Атакуют СеверЛедокол «Малыгин» отдал якорь милях в двух от острова Шокальского. На старых картах этот остров назывался Агнессой. Судно «Агнесса», открывшее остров, дало ему свое наименование.
Морскую воду, омывавшую остров, мутили грязные обские воды. Могучая Обь столько воды отдавала Карскому морю, что даже у Шокальского оно было еще пресное.
На Диксоне громоздились камни, в ложбинах белыми полосами залегал никогда не таявший снег, и возле рации ютилось несколько строений. Остров Шокальского протянулся над морем ровной и тонкой полосой. На этом пустынном острове был всего лишь один дом.
— В Пясине куда лучше было, — говорили пясинские зимовщики, которых доставил сюда ледокол на смену шокальцам. — Здесь на Шокальском охотнику спрятаться не за что. Ни холмика, ни бугорка, ровно как на ладони. Начнет пурга валить — до дому не доберешься, опознаваться не по чему будет.
Осень, ранняя полярная осень уже давала о себе знать. С утра моросил дождь и набегал туман, то закрывая, то открывая этот печальный кусок земли, облюбованный песцами и оленями. И целый день, не переставая и не изменяя своего направления, дул сильный ветер, поднимая мутную рыжую волну. Не кричали чайки у ледокола, не выставал из воды зверь. Как только показалась черная труба ледокола с красным обводом, будто колечком, у самого верха трубы, люди заметили его с берега и спустились навстречу в фансботе. Словно дети, радовались зимовщики пароходу, с которым было связано столько надежд и мечтаний. Волной сносило шлюпку зимовщиков в сторону.
— Им не выгрести в такую погоду, — сказал зимовщик. — Смотрите, они приветствуют ледокол. Стреляют! Второй выстрел! Третий! Четвертый! Пятый!
Выстрелов не было слышно, их удары относил шумливый
[80]
ветер, но отлично виднелось каждый раз облачко дыма у винтовки, когда промышленник стрелял в воздух.
— Это приветствие промышленника. Здесь принято стрельбою приветствовать судно. Когда «Зверобой» в начале навигации приходил сюда и зимовщики впервые за год увидали судно, такую стрельбу подняли, будто на фронте.
«Копейка», так звали собаку, числившуюся в инвентарном списке ледокола «Малыгин», тянула воздух с наветренной стороны палубы. Третий штурман закрыл ей морду своею шапкой, тогда «Копейка» оттолкнула ее лапой. Сильный ветер гнал с берега на ледокол раздражающе знакомые «Копейке» запахи. Более десяти собак находилось на острове Шокальского, и это почуяла «Копейка», она тоже томилась в одиночестве на большом корабле, где у нее не было четвероногих — ни друзей, ни врагов. Ей хотелось скорей на берег, увидать, обнюхать своих сородичей.
Из-за волнения в море нельзя было сгружать зимовщиков на берег. Уже два дня стоял ледокол на якоре, и погодчики не предсказывали штиля. На верных картах погоды, составлявшихся синоптиками, отмечались возникавшие и упорствовавшие циклопы. Осеннюю штормовую погоду — вот что сулили предсказатели ветров талантливые синоптики Синягин и Вительс.
Низко над морем висели хмурые облака, сквозь дымку тумана едва различался мертвый остров Шокальского.
По рыжей воде пенились от ветра беляки.
Воздушный корабль «Комсеверпуть 2», вылетевший с Диксона в Гыдоямо, не давал о себе знать, и люди на ледоколе стали тревожиться за судьбу его отчаянного экипажа.
Первый пилот Иванов, «батя», как звал его экипаж, был старым морским летчиком. «Комсеверпуть 2» не знал непогоды и летал в туман и ветры над льдами, над сушей, над бушующим морем, шумящей тайгой и отвесными скалами безлюдных островов.
Вторым пилотом шел Страубе, спасавший с Чухновским экспедицию Нобиле. Улыбка не сходила с резко очерченного
[81]
молодого лица пилота. Его смех всегда оживлял и кают-компанию ледокола и неуютные комнаты рации Диксон, где квартировала лётная часть.
Летчик-наблюдатель Вердеревский, ходивший в прошлом году на «Зверобое» до самого Миддендорфа, был военным моряком, радистом-летчиком, навигатором. Он владел и пером. Вместе с Ларисой Рейснер он был на Волге, когда по военному приказу Волгу нужно было сделать честной советской рекой.
Борт-механиком был Побежимов. Орден Красного знамени прикреплен к его синему кителю за геройский полет в туман и непогоду на остров Врангеля.
Евгенов запрашивал Диксон о «Комсеверпути 2», но не получал ответа. Никто не знал о том, где сейчас самолет и что сталось с экипажем в эту жестокую погоду.
А летчик Иванов со своим экипажем шел в это время бреющим полетом над самой водой разбушевавшегося Карского моря.
Над самолетом низко бежали облака, а под ним, словно пиво, пенились студеные воды моря.
По широкой Оби плавежом пароход «Мейснер» доставил в Гыдоямо разборный дом для постройки первой советской фактории в этом районе. Впервые селился человек на Гыдоямо, впервые здесь стучал топор.
Глубокая извилистая река Юрибей впадала в море, на этой реке и решено было поставить первый дом. Не успели закончить стройку, как уже на берегу показался ненец и поставил чум. Не говорил по-русски ненец, но поняв, что в новом доме за пушнину можно будет брать продукты и патроны, был этим очень доволен. Через неделю еще несколько чумов треугольными силуэтами выстроились на берегу.
Перед тем как ушел «Мейснер», заведующий факторией сказал плотникам:
— Больше не придут сюда пароходы! Оставайтесь, ребята,
[82]
дом строить и печи выложить, в крайнем случае вас тогда на оленях по зимнему пути отвезут в Сибирь.
Плотники молча слушали его слова.
— Так возражений нет?
— Какое же может быть возражение, когда вы нас домой зимовать доставите, — сказал старик Терпугов.
18 сентября пришлось столб в землю врывать.
— Ветродуям этот столб нужен был, чтобы ветер узнавать, — говорил плотник Кузин. — А мы тут руки поотбили. Ишь, земля-то какая мерзлая!
Яму пришлось рыть глубокую, метра два с половиной. И на следующий день в первый раз отдыхали строители. Работа была закончена. Сидели в избе, чинили одежду и обувь.
— Аэроплан летит! — вдруг, крикнул, вставая с табурета, Кузин. — Право, аэроплан! Говорю вам, как я в германской войне их много видал. Они завсегда так шумят: это мотор работает гулко.
Выбежали люди из избы. Ветер бил в лицо, трепал нечесаные длинные бороды. Из облаков вдруг вынырнул самолет и пошел низко над факторией. Заведующий факторией вынес простыню, расстелил ее на тундряной земле, как опознавательный знак для самолета.
Потом все бросились снова в избу и оттуда вышли с ружьями, на ходу заряжая. Стали возле простыни и дали три залпа, приветствуя первых гыдоямских гостей-воздушников.
Самолет, дав круг над факторией, пошел обратно к морю. Бортмеханик Побежимов заволновался, достал блокнот и написал командиру Иванову: «Куда вы летите? Я ясно видел факторию».
Летчик улыбнулся. Он также видел факторию, но садиться возле нее, не зная глубин, опасался, и летел снова к взморью.
— Боится сесть на меляк!
— Сядешь, да и не встанешь!
Подошел к плотникам заведующий факторией.
— Аэроплан за вами прилетел. Вас на радиостанцию Диксон по воздуху доставят. На оленях вам хуже ехать будет.
[83]
Да и зиму целую протаскаетесь. А на самолете через два часа — и на радиостанции! Оттуда вас на пароходе в Архангельск отвезут. Согласны?
— Согласны!
— Тогда собирай сундучки! — сказал заведующий.
Самолет подрулил почти к самой фактории. Люди прыгнули с жабер машины прямо в воду и бродом перешли до берега.
— Пойдемте к нам в новый дом, — радушно пригласил их хозяин.
Отведали летчики вина, разогрелись, закусили, чаю напились.
— Вот вам селедочек с собой, возьмите! Да берите, берите, не стесняйтесь! — уговаривал зимовщик. — Мы ее здесь много ловим. Вот вы и Лаврову в Новосибирск отвезите в подарок от нас. У нас ее так много, что мы селедкой и собак кормим.
Из-за быстро наступившей темноты летчики заночевали в Гыдоямо.
Ранним утром самолет снялся из Гыдоямо и через два с половиной часа спустился в бухте Диксон.
— Ну, как леталось? — спросил плотников командир воздушного корабля Иванов, когда все вместе шагали по камням Диксона к радиостанции.
— Да ничего, хорошо, — ответил тоболянин Кузин. — Мне не впервой. Я их видел, аэропланов, сколько хочешь еще в германскую войну! Мы — привычные к ним!
— Страшенного ничего не было, — подтвердил и Терпугов. — Только уж очень ветрено было и холодно да курить не разрешали, упредили об этом. В воздухе вдруг колыбнет вниз, как на дороге, если где ухабы, — а так ничего. Приказал нам механик: которые не боитесь, смотрите в окно. Мы все и смотрели. Быстро, как колесо, земля под нами катится клубком. Механик нам рукой вниз показывает. Поняли мы, что значит самолет сейчас посадку делать будет. Стукнуло первый раз об воду — и пошли ллавом. Если бы он с нами мерт-
[84]
вые узлы метать начал, тогда, может быть, и неудобно было. Вот только уши заложило да нош замерзли сильно. Мозжат с того времени. Доктор на Диксоне мне мазь давал, да все еще не прошли, ноют. А, может, это по-стариковски...
— Вы были участниками первого пассажирского воздушного рейса над Карским морем! — сообщил один из летчиков, похлопав по плечу старика Терпугова. — Приедете домой, похвастаете: не каждому человеку такое суждено!
— Хвастать-то нам ни к чему. Страшенного ведь ничего не было, — повторил Терпугов.
Начальник Карской — Евгенов, получив радио о прилете «Комсеверпути 2» на Диксон, поздравил лётную, часть с новым успехом на Севере Союза.
На Диксоне, завидев чужих людей, заливались звонким лаем огромные собаки. В Гыдоямо вспоминали необычайную птицу, унесшую отсюда плотников. На вышке дома фактории уже висело шесть песцовых шкурок и десять оленьих малиц. Это принесли в обмен на продукты ненцы, прослышав о фактории. Почин был сделан. Скоро вся округа узнает о доме в Гыдоямо и понесет пушнину. Отсюда она пойдет за границу в обмен на машины для фабрик, заводов и сельского хозяйства.
Макс Зингер. Штурм Севера.pdf