Полярная ночьОрганизация зимних занятий. Работа на льду. Оттепель среди зимыС тех пор как прекратились каши ежедневные выходы на полевые работы, радио сделалось и нашим лучшим другом и основным регулятором нашей жизни.
— Как вы проводите время?
Такой вопрос очень часто задавали нам с Большой земли. Вопрос, бесспорно, интересный для тех, кто не представляет себе, как это солнце вдруг перестает появляться над горизонтом и сплошная ночь царит над всем в течение нескольких месяцев. Ответить на этот вопрос о каждом дне в отдельности, конечно, можно просто, а вот дать общую картину жизни коллектива в течение всей полярной ночи представляется достаточно трудным. В наших экспедиционных условиях, прежде всего, надо было использовать темный период для хорошего отдыха после осенних тяжелых работ и накопления физических сил для весенне-летних маршрутов. В это же время мы готовились к этим маршрутам, учились и выполняли те гидрографические работы, которым не мешала оплошная темнота.
Главный регулятор жизни на юге — солнце — здесь отсутствует. Если оно и начинает появляться в феврале, то все равно в этот период все иллюминаторы и световые люки бывают настолько забиты снегом, что солнечные лучи не проникают в наше жилище. Таким образом, распределение дня и ночи, а следовательно и работы и отдыха, базируется только на расписании. Расписание, или распорядок дня, как официально мы называем, было составлено на «Торосе» применительно к московскому времени, сообщаемому по всему кораблю радиостанцией имени Коминтерна в Москве.
На разных зимовках по-разному относятся к этим расписаниям. Бывает так, что вся зимовка, независимо от числа ее участников, строго придерживается раз и навсегда установленного распорядка дня и ночи, от соблюдения которого освобождаются только больные. Случается и так, что расписание остается самим по себе, а зимовщики живут тоже сами по себе — как кому вздумается. Оба эти варианта не имели места на «Торосе».
На своих прошлых зимовках я заметил, что самым оживленным временем в коллективе были часы от окончания ужина, например, до полуночи или несколько даже позже. В этот период радио давало наиболее интересные передачи ив театров, концертных зал и т. п. После ужина затевались какие-нибудь интересные игры, чтение, рассказы. В 10 часов вечера все это прерывалось сигналом вахтенного, лампы тушились и людям предлагалось расходиться по койкам... согласно «правилам внутреннего распорядка». Естественно, что «сон по заказу» приходил далеко не ко всем, и многие испытывали мучительное «удовольствие» лежать в темноте на койке в течение нескольких часов, когда сна, что называется, не было ни в одном глазу. Дальше, в 7 часов утра, когда голова так и льнула к подушке, а веки никак не хотели разомкнуться, «неумолимый» вахтенный тащил вас с постели к утреннему завтраку. Весь день затем шел по сигналам, включительно до часов обязательной прогулки на свежем воздухе.
Я далек от мысли совершенно дискредитировать такую систему; быть может, иногда она бывает и очень необходима, но на «Торосе» она не применялась. Наш «закон» требовал только одного, чтобы все люди, кроме несущих вахтенную службу и работающих в особые часы, находились на необходимых судовых или экспедиционных работах в течение шести часов в сутки, которые занимали время начиная с 10 часов утра.
Пища подавалась к столу четыре раза в день — в 8, 13, 17 и 21 час, и каждый был волен приходить или нет для приема ее, камбуз и буфет бывали открыты только в эти часы. В общем, кроме своего рабочего времени, каждый располагал собой, как ему нравилось. Прочитавшие эти строки могут возмутиться «распущенностью», царившей ка «Торосе», но, право же, мы чувствовали себя замечательно хорошо.
Не лишним будет остановиться на утверждении многих полярников, и даже весьма почтенных, о том, что излишний сон и отсутствие движения, особенно на свежем воздухе, влекут за собой цынгу и прочие арктические неприятности. Во имя этого утверждения и вводятся в расписание побудка в 7 часов утра и обязательные моционы по льду. Лично я пришел к выводу, что заболевания надо искать не в длительном сне и сидячем образе жизни, а в первую очередь в казарменном режиме зимовок, буквально угнетавшем людей. При наличии хорошего питания гораздо важнее поддержать у зимовщиков бодрость, веселье, заинтересованность в работе, дать им максимум свободы распоряжаться своим временем, нежели по команде укладывать всех спать и беспрестанно опекать каждый их шаг.
Зимние дни на «Торосе» протекали однообразно, но важно то, что в этом однообразии постоянно проскальзывали какие-нибудь новые нотки, в большинстве случаев веселые.
Сутки начинались радиотрелью радиста, передававшего на Диксон метеосводку за 7 часов. Через полчаса радио включало станцию Коминтерна и по всему кораблю из Москвы раздавалась команда для утренней физкультурной зарядки. Признаюсь, что большинство из нас в это время еще находилось в постелях и призыв инструктора «приступить к водным процедурам» оставался в полном смысле слова «гласом вопиющего в пустыне».
Около 8 часов буфетчик Саша сервировал стол для завтрака и начинал по очереди стучать в наши каюты, приглашая нас «веселиться» горячим кофе. Этот термин «веселиться» привился на «Торосе» от нашего старшего помощника Владимира Николаевича Жилина.
Обладая поистине богатырским аппетитом, Владимир Николаевич, покончив однажды за обедом с тройной порцией мясного пирога, мечтательно проговорил:
— Люблю повеселиться, особенно поесть!
С тех пор на «Торосе» всякий прием пищи получил название «веселия».
Итак, Саша объявлял о начале «утреннего веселия», на что из кают раздавалось в большинстве случаев полусонное урчание и покрякивание. Однако несущееся из кают-компании тепло от жарко топившейся печи и аппетитный запах кофе обычно одерживали победу над желанием поваляться, и люди, поеживаясь от холода в каютах, один за другим подбегали к умывальнику.
В 10 часов утра начинались судовые работы. Недостатка в них никогда не было. Нужно было навозить из береговых торосов пресного льда для кипятильника, истопить баню, провести ремонт палаток, обуви, легких нарт, заготовить триангуляционные знаки. Машинная команда возилась около двигателей, откуда постоянно доносились постукивание ручников и скрежет слесарных пил. На льду около корабля ежедневно очищалась так называемая «пожарная майна», т. е. сквозная прорубь, чтобы можно было в любой момент иметь неограниченный запас воды на случай пожара. С кормы судна делалась сколка льда в виде полукруглого рва для того, чтобы предохранить руль и винт от повреждений при внезапных подвижках льда.
Работа прекращалась к 13 часам, после чего начинался обед. На отсутствие аппетита мало кто жаловался, так как многие ограничивали свой утренний завтрак просто одним стаканом горячего чая, кофе или какао. После обеда либо шло продолжение судовых работ, либо начинались занятия по специальным предметам или политучебе. Все 23 человека собирались в красном уголке и в кают-компании, в зависимости от участия того или иного лица в разных группах занимающихся. Обычный судовой рабочий шум затихал на два-три часа. Учеба проводилась у нас регулярно через день.
К 17 часам наше «расписание» считалось выполненным, и все, исключая вахтенных матроса и метеонаблюдателя, располагали своим временем как хотели.
Любимейшими занятиями вне «расписания» были охота на песцов с капканами, чтение и различные игры. Первый и последний виды развлечений обычно сопровождались веселыми дебатами, нередко затягивавшимися даже за полночь. Ловить песцов никто из нас не умел. Хорошенькие зверьки никак не хотели попадаться в расставленные по берегам капканы, несмотря на различные хитрости охотников. Пришлось обратиться за консультацией по этому вопросу на соседние полярные станции. Зимовавший в устье реки Таймыр промышленник Журавлев, как мог, разъяснил нам по радиотелефону способы установки капканов, но все же наша охота, к немалому удовольствию песцов, по существу превратилась не в их уничтожение, а в регулярную подкормку. Охотничьи трофеи «Тороса» были ничтожными. Огромным плюсом этой охоты было то, что люди, без всякого к тому принуждения, совершали ежедневные длительные прогулки, что, конечно, вредным никак не назовешь.
Судовая библиотека «Тороса» была довольно разнообразна и почти полностью обеспечила нас на всю зиму. Часто на корабле проводилось чтение вслух. Надо заметить, что это занятие обычно пользуется огромной популярностью среди команд зимующих судов. Стоит только на борту выявиться хорошему чтецу, как он делается любимейшим членом коллектива. Надо только напомнить, что первые чтения должны быть обязательно увлекательными, близко подходящими по теме к коллективу. Дальше уже можно перейти и к коллективному чтению серьезных книг, насыщенных различными отвлеченными философско-теоретическими положениями, и слушатели, захваченные первыми прочитанными книгами, с большим удовольствием осваивают и такой материал. Я затрудняюсь объяснить причину любви зимовщиков к коллективному чтению. Очевидно, при чтении вслух вообще гораздо ярче воспринимается прочитанное, вследствие того, что хороший чтец интонациями своего голоса дополняет то, что изложено в книге.
На «Торосе» особой популярностью пользовались книги исторического содержания. «Ледяной дом» Лажечникова был прочитан нами в два приема. «Степан Разин» Чапыгина переживался всеми так же остро, как шолоховский «Тихий Дон».
Игры носили у нас, если можно так выразиться, «эпидемический» характер. Однажды на столе появилось домино — традиционная игра моряков всего мира, носящая у нас название «козел». Стук домино раздавался в нерабочее время почти непрерывно на «Торосе» в течение двух-трех недель. Разговоры на «козлиные» темы не прекращались ни на работах, ни за обедом. Потом «козел» исчез из нашей программы так же неожиданно, как и появился. На смену ему появились... карты. Да, те самые карты, которые всегда были строжайше запрещены во флоте, в армии и т. д. из-за того, что игра в них всегда велась на деньги с большой долей азарта. На «Торосе» этот вид занятия тоже был не лишен «материальных» расчетов, вносивших в игру огромное оживление. He следует, однако, пугаться «азарта», если он весел и никому не приносит вреда. Как ни хорошо жил наш коллектив, все же забыть о Большой земле он не мог. Постоянные воспоминания в разговорах о юге нашли свое отражение и в нашей игре. Так как каждому участнику экспедиции, по возвращении в Архангельск, предстояло поехать на юг, карточные игры вроде «своих козырей» и т. п. велись на право, например, при возвращении из Архангельска в Ленинград не ходить за кипятком на станциях, а пользоваться услугами проигравших; особый азарт вызвал приз — право в Архангельске не ходить на вокзал за покупкой билета и сдачей экспедиционного багажа. Каждый выигрыш оформлялся, под громкий хохот участников, выдачей счастливцу «чека», на котором в рисунках были изображены те «блага», которые он приобретал.
На смену картам пришел биллиард, который, пожалуй, дольше всех игр занимал зимовщиков, если не считать шахмат, пользовавшихся большой популярностью в течение всей зимовки.
Периодическая смена впечатлений не оставляла у нас места для скуки, и можно смело утверждать, что изобретательность у коллектива не была исчерпана к тому времени, когда снова развернулись полевые работы.
Работа нашей радиостанции обеспечила нам постоянную связь с Большой землей, и все то, что так или иначе волновало юг, в тот же момент переживалось всей зимовкой. Зачастую эти переживания проходили даже гораздо острее, чем на Большой земле, так как некоторые новости иногда «сваливались» на нас совершенно неожиданно. Так, было, например, в памятный день 18 февраля. Почти весь состав экспедиции вышел в этот день на транспортировку тяжелых бревен для постройки навигационного знака на вершине острова Боневи. Стоял трескучий мороз. Двенадцатиметровые бревна по одной штуке доставлялись на нартах силами 15—20 человек. Проваливаясь по пояс в снег, люди шаг за шагом волокли свой груз. На морозе с ветром пришлось пробыть часов пять. Можете себе представить, какое оживление царило на корабле, когда продрогшие до костей люди собрались после работы за ужином в тепло натопленной кают-компании. Вдруг, среди шума и смеха, из только что включенного репродуктора полились какие-то тихие, грустные звуки, затем они сделались громче... наполнили все ритмом как будто бы похоронного марша. Через минуту взволнованный голос диктора сообщил:
— Умер Серго Орджоникидзе!
Шум оборвался. Люди недоуменно переглядывались друг о другом, звякнула опущенная в тарелку чья-то ложка, и ужин прекратился. Слишком резок был переход от бьющей ключом жизни к известию о смерти того, чье имя давно стало для нас родным, привычным, я бы сказал, просто необходимым. Весть о смерти популярнейшего наркома дошла к нам в тот момент, когда нам хотелось петь, кричать, ребячиться по поводу окончания тяжелой работы. Естественно, что смерть старого большевика, крупнейшего государственного деятеля, была пережита чрезвычайно остро.
Особой популярностью всех торосовцев пользовались специальные выпуски «Арктических известий», передаваемые Москвой и радиостанцией Главсевморпути на острове Диксона, Эти известия затрагивали нас, нашу работу, и поэтому в часы передачи этих новостей у репродукторов собирались все без исключения зимовщики. Нужно только заметить, что редакция «Арктических» выпусков не всегда учитывала, что радио на зимовках является непременнейшим и постоянным участником жизни коллектива. Все очередные выпуски так называемых «Последних известий» обязательно передавались репродукторами по всему кораблю, вследствие чего особенно бывало обидно слушать в «Арктическом» выпуске какие-либо новости двухдневной давности, да еще не имевшие никакого отношения к Арктике.
Нельзя не сказать несколько слов и об организации учебы. Обычно зимовки имеют в своем составе высококвалифицированных специалистов по тем или иным техническим вопросам, но в то же время педагогический опыт у этих лиц, как правило, отсутствует. Это положение вынуждает особенно внимательно выбирать дисциплины для самообразования коллектива и останавливаться на тех, в которых имеются запросы слушателей. Стоит только внести в занятия элемент скуки, как они сейчас же теряют популярность, и сами занятия, едва начавшись, прекращаются. Так у нас получилось с занятиями по радиотехнике, но зато прохождение курса мореходной астрономии дало очень неплохие результаты. Еще сложнее на «Торосе» обстояло дело с политучебой, основным разделом которой мы считали изучение истории ВКП(б). Из опроса зимовщиков выяснилось, что более 90 % из них уже неоднократно принималось за прохождение истории партии, но первая же проверка знаний показала, что слушатель либо вообще очень мало усвоил, либо выделил свои знания в какую-то совершенно обособленную область, не связанную о историей вообще. Это положение заставило нас расширить курс истории ВКП(б) целым рядом дополнительных бесед и лекций по истории народов СССР и Западной Европы. Прохождение курса шло медленно, но зато занятия приобрели определенную целеустремлённость, и усвояемость основных положений истории большевистской партии значительно повысилась.
Переданная по радио передовица «Правды», в которой давались указания И. В. Сталина по вопросу составления нового учебника истории ВКП(б), тесно связанного с общей историей народов СССР и других стран, подтвердила правильность взятого нами курса. Надо было видеть, с каким гордым удовлетворением наш комсорг Миша Морозов заявил в момент передачи передовицы:
— О! Как раз в точку. Мы так и делаем!
Важным условием успеха в наших занятиях являлось привлечение к ним всего состава зимовщиков. Метод какого-либо принуждения был здесь мало приемлем, если не сказать, что просто никуда не годен. Надо было сделать так, чтобы люди сами напоминали лектору о времени наступления занятий, а не он выискивал своих слушателей по всему кораблю. Положительные результаты были достигнуты тем, что сухое изложение отдельных фактов и их анализ чередовались у нас с чтением таких книг, как «50 лет» Ф. Кона, «Ухабы» Новикова-Прибоя, «История гражданской войны в СССР» и т. п. Этот метод обеспечил нам постоянное наполнение аудитории слушателями, и в этом заключалась причина успешной нашей работы.
Наконец, говоря о наших культурно-просветительных мероприятиях, нельзя не отметить еще одно занятие, нашедшее у нас очень большое распространение. Это игра «устная викторина», которая возникла чисто стихийно. Подавляющее большинство состава экспедиции заканчивало свое образование в те годы, когда молодая Советская республика еще не могла поставить на должную высоту школьное дело. Промахов в образовании было очень много. Люди получали какую-нибудь специальность, но все то, что находилось за пределами этой специальности, оставалось для большинства неизвестным. Одно только чтение разрешало этот вопрос медленно, и вот на помощь появилась «викторина», разгоравшаяся обычно в часы ужина. Горячие споры при решении какого-нибудь замысловатого вопроса заглушали вой пурги;не раз бывало, что наш стол покрывался кучей книг из судовой библиотеки и из личных запасов экспедиции; помню случай, когда соответствующая консультация была запрошена по радиотелефону с полярной станции острова Русского. Все это вместе взятое безусловно повышало наш общеобразовательный уровень и незаметно сокращало пресловутое «медленное» течение времени в полярную ночь.
Организацией полезного и веселого отдыха, однако, не ограничивается устройство хорошей зимовки. Хотя в полярную ночь обычно не ведутся какие-либо крупные полевые работы, но вое же и все мелкие необходимо обставить так, чтобы по возможности превратить их в увлекательное для всех занятие. Такой вид работы, как подвозка пресного льда, занимая очень немного времени, конечно не требует какой-либо особой организации. Совсем иначе обстоит дело с метеорологическими наблюдениями. Сравнительно простая операция их выполнения всегда усложняется пургами, морозами, темнотой и необходимостью вахтенному наблюдателю прерывать свой сон среди ночи. Для того чтобы метеонаблюдения приобрели у зимовщиков заслуженную ими популярность, на «Торосе» было введено, если хотите, «соревнование» между погодами, наблюдавшимися 37 лет тому назад на яхте «Заря» и у нас в 1936/37 году. Наблюдения результатов «Зари» были перенесены на график, на который наносились также и наши данные. График был вывешен в кают-компании. Ежемесячно нами выводились средние величины метеорологических элементов, наблюдавшихся на «Торосе», которые и сравнивались с данными «Зари».
В первой половине зимы «Заря» явно одержала верх над «Торосом» в отношении своих морозов. В январе наша средняя температура наружного воздуха оказалась выше максимума температуры, наблюдавшейся здесь в тот же месяц в 1901 году, но зато в феврале и особенно в марте «полярное самолюбие» «Тороса» было вполне удовлетворено — нашими минимумами оказались —49°,5 и —48°,0, тогда как «Заря» еле дотянула до —47°,7. В течение всей зимы не проходило дня, чтобы чей-нибудь палец не проехал по температурным кривым графика. На «Торосе» даже появились «специалисты» по улучшению или порче погоды. Незадачливому Сергею Александровичу, кажется, не пришлось провести ни одной вахты, чтобы не попасть в хороший снежный шторм, зато вступление на метеорологическую вахту ревизора Ивана Кузьмича приветствовалось зимовщиками, так как в его пятидневку всегда стояла прекрасная погода.
— Тебя бы, Кузьмич, в парусном флоте наверняка держали в рамке рядом с Николаем-чудотворцем! Больно ты хорошо колдовать с погодой умеешь! — не раз говорил ревизору старший механик.
Вот, собственно, как протекала наша обычная жизнь в период полярной ночи. На этом фоне и развертывались события, создавшие ту полярную специфику, о которой часто приходится слышать с тех пор, как полярные области были включены в орбиту хозяйственной деятельности нашей страны.
20 ноября разразился особенно сильный снежный шторм. Тучи снега, падающего сверху и вздымаемого порывами ветра снизу, неслись какой-то сплошной массой. Температура воздуха держалась ненормально высоко —12°. К моменту вечерних метеорологических наблюдений шторм достиг своего апогея. Очередной вахтенный метеонаблюдатель — топограф Черниченко — с трудом сошел по трапу на лед и, не успев ухватиться рукой за проволоку, протянутую к метеорологическим будкам, был подхвачен вихрем и свален с ног. Только то, что он находился у самого трапа, спасло его от возможной гибели, и он добрался до судна. В помощь Черниченко был назначен вахтенный матрос. Наблюдателя крепко обвязали прочным линем, и вахтенный, держась за поручни трапа, постепенно вытравливал линь, пока наблюдатель по проволоке добирался к приборам. Вот натяжение линя ослабло; повидимому Черниченко был уже у своей цели. Минут через пятнадцать конец снова потащило из рук матроса. В руках у него оставалось из имевшихся 100 метров не более 10, до метеорологической же станции от корабля было всего 40 метров. Сообразив, что дело не ладно, матрос с силой потянул линь к себе обратно. В это время пурга неистовствовала с таким ревом, что никакой звук, а тем более человеческий голос не мог быть, конечно, расслышан. Борьба матроса с вырывающимся из его рук концом длилась не менее получаса, и, наконец, у трапа появился какой то темный силуэт, оказавшийся нашим наблюдателем. Черниченко был сплошь забит снегом и, так измучен, что с трудом мог рассказать о своих злоключениях.
Держась за проволоку, он прошел к будке и с огромным трудом сделал необходимые отсчеты. Надеясь на обвязывающий его линь, Черниченко, идя к кораблю, отпустил путеводную проволоку. Снежные вихри, стремительно крутящиеся вокруг человека, сбили его с пути, и он побрел совершенно не туда, куда было надо. Так как ветер все время натягивал линь, то Черниченко считал, что идет правильно. Каково же было его удивление, когда линь вдруг потянул его как будто бы в другую сторону. Не зная причины этой метаморфозы, наблюдатель начал сопротивляться и целые полчаса рвался в сторону, пока совершенно измученным не был подтянут к борту.
Этот эпизод, к сожалению, все же окончился не совсем хорошо. Еще в начале месяца у Черниченко начал пропадать голос. Болезнь, как оказалось, явилась следствием какого-то воспаления голосовых связок, бывшего у нашего топографа еще год тому назад. После неудачного наблюдения 20 ноября Черниченко совершенно потерял голос, вследствие чего его пришлось освободить от всех наружных работ. Болезнь прогрессировала. Наш лекпом, исчерпав все свои знания и возможности, стал в тупик. Больной не мог произнести ни слова. Узнав из разговоров, что лучшим специалистом по горловым болезням является профессор Военно-медицинской академии в Ленинграде Воячек, я отправил к нему подробную телеграмму с описанием состояния больного и просьбой дать совет. Ровно через 7 часов 50 минут радист доставил нам следующий ответ: «Советую полоскать горло настоем ромашки и ингаляцию однопроцентным раствором двууглекислой соды тчк Прикладывание горчичников на кожу шеи зпт согревающий компресс тчк Воячек».
Арктические зимовки далеки от наших центров толькo географически, во всех же остальных отношениях мы оказываемся для нужных нам людей даже ближе, чем живущие с ними буквально по соседству. Сегодня к нам пришел на помощь опытнейший профессор, завтра, если это понадобится, нам помогут весь наш стовосьмидесятитрехмиллионный великий народ и его партия большевиков.
Через два дня после описанного случая в 4 часа утра зимовщики были подняты на ноги громким боем пожарной тревоги. Пожар — злейший и самый опасный враг в наших условиях. Корабль представлял собой сооружение из чрезвычайно сухого, моментально воспламеняющегося дерева, на нем постоянно находились большие запасы жидкого топлива, что еще более усугубляло общую опасность. Пожары в Арктике бывают редки, но, раз возникнув, они обычно уничтожают вое горящее дотла.
Тревога как электрический ток разнеслась по кораблю, и в один миг вся команда собралась около машинного отделения. Огня нигде не было видно, но в воздухе явно ощущался сильный запах гари. Печи на судне еще не топились, за исключением топки под кипятильником для воды в судовой бане.
— Товарищ капитан, — доложил вахтенный, — где горит — не знаю, но вот и пахнет и глаза дымом ест. На палубе ветер — я решил дать тревогу.
— Правильно сделал. Пустить динамо!
— И в машине дым есть, только там не горит ничего.
В течение пяти минут люди обшарили буквально все
уголки судна, но нигде не могли обнаружить признаков огня, а между тем дым уже заметно начинал есть глаза. Главное внимание было сосредоточено на кипятильнике, но в том помещении, где он стоял, дыма как раз и не ощущалось. Сам кипятильник имел фундамент из двух рядов кирпичей, расположенных, в свою очередь, на бетонной палубе бани. Гореть тут было нечему. Больше всего дыма было в машине, но там печь была потушена еще накануне и никаких признаков огня не обнаруживалось.
Застучал мотор. Все помещение осветилось ярким электрическим светом. Сизое, едва видимое облачко дыма тянулось из машинного отделения и распространялось по всем жилым помещениям. Проследив эту струйку, мы убедились, что горит палуба как раз под кипятильником и над танками с нефтью, стоящими в машине. Зазор между последними и горящим подволоком был настолько мал, что туда никак не мог пролезть человек. Механики быстро поняли всю опасность положения и полную негодность при данных обстоятельствах пеногонных огнетушителей. Пока наверху ломали кипятильник, снизу палубу в месте ее тления поливали водой из масляной машинной спринцовки с длинным и тонким наконечником. Вслед за кипятильником в умывальнике был снят покрывавший палубу слой бетона, и тогда только стали окончательно ясны и место и причина пожара. Как раз под самым кипятильником в палубе успело уже прогореть сквозное отверстие диаметром до 15 сантиметров. Если бы не своевременная тревога, поднятая вахтенным, кипятильник, набитый двумя стами кило льда, провалился бы вместе с горящей топкой в машину на нефтяной бак.
— Смеху было бы много! — пробурчал боцман, осматривая место пожара. Возникновения его ожидать было трудно, но факт — упрямая вещь, и поэтому нам пришлось крепко призадуматься, и это же можно горячо порекомендовать и строителям деревянных судов. Новый кипятильник был установлен нами на том же месте, но дерево было изолировано, кроме слоя цемента, еще толстыми листами асбеста.
Вечером мы сидели за чаем в кают-компании, обсуждая утреннее происшествие. Ветер пел свою нудную песню в вантах, сильно пуржило. Вдруг в кают-компанию вошел своим обычным торопливым шагом буфетчик Саша и удивительно спокойным голосом проговорил:
— Николай Николаевич, а у нас опять пожар, на палубе горит!
Что, собственно, заставило Сашу именно так известить всех о новой беде, — не знаю. Он пробегал из кубрика на камбуз, увидел в темноте около рубки пламя и каскады искр и, «не меняя курса», пришел в кают-компанию и доложил о происшествии.
Сейчас же по кораблю понеслись призывы новой пожарной тревоги. На этот раз мы имели дело с горящей сажей в выхлопной трубе, куда были выведены дымоходы из печей в красном уголке и из кают-компании. Пламя столбом выбрасывало из трубы и сильным ветром наносило на фокмачту. Искры засыпали всю носовую часть корабля. Борьба с этим видом пожара могла быть только пассивной. Люди были расставлены на палубе, на носу, трюме, около штурманской рубки и горящей трубы. Снегом немедленно забрасывались искры, попадающие на палубу. Внутри судна моментально прекращена топка печей и закрыты вьюшки, чтобы тяга в выхлопе прекратилась. Через полчаса сажа выгорела и все волнения улеглись.
Оба эти пожара, возникшие почти в самом начале зимовки, сослужили нам все же хорошую службу, так как наглядно показали, насколько огонь является иногда коварным другом зимовщиков. Больше мы не имели предлогов поднимать пожарные тревоги, если не считать случая уже почти летом, когда опрометчивость одного из наших товарищей едва не стоила нам всего корабля.
А как все же темна облачная полярная ночь! Мне не раз приходилось слышать о черноте южных ночей, но, право же, это наверное светлее и лучше того, что мы имели в архипелаге Норденшельда.
Несмотря на то, что кругом был белый снег, глаз буквально ничего не мог различить в двух-трех шагах. Эта темень позволяла только ходить по протянутым проволокам к метеостанции и береговой базе, да еще пробираться по палубе, где каждый сантиметр был давно нами изучен во всех деталях. Думать о каких-либо дальних маршрутах в такой обстановке не приходилось. Пока еще были видны огни судна, общая ориентировка не терялась, и лишь самый процесс ходьбы по застругам был очень труден, но стоило оказаться в сплошной темноте, как человек совершенно уподоблялся слепому.
Между тем, на зиму мы запланировали выполнить довольно большую часть из нашей общей программы — изучение морских течений в южной части архипелага. Эта работа обычно выполняется на суточных гидрологических станциях, которые нам и предстояло сделать в проливах Таймырском, Паландера, Фрама и Свердрупа. Зимний режим течений, конечно, должен был разниться от летнего, но так как в будущем мы едва ли смогли бы уделить на эту работу достаточно времени, необходимо было использовать зиму, чтобы получить хотя бы общее представление о распределении движения воды среди обследуемых нами островов.
Вехи, расставленные нами еще при свете осеннего солнца в местах предполагаемых гидрологических наблюдений, едва ли могли послужить нам достаточными ориентирами в той темноте, которую преподнесла полярная ночь. Всю ставку пришлось сделать на луну, которая совершенно преображала арктический пейзаж. В пользу производства наблюдений при лунном освещении говорило также и то обстоятельство, что в полнолуние, или так называемую сизигию, морские приливы, а следовательно и порождаемые ими течения, достигают своих наибольших величин.
Первый гидрологический поход был назначен в Таймырский пролив на 28 ноября. В эти сутки полная луна заливала своим чуть голубоватым светом застывший архипелаг. Стоял почти штиль. В полдень двое тяжело нагруженных нарт в упряжке 14 человек покинули судно. Среди глубокой тишины четким ритмом отдавались шаги и приятно поскрипывали полозья саней. Ходьба по освещенному луной снегу в Арктике оказалась далеко не таким простым делом, как это представлялось на первый взгляд. Обилие белого цвета и многочисленных кристаллов льда и снега порождает такое переплетение отраженных световых лучей, что в первое время никак не удается разобраться, где под ногами имеешь провал между сугробами, а где самый сугроб. Люди то и дело «закапывают репы», отпуская совсем не восторженные эпитеты по адресу изумительной красоты арктической лунной ночи.
Пока тяжело нагруженные нарты, ныряя по плотным сугробам, тянутся к Таймырскому проливу, я скорым шагом ухожу вперед, чтобы найти вешку, поставленную осенью на месте станции. Скоро вдали затихают шаги и скрип полозьев. Кажется, что вокруг почти так же светло, как днем, но, обернувшись, я к своему удивлению не увидел своих спутников, хотя находился от них не больше чем в полукилометре. Вокруг расстилалась снежно-ледяная пустыня с какими-то черными силуэтами, непрерывно изменяющими свои очертания по мере моего движения вперед. Ясно, что это были тени от высоких сугробов снега... но вот прямо впереди меня одна из этих теней быстрее остальных метнулась чуть в сторону и пропала, издав едва уловимый всплеск воды. Конечно, это была крупная нерпа, вылезшая на лед подышать воздухом.
Признаться, до сих пор я не знал, что нерпы даже в полярную ночь иногда лежат на льду, а не только дышат через свои продушины.
Что могло быть безобиднее этой встречи? И все же необычность окружающей обстановки повеяла какой-то неопределенной жутью. А вдруг за этой самой нерпой охотился медведь, которого я просто не могу различить в лунном свете? Руки как-то машинально сняли с погонного ремня винчестер. Проверяю затвор и убеждаюсь, что он, будучи смазан маслом, накрепко примерз к патроннику. Мое грозное оружие превратилось в самую обыкновенную палку. Еще один новый арктический урок, весьма полезный для тех, кто в одиночку прогуливается по полярным льдам в мороз.
Вешку найти, конечно, не удалось, но вершины берега были хорошо заметны, и мы без особого труда определили место станции. До «Тороса» было ровно 9 километров. Пока мы шагали к месту работ, всем казалось, что стоит прекрасная теплая погода, но стоило только приступить к установке двух сшитых вместе четырехместных палаток, как мороз моментально начал схватывать за руки и ноги.
Чтобы подготовиться на месте к наблюдениям, пришлось поработать немало. Прежде всего надо было сделать прорубь в квадратный метр во льду толщиной в 130 сантиметров. Эта работа заняла не менее полутора часов, при сменной работе нескольких человек. Была установлена палатка, одна ее половина, расположенная над прорубью, явилась рабочим отделением, а вторая — за прорубью — местом для отдыха. В этой половине на льду был разостлан брезент, поверх которого положены спальные мешки. Сбоку стояла легкая нарта с радиостанцией «Малый полюс» для связи с кораблем. Антенна была укреплена на двух мачтах. Вся наша рабочая и спальная обитель обогревалась керосиновой печью и примусом. Как только палатка была установлена, девять человек направились обратно на «Торос», а пятеро, разделившись на две смены, приступили к наблюдениям.
Температуру в опальном отделении удалось в первый момент довести почти до 0°; в рабочем отделении она была не выше —20°. Подволок и стены палатки от дыхания людей и пара от чайника покрылись толстым слоем инея, который при малейшем встряхивании сыпался вниз, попадал за воротник, чем доставлял массу неприятностей.
Течения мы измеряли с помощью испытанного «друга» гидрологов — вертушки типа Экмана-Мерца. Этот прибор имеет массу положительных качеств. Он остроумен и прост, достаточно портативен и, к сожалению, очень сложен для работы в Арктике зимой. Не прошло и полутора часов, как в наше «спальное» отделение была водворена вертушка для очередной регулировки. В воду пошел второй, запасной экземпляр прибора. Трудно себе представить более неприятную работу, чем разборка в палатке, при тусклом свете фонаря и температуре ниже нуля, какого-нибудь механизма с деталями величиной в несколько миллиметров. С неисправной вертушкой возиться приходится часами...
Настала смена наблюдателей. В «спальню» вкатились две фигуры в заиндевевших и обмотанных шарфами полушубках.
— Вот это работа! — прохрипел закоченевший гидролог. — Аж пот прошибает от того, как дрожать приходится!
— Ничего, миляга, сейчас мы чайку погоняем, а там в мешочек — соснуть минуток двести. Я думаю, что в постельке-то куда будет слаще, чем в раю, — возразил его помощник, один из наших судовых механиков.
— Оно верно, конечно, но все же приятнее тебе было у себя в машине «Гаврилу крутить», чем тут на вьюшке наигрывать.
— Всего попробуем. Ты не смотри, что я был механик; сегодня я уже полярник, а завтра, смотришь, гидрологом заделаюсь. То-то, брат! Мы, металлисты, знаешь, народ дошлый!
Обжигаясь о края горячих кружек, сменившаяся вахта с аппетитом прихлебывает чай с влитым в него красным вином. Я тем временем заканчиваю регулировку уже второй вышедшей из строя вертушки. Наступает время передачи сообщений по радио с «Тороса». Холодные наушники телефона обжигают голову и уши.
— Говорит «Торос»... говорит «Торос»... вызываю Алексеева!.. Слушайте!.. настраивайтесь... раз, два, три, четыре.
В телефоне отчетливо слышу знакомый голос радиста, передавшего мне одну служебную из Ленинграда и две частных телеграммы. Не думаю, чтобы кто-либо из посылавших мне эти приветы мог предположить, что телеграммы дойдут ко мне по радио непосредственно в палатку. К сожалению, я не мог сейчас же отправить ответ. Я не сумел еще полностью освоить имевшийся в моем распоряжении прибор и пока что справлялся только с приемом.
— Ну-с, так! Благодарим за хлеб и соль, а засим разрешите улечься спать. Николай Николаевич, неужели в мешок во всей одежде забираться надо? — спросил покончивший с чаем механик.
— Нет, это не годится. Разденьтесь, мокрую одежду повесьте над примусом, а сами ныряйте в мешок, в нем моментально согреетесь от собственного тепла.
Наши примус и керосинка горят не переставая, но брезент палатки является слишком плохой изоляцией от наружного холода, и поэтому мы мерзнем самым откровенным образом.
Прошло еще несколько часов, в течение которых я го дремал над керосинкой, то ремонтировал вертушки. Снаружи начал дуть ветерок, полы палатки часто захлопали, осыпая всех тучей инея. Спящая смена глухо покашливала и часто ворочалась. Один из спальных мешков раскрылся, и из него выглянула взлохмаченная голова механика.
— Фу, чорт, как холодно... дух захватывает!
Механик выкарабкался из мешка и скорчился над примусом. Вторая фигура тоже немедленно покинула мешок и начала напяливать на себя полушубок и валенки.
— Как это старые полярники ухитрялись хорошо себя чувствовать в этаких постелях? — выстукивая дробь зубами, проговорил гидролог. — Ведь тут еще примус и палатка. А если просто на льду окажешься — мигом околеешь.
Я, признаться, недоумевал. Помню, что на Чукотке пришлось однажды именно без палатки в тундре в конце декабря провести ночь в спальном мешке, и ни о каком замерзании не могло быть тогда и речи, а здесь люди с огнем чуть живы остались. Загадка разрешилась позднее. Наши спальные мешки были очень красивы и совершенно непрактичны. Прежде всего на их пошивку пошел не олений мех, короткий, мягкий и густой, а собачий — длинный, хоть косы из него плети, и редкий. Состряпанный из небольших шкур мешок имел очень красивый чехол из прекрасного молескина, который придавал почти изящный вид этому сооружению, скрывая его негодную внутренность. Какой-то изобретатель из Арктикснаба снабдил мешок целым такелажем из тесемок для того, чтобы спящий мог плотнее зашнуроваться. Эти тесемки оставляли в мешке ряд дыр и только запутывали спящему шею. К сожалению, со всей этой «премудростью» пришлось знакомиться уже на тридцатиградусном морозе. Вторая смена отдыхающих полезла в мешки уже в полушубках, шапках и запасных меховых сапогах.
Очередное сообщение с «Тороса» по радио было не из веселых. Падал барометр, появились опасения, что может нагрянуть очередной шторм.
Через сутки с корабля к нам вышла смена, с трудом добравшаяся до палатки против ветра в 6 баллов при морозе около 30°.
Поведение наших вертушек на морозе было настолько плохо, что я решил пока отказаться от продолжения работы до внесения в приборы некоторых изменений. Было бы совершенно непростительным продолжать мучить людей на леденящем холоде и получить недоброкачественный материал. Палатку и ее оборудование было решено оставить на месте, так как станцию необходимо было повторить заново.
30 ноября все люди вновь собрались на корабле. Погода, как будто бы нарочно, сыграла с нами злую шутку. Едва мы выспались и отдохнули после тяжелого гидрологического похода, как температура наружного воздуха неудержимо полезла вверх, и 5 декабря вахтенный наблюдатель поставил на нашем температурном графике невероятную для декабря цифру в —5°. Правда, эта теплынь сопровождалась хорошей пургой. Едва ветер начал стихать, как мороз опять вошел в свои права, и уже на другой день температура опять опустилась до —23°. В последующем эта закономерность наблюдалась в течение всей зимы за весьма редкими исключениями.
10 декабря мы были и удивлены и обрадованы прилетевшей к нам телеграммой из Гренландского моря: «Сердечный привет всем зимовщикам «Тороса» из Гренландского моря тчк Готовим материал для ледового прогноза 1937 года тчк Бот Нерпа широта 74°20 меридиан Гринвича Моржов Шумский».
Вот это было замечательно! Гидрография начала круглогодичные свои работы не только на зимовках. Моржов и Шумский — наши гидрографы, работавшие в минувшую навигацию в Карском море на боте «Новая Земля». Их настоящее плавание преследовало задачу определить то количество тепла, которое вносит сейчас мощная струя Гольфштрема из экваториальных широт в Баренцово море и вообще в Полярный бассейн. Из сравнения этих данных с цифрами за прошлые годы специалисты Междуведомственного бюро ледовых прогнозов при Главном управлении Северного морского пути определят перспективы распределения льда в предстоящую навигацию.
Мы ясно представили себе обстановку работы наших товарищей на «Нерпе». У них, также как и здесь, царила непроглядная ночь, но, вместо того чтобы сидеть в каютах абсолютно неподвижного корабля, вмерзшего в полутораметровый лед в бухте, их «Нерпа» день и ночь болталась на черных волнах сурового моря. Если они и имели дело с «теплым» течением, то это вовсе не значило, что им вообще было тепло. В гидрологии понятия «теплый» и «холодный» означают только, что одна вода имеет температуру выше другой безотносительно к абсолютным величинам этих температур. Таким образом, если мы имеем сейчас воду с температурой в —1°,8, а «Нерпу» раскачивают волны, имеющие 0°, то мы говорим, что они находятся в «теплой» воде. Ясно, конечно, что такое «тепло», заливая во время шторма корабль, не могло вызвать у нас чувства зависти. В архипелаге было в этом отношении куда лучше и спокойнее. Зимовщики сейчас же сделали это сравнение и отправили на «Нерпу» самую задушевную телеграмму с пожеланием успеха в ее трудной и ответственной работе.
В середине декабря нас немилосердно начало засыпать снегом. В небе как будто бы прорвались миллионы каких-то кулей с холодными ледяными хлопьями, которые и посыпались на архипелаг. «Торос» как мог отгребался от напасти, но в конце концов природа победила и снеговой покров вырос вровень с нашими бортами. Погода была теплой. 18-го числа было только —2°,8. Это уже выходило из всяких рамок допустимости. На судне оттаяли все иллюминаторы и световые люки. Если бы не темнота, мы целыми бы днями проводили время на льду, но, к сожалению, и темень и каскады падающего снега весьма ограничивали круг наших наружных работ.
Так как на небосклоне скоро снова должна была появиться красавица-луна, игравшая роль «полярного» солнца, надо было попытаться найти оставленную нами в Таймырском проливе палатку. Вертушки в течение всего этого времени прошли через руки наших механиков, которые привели их в рабочее состояние. Мы упростили коробки счетчика оборотов. Это помогло отдельным частям вертушки выполнять свои функции, несмотря на проникновение в них ледяных кристаллов. Наш «патент», однако, не мог быть рекомендован «для всех времен и всех народов», так как введенное нами изменение в конструкцию иногда допускало проскакивание мимо приемника компасной коробки шариков, показывавших направление течений. Это все же серьезный минус нашей работы, но иного выхода не было.
19 декабря, условно утром (на часах было 9) я, в сопровождении гидролога, вышел на лыжах к оставленной в проливе палатке. Теплынь стояла удивительная, и для облегчения мы были в одних ватниках. Небо было сплошь подернуто низкими облаками, но где-то за ними уже сияла молодая луна, и темнота приобрела вместо черных серые тона. Отсутствие теней превратило путешествие в какую-то сплошную скачку через невидимые препятствия. Пройдя километров пять-шесть, мы сбросили лыжи. Следы нашего выезда на первую гидрологическую станцию совершенно исчезли под толстым слоем свежего снега. Шли по карманной буссоли. Когда мы уже считали себя у цели и только собрались немного разойтись в стороны, чтобы «нащупать» занесенную снегом палатку, с неба посыпал густой снег. Видимость в один миг сократилась до нескольких шагов; наши следы по только что пройденному пути как будто бы растаяли. Было непростительной ошибкой пускаться в такой путь в полном смысле «налегке», но что сделано — то сделано, и сейчас наше спасение зависело только от крепости наших ног и выдержки. Малейшая растерянность привела бы к плутанию, а там... поминай как звали. О поисках палатки нечего было и думать.
Не знаю, какие мысли бродили в голове моего спутника, но на мое предложение срочно возвратиться, он совершенно спокойно ответил:
— Что же, пойдемте. Жаль, палатку не нашли, ну, да ладно, до следующего раза.
Чиркнув несколько раз спичкой, мы определили по буссоли направление на «Торос» и скорым шагом пустились в обратный путь. Начался ветерок, дувший нам прямо в лоб. Хлопья снега закружились в воздухе и в виде поземка неслись над застругами. Обернув лица шарфами так, чтобы дыханию не мешал ветер, мы продолжали свой путь. Временами мне казалось, что мой спутник начинает уклоняться куда-то в сторону, но я не останавливал его, не будучи твердо уверенным, что сам иду строго по прямой линии.
Прошло часа полтора. Наши спины взмокли от обильного пота. Погода не менялась — шел крупный снег, ветер дул с силой не больше трех баллов.
— Давай передохнем минутку, проверим направление по компасу, — предложил я, чувствуя, что сердце прямо вырывается из грудной клетки от быстрой ходьбы по неровным застругам.
— Отдохнуть надо, — согласился мой товарищ.
Мы легли прямо на снег, так как иного способа дать
передышку ногам не было. О дальнейших перспективах своего достаточного опрометчивого путешествия не говорили — не стоило будоражить то, что и без того представлялось более чем неприятным. С большим трудом, испортив десяток спичек, удалось рассмотреть картушку буссоли. То направление, к которому как будто бы «уклонялся» мой товарищ, оказалось верным, значит мой инстинкт подводил. Через несколько минут холод начал заползать под нашу одежду. Снег, таявший на наших спинах и плечах во время ходьбы, постепенно смерзался в хрустящую корку.
— Ну, пошли дальше. До острова доберемся, а там уж вы выводите — небось изучили его и вдоль и поперек, расставляя песцовые капканы.
— Найдем дорогу! — решительно заявил гидролог,— если не усилится ветер и мороз — и горя мало, а вот...
Снова мы, спотыкаясь на каждом шагу, брели туда, где должен находиться «Торос». Через час опять ложимся на снег сверить свой путь с показаниями компаса. Спички моментально гаснут на ветру, не успевая осветить крошечный кружок картушки буссоли. Из собственных тел и полы расстегнутого ватника мы соорудили, наконец, примитивную защиту от ветра, но... Кончился запас спичек. Пустой коробок, подхваченный ветром, улетел в ту сторону, откуда мы пришли.
— Дас ист капут! как говорят немцы, но и чорт с ним. Пошли, Николай Николаевич, ветер не должен был меняться, и мы все время идем на него, значит путь верен.
Твердость моего спутника была совершенно непоколебимой.
Еще через час утомительного пути впереди появилось какое-то неясно сияние и, наконец, открылся яркий прожектор «Тороса», направивший свой луч прямо на Таймырский пролив. Все опасения и сомнения остались позади.
По секрету скажу, что, когда я остался в своей каюте один, ко мне зашел Сергей Федорович и устроил мне хорошую головомойку за опрометчивую прогулку. Правильно сделал, конечно.
21 декабря опять телеграмма от «Нерпы»: «Закончили работы разрезом по 78 параллели тчк Возвращаемся Мурманск».
Молодцы ребята! Забрались больше чем на градус севернее широты нашей зимовки.
Через два дня начался новый гидрологический выход одновременно двумя отрядами. Один оставался у входа в бухту Ледяную для измерения вертикального распределения температуры воды и ее солености в проливе Паландера; другой добрался до оставленной нами палатки в Таймырском проливе.
Пронесшиеся пурги частично обвалили наш палаточный дом, но парусина все же выдержала, и восстановление палатки не заняло много времени. Свое снаряжение мы улучшили тем, что для каждого спального мешка сшили отдельный брезентовый чехол. Наблюдатели захватили с собой запас теплой одежды специально для сна в мешках, и, таким образом, холод перестал забираться к спящим. Переконструированные вертушки с грехом пополам фиксировали течения, идущие подо льдом проливов.
Первые сутки наблюдений прошли нормально. Переезд на новую станцию на рейд «Зари» сопровождался таким морозом, что мы еле-еле смогли вырубить новую прорубь и разбить над нею палатку. В рабочее отделение палатки был поставлен специальный примус, чтобы хоть немного помочь наблюдателям в опасении от нестерпимого холода.
Работы закончили 30 декабря. Подул свирепый восточный ветер при температуре в —28°. Вертушка по ее извлечении из воды моментально покрывалась коркой льда, несмотря на обогревание ее примусом и поливкой горячей водой из чайника. Дело, в конечном счете, сводилось уже не к правильным наблюдениям, а к порче прибора, так как частый переход температуры кипятка к свирепому морозу не мог, конечно, не отозваться на состоянии его мелких деталей. Возвращение партии со всем грузом на корабль произошло уже при морозе в —31° с ветром. Особенных бед ни с кем не произошло, но лица были обморожены у большинства участников похода.
Результаты наблюдений показали, что через южные проливы архипелага Норденшельда вместе с приливо-отливными колебаниями уровня моря проходят течения, периодически меняющие свое направление с запада на восток и обратно. Ветры существенного влияния на режим течений не оказывали, что, впрочем, и следовало ожидать, принимая во внимание, что весь архипелаг был покрыт сплошным льдом.
В отношении организации наших маршрутов пришлось убедиться, что еще очень многое требует переделок и не только у нас в экспедиции, но и на юге — в снабжающих нас организациях. Прежде всего вопрос уперся в одежду, которой у нас было огромное количество. Подавляющее большинство вещей не нашло себе применения из-за полной их негодности. По существу говоря, из всего ассортимента специфически полярной одежды мы использовали только меховые чулки, штаны и рубахи. Малицы и вся меховая обувь, если и годились, то только для спокойной езды на нартах, пешком же в них нельзя было пройти ни одного километра. Все это обладало таким весом и покроем, что человек чувствовал себя в них связанным. Тепла от этого снаряжения дождаться было трудно, так как на его пошивку пошел тот же длинношерстый собачий мех. Нашим заготовительным и снабжающим организациям надо категорически отказаться от пошивки такой одежды и сделать весь упор на оленьи шкуры, которые легки, теплы и гораздо прочнее собачьих. Иной вопрос
о стоимости этой одежды, ко. учитывая, что целесообразность расходов диктуется в данном случае необходимостью, говорить о ней не приходится. Образцом покроя одежды и выделки шкур должны послужить изделия чукчей, населяющих наш северо-восток. Их одежда идеальна в отношении как удобств, так и тепла, что уже много раз было доказано всеми, кто имел удовольствие с ней познакомиться.
Второй существенный момент организации маршрут- тов — продовольствие. Какой же это несносно тяжелый и громоздкий груз!
Основным нашим питанием служили мясные консервы, хлеб, копчености, масло и сыр. Все это очень вкусно и питательно, но вес — вес придавливал всю нашу энергию. Шутка сказать, что гидрологический отряд, выходя на работу на 5 дней, вынужден был тащить 75 кило продовольствия. А если бы надо было уходить за 50—60 километров и на месяц или больше! В общем тут тоже необходима коренная реорганизация. Пока что поварам «Тороса» было поручено заняться изобретением, чтобы приготовить нам хороший пеммикан, а на юге надо хорошо продумать вопрос об изготовлении для гидрографов высококачественных пищевых концентратов. Ведь снабжаются же ими наши летчики.
Еще одна маленькая деталь. Ящичная упаковка нашего продовольствия имела совершенно одинаковую тару, независимо от сорта продуктов. Таким образом, по внешнему виду нельзя было различить, находятся ли в данном ящике мясные консервы, молоко, мыло или рыба. Эта мелочь доставила нам большие неприятности.
В отношении транспорта мы получили богатый опыт. Наши сани, сделанные из легких лыж, оказались выше всяких похвал. Собственный их вес не превышал 5 кило, они были очень легки на ходу и устойчивы. Конечно, для собачьей упряжки они не годились, но за этим мы и не гнались.
Новый год встретил нас штилем при температуре —26°. Это было уже совсем хорошо, и экспедиция энергично взялась за заготовку триангуляционных знаков. Свой выбор мы остановили на легкой трехногой пирамиде с обшивкой ее верхней трети. Наш людской «пешешествующий» транспорт поставил определенное условие, что все знаки не должны превышать по весу 25—30 килограммов. Работа быстро подвигалась вперед, но с
8 января опять начались снежные штормы, загнавшие зимовщиков на корабль. Ветер достигал силы урагана, но температура хотела, кажется, окончательно дискредитировать нашу зимовку. 8-го числа мы имели —4°, и около этого уровня температура держалась несколько раз в течение всего месяца. Наша попытка выморозить руль и винт потерпела фиаско. Несмотря на то, что толщина льда достигла уже 150 сантиметров, вода постоянно просачивалась между деревянной обшивкой судна и льдом и заливала нашу майну. В конце концов мы просто сделали сквозную кольцевую прорубь вокруг кормы судна и ежедневно очищали ее от образующегося за ночь льда.
Хотя зима и была в полном смысле слова «сиротской», наши запасы каменного угля таяли довольно быстро. Основным потребителем его являлась береговая баня, служившая одновременно и прачечной. Каждую пятидневку приходилось доводить до степени кипения не менее тонны льда, чтс, конечно, требовало весьма изрядного количества топлива. Из опасения, что мы можем оказаться без топлива летом, пришлось печи в кают-компании, машине и красном уголке перевести на отопление нефтью. Так как это мероприятие являлось временным, мы не устраивали никаких форсунок и нефтепроводов, а просто в топке сделали специальные противни с высокими бортами, засыпали туда шлак вперемешку с вышедшей из употребления грязной обтиркой и поливали такой «пирог» нефтью. В течение получаса печь гудела от обилия пламени, после чего в нее вновь подливалась нефть. Расход последней оказался в общем совсем незначительным. Печи нагревались несколько хуже, чем от топки углем, но при существовавшей «жаре» снаружи тепла было вполне достаточно.
В конце января, несмотря на постоянную облачность, темнота начала заметно сереть. Где-то, еще далеко за горизонтом солнце совершало свой невидимый путь, приближаясь к нам на север с каждым днем.
23 числа мы 1зышли на первую разведку, выяснить возможность развозки знаков через пролив Фрама к полуострову Де-Колонга. С вершины острова Боневи нижняя часть небосклона казалась уже и не серой, а даже белой, но общие условия видимости заставляли желать много лучшего. Весь архипелаг как будто бы кто-то подменил, настолько изменились его очертания после трех месяцев почти непрерывных пург. Весь рельеф сгладился, привычные для нас ориентиры в виде огромных черных валунов утонули в глубоком, плотном снежном покрове. Как ни надоело нам отсиживаться на корабле, но разворачивать весенние работы было еще рано.
Ненормально высокая температура устроила нам, наконец, совершенно неожиданный и злой сюрприз. 26 января вокруг «Тороса» на льду выступила вода слоем до полуметра, залившая все то, что находилось не на борту. Поплыли мороженые овощи, которыми мы подкармливали свиней, хозяйственное мыло, тара, лес и пр. Трудно было согласиться, что это не мираж, но нам в январе месяце в архипелаге Норденшельда пришлось баграми вытаскивать из воды плавающие в ней ящики. Конечно, этому факту в значительной степени помогли те сотни тонн снега, которые скопились вокруг корабля и заставили погрузиться в воду лед, но при хороших морозах «наводнения» в таких случаях все же не бывает.
Зимовка на Торосе.pdf