Изображение
31 июля 2012 года исключен из Регистровой книги судов и готовится к утилизации атомный ледокол «Арктика».
Стоимость проекта уничтожения "Арктики" оценивается почти в два миллиарда рублей.
Мы выступаем с немыслимой для любого бюрократа идеей:
потратить эти деньги не на распиливание «Арктики», а на её сохранение в качестве музея.

Мы собираем подписи тех, кто знает «Арктику» и гордится ею.
Мы собираем голоса тех, кто не знает «Арктику», но хочет на ней побывать.
Мы собираем Ваши голоса:
http://arktika.polarpost.ru

Изображение Livejournal
Изображение Twitter
Изображение Facebook
Изображение группа "В контакте"
Изображение "Одноклассники"

Всеволод Васнецов. Под звездным флагом "Персея"

 обложка.jpg
  1. От редактора(В. И. Черныш, кандидат военно-морских наук)
  2. Вместо предисловия
  3. Глава 1. Шум ветра всколыхнул воспоминания
    Московская весна 1921 года. Разговор с А. А. Шорыгиным. Декрет В. И. Ленина. Знакомство с И. И. Месяцевым. Подготовка к экспедиции. Косинская биологическая станция. Рынок на Земляном Валу. Моя первая трубка.
  4. Глава 2. Первая экспедиция Плавучего морского научного института.
    Сборы и долгий путь в Архангельск. Городской рынок и моя вторая трубка. У Соборной пристани. На "Соловье Будимировиче". Структура Плавморнина и задачи. Программа работ первой экспедиции. К 47-му меридиану. На Новой Земле. "Малыгин" с караваном судов Сибирской хлебной экспедиции. В Москву.
  5. Глава 3. Постройка экспедиционного судна "Персей" .
    В лайском доке. Кладбище кораблей. Рассказ Месяцева. Механики Волков и Елезов испытывают главную машину. Звездный флаг. Техническое описание судна. Пробный рейс.
  6. Глава 4. Первое экспедиционное плавание в 1923 году.
    Маяк СД. Капитан "Персея" П. И. Бурков. План работ экспедиции. Первая встреча со льдами. Земля Франца-Иосифа на горизонте. Уголь кончается. На юг под парусами. Стоянка в губе Белушьей. Встреча с г/с "Мурман". Тыко Вылка. В Архангельск.
  7. Глава 5. Плавания в 1924 году.
    План работ летнего плавания. Закупка мяса. Корабельные котята. Губа Белушья. Губа Пырья. В Кандалакшском заливе. Шторм на баре Северной Двины. Осеннее плавание и его программа. Гибель "Девы". Разрез по 41-му меридиану. В тяжелых полярных льдах. Поиски пресной воды на Земле Короля Карла. Остров Надежды. Моя четвертая трубка. Впервые в Стур-фьорде. Заявочные столбы на уголь. Моя пятая трубка. В Екатерининской гавани на Мурманской биологической станции. Мурманск в 1924 году.
  8. Глава 6. Три экспедиции в 1925 году.
    Мурманская и Кильдинская банки. Снова на Шпицберген. Самый северный город Европы - Вардё. Стурфьорд. Высадка береговой партии. Лагерь и работы на берегу. В Исфьорде. Осень в Печорском море. Обследование южного берега Новой Земли. В губе Новой и Заблудящей. Встреча с Р. Л. Самойловичем. Домой.
  9. Глава 7. Пятилетие Плавморнина и плавания в 1926 году.
    Океанографические работы в Белом море и Чешской губе. Осеннее плавание в Крестовую губу. Горбовы острова. Избушка на острове Заячьем. Путь к Земле Франца-Иосифа опять закрыт. В тяжелых льдах. Обследование заливов Северного острова Новой Земли. Трал на винте. Рождение айсбергов. Я окончил МГУ.
  10. Глава 8. Плавания в Баренцевом море в 1927 году.
    Весенние гидрологические работы и разведка кромки льдов. В центре Баренцева моря тяжелые льды. Корпус поврежден, появилась течь. Бочка масла в море. Ремонт судна в Екатерининской гавани. Осенняя экспедиция в Карское море. Погибшее судно в Петуховском Шаре. Карское море. Маточкин Шар и встреча с Э. Т. Кренкелем. На мысе Желания. Домой под парусами. Шторм на Северной Двине.
  11. Глава 9. Океанографические работы в 1929-1931 годах.
    Старинный чемодан с письмами. Реорганизация Плавморнина и создание ГОИНа. Круглогодичные плавания. Развертывание широких научно-промысловых исследований. Тысячная станция. Земля Франца-Иосифа опять окружена льдами. Начало зимних плаваний. Батиметрическая карта Баренцева моря. Открытие Медвежинской банки. Пожар на корабле. Встреча Нового года в струе Гольфстрима. Ледообразование на центральном мелководье. Продолжение зимних исследований. Распределение стад тресковых в Баренцевом море. Гусиная банка. Принцип научно-промысловых исследований и их итоги.
  12. Глава 10. Второй международный полярный год.
    Распределение работ между странами и доля участия "Персея". Ураган в Мурманске. Маршрут экспедиции. Практикантка. Разрез Нордкап - мыс Южный. Исфьорд. Отступление от Семи Островов. Аврал по разгрузке угля. В гостях у консула. Попытка обогнуть Шпицберген с востока. У острова Белого. Разрез Шпицберген - мыс Желания. Океанографические работы в Карском море. У зимовщиков Матшара.
  13. Глава 11. Продолжение работ по программе 2 МПГ в 1933 году.
    Январское плавание. Жестокий шторм у Нордкапа. Возвращение в Мурманск. Смерть отца. Весенняя экспедиция. Под Нордкапом. Разрез на остров Медвежий. Высадка и встреча со старыми знакомыми. Разрез на мыс Южный. Бесплатный уголь в Исфьорде. Впервые советский исследовательский корабль в Гренландском море. Тяжелые льды Восточно-Гренландского течения. Домой под парусами.
  14. Заключение
  15. Примечания редактора
  16. Краткие биографические справки

Васнецов Всеволод. Под звездным флагом «Персея». Воспоминания. Л., Гидрометеоиздат, 1974 г. 278 с. ил.

Автор книги-старейший советский океанограф был одним из первых сотрудников созданного по декрету В. И. Ленина полвека назад Плавучего морского научного института. В. А, Васнецов делится воспоминаниями о создании института об участии в арктической экспедиции 1921 года на ледокольном пароходе "Малыгин", о строительстве и плаваниях первого в СССР научно-исследовательского судна "Персей".
Литература об Арктике почти не сохранила следов о том далеком и трудном времени. Книга восполняет этот пробел. Она иллюстрирована многочисленными фотографиями, сделанными автором, а также репродукциями с картин новоземельского художника Тыко Вылка и участников экспедиций В. М. Голицына и В. А. Ватагина, никогда не публиковавшимися ранее.
Книга представляет интерес для широкого круга читателей

Океанографические работы в 1929 — 1931 годах

Начав писать воспоминания «Под звездным флагом "Персея"», я использовал свои дневники, рейсовые донесения капитанов, карты маршрутов и сохранившиеся у меня копии отчетов экспедиций, которыми я руководил.
По каким-то причинам у меня не оказалось достаточно полных сведений о плаваниях «Персея» в 1930 и 1931 годах. К счастью, этот пробел я смог пополнить своими письмами к отцу.
В течение своей жизни много писем мы получаем и посылаем в ответ. Прочтешь письмо, какое-то время, пока не соберешься ответить, оно лежит на твоем столе, а потом при очередной уборке выбросишь его в корзину и забудешь.
И неудивительно, что недавние события, особенно в молодые годы, кажутся малозначимыми. Сохраняешь только письма или очень важные, или полученные от каких-либо известных людей, полагая, что со временем они станут особо интересными.
Так было в молодости и со мной. Сохранил я письма от Ф. Нансена, А. А. Борисова, Н. И. Евгенова, Тыко Вылки, К. А. Паустовского и только несколько писем от отца. А вот мой отец относился к письмам по-иному, быть может, потому что в те далекие годы писали меньше и к письмам относились почтительнее.
Я помню, у отца был старинный черный кожаный чемодан с большими медными замками и всякими блестящими нашлепками. И пустой чемодан этот был очень тяжелым, а битком набитый письмами он весил пуды. В молодости отец не имел постоянного места жительства и часто кочевал, но тяжеленный чемодан с письмами неизменно перевозил с одной квартиры на другую, из одного города в другой. Среди этих писем сохранились даже два посланные моим дедом из села Рябова, когда отец учился в первых классах духовного училища в Вятке. С годами в чемодане накопилась огромная переписка. Основная часть этих писем, от многих известных русских художников, находится теперь в Третьяковской галерее и использована при составлении монографий о творчестве как самого А. М. Васнецова, так и других его современников.
Выручила меня неожиданная находка. Разбирая еще не переданные и не заинвентаризованные бумаги моего отца, заведующая мемориальным музеем-квартирой А. М. Васнецова, моя жена Е. К. Васнецова, обнаружила пачку непросмотренных писем. Это были письма, которые я посылал родителям из своих странствований по северным морям, в том числе в 1930-1931 годах. По своей привычке отец не выбрасывал их, и ему я обязан сохранением многих сведений, необходимых для моих воспоминаний.

Летом 1929 года в Морском научном институте произошли события большой важности. Плавморнин был реорганизован в Государственный океанографический институт (ГОИН) и из ведомства Наркомпроса передан в систему Гидрометкомитета при СНК СССР.
Эта реорганизация, осуществленная по инициативе И. И. Месяцева, была не просто формальной сменой ведомственных вывесок. Она обеспечивала дальнейшее широкое развертывание исследовательской деятельности института на северных морях.
Мурманская биологическая станция, в начале столетия организованная Петербургским обществом естествоиспытателей в Екатерининской гавани, после Октябрьской революции находилась в ведении Наркомпроса. Она была передана ГОИНу и стала его Мурманским отделением.
ГОИН получил незамерзающую базу на Мурмане, лаборатории, морской аквариум, склады, жилые помещения, а также экспедиционные корабли «Николай Книпович» и «Александр Ковалевский». «Николай Книпович» — деревянная моторно-парусная шхуна зверобойного типа — незадолго перед тем был построен в Норвегии.
«Александр Ковалевский» — изящнейшая морская яхта водоизмещением около 35 тонн, построенная по чертежам известного кораблестроителя Фан-Дер-Флита, — имел огромную парусность, был снабжен небольшим керосиновым двигателем, но из-за преклонного возраста вскоре лишился права выходить в открытое море. Ремонт его расшатавшегося огромного яхтенного киля представлял большие трудности — сухого дока тогда в Мурманске еще не было.
Синезвездный флаг «Персея» в 1929 году был поднят на стеньгах еще двух исследовательских кораблей, только вместо ПМНИ на нем стояли буквы ГОИН.
С этого времени начинается новый этап деятельности «Персея». В прежние годы экспедиционные плавания совершались только в теплую половину года. С обретением незамерзающей базы институт мог приступить к круглогодичным исследованиям. Это представляло особый интерес, ибо о зимнем сезоне в Баренцевом
море имелось лишь ничтожное количество океанографических данных. За 8 лет Морской институт достаточно хорошо изучил его гидрологический режим в теплое полугодие, а также рельеф дна, грунты, гидробиологию. Уже наметились некоторые связи гидрологических характеристик, рельефа и грунтов с распределением донных промысловых рыб.
В конце двадцатых годов траловый флот Севера в течение многих лет ловил рыбу на одних и тех же банках: Канинской, Кильдинской, Мурманской. В начале тридцатых годов началось усиленное развитие тралового флота. Вступали в строй новые, более крупные траулеры, строившиеся и на отечественных верфях и за границей. На Канинской и Кильдинской банках становилось тесно. Возникла острая необходимость расширить зону действия растущего рыболовного флота, надо было искать новые промысловые районы. Искать не слепо рыская по морю, а на основе океанографических данных и экологических взаимосвязей.
Такими данными располагал Морской институт, к нему и обратились рыбохозяйственные организации Севера.
В результате договоренности И. И. Месяцева с Севгосрыбтрестом институт брал на себя обязательство выполнить научно-промысловые исследования в Баренцевом море, а трест — финансирование значительного объема этих работ и материальное обеспечение кораблей. Институт получил возможность увеличить штат экспедиционных работников, обеспечить их хоть каким-то обмундированием и круглогодично вести исследования на море.
Кроме того, в 1930 году специально для научно-промысловых работ ГОИН получил старенький траулер «Дельфин», на нем была оборудована лаборатория и поднят наш экспедиционный флаг.
В конце июля и начале августа 1929 года «Персей» выходил в море на Мурманскую и Кильдинскую банки, чтобы установить продуктивность донной фауны — объекта питания тресковых рыб. Плавание продолжалось всего 8 дней, но и за этот срок гидробиологам, применявшим дночерпатель Петерсена, здорово досталось. Погода в летнее время здесь обычно бывает хорошая, но в этот раз сильные ветры не прекращались, нещадно качало — пришлось прекратить работы и возвращаться в Мурманск.
Сразу же началась подготовка к ежегодному летне-осеннему плаванию. Начальником экспедиции был впервые назначен гидробиолог Александр Александрович Шорыгин. Я, как всегда, руководил гидрологическими работами и к тому же был заместителем начальника.
10 августа мы вышли из Мурманска и начали гидрологический разрез к северу по 33-му меридиану. Сменялись вахты, мы делали станции, опускали в воду различные приборы, раздавались звонки к обеду, ужину, чаю. Штурманы сетовали на облачность, не позволявшую поймать солнце. Задувал ветер, то сильнее, то слабее, но
никогда не затихал. Бесконечной чередой катились волны, раскачивался и поскрипывал «Персей».
В этом плавании Морской институт выполнил тысячную станцию. Отметили мы это событие продолжительным гудком да обедом с пирогом и чаем со сдобничками.
По мере продвижения к северу ветер усиливался и на 76° с. ш. достиг почти силы шторма. Не хотелось прерывать работы, и мы, несмотря на жестокую качку, не ложились, в дрейф, а продолжали идти своим курсом и делать гидрологические станции.
Седьмой год плавал «Персей» — в сильнейшие штормы, в тяжелых льдах, у неисследованных берегов, счастливо обходил кошки и рифы, напороться на которые были все возможности, и всегда ему везло, все сходило благополучно.
А теперь в открытом море неожиданно пришла беда. Никто толком не мог понять, как это случилось. В кубрике один из матросов не то вылезая из койки и потеряв равновесие, не то еще как-то наткнулся животом на носик большого чайника, привязанного к мачте, проходящей через стол, и пропорол себе брюшину. К счастью, на 76° 45' с. ш. показалась полоса льда. Чтобы избавиться от качки и врач мог заштопать рану матросу, мы зашли в лед. Судовым врачом был не хирург, а терапевт. Он опасался за здоровье матроса и требовал возвращения в порт. 19 августа в разреженном льду мы достигли 77° 45' с. ш. и отсюда, записав в вахтенном журнале требование врача, повернули в Мурманск. Очень не хотелось А. А. Шорыгину прерывать экспедицию, которой он впервые руководил, но; ничего не поделаешь, пришлось. Досадно было и мне не закончить так хорошо проложенный разрез. Где-то в глубине души мне казалось, что и я как-то причастен к этому неприятному происшествию. Я уже привык делать гидрологические станции почти в любую погоду, а, может быть, следовало бы лечь в дрейф и тогда бы ничего не случилось.
В настойчивом стремлении протянуть разрез как можно дальше на север крылась еще и заманчивая мечта — хоть на сей раз достигнуть Земли Франца-Иосифа. Полным ходом под парусами спешили мы в Мурманск. 23 августа сдали матроса в больницу и, не простояв суток, снова вышли в море, проложив курс на последнюю станцию, чтобы продолжать разрез. 29 августа, встретив довольно густой лед, среди которого возвышались большие айсберги, уклонились к востоку и медленно направились к Земле Франца-Иосифа. На другой день начался сильный снегопад с метелью, весь окружающий мир скрыла белесая мгла. Плыть во льдах стало невозможно. Мы остановились.
На вынужденной стоянке под 78° 45' с. ш, сделали 26-часовую станцию.
Метель улеглась только 31 августа. Установилась ясная погода с легким морозцем. Снова двинулись в путь, стараясь придерживаться во льдах северо-восточного направления, но уже на следующий день встретили сильно сплоченные льды и были вынуждены следовать вдоль них. Так, пробиваясь во льдах, достигли мы 3 сентября нашей крайней северной точки на 79°14' с. ш. и 45° 00' в. д. Отсюда хорошо был виден сверкающий ледяной купол Земли Франца-Иосифа и темные мысы отдельных юго-западных и южных островов. Но от земли нас отделяла зона тяжелых льдов. Как манила опять эта суровая величественная земля, как стремились мы высадиться на мысе Флора, как близко, казалось, осуществление мечты — и уже в который раз судьба была против нас.
Время еще не позднее, только 3 сентября. Может быть, подождать, когда улучшатся ледовые условия? Но нет, уже похолодало, столбик ртути в термометре упал до -5°, снежное месиво, образовавшееся на воде после сильных снегопадов, замерзая, спаивало мелкие льдины.
А уголь был уже на исходе. Непредвиденный «пробег» в Мурманск и обратно истощил топливные запасы. Как и прежде, неприкосновенного запаса продовольствия у нас нет и, как всегда, одеты мы очень легкомысленно.
Поискав еще день-другой более свободный путь к северу, мы от дальнейших попыток пробиться к Земле Франца-Иосифа отказались. Ничего другого не оставалось, как возвращаться.
На обратном пути экспедиция выполнила океанографические работы по 41-му меридиану. 15 сентября «Персей» пришел в Архангельск.
Здесь мы с удивлением узнали о распоряжении не ставить судно на зимовку, как обычно, а произвести необходимый ремонт и готовиться к переходу в Мурманск и к зимним плаваниям. Об институтских преобразованиях я узнал только в Москве.

В конце ноября я приехал в Мурманск. Здесь стояла зима, хотя и не очень холодная. Заиндевел такелаж «Персея», иллюминаторы покрылись морозными узорами, по ватерлинии корабля и шлюпок висели гирлянды ледяных сосулек. Солнце не поднималось над горами и только среди дня окрашивало небо оранжевыми тонами.
Зима, скоро Новый год, мы готовимся уходить в море. Все казалось необычайным и интересным. Впервые поняли мы, как удобно иметь свою базу. Можно было разгрузить «Персей» и не таскать с собою по морям массу имущества, не нужного в данной экспедиции. Впервые получили мы и меховые кожаные куртки, ватные костюмы, валенки, шапки и даже перчатки.
Кстати, о валенках. В новых, необтоптанных, с твердой округлой подошвой, удержаться на ногах в качку совершенно невозможно да и ходить опасно: в этом я убедился на личном опыте. Я шел по узкому проходу жилой палубы — и вдруг меня ударила по голове переборка. Я не оговорился: новые валенки сохраняли вертикальное положение моего тела, и не я стукнулся о переборку, а она стукнула меня.
Сотрудники ГОИНа должны были приступать к организации научно-промысловых исследований. Наши познания Баренцева моря были уже достаточно обширными. Мы знали, что придонные (тресковые) рыбы не рассеяны по всему морю, а придерживаются определенных районов, где скапливаются в промысловых количествах. Эти скопления обусловлены гидрологическим режимом, глубинами, характером рельефа дна и придонной кормовой фауной.
Таким образом, в основу промысловых исследований следовало положить батиметрическую карту моря. Такая карта у нас имелась, и мы ежегодно ее пополняли новыми данными и корректировали.

Ненастным декабрьским вечером пурга залепила иллюминаторы, ветер завыл в такелаже, навевая тоску, монотонно поскрипывали переборки деревянных надстроек, усугубляя чувство одиночества. Даже на рейде против Мурманска слегка покачивало.
В тот вечер сидел я в своей каюте и раздумывал над картой Баренцева моря. Задача перед нами стояла новая, ответственная, и мы еще толком не знали, как подступиться к ее решению. Зная о важном значении рельефа дна, я всматривался в батиметрическую карту и старался реально его себе представить. Но изобаты, проведенные пунктиром, не давали наглядного представления. Тогда я решил выделить зону оптимальных промысловых глубин, заштриховав ее цветным карандашом. Понравилось, и я раскрасил всю карту. Получилось совсем хорошо: наглядно выделялись отмели, впадины, желоба, сразу стал понятен рельеф дна.
Я попробовал назвать элементы рельефа, не придавая этому серьезного значения. На моей карте появились Мурманская впадина, Норвежский желоб и даже его «ноздря», Медвежинская, Гусиная банки и множество других наименований.
На другой день я показал карту сотрудникам, которые должны были принять участие в научно-промысловых исследованиях. Всем понравилось. Появилась возможность в рассуждениях, при обмене мнениями и в экспедиционных отчетах опираться на географические названия, что представляло большое удобство.
Так, в тот ненастный декабрьский вечер родились географические названия элементов рельефа дна Баренцева моря, они постепенно укоренились и получили всеобщее признание и в ГОИНе и у моряков тралового флота.
В полярную ночь 22 декабря 1929 года начался новый этап деятельности института: «Персей» вышел в первое зимнее плавание, свою двадцать вторую экспедицию.
Поскольку экспедиция впервые преследовала специальные научно-промысловые цели, я позволю себе вкратце изложить ее задачи. Нам поручалось обследовать юго-восточную часть Норвежского желоба, северный склон Нордкапской и южный склон Медвежинской возвышенностей по 100-200-метровой зоне глубин и, кроме того, выполнить стандартный гидрологический разрез Нордкап — остров Медвежий, по которому для теплой части года накопился уже большой материал. Первые данные для зимнего сезона мне как гидрологу были особенно интересны.
В Норвежском желобе производились опытные траления на глубинах от 98 до 340 метров. Дальше, делая по пути гидрологические станции, «Персей» вышел на северный склон Нордкапской возвышенности, где были произведены многочисленные опытные траления на глубинах от 260 до 350 метров. Закончив здесь работы, корабль направился гидрологическим разрезом к острову Медвежьему. На южном склоне Медвежинской возвышенности было выполнено 20 океанографических станций, сделаны 25 тралений на глубинах от 98 до 325 метров и одна 25-часовая станция для выяснения суточной вертикальной миграции планктонных организмов в условиях полярной ночи.
С Медвежинской возвышенности мы перешли к устью Мотовского залива, где также провели научно-промысловые исследования.
Это плавание «Персея» совпало с гидрологическим летом. Во время летне-осенних экспедиций мы привыкли наблюдать резкую вертикальную температурную стратификацию водных масс, сейчас же она отсутствовала в районе Норвежского желоба, Нордкапской возвышенности и южной части разреза Нордкап — Медвежий — во всем слое от поверхности до дна температура изменялась в пределах от 5,5 до 6,3°.
Однако севернее, при подходе с юга к Медвежинской возвышенности, появилась вертикальная и, что очень важно, резкая горизонтальная стратификация, особенно в зоне 200-метровых глубин, здесь температура поверхностной воды на расстоянии одной мили упала от 4 до -1°. На это явление — образование «местного полярного фронта», характерное не только для Медвежинской возвышенности, но и для всех мелководий Баренцева моря, — я обращаю особое внимание. Его открытие сыграло очень большую роль в разработке сотрудниками института океанографически обоснованной гипотезы и методики поисков и изучения новых районов скопления тресковых рыб.
Разработка методики стала возможной только благодаря тому, что с возникновением Морского научного института исследования
моря (под руководством И. И. Месяцева, Л. А. Зенкевича, А. И. Россолимо) велись комплексно.
В тот далекий период мы знали, что в Баренцевом море процесс охлаждения водных масс на мелководье происходит гораздо интенсивнее, чем в глубоководных зонах. С поверхности зимнее охлаждение распространяется в глубину за счет возникновения вертикальных конвекционных токов. Конвекционное охлаждение быстро достигает дна, запас тепла в толще воды иссякает и вся она охлаждается до температуры ниже -1°. В глубинных зонах запас тепла очень велик и за зиму водная толща не успевает охладиться до дна.
В результате над мелководьем образуется мощная шапка холодной воды, которая прогревается только к концу лета. Таким образом, над склонами отмели образуется очень резкий температурный скачок — возникает местный полярный фронт. Обычно он наблюдается в верхних горизонтах, приблизительно в зоне прохождения 200-метровой изобаты, а придонные температуры составляют здесь 2-3°, т.е. оптимальны для распространения трески в Баренцевом море в зимний период.
Этот резкий температурный скачок в верхних горизонтах зоны полярных фронтов является причиной массовой гибели планктонных организмов, которые падают на дно и служат пищей для беспозвоночных обитателей дна, в изобилии заселяющих полосу 200-метровых глубин по склонам возвышенностей. Питающиеся ими тресковые породы рыб находят здесь обширные кормовые пастбища.
Наука о море с тех пор шагнула далеко вперед, и наша старая гипотеза, быть может, кажется теперь слишком примитивной. Все может быть! Я уже давно не рыскал по Баренцеву морю в поисках косяков трески и не знаю новейших методов разведки. Но в те годы эта гипотеза постепенно развилась в теорию и впервые доказала существование определенной взаимосвязи между рельефом дна, гидрологическими характеристиками и жизнью планктонных организмов, развитием донной фауны и промысловыми скоплениями тресковых рыб.
Пусть примитивна эта первая теория, но она помогла ГОИНу правильно организовать научно-промысловые исследования, найти совершенно новые, богатейшие районы промысла, во много раз увеличить сырьевую базу тралового флота, обосновать увеличение количества тральщиков и добыть стране многие сотни тысяч тонн рыбы.
Теория не была опровергнута практикой, а правильность воззрений, сложившихся в двадцатые годы в институте, подтвердилась научно-промысловой экспедицией 1929 года и многими последующими.
Поскольку все изложенное имеет непосредственное отношение к истории исследовательской деятельности «Персея» на северных морях и развитию его поисковой работы, я позволю себе в самом сжатом виде рассказать о результатах плавания, приведя некоторые абзацы непосредственно из документа — своего отчета за 22 экспедицию.
«В зоне Норвежского желоба рыбы не было найдено, лишь незначительное количество окуня. Придонные температуры склонов Норвежского желоба очень высоки, достигают 5,9°, и вся масса вод здесь почти изотермична, разница между поверхностью и дном всего 0,2-0,3°.
На горизонтах 100-300 м вклинивается струя, прижимающаяся к самому Норвежскому берегу, температура воды которой достигает 6,3°.
На Нордкапской возвышенности промысловых скоплений рыбы также не было обнаружено. Температура придонной воды здесь немного ниже, чем в Норвежском желобе, и равна 4,5-5,0°. Водная толща выше 200 м совершенно изотермична и температура всей массы вод около 5,5°.
На южном склоне Медвежинской возвышенности была найдена треска в большом количестве. По всему склону она строго держалась в поясе глубин 170-205 м. На глубинах более 205 м попадались единичные экземпляры очень крупной трески. На глубинах менее 170 м встречалась мелкая треска сеголетка».
Я уже отмечал, что на склоне Медвежинской банки наблюдалась вертикальная температурная стратификация, а в поясе 200-метровых глубин — резкая горизонтальная стратификация, или местный полярный фронт.
«По склону возвышенности в поясе глубин 140-250 м придонные воды имели температуру 2-2,5°. Именно в зоне 200-метровых глубин и таких температур на Медвежинской возвышенности впервые и была найдена треска.
На глубинах более 200 м температура придонного слоя несколько повышалась, а на глубинах менее 140 м шло резкое похолодание до -1,6°».
В экспедиционном отчете подчеркнуто, что треска в максимальном количестве ловилась там, где в поверхностных горизонтах моря был резко выражен горизонтальный температурный скачок. По нему можно было с уверенностью определить положение пояса глубин 180-200 метров и максимальные скопления трески. По склону возвышенности на восток температурный скачок несколько стушевывался, одновременно беднели и уловы рыбы. Установив эту зависимость, мы на южном склоне Медвежинской возвышенности непрерывно мерили поверхностную температуру и с неизменным успехом ловили рыбу.
Отвлекся я рассказом о принципах разведки рыбы, основанных на океанографических наблюдениях. Это было необходимо сделать, ибо «Персей» выполнял поисковые работы в течение ряда последующих лет.
Итак, 22 декабря 1929 года «Персей» вышел из Мурманска в свою двадцать вторую экспедицию. Первое зимнее плавание протекало удивительно легко: ни одного шторма, ни сильных морозов, ни туманов. Глубокое темное небо, яркое сияние звезд, таинственные изменчивые лучи северного сияния. Где же зимние штормы, особенно страшные у Нордкапа, о которых мы так много слышали от бывалых моряков? Тихо, тепло, только зыбь с Атлантики плавно покачивает «Персей» и огни его отражаются в черной воде.
Море будто хотело показать нам, что зимою оно не такое уж страшное. Но оно только завлекало нас, новичков в зимних плаваниях. В следующем рейсе мы сполна почувствовали, что такое зимняя непогода.
В декабре 1929 года нормальным чередом шла жизнь на корабле. Сменялись вахты, на станциях опускали в море батометры и планктонные сети. Оттертрал на палубу, освещенную люстрами, поднимал кучу всякой придонной, остро пахнущей живности. Особенно сильно, даже едко, и неприятно пахли губки, которые трал приносил иногда в огромном количестве. Их спешили сбросить за борт и вымыть палубу, но долго потом еще держался в воздухе противный едкий их запах.
В первые дни плавания рыбы попадалось мало, правда, для камбуза иногда хватало, и кок кормил нас тогда чудесной ухой из окуней и жарким из трески. Только что выловленная морская рыба необычайно нежна и по вкусу не имеет ничего общего с той, которую приходится покупать в магазине.
Дня за два до Нового года, когда мы находились вблизи города Вардё, произошло событие, сильно нас встревожившее.
По окончании работ на очередной станции все сотрудники улеглись спать. Никто сразу не заметил, что в жилой палубе попахивает дымом. Люди проснулись, когда в горле стало першить. Откуда проникает дым, сразу понять было невозможно, несмотря на тщательные поиски. Вдруг в каюте, примыкавшей к трюму, загруженному углем, появилось пламя.
Пробили пожарную тревогу, раскатали шланг. Оказалось, что его не хватает до угла каюты, где горит переборка. Усилившееся пламя сбили огнетушителем. Единственное, от чего мог возникнуть пожар в трюме, доверху забитом углем, — это замыкание поврежденных проводов. Пришлось выключить свет. Освещая тьму только карманными фонариками, надставили шланг; когда по нему зашипела вода, на душе стало легче. Замыкание проводов
произошло, к счастью, сразу же у стенки трюма, и пожар не успел распространиться дальше.
Наступила новогодняя ночь.
Впервые я встречал Новый год на корабле, да еще на севере Атлантического океана, вблизи знаменитого Нордкапа. Навсегда запомнилась мне эта встреча нового, 1930, года. Кок настряпал всякие вкусные яства: пироги, сдобники. Из клюквенного экстракта, сахара и спирта гидрохимики изготовили прекрасную наливку. В кают-компании покрыли стол белой скатертью. Все принарядились.
В 0 часов в Нордкапской струе Северо-Атлантического течения остановили машину и легли в дрейф. Корабль покачивался на большой зыби, в ярком свете палубных люстр был виден глубоко синий ее цвет и бездонная прозрачность моря.
Было тепло и безветренно.
Протяжно заревел гудок «Персея», зажгли разноцветные фальшфейеры, стали пускать ракеты. Закончив этот огненный и трескучий ритуал, расселись за стол, говорили приветствия, высказывали пожелания найти рыбу в новых, еще не известных районах.
Бутылки держали зажав коленями, ни рюмки, ни стаканы нельзя было ставить на стол, покачивало. Но это не портило настроения, наоборот, подчеркивало необычность обстановки. Вскоре в кают-компании стало шумно и жарко. Все вышли на среднюю палубу танцевать при свете люстр. Ничего, что танцующие при крене судна скатывались то к одному борту, то к другому. Это только смешило и прибавляло веселья.
Выполнив программу, экспедиция на «Персее» вернулась в Александровск 11 января 1930 года. Было сделано 42 станции, 38 тралений.

Получив незамерзающую базу вблизи района исследований, мы старались как можно лучше использовать эту возможность и собрать материал по зимним месяцам. Поэтому 27 января «Персей» снова был готов к выходу в море.
На севере уже наступила полноправная зима. В своем лаконичном дневнике читаю о двадцать третьей экспедиции.
«Мурманск 27/I 1930 г. Выход в море назначен на 4 часа. Густой туман, поднявшийся с поверхности залива вследствие усиления мороза, не дал возможности перейти из Мурманска в Александровск.
Решил пригласить лоцмана, но и он отказался вести судно... Туман лежит между горами, окружающими Кольский залив. В низкой части города ходят чуть ли не ощупью. Автомобили с включенными фарами едва ползут. А если подняться в высокую часть
Мурманска, то становятся видны вершины гор. Нижняя часть города и Кольский залив кажутся заваленными пушистым снегом, и из этих клубящихся сугробов совсем неправдоподобно торчат стеньги четырехмачтового парусника «Альбатрос».
28/I. Туман не рассеивается. Все же в 8 ч. 45 м. отдали швартовы и самым малым ходом пошли в Александровск. Чуть не наскочили на стоявший на якоре тральщик. Через час туман стал немного редеть. Потом прояснело. В 19ч. 10 м. отдали швартовы в Александровске. Мороз -15°.
Утром 29/I сильнейшая пурга заносит судно сугробами снега. К вечеру ветер усилился до 8 баллов, корабль черпает бортами. Волны стали хлестать через носовую рубку, угрожая смыть груз со спардека. В 21 час стали носом на волну, чтобы дополнительно закрепить все находящееся на палубе. Носовая часть судна и правый бортовой проход покрылись толстым слоем льда. Мороз только -4°.
К вечеру 30/I ветер немного стих, пошли по курсу. Вахтенные скалывают лед с палубы и бортов. К вечеру похолодало до -6,5°. На следующий день температура понизилась до -12°. Вся носовая часть судна и борта снова обледенели. Палуба покрыта толстым слоем льда со снегом. Дверь бортового трапа из жилой палубы совсем замерзла, не открывается. Почти весь день пурга. Поднятый трал через несколько минут смерзается в ком и примерзает к палубе. С тралом трудно работать при подъеме, очень скользко, ноги не находят опоры. Блок-счетчики замерзают, их приходится подогревать паяльной лампой.
1/II. Утром почти полный штиль. Мороз -8,5°. Работать легче.
На следующий день ветер уже 6 баллов. Температура воздуха 0°. Все время зарядами идет снег. Обсервация невозможна уже 4 дня.
3/II. На Центральной возвышенности (название дано H. H. Зубовым) под 76° с. ш. встретили лед. Ветер 8 баллов, волнение 6, температура воздуха -14°, пурга, судно сильно обмерзает, работать невозможно. Пошли к югу.
5/II. Около 14 ч. удалось взять высоту луны, выяснилось, что мы находимся на 10 миль восточнее счислимой точки.
В 16 ч. встретили шугу и вновь образующейся довольно крупный лед. Льдины почти метр толщиной, в поперечнике несколько сажен, имели округлую, блюдцеобразную форму. Поверхность моря между крупными льдинами заполнена блинчатым льдом. Начинается смерзание, вся поверхность воды, где нет блинчатого льда, покрыта салом. Попадаются отдельные льдины типа крупнобитого. При среднем ходе ощущаются толчки, сотрясающие судно и сбивающие его с курса. Общая оценка сплоченности крупных и толстых льдин — 5 баллов, местами полосы до 6. Температура поверхности моря -1,9°.
Вечером покинули район Центральной возвышенности и вышли из льдов к югу».
Таким образом, 5 февраля 1930 года мы впервые увидели процесс образования местного баренцевоморского льда, он протекал прямо у нас на глазах.
Льдообразование начиналось именно над возвышенностями, где холодные водные массы быстро достигали дна и иссякал запас тепла, накопленного за лето.
«6/II. Ветер 9 баллов, временами до 10. Гребни волн перекатываются через фальшборт, работать с тралом невозможно. Уходим от шторма. *
7/II. Попробовали пустить трал. Ваер так сильно дергало, что гнулись траловые дуги и останавливалась лебедка. Трал находился уже в полводы, когда на сильном рывке ваер лопнул, трал потеряли.
Пришло время перегружать запасный уголь. Через палубу сделать это невозможно. Выломали верхние доски переборки между верхним трюмом и поперечным угольным бункером. Механик сообщил, что потекли дымогарные трубки котла. Стали подпитывать его забортной водой, чтобы на торцах решетки выступила соль и хотя бы частично уменьшилась течь.
8/II. Перешли на Мурманскую возвышенность. В пути все же удалось перегрузить уголь из нижнего трюма в бункер. В 15 часов спустили трал, но через несколько минут с северо-востока внезапно налетел ветер, сразу же завыл в снастях и развел крутую волну в 5 баллов. Трал тащили всего 30 минут, к моменту, когда решили его поднять, ветер усилился до 8 баллов, а вскоре до 9. Все же трал подняли благополучно. Волнение достигло 7 баллов. Решили лечь в дрейф носом на волну.
9/II. Ветер 7, 8, к ночи 9 баллов.
10/II. Ветер утром 10 баллов. Изменив курс, снова стали носом на волну. К полудню ветер 11 баллов, порывы до 12. Волна увеличилась до 8-9 баллов. Судно заливает водой. Носовая рубка и бак обросли толстым слоем льда. Метеорологическая будка превратилась в сплошную ледяную глыбу. Дверь с трапа из жилого трюма на палубу замерзла, никакими усилиями не открыть. Гребни волн залетают на мостик и с силою бьют в стекла рулевой рубки. Их заколотили досками, оставили одно окно. Сходить к обеду в кают-компанию — опасное предприятие. Судно совершенно не имеет хода, лаг повис, как лот, и его выбрали на палубу. Место судна определить невозможно, небо облачно, звезд не видно. От счислимой точки нас снесло далеко. Удары волн в борта и стенки рубок настолько сильны, что сотрясают судно. В моей каюте, расположенной в носовой части надстройки, не то что спать, и лежать невозможно — выбрасывает из койки. Пришлось переселиться вниз в жилую палубу на свободную койку в каюте Казимира.
11/II. Ветер немного стих, с трудом удалось сделать одну станцию.
12/II. Получили метеорологические указания судам об ослаблении ветра до 5-4 баллов. Я рискнул снова пойти на северный склон Мурманской банки, с уверенностью рассчитывая найти там рыбу. В 2 ч. 30 м. пустили трал и действительно обнаружили рыбу. Ветер стал быстро усиливаться... Надежды на скорое улучшение погоды нет... Остался небольшой запас угля и воды — штормовая погода вызвала значительный их перерасход. Если ветер сохранит скорость и направление, есть опасение не дотянуть до Александровска. К полудню ветер усилился до 9 баллов и больше, волнение до 7 баллов. К вечеру ветер стих до 7 баллов, к ночи до 5. Предполагаем пустить трал на Кильдинской банке. Механик сообщил, что прорвало цилиндр циркуляционной помпы. Отверстие забили деревянной пробкой и зацементировали.
Неустойчивая погода, серьезные неполадки в машине и нехватка топлива заставили нас, не задерживаясь, направиться в Александровск.
13/II утром вошли в Кольский залив, к полудню пришли в Александровск и отдали якорь на рейде. Уголь кончался, в 16 ч. снялись с якоря и пошли в Мурманск.
14/II. Жесточайший шторм со снегом в течение всего дня. Ветер валит с ног. Мороз.
Если бы вчера задержались на Кильдинской банке, то потом не могли бы войти в Кольский залив. Пришлось бы штормовать в море без угля».
Всего за это зимнее плавание было сделано 36 станций, столько же тралений, пройдено 1040 миль. Не было ни одного дня, когда бы ветер не достигал силы 6 баллов.
Двадцать третья экспедиция «Персея» с 31 января по 6 февраля обследовала среднюю часть Баренцева моря, Центральную возвышенность, Центральную впадину, вернее, ее западный склон (на северном и южном был встречен лед, препятствовавший тралению). На обратном пути были сделаны станции на Мурманской возвышенности.
В районе Центральной впадины и Центральной возвышенности рыба отсутствовала. Она была обнаружена только на северо-восточном склоне Мурманской возвышенности, но провести детальное обследование ее распределения помешала штормовая погода.
В моем отчете лаконично сказано: «Погода в рейсе не благоприятствовала работам. Возможность астрономической обсервации представлялась очень редко». А сколько тяжелого труда и опасностей кроется за этими словами!
После изнурительного февральского плавания механизмы «Персея», его главная машина и особенно котел потребовали серьезного ремонта. Надо было сменить дымогарные трубки.
С ремонтом возникли такие трудности, которые порою казались непреодолимыми. Только благодаря старшему механику Алексею Ивановичу Мусикову, его энергии, мы преодолели все препятствия.
Пришлось создавать ремонтную бригаду, работавшую во внеурочное время. Дымогарных трубок в Мурманске не оказалось, и я был вынужден поехать за ними в Ленинград и раздобывать с помощью военных моряков. Пожалуй, еще труднее было их отправить в Мурманск багажом пассажирской скорости.
Наконец в середине марта ремонт стал приближаться к концу.
Отремонтированный котел принимали под гидравлическим давлением мастер бригады котельщиков, Мусиков и я. Мы пролезли из кочегарки через топки в огневую коробку котла. Когда специальным насосом поднимали давление, мы отмечали мелом места, где трубки слезились. Их снова завальцовывали, чтобы устранить подтекание.
Во время этого ответственного занятия скрипнула дверца топки и гулко раздался голос вахтенного:
- Товарищ начальник, вас тут спрашивают.
— А кто?
— Говорят, ученые, приехали из Ленинграда!
Не мог я прервать свое наблюдение, да и ползти на животе через длинную и тесную топку наружу, а потом опять проделывать обратный путь было довольно сложно.
— Вылезу, как только закончу приемку, — ответил я, — а пока проводите их в мою каюту, пусть подождут.
Потом выяснилось следующее. Действительно приехали два университетских научных работника, один пожилой, другой совсем молодой. Не помню, по какому делу я им понадобился. С трудом разыскав среди многих судов, стоявших у причалов, «Персей», они сказали вахтенному, что хотели бы повидать начальника экспедиции. Матрос, угадав в приезжих людей чисто сухопутных, решил над ними пошутить. Он самым любезным образом предложил провести их ко мне.
Металлические решетки в два яруса, по которым ходят вокруг машины, блестящие вертикальные трапы с отполированными медными поручнями в непривычном человеке вызывают чувство страха и неуверенности. С опаской ступили приезжие на решетчатые переходы и, подбадриваемые вахтенным, который все повторял: «Да вы не бойтесь, тут все железное, крепкое», осторожно спустились в кочегарку. Здесь, эффектно откинув дверцу топки, вахтенный предложил: «Пожалуйте, начальник в котле». Приезжие, еще не совсем уверенные в том, что над ними шутят, растерялись. Матрос сообщил мне о них, а затем пригласил их в мою каюту: «Начальник просит вас пройти наверх и обождать, он заканчивает приемку котла и вылезти сейчас не может».
Все еще сомневающихся гостей вахтенный провел в мою каюту.
Вскоре появился и я, весь испачканный сажей. Извинился, взял полотенце и ушел в ванную. Вернулся я уже вымытым, переодетым и только теперь поздоровался.
— Я хотел бы переговорить с начальником экспедиции Океанографического института, — обратился ко мне старший.
— Як вашим услугам.
Посетитель смотрел на меня как-то недоуменно.
— Простите, а как ваша фамилия? — спросил он. Я ответил.
— Вот мне и говорили, что надо переговорить с Васнецовым. Через некоторое время, прервав деловой разговор, мой пожилой собеседник сказал:
— Я слышал, что моряки любят подшутить над сухопутными, и, признаться, все время думал, что нас разыгрывают. Сначала матрос предложил лезть к вам в топку котла, потом появились вы, весь в саже, как кочегар. А умывшись, предстали совсем молодым человеком (тогда мне было всего 28, лет, но выглядел я моложе). Мне представлялось, что начальником экспедиции ГОИНа должен быть солидный пожилой человек с бородой (сам-то он был пожилым, но без бороды). Оказывается, все происходит всерьез и никто не думает над нами подшучивать, — заключил мой собеседник.
«Персей» 22 марта вышел в очередную, двадцать четвертую, экспедицию. Однако начать работы в Норвежском желобе и на Рыбачьей возвышенности удалось лишь в полдень 27 марта. 28 марта обследовали северный склон Нордкапской возвышенности, а 29-го вынуждены были лечь в дрейф.
Работать с тралом было невозможно, и мы пошли гидрологическим разрезом от Нордкапа на остров Медвежий, после чего намеревались поискать скопления рыбы на Медвежинской возвышенности. Однако снова пришлось штормовать носом на волну. Чтобы не терять времени зря, мы воспользовались попутным ветром и сделали ледовую разведку на север от острова Медвежьего. Не встретив льдов до 75° 10' с. ш., в которые рассчитывали зайти и переждать непогоду, мы вынуждены были повернуть к острову и укрыться под его берегом.
С 2 по 7 апреля погода позволила с грехом пополам выполнить обследование склонов возвышенности, причем на западном были найдены промысловые скопления рыбы.
7 апреля жестокий шторм загнал нас в южную бухту острова Медвежьего. На другой день ветер немного стих, и мы начали работы на южном склоне Медвежинской возвышенности, но не успели сделать одну станцию, как снова начался шторм, продолжавшийся до 10 апреля.
Запасы угля быстро иссякли, и мы, проделав гидрологический разрез от острова Медвежьего на Вардё, повернули домой. Прибыли в Мурманск 14 апреля. За рейс было пройдено 1200 миль и выполнено 43 станции. В этом плавании мы открыли и рекогносцировочно обследовали совершенно новые промысловые районы к северу и западу от острова Медвежьего.
Штормы трепали нас в этом весеннем плавании ничуть не меньше, чем в феврале. Морозы достигали -14°, судно и в апреле обмерзало льдом.
На «Персее» особое внимание уделяли точности определения координат станций, и корабль для этой цели был оснащен по тем временам очень хорошо. Штурманский состав пользовался малейшей возможностью для обсерваций. Капитаны «Персея», и П. И. Бурков, и И. Н. Замяткин, в мореходной астрономии были непревзойденными специалистами. Высокие требования предъявлялись и к штурманам. Для молодых людей на «Персее» имелись все условия хорошо натренироваться в астрономических определениях, поэтому учащиеся мореходных училищ и стремились проходить на нем практику. Если у штурманов не было «вкуса» к астрономии, то они не задерживались на корабле.
Очень большое внимание всегда уделялось и частым промерам глубин, особенно в малоисследованных районах.
Счислимые координаты станций и точек промеров всегда корректировались методом обратной прокладки. К 1930 году в институте накопился большой материал по промерам Баренцева и Карского морей. Этими данными, основанными на надежном определении координат точек, можно было уточнять промеры, нанесенные на карты.
Пришло время использовать весь обширный материал по промерам глубин.
Созданный в институте специальный картографический отдел, руководимый H. H. Зубовым, совместно с Гидрографическим управлением ВМФ к концу 1930 года выпустил в свет карту Баренцева и Карского морей. На основе большого и разносезонного гидрологического материала, обработанного динамическим методом Николаем Николаевичем Зубовым, была представлена уточненная система постоянных течений Баренцева моря *.
*По поводу зубовской схемы циркуляции вод на «Персее» сложили песенку:
Ах, эти Баренцевы воды Вертятся кругом, вьют хороводы.
А почему текут, куда?
Уж не понять нам никогда.


Достаточно хорошо были уже изучены грунты и донная фауна беспозвоночных-пища тресковых рыб. Теперь можно было установить связи между условиями среды и подходом тресковых стад. В 1931 году уже представилась возможность дать теоретические обоснования для правильной организации поисков новых промысловых районов и дальнейшего их изучения. Эти обоснования в деятельности ГОИНа и северного тралового флота в те времена сыграли очень большую роль, которая теперь уже совсем забыта. Кроме того, эта теория дает наглядное представление об использовании океанографических знаний в рыбном промысле, о непосредственной связи океанографии с практикой. Основы этой теории были заложены более 40 лет тому назад, о чем теперь тоже совершенно забыли.
Наши взгляды сводились тогда к следующему. Тресковые рыбы- не постоянные обитатели Баренцева моря, они приходят из Атлантического океана отдельными стадами. Различные стада формируют рыбы, отличающиеся определенными расовыми разновидностями. В Баренцевом море различные стада расходятся по «излюбленным» районам, в различные сезоны по разным, кормятся там и постепенно уже не косяками, а рассеянно откочевывают на запад, в Атлантику.
На пути в Баренцево море косяки рыбы придерживаются потоков вод атлантического происхождения, т.е. более теплых, более соленых. Основная Нордкапская струя этих вод, вступая в пределы Баренцева моря, тесно прижимается к норвежскому континентальному склону, здесь она наиболее теплая. Дальше к востоку под влиянием рельефа дна, особенностей гидрологических процессов на мелководье и встречных холодных вод арктического происхождения поток атлантических вод распадается на отдельные струи. Они меняют свое направление на северное, а в более высоких широтах и на западное, завершая этим циркуляцию в Баренцевом море и снова уходя за его пределы.
Потоки атлантических вод, обладающих большей плотностью, прижимаются к правому склону подводных возвышенностей. Особенно четко это выражено в зоне двухсотметровых глубин.
О роли местных «полярных фронтов», об особенностях гидрологических процессов на возвышенностях и склонах, о струях вод атлантического происхождения я уже рассказывал ранее.
Для того чтобы установить пути миграции тресковых рыб, скапливающихся на различных промысловых банках, у нас были специальные нержавеющие метки. На средней палубе «Персея» установили деревянный бассейн с проточной водой, куда выпускали неповрежденных и непомятых, вполне «бодрых» рыб из только что поднятого трала. Опустив в холодную воду бассейна руки по локоть, мы специальными клещами укрепляли метки на жаберных крышках рыб. Это приходилось делать и в мороз, и в пургу. Из удачного трала метили десятки, а иногда и сотни экземпляров, руки коченели, опухали, от холодных щипцов появлялись болезненные синяки. Метка рыбы в зимнее время — самый тяжелый труд.
И сколько же сотен здоровенных рыбин прошли через мои окоченевшие руки и снова вернулись в морские глубины!
В те годы я работал начальником экспедиционно-плановой группы ГОИНа. Кроме руководства экспедициями на различных кораблях института, члены этой группы разрабатывали программы и планы экспедиций, в том числе и научно-промысловых, проводя в жизнь изложенные выше теоретические предпосылки. И небезуспешно, как это можно видеть по результатам деятельности института на северных морях.
Неуклонно увеличивавшийся траловый флот требовал и расширения ареала своей деятельности.
Искать косяки промысловых рыб, детально обследовать вновь открытые районы стало непосильным для «Персея» и переданного институту траулера «Дельфин», а после его гибели для «Двины». По настоянию ГОИНа траловый флот выделил специальные «поисковые» траулеры, освобожденные от выполнения промыслового плана. Иногда на этих судах плавал сотрудник института, но если такового не было, то они снабжались элементарными приборами и обязательно гидрологическими термометрами. Для руководства деятельностью поисковых траулеров да и для общей научной консультации при оперативном управлении Севгосрыбтре-ста с конца 1930 года стали посменно дежурить кто-либо из начальников экспедиций ГОИНа. Кроме того, в начале 1931 года поисковые траулеры могли пользоваться пособиями по организации разведки рыбы и обследованию районов ее нахождения. Принцип организации разведки поисковыми траулерами вполне себя оправдал.

В 1930-1931 годах «Персей» интенсивно выполнял научно-промысловые исследования. Так, за 1930 год он совершил 9 плаваний, примерно столько же в 1931 году, причем значительная их часть приходилась на зимнее полугодие — период, наименее изученный и наиболее важный для развития промысла. За эти два года были найдены в Баренцевом море новые промысловые районы: Шпицбергенская и Мурманская банки, Центральная возвышенность, склоны Новоземельского мелководья, богатейшая Гусиная банка и другие.
Быть может, читателю небезынтересен будет рассказ об открытии Гусиной банки, в течение ряда лет дававшей богатейшие уловы крупной трески.
«Персей» вышел в тридцатую экспедицию 23 ноября 1930 года. Было сделано несколько станций на Кильдинской банке, чтобы выяснить, не начала ли подходить рыба к прибрежным склонам.
По положению, глубинам, рельефу дна и гидрологическим данным больше всего привлекала меня Гусиная банка. Название
это я дал ей потому, что она расположена вблизи Гусиного полуострова на Новой Земле. Кроме научно обоснованных предположений, меня влекла туда какая-то интуиция, подсознательное чувство охотника.
По пути мы частично обследовали Мурманскую банку и северо-западный отрог Канинской. Рыбы встречалось немного, да и то вне связи с определенными глубинами и температурами. Эти показатели являлись явным признаком непромысловости стаи.
Наконец 29 ноября мы вышли на западный склон Гусиной банки и сразу наткнулись на большое количество крупной трески, о чем сообщили в Мурманское отделение ГОИНа и Севгосрыбтрест.
За границей хорошо знали «Персей» и задачи, которые он выполнял. Поэтому для сообщения сведений в Севгосрыбтрест все море было разбито на условные квадраты. Карты квадратов с их нумерацией имелись только у капитанов «Персея», «Дельфина», поисковых траулеров и в оперативном управлении Севгосрыбтре-ста. И. Н. Замяткин разработал сложный шифр нумерации квадратов с перестановками цифр, куда входила и дата, причем в четные и нечетные дни требовалось добавить или вычесть какую-то условную цифру. Конечно, это имело определенный смысл, но все равно иностранные тральщики следили за маршрутом «Персея» по работе его радиостанции.
Однажды на Канинской банке за нами увязался какой-то иностранец. Его надстройки и труба с черной верхушкой были окрашены в нелепый розовый цвет. Этот, как мы его назвали, «розовый» вслед за нами повторял наши станции. Не успели мы достаточно точно установить зону распространения рыбы на Гусиной банке, как появился «розовый».
Как быть? Сложный шифр не поможет. Ведь повторяя наши станции, он тоже наткнется на «нашу» рыбу. В полном смысле нашу, потому что до нас никто и не пытался тралить в этих местах.
Мы нашли выход, разработав операцию под кодовым названием «заводить слепого на бревна». На глубине меньше 120- 150 метров — мы уже установили, что рыбы здесь почти нет, а грунт сильно каменистый — мы стали один за другим пускать тралы, но не глубоко, не до дна. Походив так разными курсами и создав впечатление активного траления, мы поворачивались к «розовому» так, чтобы ему не был виден пустой трал, а сами в бинокль незаметно наблюдали за ним. Потралив на глубинах меньше 100 метров, иностранец надолго лег в дрейф — по-видимому, так порвал трал, что пришлось его заменять. Мы же благополучно и, по всем признакам, успешно продолжали «тралить»... Эта операция возымела успех: меньше чем через сутки огни «розового» скрылись за горизонтом. А мы смогли спокойно продолжать наши работы.
На западном и северном склонах возвышенности треска была найдена в огромном количестве, причем очень крупная — отдельные экземпляры достигали более метра в длину. Она строго придерживалась зоны глубин 170-240 метров и придонных темпера-тур 3-3,5°.
Открытие столь богатого и совершенно нового промыслового района нам посчастливилось сделать впервые, поэтому, кроме обычного донесения о ходе работ, я сообщил, что необходимо направить к нам промысловые траулеры.
Так как мы не успевали разбирать пойманную рыбу (метить, измерять, определять половозрелость, брать чешую, отолиты, желудки и т. д.) и боялись, что корабль отнесет от места максимальных уловов, то решили отдать якорь на ваере при глубине 165 метров.
2 декабря пришло сообщение, что траулеры вышли и первым прибудет «Коминтерн». Связались с ним по радио. Навигационная квалификация штурманов тралового флота в те годы была не очень высокой, опытных судоводителей не хватало, поэтому, опасаясь, что «Коминтерн» нас не найдет, решили остаться на якоре до его прибытия. Кроме того, он просил подавать ему радиопеленги.
К вечеру погода стала ухудшаться, ветер усилился до 7 баллов, волнение — почти до 6.
Ночью 3 декабря на горизонте показались огни «Коминтерна». Утром, не дойдя до нас несколько миль, он начал тралить на малых глубинах, где рыбы не было и где можно изорвать трал. Вызывали его по радио, чтобы предупредить, но он не отвечал. Окончив траление, он вылез в эфир и сообщил в Мурманск: «Пришел на место, указанное "Персеем", рыбы не оказалось, порвал трал». Каково нам было это слышать!
Наш радист сумел вклиниться в разговор и передать мою радиограмму и в Мурманск и «Коминтерну», что он ловит не там, где нужно, указал, где и на каких глубинах держится рыба, и предложил подойти ближе к нам. Он подошел ближе, и первый же трал принес несколько тонн крупной трески.
К вечеру 3 декабря волнение усилилось до 7 баллов. Несмотря на внимательное наблюдение и ослабление стопора лебедки, ваер лопнул, когда судно рванулось на волне. Лопнул со звуком, подобным выстрелу из малокалиберной пушки, и судно развернуло лагом к волне. Мы потеряли становой якорь и более 160 метров троса.
Гусиную банку мы обследовали еще в течение 10 дней. Здесь находился уже почти весь действующий траловый флот, бравший колоссальные уловы.
До возвращения в Мурманск (10 декабря) погода так и не улучшилась.
За открытие промысловой Гусиной банки экипажу «Персея» была объявлена благодарность приказом по Севгосрыбтресту, кроме того, он был премирован ордерами на промтовары. В частности, я получил ордер на брюки, в которых очень нуждался, и на галоши, о которых давно мечтал.
Экспедиция в северо-восточную часть Баренцева моря, когда была открыта Гусиная банка, долгое время потом именовавшаяся «местом "Персея"», оказалась, пожалуй, одной из самых удачных в научно-промысловом отношении.
Примерно в те же районы была предпринята экспедиция 8-31 мая 1931 года для изучения гидрологической обстановки и распределения рыбы в весенний сезон.
Несмотря на то что стояла весна, погода была хуже, чем в декабре: почти непрерывно штормило, не прекращались снегопады и морозы; состояние неба не позволяло делать обсервации, счисление не могло быть удовлетворительным. Плавание было отчаянно трудным.
В довершение бед разболталось крепление сектора руля. Трудно стало вести корабль по курсу и держать в руках штурвал. При одиннадцатибалльном шторме пришлось возвращаться из рейса, искать укрытия в Йоканге и ремонтироваться своими силами. Пока мы двое суток возились с рулевым управлением, стояла чудесная, почти штилевая и ясная погода, но как только высунулись в море, снова заштормило. Однако нам удалось найти промысловые скопления рыбы, правда, не столь богатые, как в декабре.
В последующие годы основные научно-промысловые исследования проводились на новом большом траулере «Двина», переданном ГОИНу Севгосрыбтрестом. Работали на нем, сменяя друг друга, Андрей Дмитриевич Старостин и Николай Антонович Маслов. Капитаном плавал Александр Александрович Егоров.
«Персей» не отстранили от научно-промысловых исследований, но на нем занимались главным образом изучением широкого океанографического фона, на котором развертывалось освоение различных промысловых районов. С 1932 года он включился в работы по выполнению советской части программы Второго международного полярного года.

Пред.След.