Первый «щенок» появился неожиданно, хотя ко встрече с ним готовилась вся экспедиция.
— Айсберг! — закричал впередсмотрящий
«Эстонии», на которой мы шли в Антарктиду, и в том направлении, куда он указал, мелькнула белая точка. Все высыпали на палубу, вооруженные фотоаппаратами и кинокамерами — наша встреча с Антарктидой должна остаться в истории человечества по всем правилам фотокинодокументалистики, но... Серое угрюмое небо сливалось на горизонте с водой «могильного» цвета, как его определил кто-то из судовых остряков. Айсберг оказался льдиной диаметром в двадцать метров, сырой холодный ветер загнал снова всех в каюты. Но Антарктида была уже рядом. В душе каждого возникла какая-то детская радость, которая не умирает в человеке до тех пор, пока он ходит по земле, и просыпается всегда, когда ждешь чего-то прекрасного. В тучах появились разрывы, солнце, поиграв в прятки с кораблем, засияло. И в этом сиянии, во всей своей праздничной красоте из-за горизонта появились первые стражи Антарктиды — не какие-то там «щенки», а настоящие айсберги высотой в 40—50 метров, с причудливыми очертаниями сказочных существ и фантастических строений, укутанные нежнейшей бело-голубой пеленой, сквозь которую шел ровный розовый свет.
Из-за «замка» выпорхнула стая «лебедей», «старик», согнувшись, шарил руками по дну океана, «стрелец-кентавр» натягивал лук... В каждом изломе, в причудливой игре света и тени фантазия человека находила образы, которые таяли, растворялись по мере того, как «Эстония» приближалась к этим исполинским льдинам.
Весело защелкали фотоаппараты, застрекотали кинокамеры. Радостный гомон научного, морского и авиационного народа, столпившегоcя на палубе, перекрывал шум волн, и только Борис Миньков, командир летного отряда нашей 9-й Советской Антарктической зимовочной экспедиции молча задумчиво глядел туда, где по штурманским расчетам лежал «Мирный».
— А «старики»-то, кажется, решили припугнуть нас Антарктидой, — веселое настроение не обошло стороной и меня, и я решил слегка поддразнить Минькова. — Не так страшен черт, как его малевали.
Миньков перевел взгляд на меня. В нем не было ни упрека, ни возражения, ни злости, а только тень какой-то усталости. Не могу объяснить почему, но я вдруг понял, что она — от той работы, которую нам еще надо будет сделать. Эта усталость — из будущего.
— Поглядим, кто был прав, — сказал он. — Готовься к полетам.
«Стариками» мы называли полярных летчиков первых поколений:
Илью Павловича Мазурука,
Виктора Михайловича Перова, Юрия Константиновича Орлова,
Владимира Васильевича Малькова, Александра Арсентьевича Лебедева и других. Их рассказы об Арктике и Антарктиде захватывали нас, тех, кто пришел в Полярную авиацию позже, и становились школой жизни, значение которой переоценить невозможно. Но сейчас, подходя к Антарктиде, я впервые подверг сомнению их воспоминания о полетах над ней — слишком празднично и мирно выглядела она, слишком кроткой и уступчивой казалась. Чувства, ощущения, запах и цвет обманывали разум.
Я еще не знал, что вся дальнейшая жизнь превратится в цепь сплошных командировок сюда, во время которых я научусь безумно любить ее и бешено ненавидеть. Что здесь пойму истинную цену дружбе и предательству, мужеству и преданности, правде и лжи. Я узнаю истины, которые открывает Антарктида только избранным, но этих избранных она предпочитает не выпускать из своих объятий, и можно считать чудом, что и я, и полтора-два десятка моих товарищей, отлетав над ней больше десяти лет, все же вернулись живыми. Она наградит меня снами, от которых просыпаешься, нервно ищешь сигарету во тьме и куришь до утра, боясь снова закрыть глаза. Она заберет многих моих друзей, взамен оставив в душе пустоту, которую ничем не заполнишь до конца дней своих. И постаревший на сто лет в ее небе, измотанный десятками болезней — памятью о ней, я буду мечтать только об одном — еще бы раз пройтись на своем стареньком, измотанном, избитом, но непобежденном Ил-14 с «Мирного» на «Восток» и обратно, и можно умирать.
Ничего этого я еще не знал. Чтобы прийти к такой мысли, мне понадобятся тысячи часов работы в небе Антарктиды и годы жизни на этом континенте с тяготами и лишениями, маленькими радостями и большими бедами, и потому, в свои 24 года прибыв в Антарктиду, я ощущал в душе некое превосходство над «стариками», которым перевалило за 40, а то и за 50. С легкой душой я пошел готовиться к полетам, выполняя приказ Минькова, неся в себе радость от того, что и я теперь буду причастен к настоящему, большому, истинно мужскому делу — исследованиям Антарктиды. И пришел я сюда не как мальчишка, а как настоящий полярный летчик, имеющий опыт практически во всех видах полетов на Ли-2 и Ил-14. Пока укладывал пожитки, почему-то вспомнилось, что меня не просто зачислили в антарктический летный отряд, а еще и искали, перед тем как зачислить. А что искать, если я ходил на ледовую разведку и вернулся. Когда отдыхал, пошли телефонные звонки: «Тебя ищут!» Потом пришла телеграмма: «Зачислили». Да, дьявол подери, приятно чувствовать себя летчиком, которого ищут, чтобы командировать в Антарктиду. В Полярной авиации народу много, в Советском Союзе еще больше, а ищут персонально тебя, выделив из тысячи подобных.
Я оглядел каюту. В любой обстановке собраться в дорогу для меня было делом нескольких минут. Надел теплое белье, демисезонный арктический костюм, простые носки, сверху шерстяные, торбаса. Я их в Арктике сам сшил из оленьих шкурок, на подметки войлок поставил. Набросил куртку, затянул рюкзак, в котором всегда хранил, как НЗ, несколько пар суконных и хлопчатобумажных носков, чистое белье, рукавицы, фляжку из нержавеющей стали со спиртом, охотничий нож, спички, соль, травы (обязательно малина, липа), индивидуальный пакет (бинт, йод, нашатырный спирт, активированный уголь). Сверху — спальный мешок из верблюжьей шерсти... Готов. Шапку тоже засунул в рюкзак — я вообще ее редко одевал, поскольку кровь свою считал горячей и не мерз в самой легкой одежде.
Вышел на палубу. Наша «Эстония» уже покорно плелась вслед за «Обью», которая вышла нас встречать к зоне тяжелых льдов. И хотя они уже были ломанными и битыми, идти сквозь них самостоятельно круизный теплоход не мог — требовалась помощь ледокольного судна.
А народ все толпился на палубе — как же: то императорские пингвины появились, то касатка спину из воды показала, то тюлени начали морды высовывать. Я улыбнулся: «Серьезные люди, доктора наук, профессора, академики, а прыгают вдоль бортов, как дети». Кричали чайки, бился о металл и ломался лед, команда готовилась к швартовке, сияло солнце, и весь этот праздничный радостный шум и гам никак не вязался с трагической нотой, которая звучала почти во всех книгах, написанных об Антарктиде теми, кто побывал в ней до нас. У меня не было основания им не верить, но разнеженная, улыбчивая, веселая страна из воды, снега и льдов, залитых ярчайшим солнцем, никак не могла загнать мои мысли и чувства в грустное или тревожное русло. А может, это и к счастью, что человек верит больше себе, чем кому-то другому?
Знакомый гул моторов Ли-2 возник где-то вдали, машина вынырнула из-за айсбергов, низко прошла над кораблями и, покачав крыльями, ушла. С совещания у начальника экспедиции Михаила Михайловича Сомова вернулся Миньков. Собрал весь летный, инженерный и технический состав. По-волжски мягко налегая на «о», сказал:
— Стоянка «Эстонии» — в тридцати километрах от «Мирного». Ближе не подойдешь — льды не пускают. Работать придется на износ, столько, сколько позволит погода. На Ли-2 будем таскать грузы от «Эстонии» в «Мирный», оттуда на Ил-14 — на станцию «Восток». И предупреждаю, — Миньков обвел взглядом собравшихся, на мгновение задержав его на мне, — Антарктида не прощает ничего, даже любви. Поэтому романтические чувства оставьте при себе, иначе будете на льду. Или еще ниже.
Веселой гурьбой мы скатились по трапу. Ли-2 ушел в «Мирный», взяв на борт высокое начальство, которое удалилось на обсуждение всех насущных проблем экспедиции. Следующая очередь наша. С одной стороны, традиция первыми отправлять на антарктические станции только что прибывшие летные экипажи была данью уважения нашей профессии со стороны «науки» и иного антарктического люда, с другой — необходимостью поскорее включить летный состав в процесс разгрузки судов. Ли-2 сел, подрулил к борту «Эстонии», мы побросали свои нехитрые пожитки в его металлическое чрево, короткий полет, и мы — в «Мирном».
Аэродром не произвел на нас особого впечатления — в Арктике несложней и похуже видали. А вот столица советской Антарктиды — станция «Мирный» — заставила дрогнуть сердца даже бывалых зимовщиков. Собственно, никакой столицы-то и не было. То здесь, то там виднелись будки, похожие на те, что в школе мы видели на иллюстрациях к произведениям Салтыкова-Щедрина, в которых прятались городовые. Торчали какие-то палки. И лишь на сопке Радио возвышался дом, опутанный антеннами.
Быстро распределили, кто, где будет жить, и я нырнул под снег — через одну из тех самых будок, которые меня так поразили. Оказывается, все дома «Мирного» занесло снегом вначале по самые крыши, а потом и выше и, чтобы не тратить силы и время на их практически бессмысленные раскопки, из домиков пробили тоннели, ведущие к свету и воздуху.