Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

Бочек А. П. ВСЮ ЖИЗНЬ С МОРЕМ

Александр Павлович Бочек
ВСЮ ЖИЗНЬ С МОРЕМ

Image (2).jpg
 Image (3).jpg

Редактор Л. А. Ступакова. Художник Б. А. Федотов. Художественный редактор В. Г. Первов. Технический редактор Н. Б. Усанова.
Корректоры: Е. М. Эренлиб, М. Г. Плоткина.
Сдано в набор 22/VII 1968 г.
Подписано к печати 5/II 1969 г. Т-00870. Бумага типографская № 1 Формат 70Х108 1/32. 4, 25 бум. л.
9, 5 печ. л. (13, 3 уcл. п. л. ) 12, 58 уч-изд. л. Тираж 25 000 экз. Изд. № 1-5-3/8 № 1397. Цена 42 коп. Переплет 10 коп. Заказ № 2414.
Изд-во «Транспорт» Москва, Басманный туп., 6а
Моск. тип. № 4 Главполиграфпрома
Комитета по печати при Совете Министров СССР
Б. Переяславская, 46.
Сканирование и OCR - ББ-10

Бочек А.П. Всю жизнь с морем_1968.pdf
(5.47 МБ) Скачиваний: 1188
Последний раз редактировалось ББК-10 22 Апрель 2016 19:39, всего редактировалось 24 раз(а).
ББК-10 : 06 Декабрь 2015 21:26  Вернуться к началу

Бочек А. П. ВСЮ ЖИЗНЬ С МОРЕМ

 74.jpg
ГЛАВА VI

УЧЕБНОЕ СУДНО «ДЕЖНЕВ»

В училище нас встретили радостно. Длительное плавание на барке «Викинг» и на «Неве» дало нам не только большой опыт и физическую закалку, но и создало среди учащихся мореходки авторитет и, до известной степени, ореол «видавших виды» моряков с примесью романтики плавания на паруснике в южных морях. За время нашего отсутствия многое изменилось.
Заканчивал учебу Осетров, а Эриксон и Москаленко переходили на третий курс, догнав, таким образом, меня и Петю Мюллера; окончившие училище в 1910 году Андриянов и Хренов были приняты в гидрографическую экспедицию Восточного (Тихого) океана, которую с 1898 года возглавлял известный ученый, гидрограф-геодезист генерал Михаил Ефимович Жданко.
Неупокоев находился на излечении в санатории где-то в Финляндии. Исполнял обязанности начальника полковник по адмиралтейству в отставке Николай Андреевич Фохт.
Владивостокская мореходка значительно увеличила состав учащихся. Фохту удалось добиться от местных властей передачи под учебное судно старой баркентины «Дежнев», конфискованной у японцев за браконьерство в территориальных водах России в районе Камчатки. Это был трехмачтовый парусник грузоподъемностью около трехсот тонн, длиной сорок и шириной семь метров. Фок-мачта несла прямое вооружение (фок, нижний марсель и верхний марсель, брамсель и бомбрамсель), остальные две мачты — косое.
Начальник училища предложил Вильчеку, как уже окончившему училище, должность второго помощника капитана, мне — старшего боцмана, Эриксону — второго боцмана. Старпомом был назначен Валентин Новак.
Получив разрешение, я выехал на неделю к своим родным. Расспросам о моих плаваниях не было конца. Отпуск промелькнул как один день.
Явившись на «Дежнев» в начале мая, я сразу же включился в работу по полному перевооружению судна. Командовал им полковник Фохт, инженер-механик по образованию, дополнительно сдавший экзамен на судоводителя. Ни он, ни его старпом Новак никакого опыта плавания на парусниках не имели, поэтому вся работа по оснастке была возложена на «викингцев»:
Вильчека, меня и Эриксона. Весь экипаж «Дежнева» состоял из курсантов училища, также не имевших опыта плавания на учебном судне.
В июле во Владивосток вернулся Неупокоев. Загорелый, но исхудавший, он не производил впечатления выздоровевшего человека. Встреча с ним была очень радостной.
Неупокоев остался доволен постановкой учебы, но вежливо посоветовал Фохту выйти в открытое море и позволить курсантам хотя бы раз получить хорошую штормовую трепку. Фохт не рискнул выполнить это пожелание и выйти за пределы залива Петра Великого.
С постановкой «Дежнева» на отстой в сентябре возобновилась учеба. На третьем курсе я занял первое место по успеваемости (на первом и втором курсах я был вторым). Для меня это было особенно важно — я должен был учиться только так, чтобы родители никогда не могли упрекнуть меня в выборе профессии и чтобы сдержать клятву, данную перед плаванием на «Викинге». Кроме того, Неупокоев очень интересовался моими успехами и я не мог допустить, чтобы он был огорчен. К осени состояние его здоровья резко ухудшилось. Он редко вставал с постели, но пристально следил за моими успехами и даже настаивал, чтобы его вызывали в классы, когда я отвечал какое-либо задание.
Я жил на судне, которое стояло у берега бухты напротив памятника Невельскому. На «Дежневе» находился небольшой отряд для охраны. Здесь же жил командир корабля.
Учебные занятия шли успешно. Неупокоев снова привлек к преподаванию отлично знавших свое дело специалистов: инженера-механика Сергея Дмитриевича Величковского, капитана первого ранга Александра Николаевича Пелля, инженера-кораблестроителя Коржа. Даже для такого обязательного в то время предмета, как закон божий, мало интересовавший молодых моряков, Владимир Константинович пригласил не священника, а миссионера из Китая, отца Дамаскина. Этот священнослужитель ни на одном уроке не вспоминал Ветхий и Новый заветы и Евангелие, но обычно рассказывал историю различных религий, при этом получалось, по его выводам, что самая гуманная религия не христианская, а буддийская. Его уроки были настолько интересны и занимательны, что их нередко приходили слушать курсанты младших классов и свободные от занятий преподаватели.
Раза два в неделю жена Неупокоева, Елизавета Ивановна, приглашала нас, человек пять-шесть, в гости к Владимиру Константиновичу.
— Помните, — говорил он, — России необходим хороший торговый флот, а на нем отличные грамотные моряки!
Неупокоеву уже трудно было говорить, но теперь он открыто осуждал самодержавный строй России, возмущался жестокостью властей, расстрелом мирных демонстраций.
Однажды Неупокоев срочно вызвал меня с урока. Я понял, что случилось что-то серьезное.
Неупокоева я застал спокойно лежащим, каким-то отрешенным от мира. Увидев меня, он попытался улыбнуться, а у меня подступил комок к горлу. Неупокоев кивнул на стул рядом с постелью и сказал:
— Я умираю, дорогой мой. Мне жалко так рано оставлять семью, вас, мою молодежь; мне так хотелось как можно больше воспитать хороших моряков для нашего флота.
Я со стесненным сердцем, со слезами на глазах пытался промолвить что-то, но Неупокоев жестом остановил меня и продолжал:
— Смерти я не боюсь. Меня больше волнует другое. Вы знаете, что в Петербурге я и училище слывем крамольными. На мое место Кассо (министр просвещения, крайний реакционер) пришлет обязательно своего ставленника и многое, чего удалось достигнуть, будет поругано и осуждено... Будут насаждать не то, чему я вас учил... Морское дело станет второстепенным, а главным будет преданность самодержавию...
Все это Неупокоев говорил с трудом, часто останавливаясь и задыхаясь. Я видел, что ему трудно говорить, пытался как-то его успокоить, но он продолжал:
— Мне необходимо это сказать вам; вы передадите другим, таким же, как вы. Всех вас я люблю, как своих детей. Жалею, что не смог два последних года заниматься с вами эсперанто... А теперь прощайте, я верю, что вы меня будете помнить. Верю, что станете хорошим моряком и человеком. Я много раз говорил, что вам в будущем не раз придется решать судьбу подчиненных. Помните и никогда не забывайте при этом, что вы и подчиненные вам — прежде всего люди. Жестокость и грубость недостойны человека.
Утром второго марта Владимира Константиновича Неупокоева не стало. Похоронили его на морском кладбище. Тысячи людей пришли провожать Неупокоева в последний путь. Я потерял своего любимого друга, учителя и наставника. Горе мое было беспредельно.
В апреле состоялись выпускные экзамены. Я окончил училище с высокой оценкой. К этому времени старпом Новак и второй помощник Вильчек оставили службу на «Дежневе». Они уже по возрасту и образованию имели дипломы штурманов малого плавания, их без особых трудностей приняли младшими штурманскими учениками в Добровольный флот.
Командир Фохт решил взять на должность старпома окончившего в 1912 году экстерном мореходку, хорошо знающего парусное дело Роберта Яковлевича Комрова. Раньше он плавал на Балтике. Ему было в то время уже под тридцать. Должность второго помощника капитана хотели предоставить мне, как имевшему хорошую практику на парусных судах.
Но так как мне не исполнилось еще двадцати лет, то начальник торгового порта Таубе, по просьбе Фохта, вынужден был обратиться в Отдел торгового мореплавания с просьбой разрешить мне занять должность второго помощника. Такое разрешение было получено. На должность старшего боцмана приняли пожилого моряка из военно-морского флота, а на должности второго боцмана в моей вахте остался Эриксон, мой соплаватель по «Викингу».
«Дежнев» был зафрахтован геологической экспедицией инженера Чуркина, в задачи которой входило перейти узкий перешеек Камчатского полуострова из залива Корфа в Пенжинскую губу и выйти в район корякского селения Рекинского. Экспедицию Чуркина в залив Корфа должен был доставить один из пароходов Добровольного флота, а снять в Пенжинской губе — «Дежнев».
Подготовка к выходу в море велась энергично. Большой опыт Комрова блестяще сказался на сроках. Курсанты с энтузиазмом взялись за дело. Командир судна Фохт, опасаясь выхода в море с неподготовленным экипажем, заставил нас около двух недель проплавать в заливе Петра Великого. Лишь после этого он принял решение в начале июля следовать по назначению. Однако Фохт при этом не осмелился идти через пролив Лаперуза, а пошел вдоль Приморского побережья с заходами в залив Владимира, Императорскую (ныне Советскую) гавань, залив Декастри, Николаевск-на-Амуре и только после этого следовать в Пенжинскую губу для приемки экспедиции Чуркина.
Обычно в июне погода в Японском море и Татарском проливе стоит очень тихая, маловетреная. Наше плавание затянулось, и «Дежнев» смог выйти из Николаевска-на-Амуре только в середине июля.
Нерешительность и боязнь открытого моря у капитана доходила до анекдота. Он под всякими предлогами стремился задержаться в пунктах захода. На этой почве у него начали происходить столкновения со старпомом, которого в таких случаях я полностью поддерживал. «Дежнев» мог опоздать с своевременным приходом в Рекинское.
Увы, наши опасения оправдались: «Дежнев» прибыл к месту назначения только во второй половине августа. Так как залив Рекинский неглубок и во время отлива сильно мелеет, судно стало на якорь приблизительно миль за семь-восемь от пункта встречи. Командир поручил мне пойти на восьмивесельном баркасе к берегу встретить экспедицию.
К берегу мы подошли вечером, хотя было светло — на широте Пенжинской губы летом белые ночи. В корякском селении никого не оказалось. Примерно через час из мелкорослого леска вышел старик-коряк и направился к нам.
Мы наблюдали за ним, но не трогались с места, опасаясь его испугать. Приблизившись, старик поднял руку с письмом и закричал: «Вам, вам! ». Я взял письмо и вскрыл... Выяснилось, что экспедиция Чуркина прибыла в Рекинское в начале августа и, прождав безрезультатно две недели, решила возвратиться в залив Корфа, считая, что с нашим учебным судном случилось что-то неладное. Зимовать в Рекинском Чуркин не хотел, а ожидать захода в это отдаленное место какого-либо другого судна было бесполезно — никаких рейсов выше реки Ичи не было.
Так нерешительность и недоверие к экипажу полковника Фохта поставили в тяжелое положение геологическую экспедицию. Примерно через год мы узнали, что на обратном пути несколько участников экспедиции погибло, в том числе и ее начальник инженер Чуркин...
На наш вопрос, где же население Рекинского, старик-коряк на плохом русском языке ответил, что все вернутся, когда он сообщит, что приехали русские. Он рассказал, что лет десять — двенадцать назад в Рекинское зашла японская шхуна. Экипаж ее забрал всю пушнину вплоть до одежды, изнасиловал женщин и сжег почти всю деревню. Коряки с большими трудностями перезимовали, никто им помочь не мог, так как вблизи нет других селений. Их спасли олени. Из шкур коряки соорудили себе жилье и питались только мясом.
Вскоре после того, как старик ушел, из перелеска появились мужчины, а через некоторое время и женщины с детьми. Мы раздали корякам все имеющиеся у нас запасы продовольствия — сахар, конфеты, консервы, соль. В знак благодарности жители наловили для нас в небольшой речонке много кеты и горбуши.
Одно только напугало коряков. По договоренности с Фохтом мы должны были при наступлении сумерек, около десяти часов вечера, пустить несколько сигнальных ракет разных цветов, что означало бы условно, высадились ли мы в Рекинском и встретили или нет экспедицию. Как только раздался первый выстрел, все население с криком бросилось бежать к лесу. С нами остался только старик, который, по-видимому, решил, что ему все равно пора умирать. Зрелище было подобное тому, которое наблюдал Робинзон, когда дикари услышали первый ружейный выстрел. Но затем, увидев, что ничего особенного не произошло, коряки возвратились обратно.
На борту «Дежнева» побывали все жители селения. Их поражала каждая мелочь. Мы, как могли, объясняли назначение предметов.
Во время стоянки я, выполняя приказание капитана, определил астрономический пункт на левом мысе залива Рекинский. В дальнейшем мои вычисления проверил начальник гидрографии Восточного океана, они оказались довольно точными. Это незначительное событие сыграло некоторую роль в моей морской службе, о чем я расскажу несколько позже.
Наступил сентябрь. Необходимо было спешить в обратный путь к началу занятий в мореходном училище. Фохт намеревался опять идти через Амурский лиман, что осложнило бы плавание. Старпом Комров при моей поддержке настоял пройти Охотским морем напрямик к проливу Лаперуза. После долгих уговоров Фохт весьма неохотно наконец согласился. Мы благополучно пересекли море и при хорошем попутном ветре, придерживаясь мысов Анива и Крильон, легко прошли пролив Лаперуза и продолжали плавание Японским морем. Когда мы достигли примерно широты залива Владимира и находились на расстоянии 50— 60 миль от берега, ветер резко перешел на зюйд-вест, затем на вест, усилившись до семи-восьми баллов.
«Дежнев» держался под штормовыми парусами в бейдевинд правого галса. До Владивостока оставалось около ста пятидесяти миль.
Ночью, при сильном шквале, нижняя марса-рея, которая несла штормовой марсель, разломалась пополам у бейфута. Заменить ее в условиях сильного ветра и зыби было невозможно. Старпом предлагал держаться по-прежнему на крутом бейдевинде, заменив нижний марсель глухо зарифленным фоком, но командир упрямо твердил, что начался устойчивый северо-западный муссон и нам под парусами во Владивосток не зайти. Он принял решение повернуть на ост, идти в Сангарский пролив и стать на зимовку в японском порту Хакодате. После горячего спора старпом подчинился распоряжению капитана, я же по молодости и горячности заявил, что решение это ошибочно, ветер еще может измениться и мы сможем благополучно прийти в свой порт.
Штормовой попутный вест рьяно погнал «Дежнев» к Сангарскому проливу. Через двое суток мы отдали якорь на рейде Хакодате. Фохт был доволен благополучным прибытием в порт и оставил без последствий мои пререкания. В душе это был добрый человек, но слабохарактерный, отличный инженер-механик флота, но плохой капитан, тем более парусного судна.
Поставив, по согласованию с японскими портовыми властями, судно на зимовку в Хакодате, Фохт с курсантами выехал во Владивосток, передав командование Комрову. В помощь ему оставили меня и еще двух курсантов.
Из Владивостока пришли новости — в училище прибыл новый начальник, который уже приступил к искоренению «крамолы» в мореходке. Царский министр Кассо наконец добрался До нашего училища. Фохт также сообщил, что он отстранен от командования «Дежневым» и от преподавания в училище как приверженец «системы» Неупокоева. Большинство бывших преподавателей тоже по той или иной причине ушли.
В середине февраля 1913 года совершенно неожиданно для нас на борту «Дежнева» появился начальник мореходного училища.
С первых же слов разговор принял оскорбительный характер. Он заявил, что считает своим долгом искоренять и на учебном судне «неупокоевщину», при этом потребовал немедленно убрать из кают-компании портрет Неупокоева.
— Это недопустимое безобразие, — картавя возмущался он, — вместо портрета государя у вас висит портрет революционера!
Комров и я заявили, что, пока мы на судне, никто не дотронется до портрета Неупокоева. Через час начальник училища оставил нас и выехал через Цуругу во Владивосток, предупредив, что мы уволены с судна.
В конце февраля на «Дежнев» прибыл капитан первого ранга в отставке Павел Густавович Тигерстет с приказом принять от Комрова дела и списать нас с судна. Тигерстет при этом сказал, что он глубоко уважает память Неупокоева, но теперь наступили тяжелые времена... Начальник училища поручил ему передать нам, что если мы извинимся за допущенную при встрече с ним грубость и снимем портрет Неупокоева, то он согласен отменить приказ о нашем увольнении.
Не задумываясь ни на минуту, мы решительно отказались.
Тигерстет крепко пожал нам руки и сказал, что он сожалеет о том, что ему не придется служить в дальнейшем с нами. При этом он добавил:
— Вам нелегко будет найти другую работу; во Владивостоке на берегу немало безработных штурманов, но ваш поступок моряки поймут правильно!
Получив расчет, Комров и я выехали через Токио и Цуругу во Владивосток. В начале марта мы были в родном порту.
Фохт порекомендовал мне обратиться к начальнику гидрографической экспедиции генералу М. Е. Жданко, которому он доложил о моих астрономических наблюдениях в заливе Рекинском. При этом, очевидно желая меня как-то подбодрить, Фохт сказал, что Жданко помнит меня по учебному судну «Надежда».
М. Е. Жданко принял меня очень доброжелательно. Разговор состоялся короткий — он не любил терять времени. У него работали человек десять, окончивших нашу мореходку. Жданко подбирал трудолюбивых, дисциплинированных людей и создавал им хорошие условия для работы. Несмотря на молодость, они именовались помощниками начальника экспедиции, носили по три золотые нашивки на рукавах, как старшие помощники на судах торгового флота, и кортик. Жалование эти молодые люди получали весьма приличное, в пределах ста рублей (на «Дежневе» в должности второго помощника капитана я получал всего семьдесят рублей). Вот такую должность мне и предложил Жданко.
Это было очень лестно в моем возрасте и выгодно с материальной точки зрения. Я горячо поблагодарил генерала, но сказал, что принять его предложение не могу, так как Неупокоев настаивал на моем обязательном плавании на судах торгового флота.
В гидрографической же экспедиции постепенно я перейду на береговую работу, поскольку гидрографические партии даже летом заняты описанием побережья Камчатки и Охотского моря.
— Решайте, как находите лучшим для себя, — сказал Жданко. — Если вам не удастся устроиться плавать, вы всегда можете прийти к нам.
— Хочу попробовать попасть в Добровольный флот, — сказал я. — А за внимание еще раз благодарю.
Добровольный флот был создан в 1878 году. В его составе были первоклассные суда, совершавшие регулярные рейсы на Черное море, в порты Японии и Китая, а также в Западную Европу и США. Экипажи состояли из высококвалифицированных специалистов, возглавляли их опытные капитаны.
Через несколько дней меня принял исполняющий обязанности управляющего Добровольного флота М. С. Кузьменко, к которому я пришел с рекомендательным письмом от Фохта. М. С. Кузьменко был из капитанов Доброфлота, среди моряков оп слыл требовательным и весьма неприветливым человеком. Большого роста, с черной шевелюрой и по-казацки отвислыми усами, он внешностью очень напоминал известного в свое время английского генерала Китченера.
Я пришел в форме, которую носил на «Дежневе». Он осмотрел меня, из-под усов мелькнула ироническая улыбка. Прочитав письмо Фохта, он спросил:
— А сколько вам лет, молодой человек?
— Почти двадцать один.
— Вы имеете диплом штурмана малого плавания?
— Нет еще, мне исполнится двадцать один год только в июле.
Кузьменко помолчал, потом посмотрел на меня и в каком-то раздумье произнес:
— У нас нет сейчас вакансии штурманского ученика, а кроме того, мы имеем несколько заявлений от судоводителей с дипломами. Но о вас очень хорошо отзываются Жданко и Фохт. Да, кстати, а почему вас и старшего помощника, как его..., не помню...
— Комров, — сказал я.
— Да, да, Комрова, уволили с «Дежнева»? Что там случилось?
— Нас списали с судна за отказ снять портрет Неупокоева, висевший в кают-компании. А Владимир Константинович был нашим наставником.
— Да, я знал его лично, замечательный был человек. Ну, что ж, я постараюсь помочь вам. Подождите немного, — он помолчал и добавил, — у вас есть, где пока пожить?
— Нет, но я поеду к родителям, навещу их.
— Хорошо. Тогда напишите на заявлении свой адрес, я извещу вас. До свидания.
Через несколько дней, распрощавшись с друзьями, я отправился к родным, рассчитывая на сбережения после плавания на «Дежневе» прожить с ними все лето.
Но не прошло и пяти дней, как я получил телеграмму: «Немедленно явитесь назначения». Это было для меня настолько невероятным, что я перечитывал телеграмму много раз и с нетерпением ожидал поезда на Владивосток, который ходил тогда один раз в сутки.
Мечта о дальних странах становилась явью. Кузьменко почему-то теперь казался мне уже не генералом Китченером, а Тарасом Бульбой...
ББК-10 : 17 Апрель 2016 19:48  Вернуться к началу

Пред.След.