Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

Абрамович-Блэк С.И. Записки гидрографа. Книга 2.

Глава четвертая


Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая
Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая
    В море—дома 390
    На горизонте-дым 395
    Северо-Восточный Проход 397
    На отмелях 401
    Марш-марш 403
    Гимнастика 404

Глава тринадцатая
    В горах Хараулаха 406
    Энерго-Арктика 408
    Сломанный капкан 412
    Булун 430
    Итоги 431
OCR, правка: Леспромхоз

Абрамович-Блэк С.И. Записки гидрографа. Книга 2.

О ЦЕННОСТЯХ

Совещание рыбаков Туматтского колхоза и рыболовецких артелей высказалось в один голос за целесообразность обследования, в первую очередь, Ильин Шара.
[382]
Уже посланы к морю в деревни Ал и Ордал гонцы, что — бы предупредить о нашем приезде.
В устьи протоки нужны будут люди: три-четыре товарища для работ на баре, на входе с моря в протоку.
А юкагиры из деревни Ал кочуют с оленями на побережьи. Надо, чтобы какое-нибудь одно стадо (и его пастухи) было в районе устья дня через три.
Тогда решится очень просто вопрос и о сотрудниках и о снабжении продовольствием всего отряда.
Сейчас приходится сжиматься до последней возможности: Кочкин возвращается на Бирилях. Неустроев берет на себя заботу поддержать обстановку фарватера (если нам удастся ее выставить) до прихода в устье Яны парохода. Потом он получит товары для своей артели и вернется домой.
Неустроев очень хотел плыть вместе с нами к устью Лены. Нет, не взяли. Обиделся парень.
А расчет прост: итти придется на байдарках по океану. Ледовитому океану. Больше 200 миль пути морем. Местные жители поголовно не умеют плавать. И можно ли рисковать жизнью этого, несомненно талантливого, энтузиаста социалистической стройки?!
— Это наше «рукомесло», — тихо и зло высказался Парфенков, — как думаешь? А?! Полжизни убили на то, что «ходили вокруг адмирала» на шлюпке. А? Верно?! Так, значит, должны были научиться и в байдарках плавать не хуже царских казаков. Жизнь Аполлона Неустроева — особенная ценность для севера. Он из тех, кто может открыть социалистическую Америку. Вон как ты рассказывал — провалившуюся крышу погреба все ищет. Погреб-то, ведь это вроде как вся Россия при царском режиме. Дойдем на байдарках вдвоем. Нам с тобой надо доставить, лоцию в Булун. И все. Кончено.
— Скажи по совести, Николай Александрович, ты себе ясно представляешь, как мы будем в Булун добираться?
— Скажу по совести, Иваныч: не знаю — как, одно знаю — обеими ногами вперед прыгать буду. И еще знаю, что ты от меня не отстанешь. Амба!
Прощание было скомканным, печальным. О том, что думалось, — говорить не хотелось.
[383]
Копию отчетов о работах в Яно-Индигирском междуречьи, кроки местности, зарисовки озер в пакете, обшитом клеенкой, должен был отправить первой зимней почтой в Якутск Иван Петрович Белов. Ему тоже предстояло много работы: к приходу нашего парохода следовало всю пушную продукцию Казачинского района собрать на склад и приготовить факторию к приему товаров с парохода.
Не вскипел чай, а без чая ехать совсем неудобно. И скорее бы оттолкнуться от последней нашей базы в Тубуттахе....
И как тогда — в Усть-Хроме — из юрты вышла женщина. Синее платье. Все то же платье!
Приехала Маруся: проститься.
Девушка шагает торопливо и в то же время старается замаскировать эту торопливость намеренной твердостью поступи. Лицо совсем каменное. Маруся курит: никогда не видал до этого.
Поздоровалась, протянув несгибающуюся ладонь. Показывает: привезла нам по две пары меховых чулок.
— Когда холодно! И сушить негде! — не ожидая нашей благодарности, Забоева идет к челнокам и укладывает вещи.
Нет, так нельзя.
Парфенков достает описание Казачинского рейда и начинает экзаменовать наших лоцманов:
— Сколько главных отмелей? Три. Верно. А где лежит добавочная коса? А как надо вести пароход с баржей? Где приставать?
— Сам приедешь, тогор Парфенков. А капитан пароход вести будет, он знает, — пробует отшутиться Белов.
— Ибге! («хорошо» по-юкагирски). Капитан сам приедет! — поддерживает Неустроев.
— Чудаки вы оба, дорогие товарищи! А если война?! И сразу телеграмма по радио: явиться таким-то и таким-то в ноль часов ноль минут на сборный пункт. Ведь мы с Иванычем — командиры запаса. Некогда нам будет с вашими пароходами здесь болтаться, если война! — изобретает новую тему для разговора Парфенков.
Это действует. Должно быть, путают необыкновенные слова «ноль часов ноль минут». Часы и вдруг: ноль, даже минуточки ни одной — просто ноль! Это страшно!
[384]
Мария Георгиевна первой хочет оттолкнуть от себя, от всех нас, кажущуюся такой нелепой, мысль о войне.
— Войны не будет. Не должно быть. Уже вторая пятилетка строится. Большевики огромные культурные ценности .построили. Для всего мира огромные... Все рабочие и все крестьяне могут этими ценностями пользоваться... Никто не будет в нас стрелять...
— Реймский собор... — начинаю я.
Николай Александрович перебивает:
— Хороший ты доктор, а политграмоты, товарищ Забоева, не знаешь! Это Бакунин — когда-то был такой анархист-индивидуалист — учил революционеров, что королевские офицеры не будут стрелять в культурные ценности. В 1848 году, вот когда это было. В Германии, в Дрездене. Бакунин предлагал революционерам выставить против войска лучшие картины из дрезденской галлереи. Сикстинскую Мадонну. Кажется, так, капитан?! И ничего не вышло. А в германскую войну пушки империалистов очень исправно грохали по соборам тысячелетней древности. А в крепости Верден дети-школьники ходили в противогазах. Если дело касается наживы для империалистов, никаких ценностей кроме их собственного кармана нет и быть не может...
— И главная...
Опять меня перебивает Парфенков:
— Погоди, ты о чем хотел сказать?! О них?
— Да.
— Главная ценность, правильно капитан хотел сказать, которую большевики сделали, это — люди: вот такие, как вы трое. Нечего улыбаться. Докторша и председатель артели и этот скелет — Белов, который скорей подохнет, а не допустит, чтобы его песцы испортились. И еще ценность: большевистская спаянность таких вот, как мы все, людей. Предлагаю спеть «Интернационал»! — кричит Парфенков.
А теперь все наверх на все гребные суда! И — полный вперед!
[385]
Парфенков гребет так, как будто спасается от погони, Оставшиеся на берегу машут руками.
Эх! Жаль, что не обнял их... всех трех... на прощание! Высшая ценность, которую большевики создали, — новые советские люди!
Знатные люди советской тундры!

Пред.След.