В БЕЛОМ ПЯТНЕ«Как ни совершенно крыло птицы, оно никогда не смогло бы поднять ее ввысь, не опираясь на воздух. Факты — это воздух ученого, без них вы никогда не сможете взлететь... Но изучая, экспериментируя, наблюдая, старайтесь не оставаться у поверхности фактов. Не превращайтесь в архивариусов фактов. Пытайтесь проникнуть в тайну их возникновения. Настойчиво ищите законы, ими управляющие... »
Эти проникновенные слова великого русского ученого академика И. П. Павлова напомнил нам сегодня В. Г. Богоров. Было уже очень поздно, пора было итти спать, но в кают-компании все еще продолжались разговоры по поводу сегодняшнего удивительного улова. Впрочем, расскажем все по порядку...
Почти ежедневно планктонные сети вылавливают прозрачные морские стрелки длиною с обычную булавку. Это щетинко-челюстные сагитты, {1} интереснейшие морские обитатели, которые из-за отсутствия для них подходящего места в существующей классификации почему-то отнесены биологами к семейству морских червей. В некоторых уловах сагитт столь много, что Богоров угощает ими приятелей и любопытствующих. Они вкусны и напоминают свежую зернистую икру.
Сегодня среди привычных крошечных стрелок попалась стрелка-гигант. Конечно, гигант — понятие условное. Но по сравнению с обычными сагиттами сегодняшний экземпляр дей-
{1} Sagitta — по-латыни стрелка.[160]
ствительно колоссален. Длина его около девяти сантиметров, вес —1,9 грамма.
Весть о находке быстро разнеслась но кораблю. Одним из первых в лабораторию ворвался оператор. Он прикрепил к полочке самодельный прожектор и затарахтел своей «ки-намо». Фотолюбители, пользуясь хорошим освещением, защелкали «лейками».
Когда в двери протиснулся высокий широкоплечий А. И. Дубравин, в лаборатории было уже совсем тесно. Андрей Иванович наклонился над стеклянной ванночкой, в которой плавала сагитта. Он долго рассматривал ее, затем вытащил записную книжку, микрометр, циркуль и начал что-то тщательно зарисовывать. Словно не веря своим наблюдениям, он покачивал головой, пожимал плечами. Еще раз наклонившись над стеклянной коробкой, он возбужденно сказал Богорову:
— Чорт возьми, но это парадоксально!
— Что такое, Андрей Иванович?
— Ваша сагитта — это идеальный подводный дирижабль! Ее обводы очень близки к идеалу обтекаемости. Такое совершенство форм достигнуто только самыми новейшими, построенными в последние годы подводными лодками!
Стрелку-гиганта выпустили в большую метровую ванночку. Подталкиваемая ланцетом, она мчалась с невероятной быстротой. Дубравин, как судья на спортивных состязаниях, щелкал секундомером. По бокам у стрелки торчали длинные прозрачные кили. Около хвоста прозрачная перепонка. Это два руля высоты, как у дирижабля. Хвост у нее не вертикальный, как у рыб, а горизонтальный, как у кита. Стрелка свободно рассекала им воду, проделывая всевозможные маневры. На теле ее можно легко разглядеть характерные для всех сагитт три раздела — голову, туловище и хвост. На голове — рот, два глаза и около десятка острых щетинок. Темной ниточкой тянется внутри прямой кишечник.
Сагитта тяжелее воды, но боковые кили поддерживают ее, дают возможность сохранять полную неподвижность. В воде сагитта почти невидима. Злой хищник, поджидающий в пучине моря мелких обитателей планктонного мира, она прекрасно пользуется своей защитной прозрачностью и подвижностью. Пусть только появится поблизости калянус или маленькая сагитта, и стрелка-гигант одним ударом хвоста разовьет огромную скорость, быстро настигнет свою жертву. Даже в ванне, освещенная необычным и раздражающим ее светом, она не преминула погнаться за несколькими калянусами, брошенными в воду. Рули и кили позволяли стрелке сразу взять нужное
[161]
направление и быстро двигаться по прямой, не описывая закруглений и кривых.
Дубравин измеряет кили, плавники. Он зачерчивает обтекаемые формы сагитты.
— Что ни говори, это гениальнейшее подражание и дирижаблю и подводной лодке. Впрочем, — поправляется Дубравин, кто кому подражает, установить, пожалуй, трудно. Природу нельзя обвинить в плагиате. Гениальное, говорят, всегда просто, но иногда еще и удивительно. А эта стрелка, усовершенствованная природой, может быть одно из самых удивительных ее произведений.
Нам всем понятно восхищение корабельного инженера. Ему-то хорошо известно, как много труда и времени потратило человечество, изобретая и совершенствуя сложные аппараты, движущиеся в воде и в воздухе. От неуклюжей греческой галеры до современной изящной торпедной лодки, плавно рассекающей воды и как бы летящей по ним, — человеческая мысль прошла большой и многотрудный путь. И вот сейчас всех изумляет крошечный планктонный хищник, так поразительно овеществивший сложнейшие расчеты кораблестроителей, которые справедливо считались достижением человеческого ума.
Значит, в этом случае человек только повторял работу природы. Правда, повторял осмысленно то, что делалось по законам естественного отбора в природе в течение тысячелетий. Но все же повторял.
В прошлые века люди много размышляли над законами целесообразности в природе. Еще египтяне и греки, наблюдавшие жизнь во всей ее непосредственности, искали эти законы в божественном промысле, создавшем все живое по каким-то идеальным, неведомым человеку образцам. Природа по сей день поражает людей замечательной целесообразностью живых организмов, населяющих ее, но теперь не только ученый, даже школьник найдет этому отличное объяснение в естественном отборе, в законах, открытых великим Чарльзом Дарвином. Объяснить, однако, не значит воспользоваться. Мало кому приходит в голову, изучая строение животного или растения, использовать полученные данные в строительном деле или гидродинамике. А стоит. Многие уроки природы могут пойти на пользу инженерам. Ведь изучал же некогда Леонардо да Винчи овал яичной скорлупы, поразившей его своей прочностью. Красивые арочные перекрытия, рассчитанные Винчи, во многом подсказаны соотношениями, заложенными в скорлупе яйца.
[162]
Недавно нам пришлось наблюдать, как молниеносно меняет свою окраску каракатица, извлеченная из пучины моря. Синие, красные, фиолетовые волны скользили но ее телу. Казалось, животное осмысленно приспособляется к поражающему его непривычному солнечному свету. Перемена окраски — это результат работы красящих клеток, заключенных в коже каракатицы. Ими управляют нервы — машинисты живых тканей. Проделаем несложный опыт с маленькой рыбкой — пескарем. Пусть пескарь плавает в стоящем на нашем столе стеклянном сосуде с водой. Окрашен он в светлокоричневый цвет. Подложим под ванночку желтую бумагу, через короткое время рыбка окажется желтой. Заменим желтую бумагу черной, пескарь тотчас становится черным. Вынем теперь его из воды и залепим глаза так, чтобы они не видели света, а затем повторим тот же опыт. Опыт не удастся. Мы видим, таким образом, что именно глаза сообщают нерву — машинисту, какой цвет кожи он должен «пустить в ход». Этот опыт увлекательно описан в книге «Аскарида» выдающимся биологом Рихардом Гольдшмидтом. Но почему физикам, техникам не заинтересоваться замечательным глазом пескаря и каракатицы? Может быть и для себя они нашли бы в нем кое-что интересное.
Однако вернемся к нашей гигантской сагитте. Забравшись в каюту к Богорову, мы тщательно и долго разыскиваем данные о родословной этого любопытного создания природы. Наконец кое-что обнаружили. Остатки сагитт были, оказывается, найдены в кембрийских сланцах Британской Колумбии. Уже тогда они выделялись из среды других обитателей Кембрийского моря совершенством и своеобразием форм. С того времени процесс совершенствования не прекращался.
Вечером Ешурин показал сагитту на экране. Внимательно рассматривает ее Горбунов. Он впервые видит такой огромный экземпляр и уверен, что Богоровым открыт новый вид. Дубравин тоже зашел в кают-компанию. Записная книжка корабельного инженера исписана интереснейшими подсчетами и схемами. Кто знает, может быть нашим корабле- и дирижабле-строителям придется еще когда-нибудь использовать в своей работе эти «расчеты»...
Дни плавания в белом пятне принесли много интересных наблюдений и для других «цехов» экспедиции.
Гидрогеологов уже давно занимает вопрос об электропроводности различных пород, из которых слагается морское дно. Для этого приходилось испытывать образцы, приносимые труб-
[163]
кой Экмана. Обычно после станции колонки проб раскладывались на «операционном» столе, приключались к ним гальванические элементы, измерялись величины возникающего тока. Между величиной тока и сопротивлением породы зависимость простая: чем больше сопротивление, тем меньше ток, и обратно.
Однажды во время опыта забыли приключить элемент. Раз нет источника тока, значит неоткуда как будто быть и самому току. Но когда геолог случайно тронул проводничками концы свежей, сырой колонки грунта, стрелка прибора стремительно отклонилась.
— Чорт возьми! Откуда же ток?
— Что у тебя? — не повернувшись даже к геологу, спросил Горбунов, вылавливающий пинцетом из тазика юркого бокоплава.
— Да нет, ничего. Это я так...
Тишину лаборатории ничто не нарушало. Слегка только жужжал зуммер — прерыватель тока — на одном из включенных приборов.
«Откуда же ток? » — думал геолог.
Уже позднее было установлено, что колонки грунта, извлеченные с ложа океана, обладают сами но себе значительным электрическим зарядом. Напряжение (потенциал) заряда различно в различных пропластках пробы. Каждая колонка является как бы особым гальваническим элементом, внутри которого все время пульсирует ток. Это открытие дало много нового для объяснения процессов, происходящих на дне моря.
Для сравнения эти процессы можно сопоставить с тем, что творится па поверхности земли. С почвой все время соприкасается воздух. Температура его различна. Если бы тепло из воздуха в почву передавалось мгновенно и столь же мгновенно распространялось внутри почвы, конечно нагрев почвы и воздуха всегда был бы одинаков. Но температура почвы всегда отстает от температуры воздуха. Пока воздух новой температуры подойдет к почве, та еще не успела остыть или нагреться. То же происходит и с морским дном. Только здесь меняется не температура, а соленость морской воды. Соли растворяются всегда в виде ионов. {1} Возьмем к примеру частичку поваренной соли NaCl. Она распадается на положительный ион натрия и отрицательный ион хлора. Воды различной солености несут в себе различные концентрации ионов.
{1} Ион—это атом или группа атомов веществ, несущая положительный или отрицательный электрический заряд. Соли, растворяющиеся в воде, распадаются на такие заряженные частицы.[164]
Изменения концентрации ионов в придонной воде и проникновение ионов в грунт совершаются не мгновенно. От воды к грунту или от грунта к воде (в зависимости от характера изменения солености) происходит передвижение солей, точнее наэлектризованных частиц. Если можно было бы погрузить два конца проводника в разные слои грунта, по нему неминуемо пошел бы ток, так как в одном слое наэлектризованных частиц больше, чем в другом. Ток будет стремиться уравнять электрический заряд в разных слоях.
Вот и получается, что морское дно в силу изменений гидрологического режима становится своеобразным гальваническим элементом. Энергия этого элемента огромна.
До последнего времени не было ясности в том, каким образом на дне моря происходит образование новых твердых пород. Мы знаем, что ложе моря устилается мягким, податливым и пластическим илом. Но с течением времени осадки морского дна превращаются в горные породы. Происходит процесс минералообразования. Для этого необходимы гигантские затраты энергии. Откуда они берутся на дне океана? И вот сейчас мы узнали об электрохимической энергии огромного элемента, созданного самим морем. Теперь установлена прямая связь между гидрологическими особенностями моря и зарождением в море новых твердых пород.
Там, где процессы минералообразования идут быстро и равномерно, можно предполагать, что существующее расположение течений весьма постоянно. Легко отличить случайное вторжение каких-либо водных масс от течения, строго закономерного н устойчивого во времени. В короткий срок не смогли бы, например, так далеко зайти процессы минералообразования в глубоких жолобах Карского моря, идущих по границам мелководья «Садко». Значит, присутствие здесь в этом году атлантических вод — не случайность...
Ночью в напряженной тишине по кораблю пополз шопот:
— Земля...
Сквозь туман, слева от корабля, пробивались контуры острова. Солнце, словно желая нам помочь, рассыпало через облака свои лучи. Они озарили ледяную шапку острова, оживив его мертвенно-серую белизну.
Возникает подозрение: не остров ли это Ушакова? Не открываем ли мы второй раз одну и ту же землю? Во всяком случае, новый остров лежит очень близко от острова Ушакова. Быстро рождается шутка. Предлагают назвать «пролив» между
[165]
этими «двумя» островами «проливом Шишкина» — нашего присяжного открывателя земель. Это он принял однажды айсберги за землю, он первым вместе с Марковым увидел остров Ушакова и сейчас первым заметил «новую» землю.
Снова плывем среди одиноких льдов и айсбергов суровой арктической Венеции. Плывем каналами, тусклыми и извилистыми, в причудливом городе, где безглазые дома торосов свисают над полями, напоминающими строительные площадки первой пятилетки, перерезанные баррикадами свежевырытых канав, заваленные штабелями досок.
Утром 4 сентября, когда туман рассеивается, Бабушкин и Марков производят авиаразведку. Сомнений нет. Новая земля, как и предполагали, — это все тот же остров Ушакова. В тумане наврали наши штурманские прокладки курса. Больше всех, конечно, огорчен Шишкин...
Корабль пошел опять по новому курсу; каких только курсов не держался он за эти дни. Вытянуть бы линию похода за последние два-три дня, и мы попали бы прямо в Мурманск.
Шутя просим Николаева не менять курса в течение ближайших семи-восьми дней. Но прошло несколько часов, и опять новый курс — идем на север, щупая глубины, оконтуривая западные границы мелководья.
Пришли первые радиограммы-поздравления с открытием острова. Много весточек от родных, друзей.
Днем 5 сентября перешагнули через меридиан острова Визе, разделяющий белое пятно на восточную и западную половины. Спустились к югу, почти до восьмидесятой параллели.
На море — штиль. А где-то в Атлантике едва не погиб советский пароход (название не разобрали). У него штормом и соленым дождем снесло рубку, порвало брезенты.
После обеда в камбузе Попов и Иванов моют посуду. Попов держит в одной руке тарелку, а в другой полотенце и читает вслух Багрицкого (это его любимый поэт) и Маяковского. Под «Левой, левой» мы отправились на палубу, на станцию.
Ночью станция кончилась. На вахте — радист Сима Иванов. Из репродуктора льются ритмические звуки фокстрота. Тихо. Взгрустнулось. Доносится стук биллиардных шаров; это сражаются Бабушкин и Гершевич. Что делают сейчас дома, в Москве? К сожалению, прозевали сегодня трансляцию футбольного матча с чехословацкой командой. Любопытно, чем он кончился.
[166]
Смолкнув на минуту, радио снова заговорило. Передается камерный концерт. Тихие звуки оркестра и рояля перебиваются время от времени шипением парового отопления. На стенке тараканы. Мы их не трогаем: они привыкли к нам, мы — к ним. И только Ваня Варламов ведет с ними в фотолаборатории отчаянную войну — они пожирают эмульсию с развешенных для просушки фотографических пленок.
К корабельной жизни все давно привыкли. Но вот мелочи напоминают, что мы не дома, что многое, столь обычное в домашней обстановке, нам просто недоступно. Например, боржом или нарзан — обыкновенная газированная вода, которую можно купить в любой аптеке, в любом киоске, — у нас это роскошь. Многие мечтают о глотке шипящей воды. В Баренцбурге нам подарили три ящика боржома. Теперь осталось всего несколько бутылок. Завхоз Погосов выдает воду только по распоряжению доктора Гагарина, да и то. в аптекарских дозах.
Правда, о других вопросах питания беспокоиться не приходится. Меню наших завтраков, обедов и ужинов отличное и разнообразное. Пожаловаться не можем. Погосов для контроля вывесил «нормы выдач на шесть дней». Вот они:
[167]
Селедка — один раз (утром)
Кофе — два раза (утром)
Шпиг — один раз (утром)
Овощные консервы — два раза (утром)
Сыр — два раза (утром)
Икра — один раз (утром)
Рыбные консервы — два раза (утром)
Пирожное или булочки — три раза (днем)
Печенье — три раза (днем)
Орехи — два раза
Мед — один раз
Какао — один раз (утром)
Копчености — два раза (утром)
Конфеты — пять раз
Мясо — не реже чем через день
Треска — пять раз
Медвежатина — по мере пополнения запасов
Кисель — четыре раза
Компот — четыре раза
Фруктовые консервы — один раз
Манная каша — один раз
Галеты — ежедневно
К столу подаются масло, огурцы, горчица, хрен, уксус, маринованный лук и чеснок.
Меню утверждается столовой комиссией, возглавляемой врачом.
Приведем «расписание» одной из шестидневок.
Первый деньУтро. Овощные консервы. Селедка. Чай. Белый хлеб. Галеты. Масло.
Обед. Щи кислые. Рулет по-литовски с макаронами. Компот из сухих фруктов.
Чай. Чай. Плюшки. Мед. Масло. Галеты. Хлеб белый. Орехи.
Ужин. Щи кислые. Каша рисовая молочная. Чаи. Масло. Галеты.
Второй деньУтро. Ветчина. Масло. Галеты. Кофе. Хлеб белый.
Обед. Суп-рассольник. Вермишель с мясом (консервы). Кисель малиновый.
Чай. Чай. Печенье. Варенье. Масло. Хлеб белый. Галеты.
Ужин. Суп-рассольник. Каша гречневая с шкварками. Медвежатина. Чай. Масло. Галеты.
Третий деньУтро. Кофе. Сыр. Консервы рыбные. Масло. Хлеб белый. Галеты.
Обед. Суп крестьянский. Беф-панир с капустой. Яблоки консервированные.
Чай. Булочки. Варенье. Масло. Белый хлеб. Чай.
Ужин. Суп крестьянский. Треска отварная с маслом. Чай. Масло. Галеты.
Четвертый деньУтро. Икра кетовая. Шпиг. Масло. Галеты. Хлеб белый. Чай.
Обед. Щи зеленые. Рулет картофельный (консервированное мясо). Желе черносмородинное.
Чай. Печенье. Варенье. Масло. Хлеб белый. Чай.
Ужин. Щи зеленые. Яичница с ветчиной. Чай. Масло. Галеты.
Пятый деньУтро. Колбаса. Рыбные консервы. Чай. Масло. Галеты. Хлеб белый.
Обед. Суп с рисом. Тушеное мясо с гречневой кашей. Кисель малиновый.
[168]
Чай. Пирожное. Масло. Хлеб белый. Чай. Орехи.
Ужин. Суп с рисом. Вермишель молочная. Чай. Масло. Галеты.
Шестой деньУтро. Какао. Овощные консервы. Сыр. Хлеб белый. Масло. Галеты.
Обед. Суп гороховый с копченой грудинкой. Картофель с мясом (консервированный). Каша. манная с вареньем.
Чай. Печенье. Варенье. Масло. Галеты. Хлеб белый. Чай.
Ужин. Суп гороховый. Пирог с треской. Чай. Масло. Галеты.
... Сидишь за обедом или ужином и вдруг закричат: «медведь». На полубаке — охотники, фотограф, кинооператор. А метрах в двухстах, не обращая никакого внимания на корабль, спокойно разгуливает желтошкурый зверь.
Медведь иногда подходит к самому кораблю — не больше трех-четырех метров отделяет его от борта. Сегодня ему бросили кусок тюленьего сала. Он схватил лапой, унес метров за двадцать, съел и опять, косолапя, пришел к кораблю.
Все восхищаются ловкостью и изяществом этого зверя, непринужденной свободой движений. И никакой хищной звериной агрессии. Просто ходит зверь у какого-то, невиданного им ранее, большого предмета и с любопытством разглядывает его.
Приход медведей входит в число непредвиденных развлечений. Но вообще-то времени для отдыха немного. Помимо станций, немало времени отнимает учеба. Профессора и научные сотрудники аккуратно занимаются в школе по истории партии. Судовой состав — в общеобразовательных кружках. Кочегаров Падчина, Лаптева и матроса Поспеловского после вахты почти всегда можно застать за учебником. Несколько дней назад из Ленинграда получена радиограмма о согласии принять группу ваших молодых товарищей на четвертый курс кораблестроительного рабфака. Для них созданы специальные курсы по математике, физике, русскому языку, истории в объеме восьми классов средней школы.
После трудового дня очень приятно зайти в свою каюту, где на столике стоят портреты близких, лежат любимые книги, в спичечных и папиросных коробках уложены всякие морские подарки для ребят. Стол — это и кабинет, и столовая, и лаборатория. Поэтому здесь рядом с картонной коробкой, с одеколонными бутылками и будильником торчат две маленькие, герметически закупоривающиеся чернильницы, лежат карты, дневники, номограммы.
[169]
Каюта наша не очень обширна — два с половиной на два с половиной метра. На полке — букет полярных цветов с Новой Земли. С потолка свешивается расписная игрушечная ладья. Это пепельница.
Все привыкли к своим каютам и кажется странным, что на материке люди живут в просторных комнатах, где можно свободно передвигать стулья и столы, открывать окна, где стены всегда вертикальны и неподвижны. Койки у нас сделаны по стандарту и кое-кому приходится спать с согнутыми ногами. Но после станции и бессонных ночей любые неудобства быстро забываются, и койки кажутся удивительно мягкими и вместительными.
Шаги в коридоре. Мимо открытой двери проходит Петя Налидов, бортмеханик, мокрый и красный. Он мылся сейчас в ванной комнате, где из кранов течет пресная (собственно говоря, условно пресная) горячая вода. Она изрядно надоела нам — эта горячая вода. Хочется помыться холодной, освежающей, бодрящей, но трубы проходят около котлов, и вода мгновенно нагревается. Уже четыре часа. Спать осталось немного. ..
Ровно два месяца назад началось наше плавание. 7 сентября — юбилейная восьмидесятая станция. Отмечены теплые опресненные, очевидно, обь-енисейские воды. Мы на восточной границе мелководья.
Скоро Северная Земля.
[170]
