ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
Сквозь полотняные переборки солнечные лучи вливались в трехгранник палатки с того момента, как разошлись тучи. Солнце бессменно в небе, чертит замкнутую кривую, даже не пробуя делать вид, что уйдет вечером под горизонт. Не дойдя до горизонта над точкою севера десятка градусов, огненный шар круто ворочает к востоку и начинает подыматься вверх.
Солнечные лучи как растопленный жидкий мед заполнили палатку, не оставив даже намека на тень в углах. Чувствуешь себя погруженным в теплоту и ласковость, лишенные всяких физических признаков. Очевидно, в тундре безветренно, потому что полотно не колышется, стены палатки обвисли с деревянных своих подпор, как паруса штилеющей яхты.
К подушке у изголовья смятым букетом прильнул кустик начинающего распускаться вереска. Коричневые веточки и резной шершавый лист неправдоподобного зеленого цвета.
Чтобы встать, сдвигая к ногам ворох меховых укрытий, стороживших мой сон, надо упереться ладонью, справа от постели, в землю. Она приветливо свежа на взгляд — эта земля тундры. Но даже легкий нажим ладони уже вызывает на поверхность мертвенно-холодную влагу.
И сразу вспоминается: под оленьими шкурами, на которых я лежу, только один метр бесплодной, изнеможенной земли. Дальше — лед. Хуже и страшнее — вечная мерзлота.
Нечто, никогда не знавшее тепла и ощущения слабости, никогда не улыбавшееся. Концентрат предельной замкнутости, сверхчеловеческой жестокости, всесовершенного безразличия. Вечная мерзлота.
Тепло, собранное за время сна, очень недолговечно: я это чувствую, неосторожно коснувшись земли голой подошвой ноги.
Лежа натянув на себя разные части того, что положено человеку носить летом за полярным кругом (побольше шерсти и меха), боком выползаю из палатки.
День молод и радостен. И в то же время сосредоточенно тих. Мальчик с каким-нибудь физическим дефектом, — хромой от рождения, например, или рахитичный, — выдер-
[234]
жав трудный экзамен, так возвращается домой из школы. Он выждал, пока удалилась шумливая ватага здоровых товарищей. Они могут разбрызгать свою радость щедро, не задумываясь, без сожаления.
Хилый и болезненный мальчик несет домой радость в себе самом, как свечу в бумажном фонарике; осторожно, расчетливо, словно боясь расплескать драгоценную жидкость.
Радостен и тих — и осторожен как-то — летний день заполярной тундры.
В безоблачном небе — в зените ровно синем, как хорошо отмытая карта, по краям, у горизонта оттененным коричневой полосой, — солнечным лучам не за что зацепиться, негде и не на чем поиграть в свет и тени.
На восток, запад и север и юг толпятся — будто только что сбежавшиеся овцы — совершенно одинаковые холмы. Кругляшками рыбьей чешуи серебрятся большие и маленькие лужицы, лайды и озера.
Словно чистили крупную рыбу прямо на палубе, крытой линолеумом, и не успели прибраться.
На холме, рядом с двумя палатками нашего отряда, высокий, пепельно-серый конус тордохи хозяев кочевья, в котором мы остановились после переправы через Волчью реку.
С холма хорошо видна река, вспученная половодьем. Правый, дальний берег кажется отсюда гигантской бурой аркадой подземного дворца. Похожий на оконные витражи старинного католического монастыря, выдается над водой странно ребристый берег.
Эти ниши под арками, в сущности говоря, — гигантские склепы. Могильники, достойные тех огромных существ, которые похоронены здесь природой. Могильные склепы мамонтов. Когда весенние ручьи и скальпеля солнечных лучей срезают (а это бывает ежедневно) очередной пласт глины и торфа, — обнажаются серые пористые кости, похожие на шатуны доисторических громоздких машин. Бивни матово-темные, как фанера, или сплошь бурые, почти черные, как старая, вином пропитавшаяся бочка. Иногда вместе с землей и костями вываливаются зубы, каждый весом в несколько килограммов: крепкие неисточимые зубы мамонтов, напоминающие остроконечной своей формой красноармейский шлем,
[235]
По нижней рабочей плоскости зуба идут неглубокие правильные борозды, делающие всю плоскость похожей на свеже вспаханное тракторами поле.
Зубы свидетельствуют о том, что мамонты — предки современных нам слонов — были исключительно травоядными животными. Но травы для них — это древовидные папоротники, стволы банановых и хлебных деревьев, лианы толщиною с корабельный канат и -— мамонтова спаржа: молодые пальмы.
Весь ассортимент тропической флоры свободно произрастал когда-то здесь, за полярным крутом.
Значит... значит, здесь же теперь должны быть залежи каменного угля.
Мамонтовы зубы — вывеска каменноугольного склада. Такая же красноречивая, как золоченый крендель над окнами булочной в старо-немецком городке или круглая мыльница у порога испанской бразерии — цирульни.
Спасибо мамонтам за вывеску! Уголь поищем.
[236]
