Изба Ломакина
Теплоход «Красноярский рабочий» шел полным ходом к Диксону. Перед самым Диксоном, милях в пятнадцати, лежит бухта Полынья, известная тем, что здесь во время шторма погибла два года назад шхуна «Профессор Б. Житков», да у берега, где выбросило на камни шхуну, стоит изба промышленника Ломакина, зимовавшего здесь три года кряду.
Теплоход остановился неподалеку от «Житкова», и мы пошли в шлюпке к погибшей шхуне.
Трехмачтовая шхуна и сейчас еще выглядела величественно на фоне сурового берега, покрытого свежевыпавшим снегом. Берег был пологий, но на восток уходили черные, скалы с уступами.
Мы поднялись по парадному трапу на шхуну.
Парадный трап! Как странно видеть на погибшем корабле такую роскошь.
Снаружи корабль был цел. Волны морские не тронули его, льды не раздавили корпуса.
Ванты, по которым столько раз поднимались к вороньему гнезду во время походов житковцы посмотреть подвижку льда, различить берег, — были целы и никому не нужны.
[61]
Быть может, белый медведь лазал по ним в воронье гнездо — наблюдательную бочку корабля, осматривая свои просторы.
Я открыл каюты, оставленные их хозяевами, — они были пусты.
Одна каюта носила следы пожара. В затопленных трюмах плавали пустые бочки.
На теплоход взяли с «Житкова» наиболее ценные вещи: ручную лебедку и тросы. Это могло пригодиться для речной части Карской экспедиции.
Люди сошли на бepeг, заваленный плавником. К избе трудно было выйти, — так нагромоздился заброшенный сюда течением и льдами сибирский енисейский лес.
Изба Ломакина не имела характерного для крыши ската и выглядела ящиком. Я открыл дверь, прикрученную проволокой, и вошел в небольшой крытый дворик, где была накидана всякая всячина. Передо мной была еще одна, некрепко забитая дверь, я сильно дернул ее — она открылась. В комнате пахло тлением, лекарствами и сыростью. На столике лежали в коробке патроны на медведя и складной огромный нож промышленника рядом с красной книжечкой, программой всесоюзной коммунистической партии большевиков. У стены стояло заржавленное от времени ружье. Сквозь маленькое оконце, давно не видавшее тряпки, скупо пробивался свет.
Сегодня, седьмого сентября, в бухте Полынья пошел снег зарядами, и сразу скрылся мысок, на котором стоял знак.
Мшистая и зыбкая дорога привела меня к пастям, которые ловили песцов.
Кругом было пустынно. Я подумал о том, что сейчас, судя по рассказам зимовщиков, мог вполне показаться медведь, а у меня кроме камней не было никакого оружия. Стало как-то не по себе. Все же, охваченный любопытством, я прошел к складу, расположенному неподалеку.
Там хранились вещи с «Житкова».
Высоко на веревках висели малицы и пимы, стояли бочки и
[62]
аккуратно были сложены ящики с горчицей и ячменным кофе. Вскоре я вернулся на «Красноярский рабочий».
Не успел подняться по штормтрапу на теплоход, как вахтенный закричал:
— Медведь на берегу.
Все люди выбежали на палубу. Возле биноклей вмиг образовалась очередь. Но и невооруженным глазом было отлично видно, как топал по берегу белый медведь, чуть пригибая шею. Он шел спокойно, не торопясь, зная отлично, что нет здесь на берегу и в море равного ему по силе. В каждом шаге, в медленности походки чувствовалось сознание собственного достоинства. Не спеша, он спустился по скалам к заливу, бросился или, вернее, неуклюже свалился в воду, освежиться после длинного перехода.
— Шлюпку! Шлюпку! — закричали на палубе.
На теплоходе было всего одно ружье. С ним пошел капитан Модзалевский.
Шлюпка догоняла медведя. Все ближе и ближе виднелась его голова. Расстояние между зверем и шлюпкой все уменьшалось.
Охотник со второй пули попал медведю в затылок, и зверь всплыл, вытянув лапы. Его привязали к шлюпке и прибуксировали к пароходу.
— Вайсбер! Вайсбер! Интересант! — восклицал пораженный событиями дня немец, который шел на теплоходе от самого Данцига в качестве гарантийного механика.
Властителя льдов, грозу полярной фауны — белого медведя — подняли вверх стрелой парохода, и сейчас с беспомощно повисшими лапами, болтаясь на веревке, он напоминал колоссальную игрушку-мишку. Он был смешон - этот белый царь. Трудно приходилось ему в летнюю нору. Зверь голодал, таская свое огромное тело по мхам острова в поисках харчей. Когда освежевали зверя и вскрыли его желудок, в нем нашли всё, кроме съедобного: туго скатанную шерсть, очевидно, из ломакинской оленьей постели, мох и кусок пробки из полулитровки.
[63]
Снежными зарядами закрывался небосклон. Как только прояснилось, «Красноярский рабочий» снялся с бухты Полынья, оставив этот безлюдный кусок земли, траурно-черную, громадную и безмолвную шхуну «Житков» и заброшенную избу Ломакина.
«Красноярский рабочий» уходил на Диксон. Люди говорили о том, что в Карском море на время навигации нужны свои спасательные пароходы.
И шхуну «Житков» и красавца «Зверобоя», если бы они затонули в Белом море, давно бы подняли и увели в Архангельский док. Но в этом суровом Карском море не было спасательных средств, а всюду каждый корабль сторожили подводные рифы и камни, не изученные течения и льды.
Макс Зингер. Штурм Севера.pdf