Юрта - как все. На тонких бревнах стен вырезаны инициалы проезжавших. Есть и такая памятная запись: «Здесь ночевали колымчане Миша и Вера из Колымска в Якутск на учебу».
Это старательно «гравировано по дереву» ножом. И становится жаль незадачливую колымчанку Веру. Шутка сказать, веселый попался спутничек: всю ночь, очевидно, резал дерево!
Когда глаза привыкают к полутьме, вижу сваленный в углу нар багаж. Около него спит человек под оленьей дохой. Вероятно, проезжий.
Над окном — совершенно необычное явление — пришпилена деревянным колышком рукописная бумажка:
СПРАВКА
Дана настоящая гр-ну Слепцову Ник. Н. в том, что он действительно
задержатель только почтовой станции, кроме почтовой гоньбы вслучае
имеющие документы, чтобы взять почтовые подводы, а кто езжающие
не подрядным путем, то им не разрешается.
Уполн. тав-ва Верескин (Березкин),
Член н/с Слепцов (Слепцов).
№ 283/28/11-32 году.
Калачиков первым прочитал это объявление.
Сейчас день, страшный пистолет едет под сидением моей кибитки, и бухгалтер чувствует себя героем.
Просыпавшейся, из лопнувшего мешка, картошкой тарахтит его возмущение...
— Это же ужас, а не дорога! Смотрите, грамоте еще как следует не научились, а уже в свою пользу ее обратили. Читайте: «задержатель»! Это же от слова «задерживать»! Пассажиров задерживать!
Спавший человек поднял голову. Похоже, что разбудили косматого сен-бернара, и он хоть лениво, однако с явным неудовольствием щурится на нас. Проснувшийся сказал что-то хозяйке, возившейся у комелька с чайником, потом нашему ямщику — все по-якутски.
Наконец, уже по-русски, без всякого акцента, к нам:
— Из Анянды, товарищи? Парнишка там ночью не бредил? Вы не из Обкома будете? Или, может, по колхозной части? Вот никак не могу добиться, чтобы как следует доставлялось молоко больным!...
Человек встал, начал одеваться. Одеваясь, говорил:
— Вот, едете из Якутска, а что бы зайти в Нарком-здрав- взять там хотя бы плакаты по гигиене? Могли бы и сами развесить на станках. Ведь, конечно же, получали у Наркомздрава спирт на дорогу. Туберкулез и грязь вам же самим мешают, проезжающим.
А нарочных, знаете, посылать каждый раз накладно выходит. Три колхоза у меня. Семнадцатый день объезжаю. Дома, в больнице, одного лекпома оставил и волчицу. Кстати, будете заходить, посмотрите, как волчица себя чувствует. Волков здесь очень много: скот травят и людей ранят. Надо развести какую-то новую породу волкодавов. Думаю, помесь ездовых лаек и волков удачна будет.
Уже обтягивая на голове ремешок меховой шапки, вместо прощания, в упор спросил: — Поранений нет? Иоду не надо? — и вышел.
Конечно, захотелось еще поговорить с этим человеком, сплошь из дела и воли к делу спаянным. Может быть, на полминуты всего и задержался, пока снимал с крючка рукавицы. Но с порога юрты увидел лишь спину доктора на последней нарте уходящей в обратный рейс почты. Той, которая привезла нас сюда.
Хозяйка что-то бурчала насчет «емчика» (ямщика) и чаю и «доктор колхоз-га»...
Ясно, что ни колхозному доктору, не ямщику-колхознику, оставившему дома больных, некогда заниматься чаепитием.
А багаж... Чей же это багаж? Он так и остался на нарах?!
Калачиков продолжал скулить:
— Ужас! Дикари! Разве можно таким доверять почту? Какие же это советские граждане? Боже ж мой, смотрите! Это же совсем дикари! Что он делает?
Мальчишка лет десяти, несколько минут назад принесший мешок рыбы, готовит себе еду. Выстрогал тонкую, длинную палочку. Воткнул на палочку десяток рыбешек величиной немногим более наших снетков, ставит этот «рыбный шашлык» в золу перед огнем. Рыбешки, закаменевшие было на морозе, в тепле ожили. Извиваются, будто стараясь уплыть от жара. Вижу, что мешок полон крупной рыбы — карасей.
Но хозяйка продолжает дело мальчугана: еще и еще нанизывает, устанавливает палочки с рыбешками.
