IV. ПОХОД НАЧАЛСЯНаконец выход. Уже ледокол на рейде. Грузный корпус его как бы вдавлен в зеленую гладь Кольского залива. Высокие трубы выбрасывают черный дым. Вот отваливает от борта катер таможенных властей и пограничной охраны. Корабль разворачивается, идет. Из гавани вдогонку нам несутся прощальные гудки. Уже выступ берега скрыл от глаз дома Мурманска. И здесь произошла знаменательная встреча. На всех парах в Кольский залив входили миноносцы, первыми прошедшие новый канал из Балтийского в Белое море. Здесь, в тихой бухте Мурманска, скрестились два пути. Один — прорубленный большевиками через вековые граниты Карелии, другой — пробиваемый советскими ледоколами сквозь многолетние льды Полярного моря.
Поход начался. Свежий ветер гнал встречную волну, и белые гребешки разбивались о форштевень. И суровые камни острова Кильдин стояли по правому борту, как стены крепости.
Пустынно море между Мурманском и Новой Землей. Уже второй день мы не встречаем никого. Первая группа Карской экспедиции уже в Енисее, наш Ленский караван только проходит горло Белого моря. Рыболовные тральщики не заходят так далеко. Зеленое море и серое небо окружают корабль.
Тонкие струны, протянутые между мачтами, связывают ледокол с миром и Большой землей. В кормовой рубке старший радист Иван Васильевич стучит ключом. Под рукой его вспыхивают синие искры, и струны между мачтами посылают в пространство позывные сигналы. «Красин» разговаривает с Маточкмным Шаром, с Диксоном, с Архангельском. А ночью наши сигналы ловит московский коротковолновик Круглов. Мы узнаем новости, посылаем привет родным. Капитан, склонившись над картой, просматривает полученные радиограммы, прикидывает, куда выгоднее итти. На второй день мы узнаем, что обход мыса Желания не состоится. Ледокол ложится курсом на пролив Маточкин Шар.
«...Неизъяснимая грусть овладевает душой всякого человека при взгляде на эти обнаженные области. Мне казалось. что настало утро сотворения мира и юная земля, только что отделившаяся от вод, не успела еще одеться в свои пестрые ткани и ожидала еще прибытия жизни...»Так писал академик Бэр, глава первой научной экспедиции на Новую Землю. Это было почти сто лет тому назад. Если откинуть несколько необычную для нас форму изложения, то с характеристикой маститого ученого, данной им Новой Земле, можно согласиться.
Черные горы, не одетые никакой растительностью, берега, бледные зеленью хилого полярного мха, беспорядочные пятна снега рождали представление о первозданном хаосе. Низкие облака серыми лохмотьями оседали на горы, до половины скрывая их. Мысль о присутствии человека на этой земле казалась дикой.Такими предстали перед нами берега Маточкииа Шара, когда ледокол отдал якоря у западного входа в пролив в ожидании каравана, опоздавшего выходом из Архангельска.
— Экое скучное место! Ни тебе деревца, ни кустика,— говорит мой приятель — молодой кочегар второго класса, впервые попавший в плавание. — Сыро, холодно. И как это здесь люди живут? — недоумевает он. — В августе такая погодка, а зимой-то что же?..
— Что, корешок, заскучал?— перебивает его наш экспедиционный художник Володя Тягунов.— Ты погоди, вот туман рассеется, тогда увидишь, какая красота здесь. Лучше, чем в Крыму.
— Ну, заливай...— кочегар недоверчиво качает головой.
Но Володя настаивает на своем. Он энтузиаст севера. В прошлом году по командировке Союза художников он был на Игарке н оттуда прошел вместе с Карским караваном в Архангельск. Север очаровал его. Первые зарисовки не удовлетворяли. И через год Володя упросил Лаврова взять его с собой в Ленскую экспедицию.
— И люди здесь живут, и неплохо живут,— продолжал Володя агитировать кочегара.
Мы напряженно всматривались в берег, чтобы найти подтверждение его словам.
Постепенно, когда стал рассеиваться туман, уходило очарование дикой и неприветливой земли. На отлогом берегу, у самой воды, можно было различить уже невооруженным глазом постройки: два дома, сарай. Здесь есть люди. Это вне сомнения. Один из них уже ехал к ледоколу на лодчонке-скорлупе. Черная точка отошла от берега еще с полчаса назад, но гребец был только на полдороге.
Тогда стало приятно: абсолютная чистота новоземельского воздуха позволяет видеть предметы за несколько километров. Цепкими, быстрыми движениями по трапу поднялся человек со скуластым желтым лицом, в шапке, съехавшей на затылок. Он выглядел как экзотический туземец, впервые попавший на корабль европейцев.
Но и здесь была ошибка: туземец изъяснялся на чистейшем русском языке. Его звали Андрей Вылка. Он был промышленник из становища Поморского.
— Однако это «Красин»,—сказал он, осмотревшись.— А я с берега думал — это «Ленин». Вчера здесь «Белуха» прошла. — И он двинулся с юта внутрь корабля.
Деловито, по-хозяйски он осмотрел каюты, заглянул в машинное отделение. За предложенную кем-то пачку папирос спокойно поблагодарил, от угощения вежливо отказался. Он получал полярный паек по нормам Наркомснаба; сгущенное молоко и галеты были его повседневной пищей.
Мы разговорились с Вылкой о последних новостях Большой земли. Он спрашивал, что нового в Москве, как поживает Мурманск. Мы расспрашивали о жизни самоедов-островитян.
— Однако теперь островов не узнать. В каждом становище радио есть. Каждый год я бываю на Большой земле и сей год в сентябре поеду.
Он перебирает в памяти события последних лет. В простом рассказе его встает перед нами история островов.Десятки людей, насильно заброшенные сюда царскими колонизаторами, мерли с голоду, болели цынгой, замерзали. Тогда признаком проникновения цивилизации служил крест часовни, а символом государственной власти была нагайка исправника.
Тогда... То, что было здесь до 1922 года, уже полузабыто. История Новой Земли начинается с момента, когда была установлена первая полярная обсерватория, когда был избран островной совет. С тех пор жизнь пошла вперед гигантскими шагами. На голых, необжитых берегах островов один за другим стали строиться становища, радиостанции. Два года назад советские люди установили радио на самой северной оконечности островов — Мысе Желания. Уже в этом году советский ледокол прошел сквозь сплошные ледяные поля зимнего моря, везя продовольствие зимовщикам. Это было каких-нибудь четыре месяца назад. Но и за это короткое время успело измениться лицо островов. В становище Лагерном выстроена больница — первая больница на Новой Земле. Жителям центральных районов Союза трудно представить себе огромное значение этого слова для зимовщиков-островитян.
Но это бледнеет в сравнении с проектами будущего. Уже намечены площадки будущих аэродромов. Через два-три года на них опустятся первые корабли трансарктической воздушной линии.
Определение академика Бэра устарело. Земля эта не ожидает больше «прибытия жизни». Кипучая, полнокровная советская жизнь прибыла и навсегда утвердилась на этих островах крайнего севера.
Новая Земля — каменный барьер, как бы продолжающий Уральский хребет,— задерживает тепло Гольфштрома в Баренцевом море, мешая проникновению его на восток. Острова Новой Земли изучены и освоены советскими полярниками. Пролив Маточкин Шар, делящий Новую Землю на два острова — Северный и Южный, точно промерен. Когда Югорский Шар и Карские ворота забиты льдом, суда, следующие в Арктику, проходят этим проливом. Гигант «Красин» идет Маточкиным Шаром без риска сесть на мель.
Полоса воды стиснута двумя рядами гор. С высоты полукилометра срываются вниз, к воде, бурые откосы. Никакой растительности. Земля. Камень. Воздух — прозрачный, как родниковая вода. Суровая красота севера. Благородное однообразие тонов. Строгость линий.
Здесь, у подножья этих гор, через несколько лет возникнут санатории. Летательные аппараты доставят сюда с материка тяжелобольных людей. Легкие, изъеденные пылью больших городов, будут отдыхать здесь в абсолютно чистом воздухе.
Последние изгибы пролива. Горы отступают. Ледокол выходит на широкую водную площадь. Вода, не тронутая даже малейшей рябью, блестит, как полированное дерево. В окружении величественных гор корабль выглядит, как игрушка на гладком столе.
Это — губа Бслушья. Отсюда до выхода в Карское море каких-нибудь два десятка километров. У мыска, резко вдающегося в бухту, ледокол отдает якоря. Суда каравана, вышедшие из Архангельска, в это время входят в пролив с запада. К утру они будут здесь.
На мысе Чиракине две могилы. В первой — один из пионеров, пришедших сюда с Большой земли в начале прошлого века, — помор Чиракин. Во второй — три советских летчика: Порцель, Дальфонс, Ручьев. В сентябре прошлого года они шли на самолете к мысу Желания. Полет оборвался на полпути. Сила встречного ветра превысила скорость самолета. Аппарат был опрокинут. Пионеры воздушных путей Арктики, они погибли в неравном бою со стихией.
В хаосе бурых скал белеет обелиск. На нем медная дощечка с именами летчиков и слова: «Безумству храбрых поем мы песни...»
