Обский Север *).Светлой июльской ночью „Мария" отвалила от Обдорска, этого последнего на севере русского городка, лежащего под полярным кругом. Пароход рассекал воду глубокого Полуя. Справа от нас, на высокой террасе, оставались небольшие дома, сгруппированные в три улицы. Выше других построек выдавались две церкви и башня во дворе метеорологической станции. Промелькнул лог Шайтанки, а там вплоть до Оби протянулась та же терраса, по склону густо поросшая приземистыми деревьями и кустарниками.
Слева, к Оби, раскинулись обширные ярко-зеленые луга, едва приподнятые над водой и прорезанные целой сетью светлых протоков, связывающих Обь с Полуем. Ни хлебных полей, ни огородов, конечно, нет и помина, все это осталось на благодатном „юге“, в роде Тобольска или Томска. В Обдорске вы встретите не мало людей, которые никогда не видали как растет хлеб или капуста; пробовали там садить картофель, но получились клубни размерами с лесной орех. Да и эти зеленые луга — почти сплошная осока, в лучшем случае — грубые злаки в роде вейника или кенареечника; вот тот невзыскательный корм, который суровая природа предлагает немногим лошадям и коровам. Но ничего, привыкли и едят.
Через двадцать минут мы подошли к крутому Вангальскому мысу правого берега, где Полуй вливается в буроватую Обь. Береговая полоса мыса усыпана громадными гранитными валунами, принесенными сюда давно исчезнувшим Уральским ледником.
Пароходам не рекомендуется держаться правого берега, так как здесь, не только на берегу, но под водой вблизи его нагромождены те же ледниковые валуны.
*)
Данный краткий очерк Обского Севера составлен по материалам, собранным нами во время плавания по Оби и Обской губе Гидрографической экспедиции и 1919 году. Экспедиция под начальством Д. Ф. Котельникова имела прямой задачей приложение рекомендованного курса для морских судов, а также постановку береговых знаков. Предоставление в экспедиции двух мест натуралистам было делом любезности ее начальника, за что я и приношу глубокую благодарность Д. Ф. Котельникову. Но, само собою разумеется, мы могли работать в рамках времени и места, диктуемых прямыми задачами экспедиции. Отсюда ясно, что наши наблюдения носят отрывочный и неполный характер, но опубликовываются нами исключительно по причинам крайней скудности сведений о северной окраине, до обнародования полных материалов, чтобы привлечь интерес читателя к далекому забытому Северу.Автор.
[158]
* * *
Если подняться по крутому склону на Вангальский мыс, перед вашими глазами на западном горизонте, за широкой Обью и еще более широкой полосой лесов, верстах в 50 отсюда, синеет гряда Северного Урала. Там возвышаются горы, соединенные перемычками, с полосами снега на северных склонах; дальше на север, к холодному морю, они снижаются и совсем исчезают в туманной дали. Горы видно также хорошо и из Обдорска. Туда можно пройти через селение Лабат-найги, но только пешком; этим путём иногда пользуются охотники-промышленники.
Захватив на устье Полуя лихтер и вторую меньшую баржу, мы, в сопутствии „Енисея", вступили в широко разлившуюся Обь, в которой, по словам рыбаков, глубины достигают 35 сажен. Правый берег спускается к воде крутыми размытыми ярами, на которых виднеются группы чахлых елей и лиственниц, сохранившихся под защитой от ветров и обогретых рекой, а главное не встречающих препятствий для роста корней в опустившейся мерзлоте. Поднимитесь на верх яра, и вы увидите лишь мхи и лишайники, покрывающие волнистую поверхность тундры; здесь еще встречаются отдельные искривленные экземпляры лиственницы и ели, да особая порода березы. Пока мы находимся еще в переходной полосе — лесотундре.
Левый неизменный берег, которого мы держались, едва поднимается над водой. На нем лежали груды не растаявшего снега. Это начиналось побережье полуострова Ямал, вытянувшегося на 700 верст к северу.
Через 12 часов ходу мы подошли к началу Обской дельты.
На еще более раздвинувшейся глади реки показались плоские острова. На протоках, обрамленных зеленью осок, тальников и более темной ольхи, плескались утки; на плоских отмелях у самой воды яркими пятнами белели кучи чаек, а над головой проносились гуси. Но ярком, хотя и северном солнце, было тепло.
По берегам островов темнели постройки рыбных промыслов: амбары, избы, остроконечные самоедские чумы, около них огромные развешенные для сушки невода и наполовину выдернутые на сушу лодки. Но вода была высока и время настоящего лова еще не пришло.
Лов рыбы производится большими неводами в 250, 500 и даже 750 сажен, для чего требуются большие артели, которые вербовались из самоедов и привозных русских рабочих. Ловится нельма, максун, чекур, пыжьян, реже осетр. Попадается еще обская сельдь и миноги, но эти не имеют промышленного значения, а вторая прямо вредна, так как, попадая с другой рыбой в сети, она портит ее.
Пойманная и распластанная рыба засаливается довольно крепко (стоповой засол) в бочках. Выше по Оби пойманную летом рыбу помещают живою в небольшие пруды-садки и вынимают отсюда зимой, из-под льда, когда можно рыбу морозить.
На Оби производится и зимняя ловля, сетями-режовками, для чего пропускают сеть из одной проруби в другую и после некоторого времени вытягивают сеть с рыбой. Этот лов практикуется до января, когда на Оби начинается „загар“ или „дух“. Начинаясь в январе несколько ниже Нарыма на Оби и около с. Кондинского на Иртыше,
[159]
„загар" спускается по реке до устья и заходит в южную часть губы (Хе, Ныда). Вода делается красноватой и приобретает худой запах; рыба, ощущая недостаток воздуха, бросается к берегам, где ключи долго не дают застывать реке, и здесь рыба вылавливается чуть не руками. Возможно, что притоки Оби болотного происхождения несут с собой много неокисленных соединений железа, которые отнимают кислород из Обской воды и удушают рыбу при наличии ледяного покрова. Во всяком случае, поэтому поводу надлежит произвести обстоятельные исследования. Промысла раскинуты и дальше в Обской дельте, в Ныде, Хе и в Тазовской губе.
В промысловых аванпостах были щупальцы тобольских и отчасти обдорских капиталов, которые эксплоатировали и аборигенов края — самоедов и привозимых на лето русских рабочих из Тобольского района.
Командированные сюда приказчики заботились не только о доходах своих хозяев, но не забывали и себя, производя операции с рыбой и пушниной и скоро сами превращались в хозяев. Взаимоотношения между предпринимателями и рабочими самоедами внешним образом регулировались формальными контрактами, но последние составлялись в такой неопределенной и сбивчивой форме, что позволяли различные толкования и притом не в пользу рабочих. Какого-либо контроля со стороны правительства или общественных организаций не существовало; инородческая управа в Обдорске, при вялости и лености самоедов, мало помогала делу, и осетры и нельмы, песцы и другая пушнина мало способствовали благополучию непосредственного созидателя этих ценностей.
Не говоря уже о принципе охраны труда обездоленных народностей, необходимо позаботиться о них в видах лучшего использования огромных богатств сурового севера, не в интересах отдельных лиц, а государства. Самоеды, воспитанные севером, являются лучшими знатоками края и лучшими работниками по добыванию рыбы и пушнины, но они подпали под экономическую зависимость капитала, так как не имели ни улучшенных орудий производства, ни уменья консервировать продукты для рынка. Кроме того, самоеды совершенно не в силах противостоять такому соблазну, как водка.
Правда, предприниматели учли, что полное обнищание самоедов, тоже не выгодно и приняли на себя некоторые обязательства для поддержания их существования, В разных пунктах побережья они построили пекарни и выдавали самоедам в течение всего года печеный хлеб, но, говорят, весьма плохого качества, для увеличения веса — полусырой; давалось также немного чаю, табаку, пороху и свинцу, но все это оплачивалось с большой лихвой по ценам, установленным предпринимателями. Таким образом, очевидна необходимость организации особого контроля, который вносил бы определенные коррективы в экономические отношения предпринимателей и рабочих...
Выбирая кратчайший путь в бухту „Находку" ,мы держали курс по северному протоку реки, называемому Хаменельской Обью, миновали один остров за другим и через сутки пути от Обдорска приблизились, к выходу реки в губу. Здесь начинается очень серьезное место
[160]
для глубоко сидящих судов, а именно — Обский бар с глубиной в 8—10 футов, колеблющийся в зависимости от прилива или отлива воды, определяемых в свою очередь направлением ветра: северный ветер нагоняет воду и повышает ее уровень, южный — наоборот.
Мы встали на якорь в виду плоского мыса Ямсале, едва поднимающегося над водой узенькой полоской земли. Впереди зашныряли шестеряки (6-весельные шлюпки), отыскивая фарватер и обставляя его временными вехами. Прошли целые сутки прежде чем „Мария", предшествуемая более мелкосидящим „Енисеем", смогла с большой осторожностью двинуться вперед. По временам пароход бороздил мягкое наносное дно и винты поднимали клубы красноватого ила.
Все были в напряженном ожидании — пройдем или засядем, но вот глубины начали увеличиваться, о чем говорил повеселевший голос наметчика. Слева и сзади у нас осталась узенькая полоска Ямальского берега с пятисаженным знаком — столбом на м. Ямсале, а впереди расстилалась голубоватая гладь до горизонта, залитая лучами предвечернего солнца.
Но вот на востоке, там, где еще недавно не было ничего, кроме восходящих и колеблющихся струек полупрозрачной дымки, совершенно отчетливо вырос синий яр восточного берега; ясно обозначились крутые склоны и гривы с залегшими между ними полосами снега. Десяток минут — и картина заструилась, северный край яра заколебался, потерял резкость очертаний и кусками улетел, рассеялся в воздухе; за ним второй, третий кусок и через несколько минут от берега не осталось ничего. Это очень обыкновенное на севере явление — рефракции, поднимающее ясное изображение реального берега, по существу скрытого за горизонтом.
В другой раз, значительно севернее, мы видели, как высокий яр мыса Трехбугорного расположился в три слоя, один над другим: поднималось три яра, как слоеный пирог, и только при нашем приближении растаяли два фантастических слоя и остался один реальный. „Енисей", наш низенький спутник, однажды издали показался нам трехпалубным великаном, словно скользящим над водой.
Эти сюрпризы, встречавшиеся нам и дальше на севере особенно около льдов, требуют от моряков большой опытности, чтобы не принять кажущееся за реальное.
„Мария" уверенно подвигалась на север на глубинах 12—13 футов верстах в 5 — 6 от Ямальского берега. Было ясно и тепло, все были в легком платье; на душе уверенно и весело: под утро будем в „Находке".
Покрасневшее вечернее солнце медленно опускалось; в 11 часов коснулось горизонта и покатилось по чему, сплющиваясь в эллипс, который понемногу вытягивался, около полуночи приняло форму плоского и узкого прямоугольника с притупленными углами и бросало золотисто красный отблеск на слоистые облака, протянувшиеся над горизонтом. Вода окрасилась в густой фиолетовый цвет с перламутром и узкими оранжевыми полосами на гребнях покойных и гладких волн, создаваемых движением судна. После полуночи красная полоска начала уширяться, перешла опять в эллипс; около часу
[161]
ночи округлилась в оранжево-желтый шар — начался новый день. Это было 15 июля, а на 3 недели раньше эта световая феерия была, конечно, еще ярче.
Через 2 часа после полуночи мы бросили якорь в бухте „Находка", расположенной в 35 верстах от м. Ямсале тоже на Ямальском, западном берегу.
Бухта Находка вдается в материк полуострова Ямал не глубже 7 верст и ограничена плоскими низменными мысами — Виткова с севера и Боткина с юга. Расстояние между мысами также не меньше 7 верст, и потому она открыта для ветров восточных румбов. Берег в пределах бухты также низменный, и только в глубине ее возвышается сажен на 10—12 над водой в виде террасы, на которой расположено возвышение в форме кургана. Возле последнего мы нашли единственный самоедский чум с семьей рыбаков, а поблизости отсюда маленький промысел.
Убранство самоедского остроконечного чума удивительно просто; кроме тагана и легкой подстилки для спанья, внутри не было ничего Мы присутствовали при обеде, когда люди, наряженные в оленьи малицы, ловко распластывали на маленьком деревянном столике только что пойманную рыбу и сырую, без соли, отправляли в рот, отрезая у губ поместившийся в рот кусок. Не считая промыслов, это был единственный чум, который мы вообще видели на берегу Обской губы; нам объяснили, что лишь бедняки остаются здесь на лето, а все самоеды, имеющие достаточно оленей, откочевывают вглубь Ямала и дальше к северу.
Глубина бухты Находки 14 — 15 футов, поэтому для настоящих морских судов с глубокой осадкой она непригодна, не говоря уже о том, что прибрежная полоса чрезвычайно отмела, и к берегу трудно подойти даже на плоскодонной лодке, особенно во время отлива, когда дно обнажается на значительное протяжение.
В 1919 г. суда с осадкой в 19 футов перегружались на обследованном 20-футовом рейде, но при волнении речные баржи испытывали большое неудобство.
Отсюда понятно, что давно уже искали другую, более глубокую, бухту для перегрузки товаров с речных на морские суда, и, кажется, нашли на 60 верст севернее около устья речки Поюто, назвав ее Новый порт. По новейшим сведениям, полученным мною от А. Д. Корбута, участника экспедиции 1922 г., Новый порт немного глубже Находки (до 18 футов), но крупных судов все-таки принять не может; есть преимущество в том, что рейд расположен ближе к бухте, и в случае ветра туда легче увести баржи. Однако, есть и отрицательные стороны; во-первых, до него нужно лишних 60 верст вести речные баржи, и во-вторых, бухта едва ли не хуже закрыта от восточных и северо-восточных ветров и потому в ней разводится волнение большее чем в Находке.
Этому северному порту суждено оживляться на 2 — 3 недели в году, так короток сезон плавания по Карскому морю и по Обской губе.
[162]
Путь освобождается от полярных льдов лишь в конце августа, а в середине сентября закрывается вновь. В первом мы скоро убедились, направившись 18 июля из Находки на север, к выходу Тазовской губы. Скоро мы подошли к сплошным льдам, которые перегородили губу во всю ширину; только недалеко впереди были видны узкие темные полыньи. Температура сразу упала, и все укутались в шубы. Между отдельными льдинами, то и дело, появлялись темные головы и спины тюленей; они ныряли, вновь подплывали и с любопытством рассматривали пароход. „Мария" сделала попытку резать лед, осторожно нажимая на него носом. Льдины легко лопались и с своеобразным звоном и шелестом рассыпались в куски и толстые иголки. Прошли в первую полынью, перерезали вторую полосу льда, опять засинела полоса открытой воды, но дальше лед и лед до горизонта. Пришлось вернуться назад, чтобы терпеливо ждать, когда южный ветер утонить льды дальше на север. Такая длительная задержка льдов вызывается резким сужением губы в „горле" между мысами Каменным с запада и Круглым с востока. Здесь расстояние между ними не больше 25 верст при средней ширине губы в 50.
24 июля горло очистилось от льда, и мы смогли пройти в Тазовскую губу, но сейчас же к северу от Тазовской губы лежали сплошные льды. 8 августа пароход, лавируя между отдельными плавающими льдинами, достиг 70? северной широты, но дальше опять были льды. Правда, лед уже поломался на куски, но они лежали густой массой; отдельные льдинки, уже независимо от направления ветра, плыли то на юг во время прилива, то на север — при отливе. „Мария", при неосторожном маневре среди льдов, обломала один из открытых винтов и дальше пробиваться через льды без большого риска не могла, а между тем необходимо было спешить с постановкой знака на мысе Таран. Поэтому последняя работа была поручена „Енисею", обладавшему защищенным винтом, и он выполнил ее великолепно.
Только после 20 августа вес лед унесло из губы в океан и очистился путь в Карское море.
Вообще Обская губа своими льдами дольше задерживает навигацию, чем Енисейская; последняя к тому же выгодно отличается большими глубинами. Но здесь выступает большее экономическое значение первого пути, так как водный путь по Оби и Иртышу может обслуживать гораздо более широкий равнинный район с его колоссальными производительными возможностями, простирающийся до китайской границы и даже в пределы Китая, тогда как Енисей обслуживает лишь неширокую полосу его долины да Минусинский край.
Отсюда понятно, что урегулирование именно Обского морского пути должно стоять на первой очереди.
В виду непреодолимого, стихийного препятствия — слишком позднего освобождения Обской губы от льдов, были проекты устройства канала, в обход губы и полуострова Ямала, по р. Щучьей на Байдарацкую губу или даже постройкой железной дороги еще западнее через северный Урал, но оба проекта связаны с такими расходами и техническими трудностями, что сейчас об этом и думать не прихо-
[163]
дится; остается использовать Обскую губу, насколько это позволяют стихийные условия.
Между прочим, до экспедиции Д. Ф. Котельникова по всей губе от мыса Ямсале до выхода в океан не существовало ни одного берегового знака, что чрезвычайно затрудняло плавание, так как низкий Ямальский берег, ближе к которому пролегает рекомендованный курс, удивительно однообразен; ни пригорка, ни, разумеется, дерева или кустика. Лоцману решительно не к чему прицепиться, чтобы ориентироваться в положении судна. Добавьте к этому почти постоянную рефракцию, которая сбивает с толку или еще хуже — хотя бы легкий туман — и положение делается нелепым. Остаются часы и ход судна, но при сильном дрейфе (скольжении) некилевого судна в ветряную погоду и это помогает мало. Я помню, как однажды мы, идя с севера, целый день отыскивали вход в бухту Находку, не имея опорных пунктов.
Вытекала первейшая необходимость — поставить береговые знаки, и это было выполнено Котельниковым.
Знак строится 5 саженей высоты и состоит из трех бревен в виде треноги, и выше — из одного бревна с индивидуальным значком в виде одного или двух треугольников в различных комбинациях. Кроме того, каждый знак был снабжен Даленовским фонарем с определенным для каждого ритмом — затухания, это для темных осенних ночей. После постановки знаков в Находке, на мысе Виткова, Поюто, Каменном левого берега, на Трехбугорном, м. Котельникова и Таране правого берега почувствовался прямо комфорт полной уверенности в ориентировке.
Восточный берег Обской губы значительно выше Ямальского; там яры мысов Круглого и Трехбугорного, обставляющих с юга и севера вход в Тазовскую губу, поднимаются до 25 сажен над уровнем губы и видны издалека. Тоже и севернее; от Трехбугорного тянется непрерывный высокий яр вплоть до Котельникова и Тарана. Не только берег, но и верхняя часть яров несут на себе те же признаки былого оледенения, как это мы видели на Оби, т. е. глыбы уральского гранита в десятки и сотни пудов весом.
Один бывалый капитан рассказывал мне, что кучи камней можно видеть даже в самом русле р. Таза, и это, повидимому, самая восточная граница былого распространения уральского ледника.
Несмотря на крутизну яров правого берега, губы берега также очень отмелы, и подойти к берегу возможно лишь на плоскодонных речных лодках, и то не везде.
Почти ничем не защищенная водная поверхность в 50—60 верст ширины подвержена ветрам всех румбов, и здесь нередко возникает сильное волнение, особенно у выхода Тазовской губы. Правда. „Мария" не обладает хорошими мореходными качествами, но все-таки бывало не раз, что при боковом ветре она черпала бортами; книги, посуда и др. вещи в кают-компании летели на пол, и большая часть команды укачивалась в лежку; с „Енисеем", вследствие его нелепой конструкции, бывало еще хуже, настолько, что опытные моряки почти отказывались плавать на нем. Но вот что интересно: как
[164]
только мы приближались к льдам, при том же неослабевающем ветре, волнение успокаивалось; лед действует на подобие того деревянного кружка, который кладут на воду, налитую в кадку, чтобы она не плескалась.
Обская губа почти на всем протяжении вдается в область арктической тундры. Уныла и монотонна эта холодная безлесная равнина, протянувшаяся на сотни верст. В южной части Ямала еще недавно были, говорят, перелески кривых лиственниц; может быть они и сохранились еще в глубине полуострова, но на побережьи сейчас не видно ни одного деревца. До бухты Находка, или немного севернее, еще попадаются кустарники: серебристо-опушенные ивы, ольха, полярная березка, но в лучшем случае они достигают роста человека; дальше на север кустарники мельчают, распластываются на земле, а потом и совсем пропадают.
Поверхность тундры образует ряд пологих волн, которые чередуются с болотистыми понижениями. Поднимаешься на гриву, впереди за понижением видна вторая такая же грива; всходим на нее с смутной надеждой увидеть что-нибудь новое, но там за понижением новая грива и так без конца до горизонта. В лучшем случае увидишь в понижении маленькое озерко, на берегу которого жалобно свистит кулик, а на возвышении — деревянную ловушку, настороженную на песца, или на более возвышенном холме самоедскую могилу в виде небольшего земляного кургана с воткнутыми в него оленьими рогами или прислоненными нартами — вот и все разнообразие ландшафта.
Растительный покров сухих пологих грив состоит почти исключительно из лишайников; белые, сизые, иногда коричневатые, они поднимаются на 3-4 вершка над плотной твердой почвой, которая с глубины 12—14 вершков скована мерзлотой. Цветковых растений здесь почти не видать. В сухую погоду густое сплетение лишайников очень хрупко и дробится под ногами; поэтому выпасание больших оленьих стад на одном месте уничтожает растительный покров, и он может возобновиться лет через 12. После дождя лишайники пропитываются водой и делаются мягкими, как губка. Вот эти-то лишайники, под названием оленьего мха, и служат главной пищей для северного оленя. Среди лишайниковой тундры иногда появляются округлые пятна с ровной обнаженной поверхностью, как земляные зеркала: это, так называемая — пятнистая тундра.
Сырые междугривья, часто болотистые, покрыты толстым слоем белого мха (сфагнум) с примесью зеленых мхов; он лежит на совершенно влажной почве, где мерзлота обнаруживается на глубине 1—2 вершков. Через этот бугристый, иногда розовеющий, покров прокалываются распластанные ивы и побеги полярной березки; кое-где серебрятся белые кисточки пушицы, розовеет мытник; поднимаются багульник и морошка. Последней местами бывает так много, что ее набирают кадками. Порой мерзлота выпирает черную торфяную почву в виде высоких бугров, в изломах которых виден чистый лед.
Севернее, на мысе Таран, появляются такие холодностойкие виды, как альпийский желтый мак, незабудочник, алтайский оранжевый крестовник.
[165]
Между сухой лишайниковой и болотистой моховой тундрой по склонам грив, в зависимости от степени увлажнения, появляется переходный тип между двумя сообществами, где мхи в большей или меньшей мере внедряются в лишайники.
По сухим, часто осыпающимся обрывам к губе вы увидите одинокие кустики крупноцветной ромашки, приземистого полемония, узколистного щавеля и белой песчанки.
Изредка по берегам губы (мыс Каменный) тянутся песчаные дюны с сыпучими песками до 1 1/2 аршин высоты, отчасти скрепленные злаками. На более плотных песчаных валах появляются кровавые крапинки армерии, родственницы сухих кермеков, обитателей засоленных пустынь юга Сибири и Туркестана, былинки песчаного типчака, полемоний и резуха.
Но местами, там, где рельеф больше расчленен короткими речками, тундра дарит нас более яркими картинами растительности, арктическими лугами. Обычно на небольшой поверхности южного склона где-нибудь в логу появляется сочная блестящая зелень и среди нее пестрят: голубые незабудки, белые ясколки и герани, золотисто-желтые лютики и могучки, пламенные огоньки, кисти розово-фиолетовых копеечников, красные мытники, синие астрагалы, ярко-фиолетовая кастиллейя и даже одна орхидея-коралловый ладьян.
Над цветистым лужком жужжат шмели и порхают бабочки, но они не выходят за пределы этого оазиса, потому что окружающая мохово-лишайниковая тундра не дает им никакой поживы.
Безмолвна тундра. Гуси, утки, крикливые чайки и крачки держатся низменных болот и озер вдоль берега губы; куропатки вырываются с гоготаньем только из кустарных зарослей береговой полосы; но лишь вы вошли в подлинную тундру — звуки умолкают, кроме назойливого писка комаров, — комаров, которые гонят оленей с их хозяевами на дальний север, которые градом стучат по сетке закрывающей ваше лицо. Своим обилием они словно хотят возместить бедность тундры животным населением. Только хороший северный ветер смиряет этот бич тундры.
Следует упомянуть, что ближе к холодному океану в тундре водятся еще стада диких оленей; здесь нередки песцы; по веснам целыми стадами появляется пеструшка, грызун размерами с крысу, но летом никого не видно и не слышно; уж не говорим о том, что здесь вы не услышите щебетанья наших певчих птиц или кряканья коростеля.
Тот, кто побывал в высокогорном Алтае, придя в тундру, найдет здесь немало знакомого: те же растения красочных альпийских лугов, те же лишайники и мхи, те же низкорослые ивы и кустарная березка, то же гоготание тундряной кypoпатки. Конечно, кроме общих форм, и там и туг найдутся и свои особые виды. Как могла создаться такая близость видов, порою такое сходство ландшафта, как альпийский и арктический луг? Ведь, на наших глазах, даже в течение целой человеческой жизни, не происходит заметных перемен в окружающей природе?
Но геология нас учит вполне убедительно, что не все так постоянно и неизменно, как нам кажется. В частности, Сибирь пережила
[166]
периоды гораздо более теплые, а потом более холодные, — чем мы переживаем теперь. И вот в один из периодов охлаждения, — может быть, во время надвигания исчезнувшего Уральского ледника и сильного распространения еще существующих Алтайских ледников на всем протяжении Сибири была холодная унылая тундра. Тогда растительность от Алтая до холодного океана была однообразна. Потом наступило отепление, с юга в равнину пришли более требовательные к теплу растения, и в частности деревья; они вытеснили прежних обитателей, частью на северное побережье, частью на высоты Алтая. Отсюда и сходство видов в двух местностях, удаленных друг от друга на 2000 верст.
Такова природа нашего дальнего севера, насколько нам удалось видеть ее в те короткие часы, которые мы провели на берегу а мы могли работать лишь во время остановок экспедиций для постройки береговых знаков, что составило в течение месяца пребывания в губе 54 часа. Кончалась постройка знака, повелительно раздавался гудок „Марии", - мы должны были бросать иногда неоконченную работу и спешить в шлюпку.
Северу Сибири предстоит огромная роль в промышленности страны, не только каменными (Енисей), но и живыми богатствами; но это придет не прежде, чем север будет всесторонне изучен не случайными одиночками исследователями, а планомерной и систематической работой специально сорганизованных экспедиций или даже особого научного „Института Севера".
Проф.
В. В. Сапожников.[167]
Профессор Томского университета Василий Васильевич Сапожников (1861-1924).pdf [7.33 МБ Скачиваний: 695]
