Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

РАДИОЗОНД УХОДИТ В СТРАТОСФЕРУ

20 апреля дежурный по лагерю доктор Волович записал в вахтенном журнале:
«Погода ясная. Температура — минус 26°. Ветер юго-восточный, 4 метра в секунду. Ледовая обстановка — без изменений.
Личный состав станции продолжал подготовку к развертыванию научной работы. В 13.20 на площадку сел самолет Москаленко, доставивший с мыса Челюскин 1 311 кг груза. В основном техническое оборудование. В 13.30 над лагерем, на высоте 1,5 тыс. метров, последний раз прошла летающая обсерватория ледовой разведки. Пилотировал ее Бахтинов.
В 14.55 в воздух поднялся наш вертолет и, описав круг над лагерем, отправился за грузом. В 16.00 мы уже дружно выгружали драгоценные баллоны с газом. Всего вертолет за рейс берет 14-16 баллонов. Потом начальник дрейфующей станции Трешников и кинооператор Яцун сделали облет льдов, окружающих лагерь.
Ледовая обстановка — вполне благоприятная.
После облета все способные держать лопаты вышли на авральные работы: очищали лед лагеря от мусора, пустых ящиков, стружек, накопившихся несмотря на всего лишь недельное наше пребывание на льдине.
Всеобщими усилиями порядок был наведен.
В 2.30 «подошел» Котов. На этот раз среди 1 347 килограммов груза мы отыскали, наконец, долгожданный генератор для аэрологов. Радость их
[65]
была так велика, что они тут же, глубокой ночью (солнце стояло высоко над горизонтом) принялись добывать водород.
Генераторы залиты водой, и первая порция ферросилиция вступила в реакцию. Газгольдер быстро наполнился водородом, первым водородом, полученным на такой высокой широте.
На актинометрической площадке Малков развернул первые приборы для определения силы солнечной радиации...»
В журнале о запуске первого радиозонда нашей научной дрейфующей станции сказано не очень много, но для аэрологов это было большим событием. Они на деле испытали свой ледовый «газовый завод». Морская вода и ферросилиций сработали отлично, и газгольдер действительно быстро наполнился водородом. Только почему-то он вдруг лопнул, и из дыры повалил густой буроватый дымок водорода. «Авария» (к счастью в это время никто поблизости не закурил!) была ликвидирована быстро: подвернули рваный кусок газгольдера и прижали его к земле какой-то железякой.
Аэрологи хлопотали у своего «завода», торопясь точно в срок запустить первый радиозонд. Их, аэрологов, трое — Василий Гаврилович Канаки, Платон Платонович Пославский и Игорь Цигельницкий.
Канаки — «старый» полярник. Впервые в Арктику он попал в 1932 году, когда Советский Союз решил создать одиннадцать новых полярных станций. Одну из них поехал строить Василий Гаврилович Канаки. С тех пор он зимовал на многих береговых станциях, на островах Новой Земли и Земли Франца Иосифа, где с помощью радиозондов разведывал толщи воздушного арктического океана.
Начиная с 1948 года, Канаки участвовал в высокоширотных экспедициях в районе бывшего Полюса недоступности, дрейфовал со станцией Михаила Михайловича Сомова. Тогда за семь месяцев он выпустил 350 зондов. Теперь аэрологи научной станции Алексея Федоровича Трешникова, которых возглавляет Канаки, задумали выпустить более тысячи приборов. Радио-
[66]
зонды полетят дважды в день, в 4 и 16 часов по московскому времени.
Кроме того, 20 и 21 числа каждого месяца количество радиозондов будет удвоено и в условленные часы этих дней одновременно с аэрологами лагеря Трешникова выпустят свои приборы работники многих других метеостанций Большой земли, расположенных на различных широтах, вплоть до Кушки.
— Представляете, какую точную картину распределения и состояния воздушных масс будет иметь наша служба погоды, — говорит Василий Гаврилович. — От самого южного уголка страны до Северного полюса...
Второй аэролог — Платон Платонович Пославский. Его густая бородка клином и усы — предмет сильнейшей зависти новичков в Арктике — оттаивают от ледяных сосулек только на камбузе да в спальном мешке...
Когда-то он учился в педагогическом училище. Студентом подрабатывал тем, что служил ночным сторожем в Иркутской обсерватории. Там он и увлекся аэрологией. В те годы Арктику еще только начинали осваивать, и вот, начитавшись рассказов о первых полетах советских летчиков в Заполярье, о работах советских ученых, Платон Платонович уехал на Север аэрологом.
В 1933 году, во время первого перегона речных судов по морю из Лены на Колыму, он был на борту парохода «Революционный». Старое судно не выдержало ледовых атак: пошло ко дну. Пославского подобрали спасательные катера. Что и говорить, первая встреча молодого аэролога с Арктикой была не очень-то теплой, но она не разочаровала Пославского. Он пешком добрался до места работы, а потом, как у всякого энтузиаста края Большой Медведицы, в его послужном списке появились пометки о зимовках в самых отдаленных уголках Арктики.
Третий аэролог — Игорь Цигельницкий. Ему всего 22 года. В Ленинграде он окончил 247-ю среднюю школу, учился в Арктическом училище и в послужной список комсомольца Цигельницкого пока внесена только
[67]
одна запись: «Дрейфующая станция в районе Северного полюса». Над койкой Игоря пристегнутый к обшивке палатки висит крохотный плюшевый медвежонок с алым бантиком. Наверное, мишку Игорю подарила на прощанье какая-нибудь девушка. Он, конечно, скрывает это. А полярники умеют бережно относиться к чужим тайнам и не любопытствуют. Но все же добродушно посмеиваются:
— Ты, Игорь, начинай писать диссертацию на тему: «Бурый медведь в высоких широтах». Все же редкий зверь в этих краях...
— Ладно, начну писать, — отмахивается Игорь и прячет в карман дневник, о котором только и знают, что он — лирический...
Игорь первый раз попал на зимовку, да и вообще в Арктику. Поэтому, должно быть, он вовсю старается походить на «настоящих» полярников. Для начала отрастил усики. Канаки, заметив это, неодобрительно хмыкнул, но промолчал. А когда Игорь явился однажды в кают-компанию с невыбритой бородой, Василий Гаврилович ехидно заметил:
— Вон, видели — благотворное влияние Платона Платоновича уже сказалось...
Проявление этого влияния — жидковатая бороденка Игоря выглядела, прямо сказать, забавно. То тут, то там она проклюнулась на подбородке реденькими кустиками и делала юное лицо Цигельницкого совсем мальчишеским. Игорь смущенно теребил свой усик к что-то внимательно разглядывал в тарелке с супом.
— Ишь, герой! Прямо хоть на картину, — не унимался Канаки. — Ты что, думаешь, у полярников вся сила в бороде? Ведь бороды в Арктике отчего появились? От бескультурья. В старину появились, когда ни парикмахерских, ни бань, ни настоящей жизни здесь не было! Люди по году не стриглись. Придется, видно, приказ по группе аэрологов писать о запрещении бород...
На следующее утро Игорь с ожесточением выскребал свою злосчастную бороду, а дня через два срезал и усики.
Станет ли он отращивать себе бороду впоследствии, неизвестно. Но новые друзья, с которыми ему пред-
[68]
стоит побеждать стужу и непогоды Арктики, тяготы полярной ночи и дрейфующих странствий во льдах океана, непременно помогут ему стать настоящим полярником.
Более суток не спал отряд аэрологов, прежде чем в 9.50 по московскому времени первому радиозонду научной дрейфующей станции дали волю и он не спеша поплыл вверх, в безграничный воздушный океан Арктики.
Пославский остался у теодолита, чтобы следить за полетом радиозонда с помощью сильных линз, Цигельницкий и Канаки ушли в палатку, к приемнику. Откуда-то из эфира доносилось негромкое, хрипловатое поцвиркивание прибора — совсем как бесхитростный щебет какой-нибудь лесной пичужки. Канаки и Цигельницкий внимательно слушали эти сигналы, быстро расшифровывали их, наносили короткие цифры, значки и литеры в графах специальных бланков.
Удивительно простые и легкие приборы установлены в радиозондах. В небольшом картонном кожухе спрятаны «приемники», чутко реагирующие на изменение влажности, температуры и давления воздуха. Определением влажности «заведует» пучок обезжиренных волос. Причем аэрологи предпочитают иметь дело с волосами блондинок, а Василий Гаврилович как-то даже заметил ворчливо:
— Беда с этими блондинками! Любят завиваться электричеством, да еще по последней моде: по часу сидят под током. А ток нарушает физические свойства волоса и делает его непригодным для приборов...
И после этого помянул добрым словом ту неизвестную блондинку, которая живет себе где-нибудь на Большой земле, а локон ее волос, срезанный когда-то парикмахером, летит сейчас в приполюсную стратосферу и посылает людям коротенькие и точные сигналы.
Дело в том, что натянутый пучок волос при повышении влажности удлиняется, при уменьшении — сокращается. Эти его микроскопические движения передаются на легонькие рычажки, соединенные с металлическими «перьями» — стрелами. Одним концом перо связано с коленчатой передачей, другим скользит
[69]
по своеобразной гребенке. Каждый зуб гребенки — контакт — соединен с общим передатчиком. Стоит подтянуться волоску, как вся эта нехитрая система приходит в движение и в эфир летит звук того контакта, на котором остановилось перо. Аэрологу остается только записать, расшифровать эту своеобразную азбуку Морзе и узнать относительную влажность воздуха на той высоте, с которой пришел сигнал. Когда радиозонд летит в стратосферу, одновременно с пучком волос «работают» еще и биметаллическая пластинка, регистрирующая температуру, и два маленьких анероида, подающих сигналы высоты полета.
Пока Василий Гаврилович объяснял мне принцип действия приборов, Игорь быстро записывал и расшифровывал сигналы радиозонда. На первой тысяче метров полета он сообщил, что в тропосфере наблюдается большая инверсия, то — есть повышение температур с высотой... Если на поверхности льда в момент запуска было минус двадцать семь, фп через тысячу метров заметно потеплело — всего минус двадцать два градуса. А уже с высоты двух тысяч метров температура снова начала стремительно падать и вскоре летящий термометр остановился на минус пятидесяти.
— Вот видите, — взглянув на хронометр, пояснил Канаки, — даже радиозонд говорит, что мы — соседи с полюсом: за каких-нибудь двадцать минут он достиг тропопаузы. Так называется верхняя граница атмосферы и нижняя граница стратосферы. Такая «низкая» стратосфера — всего шесть-семь километров — возможна только в районе полюса. Ведь она, как и Земля, «приплюснута» к полюсам. Здесь — шесть километров, зато у экватора до четырнадцати километров поднимается.
Сигналы радиозонда становились слышны все слабей и слабей. На 84-й минуте раздался легкий треск и приемник стих. Только где-то далеко-далеко шумели разряды магнитных бурь.
— Кончено... Лопнул наш шарик... — повернув выключатель приемника, объявил Василий Гаврилович. — Но на первый раз и этого достаточно — на двадцать пять километров залез...
[70]
Хлопнула дверца палатки; пришел весь заиндевелый Платон Платонович. Он наблюдал «кончину» радиозонда через теодолит и, когда увидел резко метнувшиеся в разные стороны клочья белой резиновой оболочки, остановил хронометр. Его секундомер и секундомер Канаки показывали почти одно и то же время полета радиозонда — 84 минуты.
Так началось систематическое изучение воздушного океана над Центральным Арктическим бассейном. Сведения о влажности и давлении воздуха, о температуре и силе ветра понеслись по радио на Диксон и Большую землю, где их давно уже ждали работники службы погоды.

Пред.След.