XII. ПОРТ ТИКСИУтро рассеяло сомнения. Стрекоча мотором, к борту «Володарского» подошел катер. По шторм-трапу вскарабкались двое. Один худощавый с седеющей стриженой головой, в военной форме. Другой — в морской фуражке, в тужурке с золотыми нашивками на рукавах, с юношеской, нарочито небритой бородой. Поздоровавшись с вахтенным начальником, они поднялись на бот-дек, в каюту Лаврова. Скоро выяснилось: военный — был Дзенис, уполномоченный якутского правительства по встрече нашей экспедиции. Его спутник, молодой человек — Михайлов, начальник экспедиции Северопути, работавшей по освоению Лено-Хатангского побережья и по строительству порта в Тикси. Вслед за ними, на весельной шлюпке, подъехал Земцов, работник якутского треста Северопути, присланный сюда грузчиками навстречу судам.
К обеду появились новые люди берега: Анатолий Евгеньевич Скачко — заместитель председателя Комитета Севера при ВЦИК, совершающий поездку по Якутии,
начальник порто-изыскательного отряда—инженер Светаков, летчик Линдель. Они сидели в кают-компании за столом, расспрашивали нас о пройденном пути, о планах на будущее. Скачко, старый знакомый Лаврова по Москве, делился впечатлениями о воздушном рейсе Иркутск — Якутск, о плавании вниз по Лене. Борис Васильевич терпеливо отвечал на вопросы, смеялся, вспоминая отдельные эпизоды похода. Но складка озабоченности лежала между его бровей.
В бухте были грузчики — сто с лишним человек. Были баржи. Не было одного — буксиров. А это «одно» сейчас решало. Ведь нужно подводить баржи к борту «Володарского» на рейд. Нужно вести грузы вверх по Лене, в глубь страны. Иначе весь смысл экспедиции, проведенной с таким трудом, пропадет. Ленское пароходство подвело. На дождавшись нас, опасаясь раннего ледостава, буксиры ушли вверх.
Возможность этого Лавров предвидел еще в море Лаптевых. И он решил разгружать суда своими средствами, буксировать баржи катерами. Сейчас Земцов был послан на берег приготовить катера. Земцову было сказано — с полудня начнем выгрузку. Но после обеда прошло уже два часа, а катеров все еще не видно.
— Я еду на берег, товарищи,— Лавров встает с места, отодвигая стул, — нужно поторопить нашу разгрузочную часть.
На шлюпке с подвесным мотором мы идем в глубь заливчика Булункан, к стоянке баржей. На брандвахте, у самого берега, развешано белье, заспанные, растрепанные бабы несут через палубу корыто. В каютах люди пьют чай. Лавров распахивает дверь.
— В чем дело, товарищ Земцов? Когда вы думаете начать разгрузку?
Громоздкий детина в кожаных штанах вытягивается перед начальником во весь рост, отирая платком потное лицо.
— Так я же не виноват, Борис Васильевич. Мотористы бузят. Ремонтировать моторы им, вишь, понадобилось.
В катере, у борта брандвахты, развалясь, курят двое. Лавров нагибается через поручни, злая складка ложится у его рта. Он говорит раздельно, без обычной глухоты в голосе:
— Вот что, приятели. В полчаса приготовить катера — через полчаса я начну буксировку. Если задержите, вы своим жалованьем отвечаете за простой пароходов. Понятно?— И, обернувшись к Земцову, с раздражением:
— Да и ты пошевеливайся...
Моторы готовы. Грузчики забрались на первую баржу.
Катер подходит к ней со стороны открытого моря. С кормы баржи нам подают чалку, матрос на катере не успевает поймать ее. Другой катер, пытающийся взять чалку с носа, неожиданно становится лагом, его бросает на берег, бьет о каменистый грунт.- Вспоминая мать, моторист сообщает, что сломан винт. А на барже грузчики с редкой медлительностью выбирают якорь. Лавров смотрит на берег злыми глазами. Я жду, что вот-вот он закричит, разразится бранью, ударит моториста. Но он молчит, покусывая мундштук трубки.
— Эх вы, мореплаватели, — говорит он наконец, — с борта чалку подавайте.
Этот маневр удается. Чалку с баржи нам подают примерно с середины борта. Катер вытягивает баржу боком, на середину бухты, разворачивает ее там. Подходит второй катер, и оба они, захлестываемые волной, выбиваясь из сил, тянут баржу на рейд к «Володарскому». Буксир натянут до предела. Мы идем навстречу ветру, и кажется, что вот-вот буксир оборвется и баржу понесет назад, на скалы. Но моторы не выдали. Мы подошли к «Володарскому», развернули баржу у кормы его. С палубы люди махали нам руками, кричали «ура».
Горят электрические лампы над палубой. Ворчит лебедка. Стальной трос вытягивает из трюма мешки с мукой, ящики. А высоко, над бот-деком, ветер колеблет антенну, и взволнованный радист с синим бланком в руках идет в каюту капитана. И бледный, осунувшийся Лавров, непрестанно набивая и разжигая трубку, читает радиограммы, пишет ответные. Тревожные вести идут в Тикси со всех концов полярного бассейна:
«Седов» зажат льдами у берегов Земли Северной. В проливе Вилькицкого идет интенсивное образование молодого льда», радирует Лаврову Визе. На мысе Челюскине в ледовом плену томится самолет Алексеева. «Красин» с трудом проводит «Пятилетку» через восьмибалльный лед. «Правда» с группой Урванцева, не найдя хода в бухту Нордвик, пошла разгружаться в Прончищево и села на мель. Летчик Козлов, вылетевший с Вайгяча для разведки обратного пути нашему каравану, пропал без вести. И, наконец последнее: и трюмах «Сталина», задержавшегося у мыса Челюскина, теперь идущего вслед нам в Тикси, — самовозгорание угля грозит пожаром.
Визе и Урванцев, Алексеев и Сорокин — все они спрашивают совета, каждому надо ответить, помочь. И на отрывных листках блокнота Лавров пишет приказы, распоряжения. И сквозь желтый круг иллюминатора на бот-деке видна наклоненная его голова, и трубка, и самопишущая ручка в больших загорелых руках.
Вечером Дзенис едет на моторе в Сого — на другой конец бухты, на станцию зимовщиков. Он приглашает меня с собой.
Два домика. В них зимовщики, проведшие здесь ,год, и новые люди — участники Лено-Хатангской экспедиции, пришедшие им на смену Я—первый человек с морских пароходов, встреченный ими. Поэтому, они сразу же забрасывают меня вопросами Расспрашивают про Москву, про Ленинград. Геолог Лазуркин, паренек лет двадцати, интересуется последними театральными постановками. Моторист Денисов, приехавший сюда в прошлом году на «Сибирякове», расспрашивает об общих знакомых. Зоолог Ушаков справляется о видах на урожай, о ценах на жизнь. Я едва успеваю отвечать на вопросы.
Радист Геннадий, худой курчавый парень, надвигает наушники, прикладывает палец к губам. Мы смолкаем на минуту. Он что-то записывает. Потом протягивает перед собой лоскут бумаги.
— Вот, Леваневскому из Москвы от Шевелева.
— Сигизмунд Александрович! — кричит он в соседнюю комнату. — Вам телеграмма.
Входит высокий человек в морском кителе. Особенно запоминается его тяжелая нижняя челюсть и голубые глаза под светлыми бровями. Так вот он, Леваневский, еще полгода назад безвестный летчик, вдруг прославившийся перелетом из Севастополя в Анадырь и спасением американца Маттсрна. Помню, в Мурманске я читал в газетах о его пребывании на Аляске и вылете обратно к советским берегам. О нем долго не было сведений, многие считали его погибшим. А он, смотрите, жив и невредим. Мы знакомимся.
— Шевелев Марк Иванович, знаете,— говорит он мне,— обратно разрешает лететь. Да и пора моей машине в ремонт, в доску излетана.
— А вы давно здесь, Сигизмунд Александрович?
— Да дней десять уже. Прилетели в конце августа — плюхнулись в лагуну и сидим. Горючего нет. Все вас дожидаемся. Ну как, привезли? — спрашивает он озабоченно. Я успокаиваю его — горючего на «Володарском» достаточно.
Мы разговорились, постепенно находим общих знакомых. Леваневский рассказываем эпизоды своего транссибирского перелета: как бреющим полетом шел «Н-8» над Охотским морем и высокие волны лизали днище гондолы, как на последнем бензине летели в Ном и механик Крутский ручной помпой качал остатки, чтобы не дать остановиться мотору, пока не открылись берега Аляски.
Жил-был на Подоле Гоп-со-смыком, Славился своим басистым криком.Бренча на гитаре, в комнату входит смуглый черноглазый Левченко, летнаб «Н-8». За ним вразвалку бредет белесый Крутский.
— А, Виктор Иванович, Витя, севастопольский парень, сыграй «Мурку»! — наперебой кричат ему зимовщики. Чувствуется, что Левченко здесь — всеобщий любимец.
— Надоела гитара. Ты вот, друг, новый человек,— обращается он ко мне,— расскажи, что там нового. Ты ведь недавно из Москвы.
— Какое недавно, целых два месяца.
— Ну, а мы четыре. Валяй, рассказывай.
Я рассказываю, что знаю, о последних летных новостях: о блестящем полете Алексеева, об аварии Бухгольца на Волге, о том, что пропал Козлов.
— Эх, жалко Бухгольца! Мировой командир был, — говорит Левченко. — А я, знаешь, чуть было не улетел с ним. Марк Иваныч меня уже к нему в экипаж включил. Да потом вот к Сигизмунду Александровичу прикомандировал. А то лежать бы мне сейчас на дне Волги.
— Ничего, мы свое возьмем. Успеешь еще угробиться,— с мрачным юмором утешает его Крутский.
В разговорах с летчиками и зимовщиками я засиживаюсь до глубокой ночи. В густой плотной темноте пробираюсь вместе с Лазуркиным в соседний домик, на ночевку. Далеко в море видна светлая точка. Лазуркин говорит:
— Не иначе, как «Сталин» идет. Дзенис уже встречать его поехал.
...«Сталин» стоял на рейде, поодаль, метрах в двухстах от «Володарского». На палубе его были разбросаны бочки, мешки, взломанные ящики. Взад и вперед бегали взволнованные люди. В катер, у борта «Володарского», садились бледный, встревоженный капитан «Сталина» Сергеев и наш добрейший Николай Васильевич. С ними было несколько матросов. Лавров, перегнувшись через релинг, что-то говорил Смагину.
Вот катер отвалил от борта и через несколько минут пришвартовался к «Сталину». Наш капитан первым забрался по шторм-трапу, крупными шагами прошел к третьему трюму. Там, сквозь плотно задраенный люк, пробивался дымок.
— Открывай трюм! — бросил Смагин матросу. Тот замялся.
— Открывай! — не своим голосом заорал капитан. Трясущимися руками матросы подымали тяжелые створы люка. Столб дыма на миг окутал фигуру Смагина. Потом он показался опять, держа в руках пожарный шланг. Сильная струя воды била в трюм. Николай Васильевич занес ногу, и квадратная грузная фигура его скрылась в отверстии люка, в столбах дыма и пара. За ним полезли матросы.
Через полчаса с горением угля было покончено, и вечером Николай Васильевич, спокойный и улыбающийся, стучал костяшками домино в кают-компании «Володар-ского».
На следующий день из Тикси в Иркутск вылетал Леваневский. Мы провожали его. В тихой заводи Сого стоял его самолет «СССР Н-8». Пока поднимаются со сна зимовщики, пока бреется и пьет чай командир, бортмеханики готовят машину. Поднявшись по трапику над гондолой, Крутский осматривает моторы. Помощник его, юный длинноногий Моторин, погрузив на плот бидоны с горючим, отталкивается от берега. В другой стороне заводи стоит самолет Линделя «Р-5». Поставленный на поплавки, выкрашенный в зеленый цвет, он похож на неуклюжую болотную птицу.
Пока идут сборы, погода портится. Падает мокрый снег, тяжелые тучи закрывают сопки. Зимовщики уговаривают Леваневского отложить вылет — при плохой видимости недолго врезаться в скалу. Но пилот не согласен ждать. По его мнению, за хребтом должна быть хорошая погода, сквозь снегопад он пробьется. Леваневский стоит у самой воды в кожаном потрепанном реглане, в болотных сапогах. Он достает из кармана меховой шлем, снимает форменную фуражку.
— Товарищ командир, какой порядок запуска моторов?— кричит ему Крутский из кабины механиков.
— Сначала кормовой, потом носовой.
— Ну, готов, что ли, Виктор Иванович? — спрашивает командир летнаба.
Левченко стоит рядом, застегивая толстую английскую шубу. Он утвердительно кивает головой.
— Вам не холодно, Сигизмунд Александрович?—спрашиваю я его напоследок, замечая, что на руках пилота лишь тонкие замшевые перчатки.
— Ну вот, пустяки. Я даже снимаю их, чтобы лучше чувствовать штурвал...
Заработали моторы, завертелись винты самолета. Леваневский .машет рукой из кабины, потом дает полный газ, и «Дорнье» грудью режет лагуну. Пробежав по воде метров четыреста, самолет отрывается. Густо падает снег, и в момент отрыва машина кажется уже черным бесформенным телом. Когда Леваневский набирает высоту, контуры самолета уже не видны.
Я обедаю у зимовщиков. После еды отдыхаю в комнате Дзениса. Подвижной и насмешливый человек этот прекрасно знает Якутию. Он рассказывает, пересыпая анекдотами, о своей поездке на собаках в Среднеколымск, о том, как в прошлом году, пробираясь к устью Яны, пароход его попал в шторм и был выброшен на берег.
— Имея срочное задание правительства, я добирался в Усть-Янск три недели. Попутно чуть не сломал себе шею. И это в порядке вещей. О, это страна... Глядя на карту, вы никогда не поймете ее. Только пройдя тысячу верст на собаках, ночуя в спальных мешках на снегу, вы почувствуете, что такое Якутия. Безмерные, неживые пространства. В северной части республики, за полярным кругом, плотность населения — один человек на сто квадратных километров. Самолеты, летчики — только они позволяют держать регулярную связь Якутии с железной дорогой, со всей страной. Вот машина у Леваневского: сто восемьдесят в час —крейсерская скорость. И наряду с этим...
Дзенис вынимает из ящика крошечный предмет — лодка из бересты, и в ней тряпичный гребец.
— Вы думаете, это игрушка якутских детей? Нет, эта штука имеет высокое назначение. Когда на Лене сильные штормы, рыбаки острова Агафья бросают в воду подобные предметы — они надеются умилостивить ими своего туземного Нептуна. Каково, а?
Дзенис смотрит на меня, плутовато прищурившись, попыхивая папиросой.
— И это, дорогой мой, на шестнадцатом году революции, во второй пятилетке. А все почему? Потому что страна наша — Якутия — оторвана от настоящей индустриальной культуры. Нет у нас дорог, нет транспорта. Ведь груз из Иркутска на Качуг везут грузовики по разбитому тракту. Из Качуга по несудоходной в верховьях реке груз плывет на Якутск самосплавом месяц, полтора, два. Груз идет в карбазах. Эти неуклюжие деревянные ящики никогда не поднимаются по реке вверх, буксировать их пустыми слишком дорого. Они оседают в Якутске. А в верховьях на нужды карбазостроения уничтожают ежегодно огромные массивы леса. Знаете, сколько времени идет груз до Якутска из промышленных центров Союза? Пять месяцев, полгода. Стоимость перевозки тонны доходит до пятисот рублей.
— На сколько же дешевле наш морской путь?—спрашиваю я Дзениса.
— Примерно, в два раза, включая сюда стоимость ледоколов и авиаразведки. Да кроме того быстрота доставки. От Архангельска до Тикси — месяц. Ну, разгрузка, доставка вверх по Лене — еще месяц. Вот...
— Ну, пойдемте, что ли, на суда. Вечером у Лаврова совещание лено-хатангцев.
Ехать не на чем, и мы бредем двенадцать километров по тундре к Булункану, к стоянке кораблей.
...Два больших пловучих города выросли в эти дни на рейде Тикси — пароходы «Володарский» и «Сталин». Они окружены низкорослыми баржами, катерами, бегающими взад и вперед.
Здесь, у морских ворот Якутии, жизнь зарождается на воде. Берег еще пустынен. Грузы в беспорядке свалены у самой воды. Бочки с цементом, кирпич, доски, мешки с продовольствием, лес-плавник. Посредине, подобно чугунному монументу, возвышается локомобиль. Он по праву занимает центральное место. Здесь этот простейший двигатель— символ технического прогресса. Он приведет в движение динамо электростанции, даст энергию рации зимовщиков, даст свет в дома первых жителей нового порта. Здесь, где четыре месяца в году стоит беспрерывная ночь, зажгутся электрические лампы.
Хаос сваленных грузов закрывает первое жилище людей на берегу. Низенькие палатки. Деревянная надстройка, снятая с баржи и поставленная прямо на землю, — штаб Лено-Хатангской экспедиции. На койках, сплошь заставивших пол, вперемежку со сброшенной одеждой разложены карты бухты Тикси. Здесь живет и работает порто-изыскательский отряд, люди с бородами, в кожаных костюмах и высоких сапогах: инженеры, техники, рабочие. Они пришли сюда из Якутска, из Москвы и Ленинграда, чтобы устроить порт на 71-й широте.
На «Володарском» в Тикси, как на «Красине» в бухте Диксона, не только штаб Ленского похода,— здесь руководящий центр всей работы по освоению севера, здесь резиденция Лаврова. К нему приходят за советом и помощью члены Лено-Хатангской экспедиции, зимовщики, возвращающиеся в этом году домой, капитаны шхун каботажного плавания.
Экспедиция, посланная сюда на два года для освоения Лено-Хатангского побережья, не удалась. Не были своевременно подготовлены и доставлены к месту нужные материалы. Люди, завербованные в огромном количестве, но без должного отбора, не знали, что им делать. Молодой начальник экспедиции Михайлов, усвоивший пока только умение носить форму с золотыми нашивками и подписывать грозные приказы, не пользовался авторитетом.
Было очевидно: пока не поздно, необходимо свернуть часть намечавшихся на зиму работ Лено-Хатангской, отправить лишних людей обратно, с тем чтобы оставшихся обеспечить всем необходимым. Все это ложилось на Лаврова. Большой опыт хозяйственной работы на севере, широкая популярность и личное обаяние привлекали к нему людей. Целые дни он принимает посетителей, а в свободные минуты по радио сносится с экспедиционными судами, работающими в других частях полярного бассейна.
Дела поправлялись. «Сибиряков» и «Русанов», закончив выгрузку, сняли с мели «Правду». Алексееву удалось освободить свой самолет от льдов и вылететь на Диксон. На побережье Ямала нашелся Козлов, сделавший там вынужденную посадку. И наконец в Тикси пришла «Пятилетка».
Это было так. В серый, дождливый день на горизонте показалась черная точка. Приближаясь, она росла, приобретала контуры теплохода. Скоро можно было различить уже надпись на носу: «Первая пятилетка. Омск». На тонкой мачте развевался но ветру голубой вымпел Северного морского пути. На длинном тросе за теплоходом следовал лихтер, грузный и величественный, как дредноут. Тогда люди на пароходах и баржах побросали работу. Грузчики с изумлением рассматривали невиданные в этих местах суда. «Пятилетка» отдала якоря. К борту ее подвалил катер, и Лавров, легко вспрыгнув на палубу, горячо пожал руку капитану Модзалевскому.
Я смотрел на «Пятилетку», на оживленный рейд Тикси и думал о прошлом этой бухты. С младенческих лет земли здесь была пустыня. Полвека назад пришел сюда первый человек с моря — славный Норденшельд. Он привел «Лену» Сибирякова. Маленький пароходик этот положил начало судоходству на одной из величайших рек мира.
В 1902 году сюда возвращалась неудавшаяся русская полярная экспедиция. Начальник ее, барон Толь, погиб во время зимнего перехода на острова Беннета. Судно экспедиции «Заря», израсходовавшее весь уголь, пыталось подняться по Лене в Якутск, но мелководье дельты не пустило ее. Она осталась в бухте, потом затонула. Помощники Толя, лейтенанты Матиссен и Колчак, возвращались через Якутию на пароходе «Лена». Через семнадцать лет, когда над Сибирью властвовал «верховный правитель» адмирал Колчак, золотопромышленники задумали привести в устье Лены американские грузовые пароходы. Бывший командир «Зари», капитан первого ранга Матиссен ездил в Тикси с рекогносцировочной экспедицией все на том же пароходе «Лена». И когда в декабре 1919 года в Иркутске Матиссен дописывал свой отчет об экспедиции, «верховный правитель» эвакуировал Омск, и экспресс его на всех парах шел к востоку, преследуемый наступающими частями Красной армии. И долгие годы еще была бухта пустынной. В 1927 году пришел сюда Миловзоров на «Колыме», и самолеты Красинского стартовали отсюда в первый воздушный рейс над Якутией. Год назад, идя в сквозное плавание, зашел сюда за углем «Сибиряков».
А теперь — Усть-Ленский порт. И когда горят на рейде прожектора морского каравана, когда бесшумно работают электрические лебедки лихтера, тогда труба затонувшей «Зари» в дальнем углу бухты выглядит как погребальный обелиск.
Разгрузка идет день и ночь под бледным северным солнцем, в слепящих лучах прожекторов. Время не терпит. Каждый день, каждый упущенный час угрожает зимовкой. Нужно спешить с выходом в обратный путь.
На бот-деке хлопает дверь. Завернувшись в собачью доху, не выпуская изо рта неизменной трубки, Лавров спускается по трапу. Он обходит поочередно все люки, смотрит за борт на баржи, подстегивает огромного неповоротливого Земцо-ва, торопит его и грузчиков.
Поздней ночью Борис Васильевич входит в кают-компанию, садится за стол, пьет холодный чай. В эти часы, когда склянки отбивают новый день, мы собираемся в кают-компании. Приходят люди с берега: Светаков, Дзенис. Мы рассаживаемся вокруг Лаврова; перебираем в памяти события дня, услышанное и увиденное на этой новой для нас земле, и говорим, говорим.
— В бухту Тикси, виноват — в Усть-Ленский порт,— говорит Светаков. и улыбка раздвигает его разбойничью бороду, — в Усть-Ленский порт в эту навигацию заходили многие суда: Ленский караван, пароход «Север», зимовавший на Колыме, шхуны каботажного плавания, пришедшие из Киренска, «Темп» с Колымы. Да в общей сложности не менее десяти.
— Эх, жаль, аппарат у тебя мал, Светаков, — перебивает его весельчак Смагин, — портовые сборы некому брать. Ха-ха-ха!
— Да погоди ты смеяться, чудак.— вмешивается Дзенис.— Я вот о чем думаю — как нам с грузчиками быть? Ведь это проблема, чорт возми! Ведь приходится везти людей для разгрузки морского каравана из Якутска, за тридевять земель. Минимум полтора месяца грузчики находятся в пути. А работы им от силы на девять дней. А зимой что? Ведь делать нечего им: разбредутся по затонам, по приискам. Весной опять вербовать новых. Нет постоянных кадров.
Дзенис предлагает остроумный выход: на время навигации спускать вниз по Лене шахтеров из Сангарских копей. Они будут работать на разгрузке.
— Да-а-а.— тянет Лавров сквозь зубы, выпуская дым.— А как разгружать морские суда? Буксировка баржей требует много времени.
— И верно, Борис Васильевич, а ну как шторм? — вставляет Светаков.
— Что же, нужно обезопасить себя от случайностей. — Лавров на минуту
задумывается.— Нужна причальная стенка.
— Ну, это мудрено, Борис Васильевич, — иронизирует Смагин,— тут вам не Архангельский порт.
— Мы создали порт в Игарке, создадим порт и в Тикси! Опустим с берега простейшие козлы, устроим дощатый настил, и пристань готова. Бухта здесь глубокая, морские суда смогут подходить близко к берегу. Одно опасение — как будет весной, не снесло бы козлы весенним ледоходом.
— Лед тает в Тикси на месте. Ледоходов у нас не бывает,—говорит Светаков.
Он озабочен другим: как проводить из Лены в Тикси речные суда — шестьдесят миль морем кз дельты вокруг Быкова мыса, это опасно для мелких ленских баржонок.
— Прорыть канал в косе, соединяющей Быков мыс с материком ?
Лавров грызет мундштук:
— Канал потребует много сил и средств, товарищ Светаков. Да и кроме того он может изменить гидрологический режим дельты. Быковская протока может стать несудоходной.
Разговор переходит на морской путь в Тикси, на условия полярного плавания.
— Это как мы морем Лаптевых шли — чистый мед, без ледокола свободно обходились. Одна беда — связи с побережьем не было,— вспоминает наш капитан.
— Да, море Лаптевых не такое уж трудное. Вот Лаппо на своем «Пионере» без особого труда сходил из Тикси в Хатангу и вернулся обратно,— говорит Светаков.— «Север» и «Темп» легко прошли сюда из Колымы. Каботажные рейсы в море Лаптевых с будущего года будут регулярными.
Лавров, тонко улыбаясь, сквозь завесу табачного дыма смотрит на Смагина.
— Что, капитан, ведь и в Колыму с запада, из Архангельска, ходить можно. Пойдем, что ли, на будущий год?
— Свободная вещь, Борис Васильевич, почему не пойти?
Светлеет черный круг иллюминатора. Бьют склянки. Хлопают дверьми штурманы, сменяющиеся с круглосуточной береговой вахты. А мы все сидим в кают-компании, говорим. Нас, пришедших сюда с моря, волнуют первые дни нового порта. Мы делимся мыслями, вспоминаем. Мы говорим о будущем этой страны.
...Орет патефон в кают-компании. Утро. Мы сидим за столом. Я ем свой последний завтрак на борту «Володарского». Сегодня морской караван выходит обратно на запад, навстречу «Красину». Я иду вверх по Лене, в Якутию. Последние часы я наблюдаю моих товарищей, тех, с кем вместе прошел сквозь льды и шторм, тех, с кем вместе участвовал в восьмидневном аврале — разгрузке. Вот рядом со мной веселый южанин — Иван Лазаревич, второй штурман. Против обыкновения, он небрит. Блестящие черные волосы его свисают на лоб, открывая преждевременную лысину.
Вот художник Рыбников, седой человек с молодым лицом и живыми глазами — душа нашей кают-компании. И бледный, еще более неразговорчивый, чем всегда, справа от капитана сидит Лавров. Нечеловеческая работа последних дней сказалась наконец и на нем. Рассеянно прихлебывая чай, он смотрит в стол утомленным, невидящим взором.
Только капитан, наш милый, добрейший Николай Васильевич шумлив и деятелен, как всегда. С грохотом раскрывая дверь, он входит, с палубы рыкающим басом зовет старпома, исчезает опять. А на палубе заканчиваются уже последние приготовления. Поднят лебедками и установлен на юте самолет Линделя. Распластав зеленые крылья, стоит он, упираясь в палубу костлявыми ногами шасси. Вот лебедка поднимает с одной из баржей корову. Строп, продетый под животом, щекочет ее, и животное растерянно мычит.
Наконец все готово. В носовой части на люке первого трюма, поставлен стол под красной материей. Прощальный митинг. Маленький Дзенис, еще более сжавшийся под осенним пронизывающим ветром, говорит об отсталой некогда и забитой стране Якутии, теперь заново делающей свою историю, о смелых советских людях, открывших страну эту с моря, об их руководителе — первом большевике севера Лаврове. И якут Максимов, член правительства автономной республики, вручает морякам почетные грамоты. Лавров, взволнованный, бережно прижимает к груди лист белой бумаги.
Сухой треск аплодисментов сливается с протяжными отходными гудками. Мы. провожающие, уже на палубе баржи. Из трубы «Сталина» валит черный дым. Ветер треплет кормовой флаг. Вот проплывает высокоподнятая корма «Володарского». Ватерлиния возвышается над водой, помятая во льдах подводная часть корабля имеет красно-бурый оттенок. Лопасти винта просвечивают из-под воды. Да, тяжеловато будет кораблям итти в обратный путь без груза!
Сутолока баржей, буксируемых к берегу, моторов, снующих по заливу взад-вперед, отвлекает внимание. Когда через полчаса я гляжу вслед ушедшим кораблям, на сером горизонте бухты видны их странно уменьшившиеся силуэты. Я слежу за ними, пока, превратившись в точки, они не пропадают из глаз.
— Счастливого пути, товарищи!
