II. ПО БОЛЬШОЙ МОРСКОЙ ДОРОГЕМы уходим из Ленинграда на рассвете жаркого июльского дня. Сегодня штиль. Зеркальная гладь воды покрыта жидкой позолотой восхода. В нестерпимо горячих лучах солнца даже унылый пейзаж угольной гавани выглядит оживленным, праздничным. Прокопченные скелеты углеперегружателей, покривившиеся избушки—строения порта, череда иностранных судов на рейде, — все, что намозолило глаза за последние пять дней, все это остается сегодня позади.
Машинный телеграф передает с мостика вниз: «полный вперед». За кормой змеится вспененная вода. Мы уходим из Ленинграда на север. Мы начинаем Ленский поход.Сегодня мы особенно жадно тянемся к солнцу. Это потому, что надолго расстаемся с летом. Полуголые вылезают из кубриков матросы и кочегары. Покрытые угольной пылью, татуированные тела ловят последнее тепло июля.
Из Ленинграда в Кронштадт «Красин» идет по Морскому каналу. Узкая водная колея эта тянется между двух дамб, обсаженных деревьями. Мы идем по нарядной аллее. Потом дамбы кончаются, и путь наш обозначен лишь вехами, торчащими из воды.
Солнечную тишину обрывает стук моторов. Вспенивая воду, разбрасывая брызги, стаей проносятся торпедные катера. Нам салютуют частыми гудками проходящие грузовые суда. Эсминцы приветствуют Краснознаменный ледокол приспущенным вымпелом. Это большая честь, когда военные суда салютуют торговому судну первыми. Каждый из нас знает это, и каждый думает об этом с гордостью.
Девиаторы и лоцманы — люди в кожаных фуражках с белыми значками, отличающими их от всех прочих моряков,— держат нас в Кронштадте до вечера. Они выверяют работу компасов и других приборов, по их приказанию ледокол кружится на месте несколько часов.С лоцманами, последними людьми с материка, мы расстались в пограничных водах, в виду маяка Приемный. Буксиришко, отвозивший их обратно, тремя гудками пожелал нам счастливого пути.
Легкий ветер. Соленый запах щекочет ноздри. Вдали на горизонте тает, растворяется мало-по-малу берег.
Второй день похода — выход из залива в Балтику. Свежий ветер в четыре-пять баллов.
— Ну, закачало нашу посудину,—ворчат красинцы.—Грузовой какой-нибудь пароходишко в эту погоду и не качнет, а нас вот как мотает.
И действительно, человек, перенесший на «Красине» шторм, может уже не бояться тайфунов и ураганов. Такому человеку нипочем циклоны и смерчи, ибо из всех судов более всего подвержены качке ледоколы, а среди этих последних на первом месте «Красин».
Но качка — деталь. Через сутки свежий ветер стихает. Палуба надолго принимает твердое горизонтальное положение. Наступает обычный рейс, наступают морские будни.
Там, наверху, вахтенный штурман не отводит от глаз бинокля, определяет по компасу курс. Внизу не устают двигаться гигантские поршни, без устали вращающие винт.
Машинное отделение «Красина» — это сверхъестественная силища десяти тысяч лошадей, впряженных в одну колесницу. Мощность хорошей заводской электростанции. Кочегарка — девять котлов, по три в ряд. Черный, прокопченный «подвал» корабля — его огнедышащая утроба. Северные жители — ленинградцы, вологодцы, уроженцы Архангельска — здесь чернее негров. Секретарь партийной ячейки Миша Зыбин, светлый блондин на палубе, — здесь, в кочегарке, кажется фантастическим негром.
Он стоит на вахте у раскаленной пасти котла с четырех до восьми утром и вечером. Остальные часы, без счета, ни с кем не сменяясь, он на другой вахте — партийной. Его можно встретить в течение дня в десяти местах. Он в кают-компании, в красном уголке, в столовой, на юте. Он проводит совещания звеновых парторгов, инструктирует секретаря комсомола, совещается с капитаном о дальнейших перспективах похода.
Хороший партсекретарь Зыбин — ударник и в кочегарке. Его вахта — передовая по всем показателям. От четырех до восьми—это часы, когда наиболее высоко давление пара, когда машина делает наибольшее число оборотов, когда ледокол идет с максимальной скоростью.
В коридоре у доски объявлений группируются матросы и кочегары. Здесь вывешиваются результаты работы вахт, производственные показатели. 43, 45, 48 морских миль пройдено за последние четыре часа, и всегда впереди вторая вахта кочегаров, вахта секретаря партколлектива Зыбина и звенового парторга Гусарова.
В кают-компании, в красном уголке собираются члены команды, участники экспедиции. Сейчас, после последних дней суматохи в Ленинграде, размеренный порядок водворяется на судне. Заканчивается обработкой первый номер стенной газеты. Редактор — машинист первого класса Черкун — собственноручно перестукивает на машинке заметки. Участник экспедиции кинооператор Беляев вырисовывает заголовок: на листе картона окруженный льдами «Красин» изо всей мочи дымит двумя трубими. Краски ложатся ровным слоем. Теперь остается только вывести синие буквы: «Орган партячейки и судкома».
Особенно оживленно в эти часы на юте. Свободные от вахты матросы и кочегары собираются в кружок. Появляются гитара, мандолина, гармонь. Иногда составляется даже небольшой оркестр.
Эх, да... все говорят — он старый морячок...Слова песни относит ветром за корму, туда, где кончается ледокол, где пенится вода на пройденном пути.
С правого борта, на релингах, укреплен лаг —счетчик пройденного пути. Вниз, в воду, и назад, метров на двести, уходит бечева. На конце ее железная конструкция на манер пароходного винта. Ледокол стремительно мчится вперед, тянет за собой лаг. Движение передается по бечеве сюда, на релинги, на которых укреплено колесико. И потом безукоризненно-точно стрелка прибора отсчитывает: 400, 500, 550 пройденных миль. Колесико на релинге с правого борта движется неустанно в такт стремительному бегу корабля.
Первые двое суток мы идем без берегов. Лишь утром как-то в кружке бинокля, как в трубке калейдоскопа, яркой полоской мелькнули берега Готланда. Мелькнули и скрылись.
Из Ленинграда через Финский залив, через проливы, к портам Англии и Германии и дальше, через Атлантический океан к берегам Америки, тянется большая морская дорога мира. Она оживлена, как трансконтинентальная магистраль. Лесовозы, нагруженные доверху советским пилоэкспортом, черные угольщики встречаются нам чуть не каждый час. На флагштоках их фашистская свастика, корона и кресты, самые причудливые сочетания всех цветов радуги. И все же они салютуют нам. Все без исключения надрывают медные глотки гудков, приветствуя краснознаменный ледокол. «Краоин» — спаситель пятнадцати итальянцев, затертых льдами у земли Рудольфа, «Красин» — олицетворение бесстрашия и мужества — известен каждому из них.
Известен и уважаем.
Третьи сутки пути. Теперь с обоих бортов море обрамлено узкой, едва различимой чертой. Потом постепенно намечаются возвышенности, силуэты, холмов. К полудню земля вырисовывается отчетливо. Земля, разделенная на ровные квадратики посевов, темную зелень перелесков, желтые пятна песчаных отмелей.
На следующее утро берега отступают. Меняются краски. Немецкое море встречает нас штилевой, но пасмурной погодой. Серые, тяжелые, низко висят над водою тучи. Серая вода еле подергивается легкой рябью. Серые клинья рыбачьих парусов окружают нас, они видны с обоих бортов. На ботах машут руками, кричат что-то на чужом, непонятном нам языке. Вероятно, приветствуют «Красина» — старого знакомого, часто проходящего через эти воды.
Неожиданно на горизонте появляется белая точка, она растет, приближается, приобретает форму. Это трехтрубный океанский лайнер. Дымя и разгоняя волну, он проходит в миле от нас. Ледокол меняет курс. Идем норд-остом, огибаем Скандинавию. Встречи становятся'менее частыми, но дорога по-прежнему оживлена. нет-нет, да и покажется на горизонте дымок, пройдет, переваливаясь с боку на бок, тяжелый «купец».
Этот путь, по которому идем мы, освоен и изучен. Это дорога в Берген, Тромсе и дальше — в советские северные порты. Здесь каждое лето проходят десятки судов Карских экспедиций, круглый год суда из Архангельска и Мурманска везут лучший в мире советский строевой лес, красную рыбу, консервы и пушнину. Эта дорога — одна из важнейших транспортных артерий северной Европы.
Атлантика встречает нас мертвой зыбью; три-четыре дня назад здесь проходил шторм. И даже сейчас, когда голубая вода океана прозрачна, как стекло, чувствуешь его последствия; лежишь на койке, и вдруг — голова оказывается ниже ног.
Мы идем в виду берегов Норвегии, но туман скрывает от глаз скалы, фиорды, неровный — зигзагами — чертеж материка.
Приближаемся к полярному кругу, пересекаем его. Об этом дает знать нам воздух, холодеющий с каждым часом, изменяющийся пейзаж. Постепенно теряется былое многообразие красок.
Преобладают серые тона. Дни становятся все длиннее. Начинаются белые ночи. Сгущается туман. Последние сутки перед Мурманском надрывно кричит сирена ледокола: в ста метрах от борта глаз тонет в тягучей, киселеобразной массе.
Вот на горизонте показываются черные камни. Они возвышаются прямо из воды, зловещие и неправдоподобные. Это — Лафотенские острова.
— Земля!.. Земля!.. Близко совсем!..
Так кричали молодые участники экспедиции, впервые попавшие в море, утомленные девятидневным переходом из Ленинграда.
С обоих бортов тянулись выпуклые, хоть попробуй на-ощупь, берега Кольского залива.
Над заливом, над фиордами вставал северный худосочный рассвет. Навстречу нам, на промыслы в море, шли тральщики. Утренними, задорными голосами они приветствовали знаменитый ледокол. Залив наполнился симфонией гудков.Вот за поворотом берега открылась долина. Она заполнена строениями, окружена группой холмов. Ломаной линией прошли перед ледоколом причалы Мурманска. «Красин» отдал якоря. Мы прошли первый этап похода — обычный летний рейс по освоенной морской дороге мира.
Мы были в заполярном порту. Мы вступили в преддверие Арктики.
