не имел брони, и у него были пустые трюмы. А фашисты стреляли по нему бронебойными снарядами, рассчитанными на замедленное действие. Снаряды прошивали корабль насквозь, не успевая взрываться.

Но перед уходом «Адмирал Шеер» все-таки напакостил. Подошел к Медвежьему острову, где строился туманный маяк, и разгромил его, В воздух полетели бревна, но из людей никто не пострадал — попрятались за валунами.

На этом Медвежьем острове во время артобстрела произошла комичная история. Там жил ручной медведь. Когда он услышал стрельбу, он сорвался с цепи и, неуклюже переваливаясь, бросился к людям. Увидел, как люди прячутся за камни, и плюхнулся рядом. «Шеер» стал менять позиции, и люди стали переползать за камнями. Один из полярников огляделся — уж слишком кто-то ему сопел в самое ухо — и расхохотался. Медведь, подражая людям, переползал за камнями по-пластунски!

А на Диксоне один из снарядов угодил в цистерну с соляркой. Пылающая жидкость растекалась по острову. Но как только мы затушили пожар, «Шеер» снова начал стрелять. Тогда полярники решили схитрить: разлили немного солярки и подожгли. Командир «Адмирала Шеера» решил, что разбил топливную базу и перенес огонь на основной поселок, но ни разу не попал: мешал гребень горного кряжа. В поселке только вылетели от взрывных волн стекла.

Наконец немцы обстреляли маленький островок Конус, на котором была топливная база. Там жил сторож. Солярка страшно разгорелась, над Конусом поднялся столб дыма. На этом

«подвиги» «карманного линкора» закончились. Если бы немцы знали, что во время пальбы в порту стояло судно «Кара», битком набитое взрывчаткой и бочками с авиационным бензином. Но «Кара» во время дуэли линкора с «Дежневым» успела поднять якорь и спокойно уйти в залив. «Шесть узлов, пять котлов», — как о ней говорили, а вот ушла.

Вспоминается еще один случай. Перед налетом «Шеера» с задания вернулись два уставших полярника. Заснули и все проспали. Ничего не слышали! Утром встали и по привычке сразу в кают-компанию — завтракать. А в столовой никого нет. И столы не накрыты. Постояли, удивились, ушли. Среди проспавших был гидролог Костя, застенчивый парень. Он потоптался, потоптался, но голод не тетка. Опять в столовую. Опять там нет никого. Костя подумал, что с часами что-то у него случилось. Убежали? Но спросить кого-либо постеснялся. Наконец решился, робко подошел к поварихе, заикнулся насчет завтрака. Как та вскипела: «Какой завтрак? Вы что, очумели? Война же здесь была. Только что кончилась!»


Спокойно?

К сожалению, война тогда еще не кончилось. Накануне Дня Победы я защищал в Ленинграде диссертацию. Подошел одни тип и сказал: «Повезло! В Арктике можно было переждать войну! Холодно, но спокойно!».

Обидно мне стало за моих друзей-полярни­ков. Вспомнил я ребят с «Академика Шокальского». Это судно ледового патруля. «Академик Шокальский» вел наблюдение за кромкой льдов. Часть льдов вскрывается около устьев сибирских рек, но в море все лето сохраняются паковые льды. Судно должно было фиксировать кромку льдов и передавать эти сведения.

И вот, когда «Академик Шокальский» шел Карским морем, из воды высунулся перископ. Кто-то успел крикнуть: «Немцы!». И в это время — удар! Судно пошло ко дну. Люди вплавь перебирались на льдины. Шлюпкой воспользоваться не успели. Она беспомощно качалась на волнах.

Подводная лодка всплыла и медленно стала подходить к льдинам, на которых лежали мокрые люди. Немцы расстреливали моряков в упор, как тюленей. Наконец подлодка исчезла. Тот, кто не погиб, снова бросился в ледяную воду и устремлялся к шлюпке. С трудом доплыли до острова — пустынный каменистый берег. Развели костер. Стали сушить одежду, перевязывать ра­неных. Только приготовили еду, и вдруг кто-то снова крикнул: «Немцы!...». Неподалеку всплывала подводная лодка. С нее спустили шлюпку с двумя автоматчиками. Моряки попрятались среди камней. Немцы постреляли, но найти человека в каменном хаосе почти невозможно. Тогда они затоптали костер, собрали все продовольствие, всю одежду, все, что лежало у костра, загрузили в шлюпку «Шокальского», отвели от берега и потопили.

Что делать? Берега почти непроходимые: скалистые, изрезанные глубокими ущельями, по которым неслись ручьи и речки с ледников. До ближайшей полярной станции — сотни километ­ров. Разве обессилевшие, голодные люди без оружия доберутся до своих?

А моряки добрались. На камнях сапоги разлетелись через три километра, но моряки шли, сбивая ноги в кровь. Карабкались по скалам, срывались, по пояс в брод переходили ледяные речки...

Их обнаружили с самолета. Уцелели немногие. Вот так «отсиживались» во время войны в Арктике...


"Прыгуны"

В ледовой разведке пришлось работать и мне. Вы никогда не слыхали о «прыгунах»? А я несколько лет работал в такой прыгающей группе. Эти группы полярников обычно высаживались с самолета на льдины.

Пилот с воздуха определял возможность посадки. Лед в Центральной Арктике почти не имеет ровных участков. Торосы, хаос... Лед всегда в движении, образуются трещины, разводья, потом снова сжатие, а ветер со снегом все причешет, все пригладит. Но все же опытный летчик выбирал подходящую льдину, садил самолет. И сразу же прыгающая группа приступала к работе, Весной, в марте — апреле, особенно в мае, льдины подтаивают, становятся ненадежными. Поэтому нам выделялось на работу дня два-три и — прыжок на другую льдину. А чтобы получить минимальные сведения о течении, нужны сутки! Сутки захватывают полный цикл приливов и отливов, в течение суток скорость течения становится более ясной. Поэтому с первых же минут готовилась лунка. Хорошо, если льдина толщиной в метр, а если в три метра. Лунку одним взрывом не сделаешь, от взрыва неровные края. Рваные края не годятся для приборов. Начинаешь лед сам рубить, а иногда и выстругивать. Над лункой потом ставится лебедка, сверху палатка. И все это на ветру в тридцатиградусный мороз.

А порой появляется трещина...

Когда мы в 1948 году сели на Северный полюс, я был старшим прыгающей группы. После войны это была первая большая группа «прыгунов».

Погода стояла ясная, определились точно: после посадки приборы подтвердили — мы на Северном полюсе.

Лед был тонким, сантиметров пятьдесят. Быстро сделали лунку, начали работать. И тут в морозной тишине я услышал легкий такой звук: «тмм!» — и рядом с нашей лункой появилась трещина.

Трещина извивалась черной змейкой, мчалась вдаль, расширяясь с каждым мигом. Она нырнула под один из наших самолетов, прошла прямо под лыжами и разрубила даже толстое паковое поле, которое было рядом.

— Аврал! Спасать самолеты и имущество!

Легко сказать — спасать имущество. Это же тонны груза! Катим, тащим, перебрасываем на соседнюю льдину. Все превратились в грузчиков! И откуда сила берется! А впереди главное: передвинуть самолет. Трещина-то расползается под ним!

Сейчас техника другая, а тогда для того, чтобы запустить в мороз мотор, надо было немало потратить и сил и времени. Да к тому же лыжи у самолета при посадке от трения нагрелись и вмерзли в лед.

Механики бросились греть мотор, а мы попытались освободить самолетные лыжи. Первый способ — подвести трос под лыжи и подпилить им лед. При втором способе механики (святые люди!) встают прямо под винт, от которого ветер валит с ног, снимают куртки и бьют тяжеленными кувалдами, прозванными злым шутником «микрометрами», по краям лыж. К хвосту самолета привязывается веревка, и люди дергают ее, чтобы раскачать машину.

Все-таки мы успели минут через тридцать перевести самолеты и перенести груз в более надежное место. Смотрим, а ледяное поле, на котором мы были, от нас уплывает! Отошел я в сторону и прислонился к айсбергу, торчащему из снега конусом. И чувствую: «конус» медленно поднимается, а льдина подо мной опускается. Как я из трещины выскочил, сам не помню! Но все-таки выскочил!


Брандмайор СП-2

А потом была станция «Северный полюс-2». Льдина, на которой мы установили свои черные палатки, трескалась несколько раз. Трудиться приходилось каторжно. Но научную работу не прерывали. С первых же проб выяснили, что тихоокеанские воды в виде широкой прослойки проникают в Ледовитый океан и приносят какое-то количество тепла. Пока мы изучали это течение, оно уносило нас все дальше. И вот, когда мы были от ближайшей точки берега в тысяче километров, у нас случилось ЧП.

Все ушли расчищать аэродром. В палаточном поселке остался один радист. И он вышел из радиопалатки минуты на три к радиовехе. Оглянулся, а из палатки столб пламени. Пожар!

В этой же радиопалатке лежали сигнальные ракеты. Не прошло и полминуты, как они начали взрываться. Представляете фейерверк! А потом открылась стрельба — начали стрелять патроны, запас боеприпасов был у нас изрядный. И, ко всем бедам, взорвался бак с бензином. В палатке, как назло, остались все научные материалы. Погибнут они — погибнет вся проведенная исследовательская многомесячная работа. Льдину ведь обратно не повернешь!

Попробовали сунуться в палатку — нас встретила новая серия взрывов ракет и патронов. Что делать? И вдруг видим: магнитолог Погребников, самый молодой из нас, все-таки нырнул под брезент. Все замерли: секунда, вторая, третья... Сейчас рванет. Сердце, как часы, отсту­кивает. А Погребников, живой и невредимый, вылетел обратно. И в руке — научные материалы!

Палатка сгорела дотла. А я Погребникова, поскольку он так проявил себя на пожаре, назначил брандмайором станции. Так у нас на льдине появился свой пожарник.

Но пожар на льдине — редкость. Гораздо больше ЧП было с медведями.

Как-то — во время пурги медведь подошел к «мясохранилищу». Летом сохранить мясо в Арктике трудно, солнце все-таки припекает. Мы его и засыпали снегом. Но медведь мясо учуял и сквозь толстый слой снега. А в это время около камбуза стояли два полярника и о чем-то громко разговаривали. Неожиданно они увидели, как из-за бугра, буквально в нескольких шагах от них, поднимается медведь и с любопытством прислушивается к разговору.

Минутное замешательство, и полярники бросились в разные стороны за карабинами. У одного на бегу даже унта свалилась! Хотел остановиться, обуть, а медведь огромными прыжками догоняет — до унты ли тут!

В одном носке прискакал полярник к палатке, а медведь уже дышит за спиной. И все же полярник изловчился, успел захлопнуть брезентовую дверцу прямо перед мордой медведя. Медведь остановился, понюхал. Видимо, палатка ему не понравилась. Хотел ударить по брезенту (а такой ударит — от палатки ничего не останется), но грянул выстрел. Это второй полярник успел выскочить с карабином.

Медведя убили наповал. А когда вскрыли желудок, нашли там пригоршню кислой капусты и коробок спичек. Несладкая, видно, жизнь для медведей в Арктике...


Негостеприимная Антарктика

В1955 году я был назначен начальником первой Советской Антарктической экспедиции — опять восьмидесятая широта, только на противоположном полюсе Земли. Нам было выделено три судна: дизельэлектроходы «Обь», «Лена» и рефрижератор с грузом про­дуктов. Первой ушла из Калининграда «Обь». Напоминала она Ноев ковчег. Чего только на ней не было! Вся палуба была загружена частями самолетов и вертолетов.

Длинный переход по морям-океанам показался коротким. Времени, как всегда, не хватало. Готовились к высадке, учились быстро устанавливать палатки, собирать щитовые домики, подгонялась полярная одежда и зимняя обувь. Мы уже решили, что назовем основной поселок на Антарктиде Мирный, в честь одного из кораблей русской экспедиции Ф. Ф. Беллинсгаузена и М. П. Лазарева, открывших Антарктиду.

Но прежде чем построить поселок, надо было выбрать подходящее место, а до этого найти площадку, где можно было бы собрать самолеты.

Вошли во льды. Туман, ничего не видно. Куда приставать? Потом в тумане прорисовался шельфовый ледник. Этот ледник лежит не на земле, а на дне моря. На леднике решили отыскать ровный участок припая. По аналогии с Арктикой знаем: ледник крепко припаян к берегу, можно будет выгружаться.

Наконец пришвартовались. По арктическим понятиям лед толстый — паковый, многолетний. Выдержит и грузы, и самолеты.

Кто-то заметил на берегу черные предметы, резко выделяющиеся на снегу. Что может быть здесь, в буквальном смысле на краю света? Послали наших мастеров альпинизма. Оказалось, что это камни. Сразу возник вопрос; а вдруг это выход коренных материковых каменных пород? Тогда на них можно строить и научную станцию.

Быстро выгрузили на лед ящики с частями самолетов. И тут погода вдруг изменилась, с ледника потянуло холодом. Ветер усилился, и ураган нанес нам страшный удар — плотный снежный заряд.

В довершение бед со стороны океана подошла зыбь. И казавшийся крепким по арктическим понятиям многометровый лед припая стал крошиться и разваливаться, как размокший са­хар. Части самолетов, вещи — все поплыло на льдинах-обломках. Ураган мешал их собирать, снег залеплял глаза. И тогда на спасение самолетов пошли добровольцы. Еле-еле удалось поднять все части машин на борт «Оби». Она пережидала ураган в открытом море. Вот как нас встретила Антарктида. Этот горький урок даром не прошел. Вторично с самолетами мы обращались более осторожно, трактор оттаскивал их от края припая примерно на километр.

На самолетах сделали несколько разведывательных полетов. И после долгих споров выбрали место для постройки Мирного. Только тогда началась разгрузка судов. За «Обью» подошла «Лена», а вслед за ней рефрижератор.

Шторм унес в море первую дорогу, вторая так же была разрушена. Третью дорогу проложили уже на каменистый мыс, у которого предстояло построить Мирный.

Последней разгружалась «Лена». К ее приходу припай стал совсем опасным. Первый же трактор, спущенный с корабля, чуть уклонился от трассы, проломил лед и повис на краях трещины. С трудам удалось его спасти. Но следующий трактор погиб вместе с трактористом...

Случилось это так. Тракторы шли друг за другом, И когда первый попал в опасную зону (там толщина льда была всего полметра) и стал проваливаться, тракторист едва успел выскочить. А трактор, утонув кормой, казалось, проваливаться больше не собирался. Вот тогда со второй машины и соскочил двадцатилетний комсомолец Иван Хмара. Его не успели даже остановить, задержать, как он одним махом вскочил в кабину погибающей машины, решив резким рывком вырвать ее на лед.

Кинооператор, который был с нами и охотился за героическими случаями, приготовился запечатлеть подвиг. Он включил кинокамеру и заснял гибель Ивана. Как только Хмара дал газ, трактор мгновенно ушел под лед. Глубина моря в этом месте была семьдесят два метра...

Вскоре мы все-таки разгрузились, построили Мирный, а там пришла первая антарктическая зима. Об освоении Антарктики написано немало книг, исполнилось уже десять лет, как мы высадились с «Оби», после нас в Антарктике побывали уже тысячи людей. Но первый наш поход в глубь шестого континента, честно говоря, смахивал на авантюру. Мы шли вслепую и на упрямстве. Уже в нескольких десятках километров от Мирного высота над уровнем моря достигает 1000 метров, а в глубине континента мы, как летчики, оказались на высоте четырех тысяч метров! Задыхались не только люди, задыхались машины, тягачам не хватало воздуха.

Сейчас, конечно, оборудование другое и машины более выносливые. Да и Мирный теперь стал огромным научным поселком. Только под снегом весь теперь, а вместо улиц — снежные траншеи. Так что «столица» в Антарктике наверное скоро будет перенесена.

[Александр Матросов]

Сомов М.М. 1946г.ледокол "Северный полюс".
Связь эпох.

[Александр Матросов]

Сомов и Бурханов.

Папанину 70л.

На "Оби". Кириллов, Греку, Голубев , Сомов ,Ман и Сузюмов.

М.М.Сомов и Филипп Лоу начальник антарктической экспедиции Австралии

Датский корабль "Кната Дан", 2 02.1956, Мирный. П.Шумский, капитан Ганс Питерсон, М.М.Сомов.
фото А.Капицы.

Гидрологи 1-го подв .отряда Сомов М.М и А.Г.Дралкин.
Фото Е.Яцун.

Академик Павловский и М.М.Сомов.
Фото - Бродский, 1957 г.

Колонна НИИ Главсевморпути на праздничной демонстрации.
Какой год?

Трёшников и Сомов, 23 мая 1960 г

Связь эпох.

[Александр Матросов]

Москва.Кремль.

Давайте восстановим имена и год.
Связь эпох.

[Александр Андреев]

Вложение yandex-somov-11.jpg больше недоступно

Посмотреть на Яндекс.Фотках

Второй-Еремеев Н.А.
Третий- Сомов М.М.
Четвёртый - Шевелёв М.И. (спасибо Иван)
Связь эпох.

Кто остальные?

---

Нашел подпись к этой фотографии. 1940-й год, Диксон. Штаб морских операций Западного сектора. Слева направо: секретарь штаба М. П. Погорельский, начальник штаба Н. А. Еремеев, гидролог М. М. Сомов, начальник морских операций М. И. Шевелев, синоптик Д. А. Дрогайцев, диспетчер по связи В. С. Круглов

[Polarstern]

Михаил Сомов - человек и пароход.

[Борис Дворкин]

Коллеги, здравствуйте! Посмотрите фото. мне кажется или 3-й справа М.Сомов?!
3-й слева - Пономарев, потом Бурханов.

[Historik]

Очень похож на Сомова.

[ББК-10]

Известия, 1971, № 62 (16680), 15 марта.

Савва МОРОЗОВ
РЫЦАРИ ЗЕМЛИ

ЗНАКОМСТВО мое с Сомовым-младшим, точнее самым младшим, началось по телефону. Перво-наперво я узнал, что папы — Глеба Михайловича дома нет, в отпуске он, на Кавказе, на лыжах катается. Затем выяснил, что дедушка Михаил Михайлович у себя на даче, в Комарове, и, наконец, услышал вопрос:
— А вы что, папин товарищ?
— Да, скорее, дедушкин, Миша. Ну, и с прадедом твоим, Михаилом Павловичем, встречался однажды.
— Пра-де-душкой?
На другом конце провода наступила пауза изумления.
Двенадцатилетний Михаил Глебович молчал, а я мысленно видел то Мурманск военной поры — ноябрьские сумерки в щелях меж досок на заколоченных окнах, то лунку в океанском льду под зеленым куполом палатки, пронизанной лучами незаходящего солнца Арктики. В Мурманске принимал меня у себя на квартире Михаил Павлович Сомов, доктор биологических наук, профессор Полярного института океанографии. А года три спустя много севернее, за 81-й параллелью, случилось мне квартировать в тесном спальном мешке по соседству с Сомовым Михаилом Михайловичем, гидрологом воздушной, высокоширотной экспедиции, снаряженной впервые после войны. Итак, расскажу по порядку о каждом из Сомовых.

К ПРОФЕССОРУ Михаилу Павловичу привело меня поручение флотской нашей газеты. Далеко за Киркенесом, в Норвегии, отступало потрепанное гитлеровское воинство. После трех лет воздушных бомбардировок портовый город лежал в развалинах. Но люди жили уже завтрашним мирным днем. На страницах нашего «Краснофлотца» выступали строители и зодчие, горняки и химики Кировска, металлурги Мончегорска, рыбаки, еще служившие на минных тральщиках, но крепко, видать, соскучившиеся по ловецким своим траулерам. К числу рыбаков-старожилов края относился и Михаил Павлович Сомов — ученый - ихтиолог, вдоль и поперек избороздивший штормовые моря Заполярья. О многом узнал я в тот вечер от Михаила Павловича. Попал он сюда впервые еще в двадцатых годах, когда по ленинским предначертаниям начинала создаваться океанская индустрия. На стенах профессорского кабинета висело множество карт. Следуя по извилистым линиям изобат, изотерм, изобар, я мысленно путешествовал по бескрайним водным равнинам. Но еще более увлекательным оказались для меня прогнозы Михаила Павловича на будущее. Уверенно рисовал он перспективы ближайших десятилетий: плавучими заводами пополнится промысловый флот, далеко за пределы «старика Баренца» в Атлантику к берегам Америки и Африки проложат курс промысловые капитаны. Слушать профессора было истинным наслаждением. Но из-за недостатка времени не удалось расспросить его о собственном жизненном пути.
Восполнить этот пробел удалось, когда я познакомился в Арктике уже с другим Сомовым.
— Сын мурманского профессора? — переспросил Михаил Михайлович. — Точно так. Следующий вопрос, заданный мною по репортерскому стандарту, звучал примерно так: «Наверное, сын пошел во след отцу, хлебнув соленого ветра еще в колыбели? » Оказалось, ничего подобного!
Первое знакомство мальчика со стихией выглядело весьма прозаически. Не разгуляться было штормам на парковых прудах в бывшем царском поместье Ропша, где Михаил Павлович ведал опытным рыбоводческим хозяйством. Потом, когда семья переехала в Москву, Миша окончил девятилетку «с кооперативным уклоном» на Остоженке и начал исправно ходить в Рахмановский переулок отмечаться на бирже труда. Было такое время, что редко удавалось устроиться хотя бы временно. Наконец, махнув рукой на «интеллигентную» профессию, встал Михаил к станку. К тому времени отца перевели на Тихий океан. Там, во Владивостоке, нашел истинное свое призвание токарь шестого разряда Сомов-второй, пошедший однажды в море гидрологом-наблюдателем.
Интервью, начатое на первой дрейфующей базе нашей экспедиции, продолжалось много дней. «Прыгая со льдины на льдину» (беру это фразу в кавычки, потому что протяженность самолетных прыжков измерялась многими сотнями километров), я неуклонно сопровождал гидрологов. Блокнот обогащался открытиями как географическими, так и биографическими.
26-летним отцом семейства поступил владивостокский токарь в столичный Гидрометеорологический институт, и уже через три года столь блистательно закончил пятилетний курс, что дипломная его работа публиковалась как научный труд. Одним из первых наших океанологов сел Сомов рядом со штурманом в самолет-разведчик. Во время многочасовых галсов над ледовыми морями, когда облака и снегопады порою прижимали машину впритирку к торосистым льдам, он терпеливо разрисовывал квадраты карт цветными карандашными пометками, создавал достоверные путеводители для наших арктических капитанов. Было что рассказать Сомову и о войне. Когда стала Арктика театром военных действий, оборонял он вместе с другими полярниками порт Диксон под артиллерийским огнем фашистского линкора «Адмирал Шеер».
— На Диксоне, между прочим, Глебко мой за грамоту впервые взялся, — сказал как-то Михаил Михайлович за обедом в палатке.
— А теперь-то, небось, уже в вуз готовится парень? — просил я. — В моряки или в летчики собирается.
— Нет, до вуза Глебу еще далеко, да и с выбором профессии торопиться не следует, учитывая жизненный опыт родителя, — Миш-Миш подмигнул, многозначительно крякнув.
За двойным полотняным пологом нашего походного жилища простиралось обширное разводье, лот под ним показал недавно глубину в 4 километра; после сильнейшего торошения от ровной площадки, на которую мы вчера опустились, осталось одно воспоминание, самолеты стояли меж ледяными скалами, того и гляди затонут.

ПО ВОЗВРАЩЕНИИ на Большую Землю мне было чем прихвастнуть перед оседлыми ее жителями. Но если для меня «полюсная полундра», пережитая в апреле 1948 года, надолго осталась одним из наиболее красочных воспоминаний, то для Миш-Миша она составляла не более как эпизод.
Убедился я в этом три года спустя, когда Сомов с товарищами вернулся с льдины «Северный полюс-2». Вернулся Героем Советского Союза. О скольких сжатиях и разломах полей во тьме полярной ночи, о скольких студеных наводнениях и надвигавшихся на лагерь грозных ледяных валах можно было прочитать в деловом, очень спокойном по тону его отчете.
Высаженная и лед за 76-й параллелью на меридиане Аляски, долговременная научная станция провела в дрейфе 376 дней, собрав ценнейшие материалы по океанологии, земному магнетизму, гравиметрии, метеорологии. Согласно гипотезе, высказанной еще в начале нашего века участниками Русской Полярной экспедиции, морской лед в этом районе должен дрейфовать в направлении, противоположном дрейфу нансенского «Фрама» — по замкнутому кругу. Закономерность такого антициклонального дрейфа теоретически обосновал впоследствии профессор Н. Н. Зубов — учитель Сомова. Михаил Михайлович надеялся, что ему удастся это проверить на практике.
Однако не удалось! Расстаться со льдиной «СП-2» сомовцам пришлось за 81-й параллелью, когда дрейф продолжался еще в общем направлении на север.
— Что поделаешь, Алеша, рано закончилась временная прописка моя в высоких широтах, — жаловался потом Сомов А. Ф. Трешникову, давнему другу и спутнику в арктических странствиях.
Дома, в Ленинграде, на Выборгской, Михаила Михайловича ожидал не только сын Глеб, заметно возмужавший за год, но и письма из Мурманска, успевшие уже пожелтеть. Старшая сестра Наталья Михайловна писала о смерти отца. Как тосковал Михаил Павлович по сыну, как мечтал дождаться его возвращения из дрейфа.
Что же, одни уходят, на смену им приходят другие. Глеб к тому времени уже выбрал для себя специальность: «Буду геологом».
Да, жизнь идет. Давно ли, кажется, сенсацией в Арктике были одиночные дрейфующие станции, создание которых разделяли годы. Папанинская «СП-1», сомовская «СП-2». А теперь пришла пора — открываются сразу две станции — «СП-3» и «СП-4».
Участвуя в высокоширотной экспедиции 1954 года, автор этих строк вместе с А. Ф. Трешниковым высаживался на безымянной льдине, расчищал там площадку для приема последующих самолетов, собирал первые палатки. Как гордились мы, «трешниковцы», бивуачным нашим комфортом. В продолговатой брезентовой кают-компании стояли у нас самовар на газе и пианино. Еще у нас был газик-вездеход, разъезжавший взад-вперед по льду. И вертолет, исполнявший временами роль подъемного крана при перевозке тяжестей, — один из первых в Арктике вертолетов.
Богато живете, ребята, — сказал прилетевший на открытие «СП-3» доктор географических наук М. М. Сомов. — Спасибо за хлеб-соль, — тороплюсь на восток, к Виталию...
На востоке Михаила Михайловича ждал с дружеским сюрпризом пилот Виталий Иванович Масленников. На координатах 76 градусов северной широты и 177 градусов западной долготы, то есть почти там же, где Сомов в 1950 году начинал дрейф, обнаружил летчик с воздуха льдину с остатками «СП-2». Получилось таким образом, что за три года — с весны 1951-го по весну 1954-го — оставленная полярниками льдина «СП-2» прошла огромный путь почти по замкнутой кривой. Океанология пополнилась достоверными сведениями о новых закономерностях дрейфа.
А его — первопроходца, старожила северных широт — манила уже Антарктида. Не кому-нибудь, а именно ему, потомственному географу, доверила Родина водрузить красный флаг на шестом континенте.
Михаил Сомов назвал первый поселок своих соотечественников у южного Полярного круга «Мирным», назвал по имени корабля, которым командовал Михаил Лазарев — Колумб Антарктиды. И в дальней этой дали, где ветры дуют с бешеной скоростью, где «все наоборот» — и солнце над горизонтом идет не слева направо, а справа налево, и август самый холодный месяц, а январь разгар лета, — и там стали жить русские, советские люди.
Михаилу Михайловичу показалось мало полуторагодичной зимовки, изнурительных санных походов по высокогорным ледникам, где в бедном кислородом воздухе задыхались тракторные моторы и стыли легкие людей. Спустя несколько лет после возвращения на Родину он снова пересекал экватор, теперь уже на воздушном лайнере, потом еще раз — на морском корабле. О том, как дальше изучать Землю Тайн, он держал совет с зарубежными коллегами, представляя советскую науку в Канберре, Буэнос-Айресе, Париже.
Об уважении к нему, Сомову, зарубежных коллег красноречиво свидетельствуют награды: Золотая медаль Британского королевского общества и шведская медаль «Веги», учрежденные в ознаменование исторического плавания Норденшельда Северным морским путем около столетия назад...

МЫ С МИШ-МИШЕМ толкуем о пустяках, встретившись наконец у него на даче в Комарове. На просьбу мою рассказать о Лондоне, о Стокгольме, он смеется:
— Самое забавное — это обязательная экипировка, обмундирование. Первый раз смокингом дело обошлось. Ну, знаешь, пиджак, только открытый. Да лацканы шелком облицованы. Вроде как у официанта в ресторане. А второй раз потребовалось фрак надевать!
Холодновато зимой на сомовской даче в Комарове. Мы сидим вдвоем, топим плиту.
— Слушай, Миш-Миш. У тебя тут только медведя не хватает...
— Ишь, чего захотел! А впрочем, — Сомов показывает в окно, — эта фигура тебе никого не напоминает?
И мы хохочем, рассматривая сквозь морозные узоры на стекле возвращающегося с лыжной прогулки профессора А. Ф. Трешникова. Есть грех, располнел малость Алексей Федорович с той, «льдинной» поры.
Потом на столе у Сомова звонит телефон, и знакомый голос Трешникова возвещает: «Полярников «СП-2» просят прибыть к обеду на «СП-3».
Что ж, идем, дрейфуем, благо обе дачи на одном участке.
За обедом я заговариваю про Кавказ. Вот ведь беда, запропастился там Глеб Михайлович со своими лыжами, так и не повидаю его нынче.
— Ладно, — утешает Миш-Миш. — Вместо Бакуриани побывай-ка ты завтра на Васильевском острове, в институте Глебовом.
На другой день в институте меня любезно принимает А. С. Поляков, начальник отдела, в котором трудится Глеб Михайлович.
— О работах Сомова надо писать большие статьи, — говорит он, — но боюсь, понятны они будут только специалистам. Попробую все же сказать в двух словах: исследования Глеба Михайловича открывают новые пути в интереснейшей области геофизики — разведке недр электрическими методами.
Не пытаюсь представить себе маршруты геолога Сомова. Вряд ли добавит это что-нибудь к географии странствий деда и отца, и без того достаточно яркой географии, охватывающей весь земной шар.
Я только желаю счастливого пути Глебу Михайловичу. И сыну его — маленькому Мише.

АРКТИКА—КОМАРОВО.