На зимовку
Судовой врач Чечулин, стоя на полубаке с лотом, следил за тем, не тянет ли лот по грунту, не движется ли ледокол. Вчера вместе с гидрологом Карской экспедиции Алексеевым и малыгинцами Чечулин расхаживал по дрейфующим льдам: брали с кромок глубины коварного залива.
Фигуры доктора и гидролога долго маячили на белых обломках, очерченных темными разводьями. Алексеев несколько раз в день составлял кроки, рисуя цветными карандашами подводную картину по глубинам, которые давали промерные партии вокруг корабля. По этим картам Алексеева командование ледокола решало вопрос о том, что делать и как поступать дальше. Это были оперативные сводки для главного оперативного штаба.
Морская шинель военного штурмана Беликова обледенела на морозе и ветре от соленых брызг во время промера глубин холодным и скользким от забортной воды лотом. Беликов -этот военный штурман, учившийся у Евгенова и малыгинцев искусству полярного плавания, выполнял сейчас, в минуты тревоги, черную работу моряка, ходил па шлюпке с промерами, следил за стрелкой компаса, не двигается ли ледокол.
Синоптики густо расчерчивали карту погоды изломанными линиями циклонов и антициклонов.
Промышленники из диксоновской артели Буторина, возвращавшиеся на ледоколе домой в родное Долгошелье через Архангельск, вызвались сами работать, помогать самоотверженному экипажу ледокола.
Здесь каждый прежде всего являлся членом экспедиции. Здесь каждый отдавал себя для спасения судна, с которым сроднился, которым был горд.
Доктор Чечулин не только был отличным хирургом: как лучший стрелок он добывал экспедиции свежее оленье мясо, как яхтсмен — он участвовал во всех шлюпочных походах, а пока на насколько дней с ледокола уходил на «Белухе» в Пясину Алексеев, доктор Чечулин занимался и гидрологией.
[138]
Когда «Малыгин» стал, уткнувшись носом в грунт, на корабле сразу заговорили о зимовке. К ней не был готов ледокол. Его снарядили на три месяца, да притом снабдили негодными продуктами, которые вскоре пришлось выбросить за борт.
Начальник экспедиции Турухансоюза обещал в случае нужды закупить для экипажа оленей у юраков. Кроме того на берегу находились склады комсеверпутьской муки и масла.
Часть людей начкарской Евгенов решил, если будет возможно, сдать на ледокол «Ленин» или отправить на оленях по зимнему пути, а человек десять оставить зимовать на судне вместе с доктором Чечулиным.
Нужно было подобрать таких зимовщиков, которые были бы хорошо настроены, молоды и здоровы. Этот отбор поручено было сделать доктору Чечулину.
В тесном судовом лазарете доктор осматривал команду корабля. На палубе у дверей лазарета вмиг образовалась очередь. Некоторые были веселы, возбуждены, шумели, подшучивали над товарищами, другие же, наоборот, были необычно молчаливы.
— Маслобородов!
— Я, — ответил матрос-беломор.
— На зимовку не боишься оставаться?
А мне все едино. Оставаться так оставаться.
— Семья есть?
— Жена и трое детишек.
— Так как же с семьею будет?
— А там об них колхоз позаботится как-нибудь, не бросит их на произвол.
Доктор выслушивал его стетоскопом, мял его мускулы, проверял рефлексы, заглядывал в рот. Зубы были дороже всего на зимовке. Людей с плохими зубами караулила цынга.
— Следующий! — высунулся Маслобородов из дверей лазарета, на ходу застегивая брюки.
— Эй, очередь, очередь соблюдай!
[139]
— Зимовщики, подходи! — кричали на палубе возле лазарета.
— По глазам освобождают!
— Не по глазам, а по зубам.
— Тебе может и по зубам, а мне-то вряд ли! — говорил здоровый кочегар, выпятив, невзирая на семиградусный мороз, голую, расписанную порохом татуировки грудь.
— Я зимовки не боюсь, душа с нее вон! Все равно, где ни пропадать! Я на всех фронтах семь лет молотил. Мне что! — решительно заявлял кочегар.
— Володенька, ступай на зимовку устраиваться, зовут. Слышишь! — подталкивали товарищи в лазарет молодого кочегара.
В комнату вошел почти мальчик с глазами, горящими задорно и весело.
— Мигалеев, 1909 года рождения, —отрекомендовался кочегар.
— Покажи-ка зубы! Э-э-э... один вырван!
— Можете и остальные повытаскивать. Мне ничего не жалко!
— И на зимовку не боишься оставаться и скучать по тебе никто не будет? — спросил доктор, выстукивая белую спину кочегара, недавно отмытую в бане.
— Скучать не будут. Скажут, хорошо, что остался у чертей на куличках.
— Здоровьем ты хорош, и сердце, как Павел Буре, работает, — сказал доктор. — Да ты, кажется, к тому и спортсмен.
— Я в Мурманск из Восточной Лицы пригнал бот. Один на нем ходил в море и мотористом и рулевым. Мне и винтовка была за это преподнесена.
Но не все так бодро говорили о зимовке. Иные приходили сюда, побледнев, будто перед экзаменом школьник. Они отвечали невпопад, называя вместо отчества фамилию, вспоминали подолгу свой возраст и спрашивали, нельзя ли отправить их зимовать... в Архангельск.
Таких было немного.
[140]
— Ну, Мельник, — говорил доктор, осматривая кочегара ледокола, — как ты себя чувствуешь?
— Доктор, у меня мигрень, кушать охота, а работать лень.
— Мне, пожалуй, не поднять тебя?
— Кило восемьдесят пять наберется. Я спал, меня за ноги стащили. Иди, — говорят, — в лазарет. Доктор по стопке спирта всем дает. А вы, должно быть, на зимовку отбираете? Так ее не будет. Я как на вахту ночью заступлю, так и снимемся.
— Ну, и здоров же ты, братец, а мускулы-то какие! И весел ты! Такие и нужны для зимовки, чтобы не нагонять на других тоски.
— Эй, вы, зимогоры {1}, подходи! — крикнул Мельник.
В лазарет вошел почерневший от угля машинист, снял пиджак и показал голое, расписанное татуировкой тело. На правой руке его синела женщина в корсете, очевидно, из старого прейскуранта резиновых изделий Руссель.
— Это я, Долинин Петр, 1905 года рождения, лет своих не знаю, со счета сбился. Мы сговорились тут зимовать с Мигалевым да Жоркой, — заявил Долинин.
— Да ты ведь, кажется, женат? А она-то как?
— Она подождет! Зачем за моряка выходила?
— Жалобы у вас есть на что-нибудь? — спросил Чечулин.
— Никаких! — решительно заявил моряк.
Список команды, который держал перед собой доктор, заполнялся пометками о количестве здоровых зубов, о работе сердца, легких, о нервах людей корабля, который льды и подводные банки обрекали на зимовку.
Оправив свой плотный, норвежский свитер, белый, как шкура полярного медведя, доктор продолжал осмотр людей, шумевших у дверей лазарета.
Ледяные поля скрежетали о борта ледокола, покачивая его и сотрясая. Далеко на берегу еще моргал огонек мигалки.
{1} 3имогоры — местное слово, произведенное от «зимовщики». (Прим. авт.)
[141]
Макс Зингер. Штурм Севера.pdf