VI. ДИКСОН ЖИВЕТ
Мы расстались с «Челюскиным» утром 21 августа у кромки. Серые облака низко накрывали море. Вдали, у черты горизонта, белели барашки волн. Это предвещало чистую воду до самого Диксона. Тяжелый, грузный корабль, во льдах следовавший в кильватер «Красину», на чистой воде изменил курс. Вот с правого борта «Челюскина» нам замахали руками, вот он повернулся к нам кормой, стал отдаляться, превратился в точку и наконец слился с туманным горизонтом.
— Близко материк,— говорит капитан и показывает за борт.
Ледокол «Красин» в Карском море 13 августа на пути на остров Диксон.
Волны имеют уже глинистый, желтоватый оттенок. Это уже теплые воды великих сибирских рек Оби и Енисея.
— Завтра будем на Диксоне,— говорил капитан и, заметив пятно на палубе, значительно смотрит на боцмана.
Боцман Филипп Петрович Салин плавает с Легздиным не первый год. Он научился понимать желания капитана по тону фразы, по взгляду. Он, строгий и взыскательный хозяин палубы, догадывается: «завтра на ледокол прибудет начальник экспедиции и вдруг обнаружит непорядки — никуда не годится». И Филипп Петрович сердито кричит на старшего матроса. И на палубу несут уже ведра с водой и швабры, и вахтенный рассыпает мокрые опилки. Уборщица Оля моет пол в кают-компании, драит медные дверные ручки.
Завтра будем на Диксоне. Это значит, что с завтрашнего дня «Красин» перестанет быть отдельным кораблем. Он соединится с морскими и речными судами — станет флагманом Ленского похода. Завтра встретим Лаврова,— это значит, что на «Красине» будет штаб командования целой флотилии. И ко всему этому надо приготовиться. Начальник экспедиции уже несколько дней на Диксоне. Он прилетел на самолете с Игарки, он ждет «Красина», торопит его частыми радиограммами.
Берега открылись внезапно. Они изгибались по курсу ледокола, как бы преграждая ему путь дальше на восток. Берега были желтого цвета, пустынные, голые. Ни деревца, ни живого строения. Мы подходили к Диксону.
Я вспомнил последнюю встречу с Лавровым в Москве. Он сказал тогда: «Встретимся на Диксоне». Тогда, в жаркий июльский день, я не мог реально представить себя этот остров. Он был для меня лишь условным географическим названием, точкой на карте. А теперь я видел его воочию.
Переплеты мачт выросли за поворотом берега. Открылась гавань Диксона. В начале ее рядом стояли наши суда: «Сталин», «Володарский» и «Правда». Дальше виднелись корабли — братья «Русанов» и «Сибиряков».
«Красин» не вошел в бухту. Этого не позволяла ему глубокая осадка. Он отдал якоря на открытом рейде. Вдали показался изящный речной теплоход. Равномерно пофыркивая дизелями, он шел прямо на ледокол.
— Это «Красноярский рабочий»,— безошибочно определил мой собеседник, метеоролог, уже не раз бывавший на севере. — А вот и Борис Васильевич, глядите-ка, на мостике.
И действительно, на мостике теплохода рядом с капитаном стоял Лавров. Серый московский костюм был заменен кожаной курткой. Болотные сапоги закрывали ноги выше колен. На голове была ушастая шапка. Но общий вид его не изменился. Выражение спокойствия и уверенности в себе попрежнему лежало на всей фигуре Лаврова. Монгольское бесстрастное лицо его было обращено к нам, в плотно сжатых губах дымила трубка.
Когда расстояние между судами уменьшилось до нескольких метров, Лавров приветственно поднял руку. Легздин « Сорокин, оба свежевыбритые, одетые в новую форму, по-военному взяли под козырек. Вахтенный матрос с грохотом опустил парадный трап.
Легко взбежав на палубу ледокола, Лавров поздоровался с командой, пожал руки Легздину и Сорокину, прошел с ними в штурманскую рубку.
Пока начальник экспедиции совещался с капитанами, мы, стоящие у релингов, старательно рассматривали соседний речной теплоход. Он был доотказа переполнен. В тулупах, в валенках, в сибирских шапках, съезжающих на уши, толпились на палубе люди. Лаяли собаки; лохматые и ощетинившиеся, они сбились в кучу на корме.
Лавров с группой участников экспедиции поехал на берег на «Красноярском рабочем».
Голые камни ступеньками поднимались из воды. В расселинах между ними виднелась худосочная северная травка. Три лома, в одном из них — рация. Мачта, возвышающаяся на десятки метров, видна даже с моря.
В жарко натопленной комнате ужинают зимовщики. Направо дверь во врачебный кабинет. Доктор Соколов встречает меня радостно: я привез ему письмо и посылку из Москвы, от жены.
— Скучаете по Москве? Соколов смеется:
— Какое там! Скучать некогда, работы хватает. Здесь я ставлю наблюдение над цынгой, эта проблема давно меня интересует. Год, проведенный здесь, обогатит мои знания, даст новое медицине.
Доктор говорит просто, как говорил бы он у себя в кабинете, в приемной больницы в Москве. Каменный остров не страшит его. На зимовку он смотрит как на интересный эксперимент, как на этап своей научной работы. Рация Диксона свяжет его с Москвой, а на будущий год, когда вскроется Енисей, пароход отвезет его в Красноярск, он вернется домой полный новых впечатлений, нового научного опыта.
Начальник рации, бывший краснофлотец Крупин, принадлежит к другой категории. Он старожил Диксона. Впервые он пришел сюда с Большой земли, когда кончилась граж-
данская война. Был 1920 год. Редкие смелые мореплаватели посещали остров. Зимовщики — их было всего восемь — носили длинные волосы, дичали, мечтая о стране, отделенной от них ледяной пустыней. Тогда Крупин провел здесь два года. Потом, через несколько лет, вернулся опять. Был 1925 год. По-двое, по-трое проходили корабли из Европы к устьям Оби и Енисея.
Наконец теперь, когда счет карским судам пошел десятками, когда обычными стали рейсы на Землю Северную и к мысу Челюскину, Крупин опять вернулся на свой остров. Сейчас он руководит самой мощной радиостанцией в полярном бассейне. Послушные его воле аппараты посылают в мир вести о большом и трудном деле, которое делают его товарищи здесь, на далеком севере. На его глазах вырос Диксон. Два новых дома и склад, выстроенные в последние годы, авиационная база — это хозяйство, взращенное многолетними трудами таких, как он.
Товарищ Баинский — член исполкома Таймырского национального округа. Он сидит за столом в комнате начальника рации, разбирая бумаги. Мы знакомимся. Он показывает мне свои дела.
Лист полукартона со штампом владимирского купеческого старосты удостоверяет, что такой-то действительно принадлежит к купеческому сословию. Владелец документа, купеческий сын, ныне зимовщик на полуострове Ямал, привлекается к уголовной ответственности. Товарищ Баинский представляет здесь верховную власть. Он расследует это дело, собирает документы. На них штемпеля Российской империи, бледные и выцветшие. Желтая, истлевшая бумага, кажется, хранит в себе все пороки старого строя, пороки, занесенные сюда последышами мертвого класса.
Баинский отодвигает от себя стопу этих документов. Бумага, серая, почти оберточная, исписанная неровным нервным почерком, теперь занимает его. Это планы работ Пясинской экспедиции. Он рассказывает мне:
— Пясина — река, богатая рыбой, водная дорога, ведущая в глубь южного Таймыра, к его пушным и ископаемым богатствам. Освоить ее с притоками Дудыптой и Авамом — значит приблизить к индустриальным очагам севера огромные пространства тундры, значит приблизить к советской культуре тысячи самоедов-охотников.
Груз в Хатамго-Авамскую тундру: муку, продукты,снаряжение для охотников, груз этот, — повторяет Баинский, — везли в Дудинку на самолетах, а оттуда доставляли оленями. Возить на оленях — это, ясно, пустяковое, нестоящее дело. Разве при таком транспорте можно по-настоящему, как следует развивать край? Водные перевозки даже в короткую навигаиию севера в десятки раз превысят то, что мы перевозим сейчас оленями. Сделать Пясину судоходной, освоить ее — вот наша задача.
Не раз пытались суда проникнуть в Пясину. Но неизученный фарватер реки, подводные камни Пясинского залива делали эти попытки неосуществимыми. В 1930 году в заливе погибла шхуна Комсеверпути «Зверобой».
Лишь в прошлом году из Дудинки перебросили на реку Дудыпту несколько моторов, выстроили катера. Это первый флот Пясинского бассейна.
— Наша экспедиция планировалась так, — говорит товарищ Баинский.—«Красноярский рабочий» должен был подняться вверх по Пясине и дальше по ее притоку Дудыпте до самого Таганарского Волока. Но реки вскрылись поздно. Тяжелый лсд закрывал нам путь в Пясинский залив. Теперь мы пойдем только до устья Дудыпты. Там будет высажена партия зимовщиков и оставлен для постоянной работы пароход «Лесник». Вместе с моторными катерами он повезет груз вверх по Дудыпте.
— Но как вы попадете в Пясину?
— Без особенного труда. Пароход «Фарватер», работающий сейчас в заливе, уже изучил вход в устье реки. В глубь южного Таймыра мы пойдем по верному пути.
Баинский водит пальцем по карте. Страна, по территории равная половине Европы, обозначена здесь маловразумительным желтым пятном.
— Из глубины Таймырской тундры наши пароходы повезут к морю шкурки песцов и оленей, омуля и нельму — рыбу, которую хоть руками лови в Пясине. Мы выстроим на берегах ее консервные заводы. Народ, знающий кочевую жизнь охотника, будет втянут в социалистическое хозяйство.
Баинский возбужденно размахивает руками. Одетый в грубый тулуп и ушастую шапку, скромный, неприметный человек преображается. Он становится оратором. Слова его звучат, как пророчество. Карта, прорезанная двумя-тремя извилинами рек, перестает быть картой. На ней вырастают пушные комбинаты, фактории, рыбные промысла, консервные фабрики.
— Смотрите! —он возбужденно хватает меня за рукав и поворачивает к окну.— Из трубы «Красноярского рабочего» клубами валит дым. Готовится в отплытию и его спутник — маленький пароход «Лесник».— Баинский радостно смеется.
В смехе его, в порывистых движениях ловко скроенного тела встает предо мной человек нового севера. В словах его, уверенных и веских, встает будущее этой страны, такое близкое и реальное, как завтрашний день.
— Пора, отходим,— в дверь просунулась голова Леханского — капитана «Красноярского рабочего».
Баинский сгреб бумаги в портфель и поспешил к выходу.
Через четверть часа «Красноярский рабочий» выходил из гавани Диксона, держа курс на Пясинский залив. Длинным караваном вытянулись вслед ему деревянные енисейские баржонки с первым грузом для Южнотаймырской тундры.
Белой полярной ночью возвращались мы с острова на ледокол. Бухта кишела судами. У самого берега стояли енисейские буксирки с лихтерами, привезшими уголь для судов полярного плавания. Дальше, на рейде, наш Ленский караван — «Сибиряков» и «Русанов». Шхуна «Белуха» и рядом спутники ее по Западнотаймырской экспедиции — боты «Сталинец» и «Гыдоямо».
— Молодец Модзалевский, все-таки в срок привел «Пятилетку». Теперь все в сборе,— сказал Лавров.
Речной теплоход, как две капли воды похожий на «Красноярского рабочего», шел навстречу нам полным ходом, ведя на буксире лихтер. Над теплоходом развевался голубой вымпел Северного морского пути.
Мотор вышел из бухты. «Красин» стал различим уже невооруженным глазом. Позади нас на фоне непотухающей зари черными силуэтом вырисовывались корабли. Густой дым валил из труб; в невесомом полярном воздухе он был тяжел — казалось, количество его измеряется тоннами.
Диксон живет. Это уже больше не точка на карте, не остров, затерянный в Ледовитом море, знакомый редким отважным мореплавателям. Нет, это узловой пункт водных путей полярного бассейна, угольная база сегодня, заполярный порт — завтра.
