Полярная Почта

V. КАРСКИЕ ЛЬДЫ

Встреча ленских судов и «Красина» состоялась утром 13 августа у восточного входа в пролив Маточкин Шар. Корабли стояли под ярким зимним солнцем, отделенные друг от друга сотнями метров чистой воды. Приветственные гудки рвали холодный воздух. Сверкающей белой полосой уходила на горизонте кромка льдов.

«Красин» развернулся и пошел к норду параллельно берегу Новой Земли. В кильватер ему следовали лесовозы «Сталин», «Володарский», «Правда».

Первые льды встретились после полудня. Редкие белые плоскости беззвучно ломались от прикосновения к бортам ледокола. В настоящие полярные льды караван вступил лишь к вечеру. Первой это почувствовала машина. Кочегарка уже четвертые сутки работала с прохладцей, ледокол не спешил. Шесть узлов позволяли каравану не отставать от флагмана.

Так было и сейчас. Кочегары потягивались, курили. Неожиданно в отсеке, ведущем из машинного отделения в кочегарку, появился вахтенный механик Визбах. Вслед за ним бурей ворвался старший механик Михаил Иванович.

— Шуруйте, подкалывайте, ребятушки! Гоните к двенадцати атмосферам. В лед входим!

Черные фигуры у котлов задвигались быстрее.}В раскры-тыё^тоики с треском полетел уголь. Машины переключились на полный ход. Вот форштевень корабля влез на льдину, своей тяжестью разломил ее пополам, как сухарь. Вот осколки льда запрыгали по бортам. Удары их доходили до кочегарки, заглушённые толстым слоем воды, — мы были несколькими футами ниже ватерлинии.

К утру караван стал. Кругом, насколько хватал глаз, тянулись ледяные поля, местами расцвеченные темными полыньями, вздыбленные нагромождением торосов. Туман, белый, как молоко, и густой, как вата, висел над морем. Судов каравана не было видно с палубы ледокола.

Были настоящие карские льды.

«Погреб, набитый льдом» — эта характеристика Карского моря была широко распространена среди мореплавателей прошлых веков. Не успевали суда их пройти новоземельские проливы, как лед, сильный и безжалостный, гнал их обратно. Он сжимал корпуса, ломал шпангоуты, уродовал форштевни.

В наши дни пройти Карское море считается обычным делом. Десятки советских и иностранных судоь проходят здесь каждое лето к устьям Оби и Енисея. Бывают периоды, когда транспорты могут итти без ледокола, без авиаразведки. В последние три-четыре года карские операции стали нормальными коммерческими рейсами.

Силу карских льдов, возродившуюся вновь после многих лет затишья, познали советские суда летом 1933 года. Нордовые ветры гнали лед с севера на юг, он забивал вход в Югорский Шар и Карские ворота. С большим трудом «Ленин» проводил первую группу Карской. Правда, примерно с полпути с меридиана острова Белого дорога была свободная. Но пройти даже полпути — около ста миль—в сплоченном льду — дело нелегкое.

Расчеты наших капитанов — найти чистую воду севернее Маточкина Шара — не оправдались. На второй день пути караван очутился в тяжелом десятибалльном льду. «Красин» форсирует лед, метр за метром отвоевывая дорогу судам. Канал, зигзагами пролезающий в поле, вновь заносится битым льдом. Капитаны транспортов боятся повредить корпуса — они сбавляют ход. И здесь туман вновь накрывает корабли. Хриплыми басовыми гудками созывает вожак-ледокол свой караван. Ответные сигналы, заглушённые толстым слоем тумана, доходят, как подземное эхо.

— Слушайте радио,— гудит ледокол. И струны, протянутые между высоких мачт его, посылают в пространство невидимые волны. Волны несут приказы судам.

Зажатый тяжелыми льдами, окутанный туманом, двое суток простоял на месте караваи. Только 16 августа мы увидели солнце. В нестерпимо слепящем блеске уходили на восток поля. Там, где они сливались с горизонтом, синела полоса чистого «водяного» неба. Туда направился ледокол, форсируя последние мили. Суда не поспевали за ним. Он выводил их поодиночке. Возвращаясь к каждому транспорту, ледокол давал задний ход, кружил около него, окалывал судно.

От нажима форштевня белые поля вычерчиваются зигзагами трещин. Придавленный тяжестью металла, лед уходит под воду, чтобы потом, перевернувшись, всплыть скользким зеленым брюхом вверх. И тогда льды выглядели, как толстое бутылочное стекло. Кромка. Как две капли воды похожий на «Красина» стоит па якоре «Ленин» — флагман Карских караванов. Он перегружает уголь с транспорта. Капитан «Ленина» сообщает нам» что дальше до Диксона всюду чистая вода. Ледокол отпускает суда,— дойдут одни.

А мы опять во льды. Получено радио: пароход «Челюскин», следующий по Великому северному пути во Владивосток, выйдя из Маточкпна Шара, получил пробоину, просит помощи. «Красин» поворачивает обратно от кромки на северо-запад. На рассвете мы расстались с нашим (караваном, а к вечеру по курсу уже открылся «Челюскин».

Это был блестящий переход. Сквозь десятибалльный сплоченный лед «Красин» шел со скоростью шесть узлов. Льдины, расколотые форштевнем, стремительно отлетали в стороны, громоздились друг на друга. Тяжесть металла и сила машины вступали в единоборство с холодом, сковавшим это море. Металл и энергия побеждали. По звуку ломаемых льдов, по ходу судна мы, сидя в кают-компании, узнаем, кто сейчас на вахте. Если ход корабля прям и корпус его сотрясают удары, значит на вахте старший помощник Михаил Никандрович. Он не выбирает дороги. Расколоть двухметровую льдину ему нипочем. За многолетнюю свою ледовую практику он привык к Карскому морю, к его законам.

Дублер старпома Арнольд Артурович Пешковский — южанин, впервые в полярном плавании. С мостика он осторожно высматривает дорогу, стараясь, чтобы корабль обходил крупные лоля, шел разводьями. Ледокол «рыскает» — след его отмечается извилистым каналом.

Встреча с «Челюскиным» произошла в тяжелом льду за тысячу километров от берега, от человеческого жилья. Но она была такой же теплой и радостной, как несколько дней назад в Мурманске. Загудели приветственные гудки, с бортов парохода нам закричали, замахали шапками. Мы подошли ближе, с «Челюскина» подали конец.

И сразу же изменилась обстановка. В Карском море стало теплее. Бескрайное пространство льда отступило. Борт другого корабля, трап, перекинутый на его палубу, создали иллюзию причала, порта, иллюзию Большой земли.

Трое суток стояли корабли, окруженные льдом, освещенные солнцем. Нужно было взять семьсот тонн угля с «Челюскина», облегчит пароход, дать возможность ему поднять носовую часть, обнажить место, в котором пробоина.

Команда «Красина», разделенная на вахты и бригады, встала у бункеров. Заворчала лебедка. По стальным тросам одна за другой пошли бадьи, наполненные углем. Вахты соревновались на быстрейший подъем бадьи, на быструю штывку угля в бункерах. В железном коридоре между кубриками висела таблица,—на ней каждые четыре часа отмечались новые цифры.

Раньше, несколько лет назад, мы назвали бы геройством, подвигом то, что совершалось в середине августа в Карском море на широте 75". Но теперь это было обычной деловой работой, десятки более трудных дел предстояли впереди. Помогая бедствующему «Челюскину», красинцы проверяли свои силы, держали испытание. И выдержали его блестяще. Перегрузка была закончена до срока. Нормы были перевыполнены в полтора раза. Осталось лишь вывести «Челюскина» из льдов на чистую воду.

Накануне отплытия красинцы принимали у себя на борту команду и пассажиров «Челюскина». Это был необычайно торжественный вечер. Собрание открыл наш красинский парторг Миша Зыбин. Его сменил за столом президиума О. Ю. Шмидт. Кочегар первого класса и профессор с европейским именем говорили на одну тему, одним и тем же, одинаково понятным всем присутствующим языком. Они говорили о больших арктических походах, о создании угольных баз на северном побережьи Азии, о завоевании Северного морского пути.

В художественном отделении вечера играл самодеятельный струнный оркестр, плясал переодетый в женское платье первый весельчак на «Красине» кочегар Вася Михайлов, читал стихи поэт Сельвинский.

В уютной кают-компании «Красина» было тесно и душно. Невольно вспоминались прощальные вечера на Большой земле—в Ленинграде и Мурманске. Это было не случайно. В холодном море, во льду мы чувствовали присутствие ее — Большой советской земли. Наша маленькая колония жила интересами огромной страны. Расходились глубокой ночью. На краю неба, в стороне, где были устье Лены и остров Врангеля, загорались первые розовые полосы. За сотнями миль ледяных полей, за тысячеверстьем тайги и тундре была Москва. Такая далекая и такая близкая Москва!