М. Ф. ЗАЙКОВ
В ПОЛЯРНЫХ ВОДАХОБСКАЯ ЗВЕРОБОЙНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯИзвестие о том, что я назначен в состав Обской зверобойной экспедиции 1932 года для научных работ по белухе, меня чрезвычайно обрадовало. Я был в это время студентом последнего курса Мосрыбвтуза и находился в отпуску, которым с удовольствием пожертвовал ради поездки, представлявшей собой огромный интерес, главным образом потому, что она давала мне возможность провести самостоятельную научную работу и тем самым проверить подготовку. полученную мною в вузе.
Не менее приятным было и то, что путешествие начиналось в родной Карелии, с хорошо мне знакомого побережья Белого моря.
5 мая 1932 года я распрощался с родными в Княжей губе, а затем с путевкой Московского центрального института рыбного хозяйства направился в распоряжение Тобольской рыбохозяйственной станции.
Тобольск встретил нас не совсем опрятными улицами и дождливой погодой. Тем не менее эта неласковая встреча не повлияло но мое бодрое настроение, а после партийного собрания в Обьтресте, посвященного вопросам путины, и после разговоров в зверобойном
[90]
секторе треста и Тобольской научной станции оно еще более укрепилось. Всю свою энергию я вложил в ускорение организации экспедиции и в подготовку выхода в рейс. Все остальное перестало меня интересовать.
Экспедиция постепенно снаряжалась. Из Свердловска подвозилось продовольствие. Шла постройка и осмолка норвежских звероловных неводов и погрузка уже готового снаряжения на судно.
Одно обстоятельство сильно волновало участников экспедиции: несмотря на начало июня, метеорологические сводки ежедневно приносили сведения о плохой погоде и льдах на Оби и в низовьях Иртыша.
Выход в плавание задерживался.
Наконец, 12 июня экспедиционное судно "Зверобой" и вспомогательный мотобот "Госрыбтрест" с длинным караваном плашкоутов, фангсботов и шлюпок на буксире покинули Тобольск, следуя за уходящими в море речными льдами. Растревоженный весенними водами лед несся к морю с такой быстротой, что уже в первый день наш караван потерял его из виду. До самого устья мы больше не встретили ни одной льдины.
День за днем подвигались мы вперед, оставляя за собой десятки сибирских деревень.
Всюду население встречало и провожало любопытными взглядами первый в этой навигации караван. Там же, где мы делали остановку, местные жители толпами собирались около нашего судна, расспрашивая о том, кто мы и куда едем.
Прибыли в Обдорск - главный окружной город Ямальской тундры.
В Обдорске забрали дополнительное снаряжение и закончили последние подготовительные работы перед выходом "Зверобоя" в море.
24 июня, через 12 дней после выхода в путь, мы прошли последнее промысловое становище Пуйко и вечером вышли в море.
У "Госрыбтреста" на буксире один плашкоут с неводами и людьми. "Зверобой" ведет за собой одно парусное судно, плашкоут и 3 фангсбога с орудиями помысла и людьми.
В ночь с 24 на 25 июня разразился шторм и наши суда, находясь в самых опасных местах южной части
[91]
губы, попали в тяжёлое положение. Мы оказались между открытым морем, где наш караваи неминуемо был бы растрепан, и длинной намывной мелью возле устья реки, где мы должны были неизбежно сесть на мель. Мы были заперты спереди и сзади и в то же время нас трепал шторм.
Особенно плохо было то, что из 60 участников экспедиции только 20 человек бывали раньше в море — 10 беломорских зверобоев-промышленников из с. Долгощелье и 10 моряков из комсостава. Остальные 40 чел. — местное население Тобольского района, исключительно молодежь, никогда еще не видавшая моря.
Палубу "Зверобоя" ежеминутно заливали волны. Киль судна несколько раз, когда высокая пенистая волна ухолила из-под него, ударялся о грунт. Глубина измерялась обыкновенной речной наметкой.
— Семь!.. Шесть с половиной!.. Пять!. — кричал наметчик. И снова судно, сотрясаясь, стукалось о дно.
Буксируемые нами суда мотало в разные стороны. Фангсботы уже давно оторвало от буксира и вместе с шлюпками унесло в сторону берега. На паруснике и плашкоуте большинство тобольских жителей забилось в сырые трюмы и кубрики, скрываясь от непривычной для них картины разбушевавшейся морской стихии. И только 5 - 6 смельчаков упорно работали у брашпиля *), выполняя распоряжения капитана, старого моряка.
Выискав в дрейфе семифутовую глубину, мы отдали якоря всех судов и освободились от буксира. Измученные люди надеялись, что теперь можно будет отдохнуть, но грунт был плохой, якоря не держали, и "Зверобой" снова оказался в дрейфующем положении.
— Спустить шлюпку, завести якорь с правого борта!
Заводим якорь на правую сторону, но сильною волною шлюпка опрокидывается. Судно остановилось, но только двое из шлюпки успевают уцепиться за ее киль, а третьего накрывает волна.
Срочно принимаем спасательные меры. В воду летят круги и концы канатов. Медленно подводим шлюпку к судну. Несколько минут лихорадочной напряженной работы и люди спасены.
Наконец, третий якорь на дне. Судно стало вновь устойчивым.
*) Горизонтальный механ. ворот для подъема якорей.[92]
Теперь, когда мы вне опасности, вспоминаем о "Госрыбтресте", находящемся впереди нас на расстоянии трех миль. На нем уже давно был поднят сигнал бедствия - флаг в полмачты. Буксировавшийся им плашкоут с людьми и неводами также унесло к берегу, за 2—3 мили в сторону от нас.
Первоначально, когда мы заметили на "Госрыбтресте" сигнал бедствия, мы объяснили его уносом плашкоута, нам козалосЬ, что сам "Госрыбтрест" благополучно держится на поверхности. Однако, все же сомнения оставались, и я с биноклем в руках поднялся по вантам на мачту.
Плохая видимость, непрекращавшаяся ни на минуту качка и резкий ветер и дождь не давали возможности хорошо рассмотреть второе судно. Ясно были видны красный флаг, развевавшийся на половине мачты, и полубак. Через палубу перекатывались волны.
Спустившись с мачты и доложив о наблюдениях капитану, я направился в радио рубку. Радиотехник Андреев только что закончил установку передатчика, но на позывные ни Обдорская, ни Новопортовская рации не отвечали.
Оставалось надеяться только на самих себя.
В радио — рубке уютно, тепло, но неприятно пахнет серной кислотой, разлившейся при качке из аккумуляторов.
Выхожу на палубу. Ветер заметно ослабел, но зато усилилась облачность. Через два часа полдень. Почувствовав улучшение погоды, на палубе собирались из кубрика зверобои
Еще раз я поднялся на мачту, чтобы посмотреть, что делается на "Госрыбтресте". Видимость стала лучшей.
Красного флага уже не было видно. Повидимому, он был изорван и унесен ветром и теперь его заменял не то кусок брезента, не то обыкновенный дождевой плащ. Это значило, что "Госрыбтрест" продолжал находиться в опасности.
На палубе — я теперь это ясно видел — толпилась группа людей. Вся палуба была затоплена водой, а деревянные камбуз и уборная, повидимому, были совершенно смыты. Я их не мог заметить.
Не спускаясь с мачты, я позвал товарищей и указал им в сторону мотобота. Многие бросились к биноклям.
[93]
Через полчаса мы шли на помощь "Госрыбтресту". Ветер стихал. Волнение шло на убыль.
Тут и там встречались плавающие на воде бочки. чемоданы, корзины, остовы палаток. Кое-что удавалось подобрать.
Вскоре мы подошли к левому борту "Госрыбтреста". Груженое мукой, маслом-топливом и имея на борту 23 пассажира, судно, держась на двух якорях.
плотно сидело на грунте. Полузамерзшие, промокшие до костей люди радостно встретили нас. Некоторые из пассажиров были в спасательных поясах.
Потерпевшие аварию товарищи были быстро переодеты, обогреты и накормлены. Трюм судна был тщательно заделан брезентами, чтобы не унесло находившихся в нем грузов.
В течение двух последующих дней разбросанный бурей по берегам караван был собран. Нехватало нескольких шлюпок и одного фангсбога, унесенных неведомо куда.
Жертв не было.
[94]
Вызванное на помощь по радио судно "Обдорянка" оказало нам помощь при разгрузке продовольствия и снаряжения с "Госрыбтреста". К сожалению, принятые нами примитивные меры по подъему "утопленника" не доли положительных результатов. Повидимому, при ударах о грунт судно получило значительную пробоину в кормовой части и спасти его могло только специально оборудованное судно.
Утром 28 июня, двигаясь по тонкому, сильно подтаявшему льду, мы подходили к Новому Порту. Чувствовался легкий утренний мороз, и холодные лучи весеннего солнца красиво искрились на фоне ледяных кристаллов.
Мы не решались расстаться с полушубками.
На берегу нас встретили ямальские туземцы— ненцы (самоеды) и перевезли в своей "колданке" через широкий ручей. Немного страшно было переезжать в этой своеобразной лодке, так как малейшее неосторожное движение могло опрокинуть неустойчивое судёнышко
Новый Порт — промысловая полярная зимовка, имеющая больше ста зимовщиков. Целую зиму они оставались здесь отрезанными от мира, и потому трудно передать их радость при встрече с нами— мы были посланниками нашей социалистической родины. частью страны, мы привезли им продовольствие и почту.
Летом здесь, на рейде, часто стоят суда Карской экспедиции. Сюда же приходят и иностранные суда с импортными товарами.
Ямальская и Гыдаямская тундры богаты пушниной и оленями. Обская губа — ценными рыбами и морским зверем. Все это из года в год упорным трудом полярников, съезжающихся сюда со всех концов нашей родины, осваивается и становится на службу Советскому Союзу. Насколько разнообразен состав зимовщиков. можно судить по тому, что здесь я встретил двух стариков-киргизов.
Высадившись на берег, я неожиданно для себя, наткнулся на торчащую из снега голову осетра. Я попытался ее поднять и вытащил целого осетра. В недоумении я стал раскапывать снег и обнаружил целый склад мороженой рыбы. Когда я рассказал
[95]
о моей находке, надо мной посмеялись — рыбу здесь морозят на снегу из-за недостатка складских деревянных помещений. Сохраняется она прекрасно, таскать некому, кроме лисиц и песцов. Кроме того я узнал, что осетр ловится не только в Оби, но даже зимой в средней части Обской губы, на 69˚ северной широты, причем подледным ловом он добывается в очень значительных количествах.
Из-за тяжёлых льдов, забивших среднюю часть губы, и из-за не прекращающихся штормов нам пришлось простоять несколько дней в Новом Норту и в бухте Каменной.
Медленно уносились льды в Карское морс. Теперь мы следовали уже за южной кромкой.
Девятого июля мы встретили первое стало китообразных, около ста голов белухи, прошедших, повидимому, по чистой воде из Карского моря вдоль правого берега, так как у левого берега местами лед держится и до конца июля.
В пути я тщательно готовился к предстоящей работе, подбирал материалы, заготовлял дневники, писал инструкции по промыслу и обработке белухи. С нетерпением Ждал я прихода на промысловые пункты, боясь, что мы запоздаем и не увидим первых массовых ходов зверя.
Но мыс Трехбугорный встретил нас хорошей штилевой погодой, с большим, в несколько сот голов косяком зверя, кормившегося рыбой у самого берега. Быстро была произведена высадка и выгрузка снаряжения для двух промысловых групп.
[96]
Еще раньше две группы были высажены на мысе Каменном и мысе Парусном.
Часа два увлеченные погоней за пищей, звери не обращали на наш приход никакого внимания и лишь потом стали медленно уходить в Тазовскую губу.
В последующие 5 суток мы работали без отдыха все, начиная от повара-женщины и кончая администрацией, и часто измученные непрерывным трудом засыпали на берегу, держа в руках невод, или обрабатывая зверя, или, наконец, присев на перекурку. Подходы зверя продолжались беспрерывно, и уловы наши доходили до сотни голов за один раз.
Днем я участвовал вместе со зверобоями в промысле, выполнял работу по закалыванию пикой подтаскиваемых неводом к берегу зверей.
Это самая тяжелая и опасная работа.
Разъярённые звери, стеснённые неводом на отмели. мечутся, бросаются к задней стенке невода, где глубже, ныряют под шлюпку, с силой ударяя хвостами о поверхность воды и борта шлюпок. И нужно много выдержки и сноровки, чтобы своевременно и точно нанесши удар и в то же время соблюсти равновесие в шлюпке. Удар впустую может повлечь вывих руки. Промахнувшись, охотник может перелететь через борт и попасть в невод к белухам, которые и сомнут его.
После работы мы возвращались в палатку мокрые, забрызганные кровью.
Меня все время поражали исключительная ловкость и знание своего дела, проявленные профессионалами-зверобоями из села Долгощелья. Под их умелым руководством, новичками из Тобольска за 12 дней промысла было добыто 717 голов белухи — 60 тонн жира и несколько сот первосортных кож.
В результате моего пребывания в экспедиции я собрал ценный материал по промысловой биологии белухи, изучил возрастной и половой состав косяков зверя и путь миграции их в пределах Обской губы. Кроме того, мне удалось занести на карту места массовых подходов звери - места нагула и сделать ряд фактических предложений по организации и технике промысла и обработке зверя.
[97]
Лето 1932 года в районе нашей экспедиции было необычайно коротко. Комары и те жили 14 дней - с 14 по 28 июля. Осенью, когда началось время штормов и ходы зверя стали редким явлением зверобои стали тосковать. Мы стали проводить с ними беседы по вопросам политики. промысла и биологии, а для тобольской молодежи дважды были организованы лекции на тему о паразитарном заболевании рыб и
человека, так как многие из них переняли у кочующих остяков, вогул и ненцев привычку есть рыбу сырой.
Из-за отсутствия в составе экспедиции медицинского персонала мне пришлось исполнять также обязанности врача, хотя мои знания в медицине были и невелики.
Вспоминаются два эпизода, имевшие место в то время.
Однажды вместе с завхозом мы отправились к вогулам. Желая купить свежую оленину. Не зная языка, мы, разумеется, ни о чем не договорились; нам
[98]
предлагали все, что угодно, вплоть до пушнины, но только не оленье мясо. Впоследствии они приезжали к нам на своих оленях с толмачом (переводчиком) и тогда уже привозили оленье мясо и даже чисто помогали нам в промысле.
Второй случай произошел 10 сентября, когда от наблюдателя с мыса Напалкова я узнал, что в одном из многочисленных озер им обнаружено неизвестное погибшее животное. Собрав небольшую партию и захватив топор, лопаты и веревки, мы отправились на поиски озера. При этом нам немало пришлось поблудить — никаких троп или дорог нет, знаков тоже.
В 2 метрах от берега над водой возвышался толстый кусок сала неизвестного животного. Стоя сначала по колено, а затем по пояс в ледяной воде. мы приступили к раскопкам. Однако убедившись вскоре, что животное очень глубоко сидит в грунте и имеет значительные размеры, мы прекратили нашу работу и, подрезав ножом кусок сала снизу и привязав к нему веревку, вытащили его на берег.
Кусок сала, весом около центнера, имел желтоватый цвет. Сильно истлевшая кожа имела местами остатки какого-то подобия волосяного покрова и казалась коричневого цвета. Подогреваемое на огне сало растапливалось, а с прекращением подогревания быстро застывало наподобие стеарина.
Вместе с салом мы извлекли из вырытой в дне озера ямы несколько сильно истлевших костей, которые, как нам казалось, могли принадлежать некогда погибшему здесь мамонту.
Уезжая из Тобольска, я просил зверобойный сек-тор Обьтреста переслать нашу находку в Зоологический музей Академии наук или, в крайнем случае, передать его для хранения в Тобольский музей.
***
В конце сентября, покидая Обскую губу, мы прошли мимо "Госрыбтреста" подняв на мачтах черные флаги в знак траура по погибшему судну.
В Тобольск мы вернулись в конце октября окрепшие, бодрые и здоровые.
[99]
В ПОИСКАХ СЕЛЬДИВ 1933 году я работал в северной экспедиции под руководством
профессора С. В. Аверинцева. Экспедиция, изучившая мурманскую сельдь, совершала поисковые рейсы в центральном районе, доходила до острова Медвежьего, Шпицбергена, Новой Земли и полуострова Канина
Первое время я работал на западном пункте и занимался гидрометеорологическими и биологическими наблюдениями. выходя в поисковые рейсы с дрифтерными сетями на маленьком моторно-парусном боте в открытую часть Баренцова моря.
Впоследствии мне приходилось то днем, то ночью, независимо от погоды. выезжать одному в прибрежную часть моря на гидрологические станции. Несколько раз в такие поездки случались неприятности — на залив падал густой туман и мы вслепую подолгу блуждали морем. Единственным путеводителем в этих блужданиях был карманный компас, но очень часто, когда мы находились далеко от берега, не мог помочь и компас.
30 января 1934 года, получив задание немедленно выйти в рейс, гидролог Суханов, дрифтмейстер Архипов и я снарядили судно и в тот же день экспедиционное судно
РТ-32 "Кумжа" покинуло причал тралового порта
Нам предстояло начать работу ночью 31 января. В этот день, кроме нашего РТ-32, ни одно судно в море не вышло.
Ночью с замётанным за борт дрифтерным порядком *), взяв гидрологические и планктонные пробы, провожаемые свежим ветром, мы оставили за кормой остров Кильдин. Спустя несколько часов, ветер внезапно переменил направление и сила его достигло
10 баллов. Сотрясаясь всем корпусом, судно с трудом разворачивалось по ветру, холодные волны со стоном обрушивались на борт и перекатывались через палубу. Мокрые, ослепляемые крутящимися снежными вихрями, мы выбирали дрифтерные порядки, следя за тем, чтобы они правильно накручивались но лебедку.
*) Соединение ряда рыболовных сетей, предназначенных для дрифтерного (плавного) лова.[100]
Паровая машина в это время делала почти максимальное количество оборотов, но судно не двигалось— или нам казалось, что оно не двигается.
Утомительная работа по вылавливанию дрифтера продолжалась. Сосредоточившись на одной мысли — не порвать сети, мы временно прекратили наблюдение за курсом, а потом уже не могли определишь, в каком расстоянии от берега находимся. И вдруг судно вздрогнуло и, повернувшись, пошло против ветра. Вожак — канат, на котором держались сети, не выдержав напряжения порвался. С исключительным хладнокровием боцман поймал конец вожака и некоторое время удерживал его. Однако, долго длиться это не могло. Ни один из десяти человек ничего поделать не мог, и канат ушел в пучину. Судно дрогнуло, лебедка затрещала вхолостую, с дрифтером было кончено.
Неожиданный маневр судна объяснился после — капитан в просветах метели увидел маяк и берег и, рискуя дрифтером, но спасая судно, вынужден был повернуть в море, иначе мы разбились бы на камнях.
Днем мы уже отдыхали в бухте, защищенной от ветра и волн.
Старший механик Черемных рассказал нам, как на вахте во время шторма он заметил просачивающуюся в машинное отделение из бункеров воду. Подозревая, что от ударов волн расклепались листы, он сообщил
об этом капитану, и пока мы возились с дрифтером, внизу шла работа по откачке воды и задраиванию бункеров.
Руководству экспедиции была послана радиограмма
об аварии и уже в 21 час РТ-32 снова принимал на борт новый порядок и канаты, а ночью вышел в море для продолжения рейса по намеченному ранее маршруту.
Несколько станций мы прошли благополучно, но разразившийся 6 февраля снежный шторм помешал работе у Цип Наволока. Метеорологические условия складывались настолько неблагоприятно, что надо было немедленно уходить в бухту, чтобы не попасть без всякой пользы в болтанку, исход которой был бы сомнительным.
[101]
В десятом часу вечера э/с "Кумжа" с большим трудом по узкой салме входила в Порт-Владимир. Вся команда высыпала наверх и кто с полубака, кто с бортов и мостика вглядывались и темноту, рассматривая усеянный камнем берега. Маяки вспыхивали на секунду и снова надолго потухали, невидимые за снежной завесой.
Наконец мы в бухте Порт-Владимир. Якорь отдан.
После ужина капитан, штурман, Архипов и я выезжаем на берег, чтобы принять у наблюдателя экспедиции собранные им пробы и накопившиеся материалы. Мы рассчитываем, что в случае хорошей погоды сегодня же ночью или рано утром на рассвете выйдем в море.
Оставив капитана и штурмана на фактории, мы вдвоем с Архиповым направились к наблюдательному пункту. Шторм к этому времени еще больше усилился. Сильные снежные вихри налетали все чаще и чаще и ни береговых, ни судовых огней, по которым можно было бы ориентироваться, не было видно.
Заметив налетавший шквал, капитан с берега осветил нас фонарем и увидел, что нас сильным ветром относит от берега в открытое море. Мы пытались грести к "Кумже", по шторм сводил наши усилия на — нет. Кроме того густой снег мешал нам рассмотреть очертания берега и мы гребли, не подозревая опасности.
Вдруг дно нашей шлюпки резко ударилось о камни и, сильно накренившись шлюпка зачерпнула ледяную воду. После долгих усилий нам удалось сойти с камней и мы снова принялись грести, видя перед собой сквозь поредевшую снежную завесу огни судна.
Мы начали звать на помощь и грести с еще большей силой. Однако, и на этот раз нам не суждено было подойти к "Кумже", так как внезапно налетевшим порывом ветра нас вновь понесло на берег. Густой снежный вихрь погрузил нас в мрак. Погода, казалось, издевалась над нашей неосторожностью.
[102]
Мы снова сели на камни, разбросанные в беспорядке у самого берега, и налетевшая волна затопила шлюпку. На расстоянии нескольких метров от нас находился берег, но это была почти отвесная, обледеневшая скала, взобраться на которую в такую непогоду было невозможно.
Так. то отталкиваясь от камней, то налегая на весла, мы около пяти часов просидели по пояс в ледяной воде, беспрерывно накрываемые волнами. Наших
криков ни на берегу, ни на "Кумже" никто не слышал, а если и слышали, то помощи подать все ровно не могли.
Несколько раз ночью до нос доносились какие-то крики и глухие короткие гудки с "Кумжи". По видимому. капитан и штурман кричали с берега, а с судна им отвечали, что отправить для спасения вторую судовую шлюпку в такой шторм невозможно, тем более, что команда должна была нести вахту.
Охрипнув от криков, мы умолкли и стали ожидать рассвета.
Архипов Жаловался на окоченевшие ноги. У меня ноги также совершенно замерзли, о ватная одежда с каждым ударом волны впитывала в себя все новые
[103]
дозы соленой ледяной воды. Обнаженная голова покрылась ледяной корой. Дрожь сводила челюсти, режущий холод подкатывался к сердцу и я уже терял надежды на спасение.
Кто знает, долго ли мы просидели бы так, если бы не налетевшая на нас волна, которая сняла нашу шлюпку с камней и вместе с нами выбросила ее на пологий берег, усеянный камнями и бревнами. Вероятно, к утру мы окоченели бы.
Оттолкнувшись веслом, Архипов едва поднялся на ноги и, спустившись в воду, вышел на берег. Немного подтянув шлюпку, он закрепил конец веревки о лежавшее на берегу бревно.
Что касается меня, то я уже не мог разогнуть ног и ползком выбрался из шлюпки. На берегу я несколько раз пытался встать на ноги и каждый раз, как подкошенный, подал на снег.
Место, куда мы попали, я легко определил, так как бывал здесь раньше.
Архипов, едва переставляя ноги, а я ползком решили добраться до домика финна-колониста, который должен был находиться неподалёку. На половине склона скалы я потерял в снегу рукавицу с правой руки и. пока разгребал снег, отморозил руку. Вскоре после этого я совсем обессилел, не мог больше двигаться и потерял сознание...
В десятом часу я на минуту очнулся в амбулатории Порт-Владимира, где меня приводили в чувство и растирали спиртом и снегом. Я узнал капитана и штурмана, увидел еще несколько человек, а затем опять впал в полубредовое состояние.
Проснулся я в четыре часа вечера в комнате наблюдательного пункта и попросил дежурившего около меня Волкова дать мне воды. Когда я спросил его, почему он сидит здесь и что со мной случилось, он напомнил мне о событиях минувшей ночи и рассказал о том, как я попал сюда. Оказалось, что к фактории меня доставил в нашей шлюпке Архипов, кок только начало светать и шторм уже значительно стих. Оставив меня в шлюпке. наполненной водой, уже начинавшей замерзать, он сам добрался до фактории и попросил рабочих перенести меня в амбулаторию. Сам же
[104]
добирался до амбулатории ползком — рабочих было мало, приходилось нести либо меня, либо его.
Меня вытащили из шлюпки и сначала поместили в бондарную мастерскую, где я начал оттаивать. Вскоре за мной прибыли товарищи из фактории и перенесли в амбулаторию.
К вечеру я был перевезен на "Кумжу" и водворен на паровой котел, откуда только что вышел распаренный Архипов. Я пробыл там два с половиной часа, закутанный в одеяло и ватную фуфайку. Я с ужасом вспоминаю невероятную жару, царившую там, хотя вначале я дрожал всем телом.
Ежедневно, в течение тех трех суток, что мы отстаивались в Порт-Владимире из-за шторма, меня в шлюпке возили на перевязку в амбулаторию. У меня была отморожена кисть правой руки и сильно опухли ноги. Но правую ногу я не мог ступать.
[105]
На третий день я с трудом по трапу спустился в салон. Как только на ступеньках показались одетые в суконные рукавицы ступни моих ног — на "Кумже" не было валенок большого размера — раздался дружный смех моих товарищей.
11 февраля мы швартовались у первого причала тралбазы. Наши руководители - Лунин, Варзугин и Попов - провели "Кумжу" через весь Кольский залив при густом, как молоко, тумане.
Здесь мне хочется принести искреннюю благодарность всем тем товарищам, которые принимали участие в мое. м спасении. С благодарностью я вспоминаю о карельских беломорских моряках, составлявших команды "Кумжи" и "Николая Книповича", на котором в январе 1935 года я совершил свой последний рейс в поисках сельди.
Надеюсь, что в ближайшем будущем я смогу выполнить свое заветное желание и принять участие в великом деле изучения и освоения Арктики.
[106]
Карельские полярники.pdf