XIII. «ПЯТИЛЕТКА» ИДЕТ В ЯКУТИЮ
Сегодня начинается последняя, заключительная часть моего путешествия. С речным караваном, везущим грузы вверх по Лене, я иду в Якутск. Мне отводят каюту на брандвахте на пассажирской барже «Трудовая». Это судно—свидетель зарождения судоходства на Лене. Когда, полвека назад, на золотые прииски в Витим и Бодайбо рос поток искателей счастья, нельзя было уже больше удовлетворяться помещением людей на палубах грузовых барж. Стали строить баржи пассажирские. Их тянули ленские буксирики вместе с грузовыми караванами. О скорости передвижения в бездорожной Якутии никто тогда не думал.
Железный корпус, проржавленный насквозь. Деревянная надстройка. Наверху два ряда кают. Внизу, в трюме, нары. На этой барже приехали в Тикси грузчики для встречи морского каравана. Теперь они — мои спутники. Странный народ. Здесь бывшие золотоискатели в фантастических сибирских шароварах, бывшие мелкие служащие, неизвестно почему попавшие сюда, наконец просто темные личности. Одни поехали сюда за длинным рублем, другие — посмотреть далекие северные места, третьи — может быть, скрываясь от следственных властей. Надо отдать им справедливость— на выгрузке морских пароходов они работали здорово. Вместо десяти дней по плану «Володарский» и «Сталин» были разгружены в течение недели.
Теперь грузчики отдыхают. Из трюма доносятся звуки гармонии, звон стекла, — выпивают. В камбузе на корме наскоро проготовляют закуску. По скользкой, крытой железом палубе женщины несут дымящиеся миски.
Скоро мы отправляемся в путь. «Пятилетка» вывозит баржи одну за другой на середину бухты, счаливает их. Огромный дредноут-лихтер — головное непаровое судно. За ним, по две в ряд, тянутся длинной вереницей деревянные четырехсоттонные баржонки. Последней, в хвосте каравана, зачалена наша «Трудовая».
Мы уходим. Люди, остающиеся здесь на долгую полярную зиму, вышли на берег проводить нас. И когда «Пятилетка» набрала полный ход и караван вытянулся на добрую половину бухты, с берега, из полотняного лагеря зимовщиков, затрещали выстрелы. Шхуны, оставшиеся в Тикси на зиму, салютовали нам гудками. В глубине залива, там, где под скалами труба затонувшей «Зари», долго еще мигал прощальный огонек.
Шестьдесят километров из бухты Тикси в залив Неелова нужно итти открытым морем. Свежий остовый ветер треплет караван. Счаленные парами, баржи стучат друг о друга бортами. Волна накрывает иллюминаторы трюмов, и водолив Подымахин клянет неудобства морского плавания. Рядом с моей каютой живет капитан Загоруль. Эго он привел из устья Колымы шхуну «Темп», сдал ее Лено-Хатангской экспедиции и теперь возвращается домой, во Владивосток. Когда баржу внезапно бросает в сторону, он с опаской глядит в иллюминатор, ворча себе под нос, что «ракодавщики» взялись не за свое дело, что они беспременно утопят баржу. «Ракодавщиками» он называет речных капитанов, плавающих на мелкосидящих судах.
— Посудины ихние, — говорит Загоруль, — не так плавают, как на меляках сидят — раков давят, оттого и ракодавщики.
По мнению Загоруля, караван счален неправильно. Не нужно также, по его мнению, выходить из Тикси ночью.
И вообще здешние, ленские порядки ему не по сердцу: «То ли дело у нас на Колыме!»
Я терпеливо выслушиваю его замечания, не принимая их всерьез. Презрительное отношение морских капитанов к речным общеизвестно. Под плеск воды и равномерную качку я засыпаю. На всякий случай не раздеваюсь — а вдруг и впрямь перевернет баржу?
Утро убеждает меня в справедливости замечания капитана. Действительно, ленские речники взялись не за свое дело. Работать они не умеют. Караван стоит в открытом море, вытянувшись цепочкой. Лихтер сидит на мели.
— Эх, плаватели! — опять ворчит Загоруль.—Или глубин не знают, что загрузили так лихтеры, чего проще послать вперед «Пионера».
Он имеет в виду крошечную гидрографическую шхуну, возвращающуюся в Якутск вместе с нашим караваном после каботажного рейса в Хатангский залив. Сейчас «Пионер» стоит рядом с нами. Из единственной надстройки на палубе шхуны, служащей одновременно каютой капитана и штурманской рубкой, время от времени появляются улыбающиеся, спокойные лица. Мы завидуем пионеровцам. Открытое море не страшно шхуне. А что будет с нашей посудиной да и со всем деревянным караваном? Достаточно одного шквала, чтобы разбить его в щепы. На наше счастье, с утра море спокойно — ночной ветер улегся.
Третьи сутки сидим мы на мели. Лишь к вечеру третьего дня наших речных командиров, видимо, осенило: они решили разгрузить лихтер. Это помогло. К утру караван тронулся.
Прошли Быков мыс, далеко вдающийся в море, отделяющий бухту Тикси от залива Неелова. На высоком берегу я видел несколько деревянных строений. Это поселок Тусбалыка якутского рыбопромышленного треста. Рыбаки-якуты приезжают сюда на летнюю путину со средних плесов реки. С последним караваном, осенью, они возвращаются домой. Часть их зимует здесь, занимаясь подледным ловом. Эти рыбные промысла в дельте Лены основаны давно. Норвежец Иоганн Торгсрсен, пришедший сюда в 1878 году вместе с Нордеишельдом, проводил пароход «Лена» в Якутск и остался там жить. Он стал якутским гражданином Иваном Ивановичем и первым владельцем рыбных промыслов на Быковом мысе.
Посадка на мель повторяется на другой же день у входа в Быковскую протоку дельты. Нужно сниматься с мели. «Пионер» подходит к нашей барже за грузчиками, чтобы отвезти их на берег,— они будут закапывать мертвяки, заводить якоря. На «Пионере» я иду на головной буксир.
Палуба «Пятилетки» кишит людьми. С огромным шестом суетится косолапый Андреев — речной капитан, назначенный в Тикси. Неистово ругает команду начальник каравана Земцов. Модзалевский и Микешин— морское командование, проведшее теплоход вокруг Таймыра,—почему-то не у дел. С мрачными лицами расхаживают они по палубе. Я останавливаю Микешина, здороваюсь.
— Что, Александр Николаич, табак наше дело? Вокруг Таймыра прошли, а здесь застряли.
Добряк капитан, всегда приветливый и радушный, сегодня озлоблен.
— А ну их к... (следует большой морской загиб). Доверили сапожникам теплоход. Подумаешь, мудреное дело — плавание по Лене. Раз есть лоцман, я по любой реке проведу судно. И какая это наука особая — судовождение по рекам!
Старый капитан обижен тем, что для речного плавания «Пятилетки» пригласили новое речное командование.
— Так что ж, зимовать будем, Александр Николаич?
— И зазимуем, и будем... Вот глядите, — он показывает на берег.
Там повторяется чуть ли не в третий раз одна и та же, уже показавшая свою несостоятельность операция. С теплохода на берег заведен трос, закопаны мертвяки. Начинает работать лебедка на теплоходе. Трос, натянутый до пределов, рвется.
Земцов устало машет рукой, напоследок «обкладывает» команду, грузчиков, лебедку, бога и всех святых и уходит спать. . ,
— А к нам с Всеволодом Львовичем Модзалевским не придет посоветоваться,— ворчит Микешин,— амбиция речная, видите, не позволяет...
Я сажусь в шлюпку и еду к себе на баржу с тяжелым чувством. Глупо, до чего глупо! Совершить блестящий морской переход и заморозить караван у входа в Лену. До этого надо додуматься!
Корпус теплохода на полметра увяз в песчаном грунте.
Караван, относимый течением в сторону, растянулся по заливу зигзагами. Баржи сбились в кучу, как испуганное стадо, потерявшее своего вожака. В мучительной неизвестности проходит пять дней. Я лежу в каюте, курю махорочные самокрутки, обдумываю возможность пешего пути в Якутск. Сентябрь на исходе. По бортам шуршит шуга. Скоро замерзнет залив. Караван с грузами, лихтер, теплоход могут также замерзнуть. Сотни людей — рыбаки, возвращающиеся с летней путины, грузчики, едущие из Тикси в Якутск. — окажутся без крова, без тепла, без пищи. Ледоход будущего года сметет караван, превратит теплоход и лихтер в груду железного хлама. Может быть катастрофа. Якутия, ждущая грузов с моря, не получит ничего.
Я думаю о том, что на «Пятилетке» в речном командовании нет настоящих людей, о том, как ощущается здесь, на Лене, отсутствие трудовых традиций моряков, дисциплины и организации, которыми могли похвастаться «Красин» и «Володарский». Как остро чувствуется отсутствие настоящего руководителя — Лаврова! Я переношусь мыслями к морским судам, вспоминаю товарищей, с которыми вместе проделал путь от Ленинграда до Тнкси. Каково им сейчас? В проливе Вилькицкого лед, наверное, тяжелый. Как бы не зазимовали. Впервые в Лену пришли грузовые суда, впервые речное судно обогнуло Таймыр, и вдруг сразу в две зимовки — и морская и речная часть похода. Это омрачит триумф Ленского похода, исторического по значению, сорвет его блестящие экономические результаты.
Мои размышления прерывает Загоруль. Он всовывает улыбающееся лицо в открытую дверь.
— Ну что, кептен, — спрашиваю я, — сидим? Который день сидим?
— Как будто выходит дело, — говорит он радостно.—Моряки за дело взялись. Сейчас под кормой винтом грунт вымывают. К утру должны сняться.
Загоруль прав. Суточная авральная работа под командой капитана Модзалевского дает результаты. На берег и на лихтер одновременно заводятся тросы, в грунт закапывают мертвяки. От работы винтов под кормой образуется порядочная глубина. Утром лебедки теплохода и лихтера, работая вместе, сдвигают «Пятилетку» с мели. Караван трогается. На этот раз впереди для промеров глубин посылают «Пионера». Перед тем как стать во главе каравана, шхуна подходит к нашей барже. Через борт я разговариваю с Лаппо, моим знакомым. Он сообщает мне неприятную новость: Лавров с грузовыми судами стал на зимовку у острова Самуила. Дело было так. Караван соединился с «Красиным». Под предводительством ледокола суда прошли пролив Вилькицкого, но дальше встретили тяжелый лед. В это время начали просить помощи «Сибиряков» и «Седов», уносимые ледовым дрейфом на север. «Красин» пошел помогать им, оставив грузовые суда на зимовку. Лавров не оставил каравана. Долг начальника экспедиции он решил выполнить до конца. Впрочем, иного от него нельзя было и ожидать.
Известие о зимовке морских судов омрачает радость нашего благополучного снятия с мели. Я не слушаю веселых рассказов Загоруля, сидящего на койке, и думаю о судьбе моих товарищей-моряков.
«Ну, ничего, — стараюсь я утешить себя, — справились с походом, справится и с зимовкой. Тяжело конечно зимовать на 77-й широте, у пустынного острова, за тысячи верст от человеческого жилья. Но, видно, ничего не поделаешь. Впрочем, с караваном остался Лавров. Это значит, что за судьбы моряков можно не беспокоиться».
А наш речной караван все идет и идет. Вот открылся остров Столб. Он возвышается над уровнем реки на несколько десятков метров. Гигантский камень положен в реку, там, где русло ее разветвляется на протоки. -Направо идет судоходная Быковская, налево — Оленекская и прямо к норду, как оы продолжая основное русло, — Большая Трофимовокая. Караван входит в Лену. Дельта кончилась. Правый берег возвышается из воды отвесной стеной. Левого берега не видно: на горизонте река сливается с небом. Вода и камень. Серые, коричневые, бурые тона, Береговые скалы становятся все выше и выше. Местами они достигают высоты шестиэтажного дома. Зубчатые вершины их напоминают кровли готического собора.
Дальше от устья Лена идет так называемой трубой. Ширина ее здесь два-три километра. Для масштабов великой сибирской реки это мизерно. Берега теперь идут холмами. Серые осыпи, скованные вечной мерзлотой. Мертвенно-строгие курганы эти, кажется, хранят под собой прошлое земли, доисторическую, доледниковую юность ее.
Растительность. Первые признаки леса. Карликовые сосны искривлены буранами, пригнаны к земле вечным холодом. В редком лесу, кустарнике, у самой воды,—палатки, выстроенные в ряд. Так начинается Булун, центр самого северного района Якутии — это десяток бревенчатых домиков. Главная площадь размером не больше крестьянского двора. Здания райисполкома, райкома партии, магазина и склада Якутпушнины замыкают ее с четырех сторон. Народонаселения— около двухсот человек: охотники, кооператоры, советские работники, учитель местной школы. Все они толпятся сегодня на берегу, смотрят на невиданный караван. Рядом с «Пятилеткой» стоит старый ленский пароходик «Кальвиц», присланный из Якутска навстречу нам. По сравнению с теплоходом и лихтером он выглядит карикатурно. Он жалок своим покривившимся корпусом, почерневшей, покоробленной трубой.
Летучий митинг. Человек в дубленом полушубке что-то горячо говорит на незнакомом мне языке. Я не понимаю значения слов, но смысл их мне ясен. Оратор благодарит правительство и партию за первую Ленскую экспедицию, за первые грузы, пришедшие морем. Имена славного «Красина» и руководителя экспедиции Лаврова тонут в разноголосом, но дружном «ура».
На юг! Сегодня уходит последний караван на юг, к Якутску. Люди с чемоданами, с корзинами, с ящиками осторожно пробираются на баржи по обледенелым мосткам. Если не уехать сегодня, нужно ждать ледостава, зимней дороги, а потом, полярной ночью, в сорокаградусный мороз, больше месяца тащиться на лошадях и оленях. Люди спешат попасть на караван. Спешить нужно и самому каравану. Уже Булун под глубоким снегом. Колючий нордовый ветер гонит на берег черную воду, и прибрежная галька покрывается уже тонким ледком.
Когда раздается отходный гудок и караван трогается, я долго смотрю в иллюминатор на берег. Булун медленно плывет перед глазами. Разметался по ветру красный флаг над зданием райисполкома. Колеблется антенна радиостанции. Карликовые сосны торчат по склону берега, как зубья редкого гребешка. Мохнатая якутская лошаденка выскребает копытом корм из-под снега.
Утомительно-однообразен путь по пустынной реке, среди заснеженных берегов. Изредка, через согню-другую километров, здесь можно видеть жилище человека: юрты, сложенные из оленьих шкур, бревенчатые подобия домов. Они расположены группами — по два, по три, не более. Здесь люди живут у реки — единственной транспортной артерии. Сто километров вглубь — тайга, звериные тропы, безлюдье.
Капитан Загоруль часто заходит ко мне в каюту. Всегда его сопровождает сынишка Толя. Мальчику десять лет. Он родился во Владивостоке, но плохо помнит родной город. Семилетним отец взял его с собой на Колыму. В Средне-колымске Толя поступил в школу, узнал грамоту. В Средне-колымске он научился управлять ездовыми собаками, отыскивать на снегу следы песца. Прошлым летом он сопровождал отца в плавание до шхуны «Темп», до устья Индигирки. И когда десятибалльный шторм укачал всю команду н капитан двое суток не отходил от штурвала, мальчуган готовил отцу обед. Сейчас Толя серьезный помощник родителям. Он старший сын. Кроме него, у Загоруля еще двухлетняя дочь Северина, родившаяся на пароходе в Колымском рейсе, у мыса Северного.
С утра я слышу, как мальчуган бежит на камбуз, гремя чайником. Потом отворяется дверь, и мальчуган появляется у меня в каюте, щелкая колодой карт: «Сыграем в подкидного дурака».
Толя мечтает стать мореплавателем.
— Вот кончу школу, выучусь на капитана и опять уйду на Колыму, на Чукотку,— делится он со мной своими планами.
Я думаю о том, как будет выглядеть север, когда мой маленький собеседник станет капитаном. И на месте глухого Булуна я вижу город с электрическим освещением, город рыбоконсервной промышленности и оленьих совхозов— заполярный центр вроде Мурманска и Хибиногорска.
А Лена? Как должна измениться Лена? Эта великая река протяжением свыше четырех тысяч километров еще долгие годы будет единственной транспортной артерией Якутии. Уже сейчас она освоена на верхнем и среднем плесах. От Качуга, стоящего в истоках ее, до Якутска более или менее регулярно движутся пароходы. Из Качуга самосплавом иде-промышленный и продовольственный груз в Якутск — центр республики, в золотопромышленные районы Бодайбо и Алдан. Грузы по Лене и притокам ее везут только в одном направлении — в Якутию. Основные предметы вывоза авто-•номной республики — золото и пушнина. В весовом выражении они незначительны, их перевозят самолетами и автомобилями. Предметов массового вывоза Якутия еще не знает. Это потому, что здесь нет еще своей промышленности.
Нижний плес Лены — около двух тысяч километров — пустынен. Редкие пароходы спускаются вниз от Якутска до Булуна п Тикси. Весной они везут рыбаков на путину, осенью поднимают вверх по реке летний улов рыбы. Но и эта рыба не вывозится за пределы Якутии, она идет для внутреннего потребления.
Наш караван везет первые грузы, пришедшие в Якутию морем. Морские суда после выгрузки в Тикси ушли обратно с баластом. Убытки обратных порожних рейсов, трудности плавания незагруженных судов во льду — это издержки первых пионерских шагов освоения морского пути к берегам Якутии. Но через несколько лет нельзя уже будет удовлетворяться баластными рейсами. Массовый завоз грузов морем позволит создать в Якутии свою промышленность. И тогда молодая республика начнет вывозить.
На берегах Лены в нижнем ее течении будут созданы рыбоконсервные комбинаты, могут быть созданы лесные разработки. Из Тикси через полярные моря пойдут на запад материалы, консервы, рыба. Да мало ли товаров еще может дать огромная страна, богатства которой еще не разведаны по-настоящему!
И тогда регулярная пароходная линия соединит Якутск с Усть-Ленском. Здесь, как между Игаркой и Красноярском, будут совершать систематические рейсы гидросамолеты.
Трудно еще четко представить себе будущее Усть-Ленска — этого нового, рождающегося теперь заполярного порта. Будет ли он второй Игаркой? Пожалуй, нет. Он значительно севернее. Игарка стоит в тайге, лесные и графитные разработки ее созданы на местных источниках. В Тикси нет леса, не обнаружено пока и* полезных ископаемых. Индустриальную базу новый Усть-Ленск может получить лишь в виде рыбоконсервных и пушных предприятий. Но решающее значение его в том, что он стоит на стыке моря и реки, является наиболее удобным местом для перегрузочных операций. В нем будет производиться товарообмен между морскими судами и речными караванами, вывозящими по Лене продукцию страны.
И корабли в новом порту будут разгружаться уже не на рейде, а у капитальной причальной стенки. И не грузчики, привезенные за тридевять земель, а усовершенствованные механизмы будут работать на выгрузке. У подножья сопок будет дом с освещенным крыльцом и вывеской: «Управление Усть-Ленского порта». В заливчике Булункан, там, где в непогоду отстаивались наши баржонки. будет угольная гавань. Морские суда, уходящие в обратный рейс, будут бункероваться здесь якутским, сангарским углем. В лагуне Сего, откуда недавно провожали мы Леваневского, вырастет ангар и гидроаэропорт.
И морским судам на обратном пути не нужно будет дожидаться следующей навигации, зимуя где-нибудь у мыса Челюскина. Авиаразведка и метеорологическая служба по всему побережью позволят кораблям возвращаться из Якутии в Архангельск и Мурманск в одну навигацию.
Жиганск. Город, существующий добрую сотню лет. А население его и сейчас не насчитывает более двухсот человек. Он стоит на полярном круге. На запад и восток идут от него дороги: на Верхоянск и Вилюйск — в бывшие каторжные центры старой Якутии. Этот город был дважды поголовно вырезан беглыми каторжниками. Уж не отсюда ли и название — Жиганск? Жиганы — разбойники.
Пока караван выгружает муку и товары, привезенные из Тикси, я иду осматривать город. Древняя церквушка и рядом почерневший от времени домик — в прошлом штаб-квартира исправника, наместника Жиганского улуса. Церковь— в прошлом центр миссионерской пропаганды «единого бога» среди язычников. Эти и еще два-три строения из наклонно поставленных тонких бревен, обмазанных глиной — это старый Жиганск.
Новые, свежесрубленные дома пахнут непросохшей еще краской, сосной. Широкие окна школы блестят стеклами. Высоко над крышами натянута антенна рации. Это новый Жиганск.
Агентство Якутпушнины ютится еще в старом помещении. Полутемная изба с земляным полом. Маленькое окно почти не пропускает света. Освещение исходит из глиняного очага, в котором варится пища.
Человек в оленьей куртке, с редкой бородкой, похожий на сельского учителя, встречает меня. Он — агент по заготовке пушнины в Жиганске. В прошлом — учитель. Он расспрашивает меня о Тикси, о морской экспедиции, о ледовом походе, рассказывает о себе.
— Я родился в здешних местах, мой отец был ссыльным,—говорит он низким, хрипящим голосом.—Учительствовал. В первые годы советской власти перебрался в Иркутск, там пополнил образование. Потом опять потянуло на север. Теперь вот простудил горло, потерял голос. Пришлось бросить школу. Перешел в кооперацию, потом стал работать по заготовке пушнины. Сижу здесь второй год.
Он приглашает меня на берег посмотреть на приемку грузов. Мы идем к устью речки Стрекаловки. впадающей в Лену. Сюда заведены баржи под разгрузку. Перепачканные мукой, сгибаясь под тяжестью мешков, ходят грузчики.
— Сегодня сгрузят двести тони,—говорит мой спутник.
Я недоумеваю: что это — много или мало для Жиганска?
— Мало?.. Однако вы чудак. Двести тонн — это колоссально. Вы знаете, как еще в прошлый год везли сюда муку? Знаете?.. В карбазах, самосплавом. Получим за лето пятьдесят тонн — праздник у нас: значит, охотники, все кочевое население района обеспечено на зиму. А сей год застряли что-то карбаза. Кабы не ваш караван, сидели бы мы на голодном пайке, ждали бы пока довезут из Якутска лошадьми. За семьсот верст по бездорожью много не перевезешь.
Двести тонн — это двухгодовой запас района! Когда разгрузка окончена, я вхожу в шлюпку, чтобы ехать на караван. Кооператор долго жмет мне руку.
— Прощайте... Вам, может быть, смешно мое волнение, но я не могу быть спокойным в такой день. Получение первых грузов с моря — это праздник для нас, якутян, для всей страны.
Он восторженно смотрит на «Пятилетку» и лихтер:
— Чудо-корабли! Раньше я видел такие в московских журналах, которые приходят к нам с запозданием на год.
Старик окончательно разволновался:
— Вы поймите, я счастлив, что мне удалось встретить ваш караван. Никогда еще со дня гражданской войны и победы над белогвардейцами я не испытывал такой радости.
Шлюпка отходит от берега. Я машу рукой моему случайному знакомому. Он что-то кричит в догонку, но за ветром не слышно.
Караван идет вверх. Он спешит на юг, к Якутску, пока не замерзла река. Лена разливается здесь на десятки километров. Она вся в островах. Основных берегов не видно. Острова, покрытые вековыми дремучими лесами, кажутся мне новыми, самостоятельными материками, впервые открытыми нами.
Сколько богатств! Вот по обрыву берега проходят наслоения пород. Черная полоса—каменный уголь. Желтый слой— охра. Монолитный песчано-серый откос — точильный камень. Когда рассеиваются холодные туманы, с правого борта видны синие Верхоянские горы. Там — свинец, серебро, цинк.
Ночью 15 октября караван отстаивался у Сангар-Хая. Здесь плоский берег внезапно переходит в каменистую скалу. На вершине утеса — обелиск, памятник Кальвицу и Леонгардту — пионерам северной авиации, погибшим здесь три года назад, во время зимнего перелета Якутск—Булун.
Сангар-Хая — якутский Донбасс. Но здесь нет шахт. С берега вглубь идут горизонтальные штольни. Инженер копей Богоявленский, молодой еще человек, рассказывает мне о прошлом и будущем Сангар-Хая. Кирка, кайло, ручной молоток— других орудий здесь пока не знают. Пятьдесят два шахтера-национала — ядро будущего промышленного пролетариата Якутии. Добыча началась с 1927 года. В прошлом году для снабжения топливом «Сибирякова» было добыто свыше трех тысяч тонн. В этом году, когда потребовалось много угля для морского каравана Тикси. добыли уже одиннадцать тысяч. .Можно добывать еще больше, сколько угодно.
-Наш уголь марки «флотской», — говорит Богоявленский.—Через год-другой мы переведем на угольное отопление весь речной флот Лены.
...Шуга встретила караван в устья Алдана. Прозрачный. как стекло, острый, как бритва, молодой лед царапал обшивку барж. Ярко светило солнце. От воды поднимался пар. Был мороз, хороший сибирский мороз. Подходим к перекату Турий Взвоз. Здесь подводная песчаная гряда перегораживает русло поперек. Обстановочный знак не дает ответа. Он подобен легендарному камню на распутьи трех богатырей: куда ни пойдешь, везде плохо.
Теплоход упирается носом в песок. Тяжелой тушей оседает на грунт лихтер. Повторяется старая, знакомая еще по Быковской протоке история. На палубе теплохода бегают люди с шестами, кричат, ругаются. Суматоха эта начинается почему-то с вечера. К утру все стихает. Утомленные Немцов и Андреев идут пить чай, ложатся спать.
Идут дни. Теплоход то стоит часами на месте, то бестолково тычется в перекат. А шуга уже превращается в зимний лед. Баржи содрогаются от ударов льдин, плывущих сверху. Уже нечего думать о проводке всего каравана. Нужно ставить деревянные суда в безопасное место на отстой, «Пятилетка» то дает полный вперед, то работает назад, то останавливает одну из машин. Долго, мучительно долго виляет караван по реке. Баржи обросли ледяной коркой, заиндевели. Белый караван уныл, как погребальное шествие.
Нужно пробираться к Якутску. Караван не пройдет, мало надежд на проводку даже одной «Пятилетки». Ждать подъема воды во время ледостава бессмысленно. Я решаю покинуть баржу и двигаться на Якутск сухим путем. Туг недалеко, всего двести километров.
До сих пор я видел страну из иллюминатора каюты. Берега плыли передо мной, как кинолента. Теперь я увижу Якутию вблизи, я почувствую ее, я пойму страну, для которой был совершен первый Ленский поход.
