IXРаспростившись с моряками «Совета», мы поселились на борту «Сталинграда». Пароход — новый, он построен три года назад на Балтийском заводе в Ленинграде.
Капитан заперся в каюте и не принимает никого, кроме старшего помощника. Возможно, капитан озабочен трудностями похода на Север. В команде его называют «стариком», произнося это слово с интонацией, которая не говорит о симпатии. Расспрашиваю матросов — они отвечают уклончиво. На берегу о капитане высказались откровеннее: «Упрям, зол, нелюдим, но дело знает». Это, разумеется, главное. Конечно, приятно, когда кораблем командует душевный и общительный человек, но мы простим «старику» недостатки характера, лишь бы он вовремя привел «Сталинград» на Чукотку, в бухту Провидения.
Вся экспедиция занята бункеровкой: наваливают уголь в многотонные бадьи, орудуют у лебедок. Под толстым слоем угольной пыли люди неузнаваемы. Доктора Старокадомского я опознаю по высокой сутулой фигуре. Но что стало с его шелковистой белой бородой! Как будто ее окунули в жидкую ваксу. . .
Бункеры заполняются до краев. Угля хватит на несколько недель, хотя мы! и не собираемся так долго пробыть в плавании. Взят полный запас пресной воды. «Сталинград», недавно еще возвышавшийся над причалом, погрузился почти до ватерлинии и будто стал меньше ростом.
Одновременно со «Сталинградом» снимется с якоря и пароход «Смоленск». Из бухты Провидения передают, что подход судов к берегу возможен. Если ледовая обстановка сложится на всем пути так же благополучно, через шесть-семь суток мы будем на Чукотке. Никогда еще столь ранней весной, в начале апреля, эти районы Берингова моря не посещались кораблями.
— Надо быть готовыми к неожиданностям, — заметил сегодня старший помощник.
Поздней ночью, приятно возбужденный горячим душем, не. ощущая утомления после «угольного аврала», пробегаю по палубе «Сталинграда» к себе в каюту. Берег спит, сотни светлячков раскинулись веером на заснеженных холмах. Где-то вдалеке заливаются лаем камчатские псы. Сильные и выносливые животные, защищенные пушистой шерстью от морозов, они — верные помощники и друзья человека на Севере. Над горами, невидимыми во мраке, ярко светят звезды. С юга веет тихий, несущий весну, ветерок. Дивная апрельская ночь. . . Но люди, молчаливо двигающиеся по палубе, не замечают окружающей их красоты: продолжается погрузка, бригады встали на последнюю вахту. Грохочут лебедки. Луч судового прожектора сопровождает плывущую в воздухе громоздкую бадью. Знакомый голос старпома гремит: «Майна, по-малу майна, помалу, черти вы дорогие! ..»
Осторожно, боясь разбудить соседей, открываю скрипучую дверь каюты. Сбрасываю грубые валенки, опускаюсь на койку и только тут чувствую, как невыразимо устал. Товарищи по каюте еще не спят, мы обмениваемся планами на завтрашний день. Поддавшись блаженному ощущению покоя и не закончив ответной фразы, мгновенно засыпаю на своем жестком ложе. . .
Этого «завтрашнего дня» — восьмого апреля 1934 года — я не забыл и доныне, по прошествии многих лет.
Рано утром, когда на «Сталинграде» все, кроме вахтенных и радистов, были погружены в глубокий сон, меня кто-то сильно встряхнул. Открыв глаза и еще не понимая, в чем дело, я увидел красное и обветренное лицо боцмана Петрищенко.
— Что такое?
— Василий вас кличет, — загудел боцман. — Шел я мимо, а он из рубки выскочил: «Дойди до корреспондента в шестой каюте, зови ко мне, скажи — челюскинцев сняли. . .»
— Какой Василий?
— Ну, Литвинов же, радист!
Сунув ноги в валенки, я в три прыжка очутился на палубе. Величественное зрелище утренней зари, разгоравшейся на горизонте, не задержало меня. «Неужели спасены, спасены все?» билась радостная мысль. А рядом с ней — другая, расхолаживающая: «На Чукотке происходят исключительные события, а я не сумел улететь из Хабаровска и, конечно, не мне придется рассказывать о них читателям...»
Рванув ручку массивной двери, я вбежал в радиорубку.
— Спасены? Сколько? Где они? Кто летал?..
Старший радист Василий Литвинов смотрел на меня, саркастически улыбаясь. Прижимая наушники и ритмично раскачиваясь на стуле, он словно следовал тактам передававшейся из эфира мелодии и не торопился с ответом.
— Вы меня приглашали за чем-то, товарищ Литвинов? Впрочем, быть может, вам хотелось пошутить?
Я сделал шаг к двери, но радист, сбросил наушники и, опередив меня, преградил дорогу.
— Не сердитесь! Люблю я разыгрывать, — быстро проговорил он. — Хотелось, знаете, посмотреть, как корреспондент будет реагировать... Теперь — шутки в сторону: Молоков и Каманин вывезли из лагеря пять человек. Вот запись уэллен-ской передачи. ..
— Больше никаких вестей?
— Чуть не позабыл: в лагерь прилетел Слепнев, у него какое-то происшествие с машиной. . .
Седьмого апреля Маврикий Слепнев перелетел из Уэллена в Ванкарем.
— Погода есть? Быстро разгрузить машину! — торопил пилот, готовясь стартовать в лагерь. — Посадите в кабину восьмерку ездовых собак.
Пловучий лагерь в этот день находился в семидесяти трех милях от ванкаремского аэродрома. На тридцать шестой минуте полета Слепнев увидел дым лагерных костров. Лыжи «Флей-стера» коснулись поверхности льда, но неожиданно изменили направление, и самолет уткнулся в торосы; порвались стяжки. Механики тотчас принялись за ремонт, а Ушаков со Слепневым ушли в лагерь; они были здесь первыми людьми с Большой Земли после Ляпидевского.
— К нам летят еще Каманин и Молоков, — сообщили им челюскинцы.
На горизонте показались две черные точки. Они быстро росли, превращаясь в бипланы. Летчиков встречали восторженно: после стольких ожиданий -— три самолета за один час! Молоков пригласил в кабину трех полярников. Каманин, летевший со штурманом Матвеем Шелыгановым — двух. К вечеру пятеро челюскинцев очутились в Ванкареме. Слепнев и Ушаков остались ночевать в ледовом лагере — «Флейстер» должны были исправить к утру.
Вот какие события прервали мой сон на рассвете восьмого апреля. Весь день я провел на петропавловской радиостанции, передавал в Москву подробности полетов Каманина, Молокова и Слепнева.
В то же утро пароход «Киров» доставил из Владивостока на Камчатку почту и московские газеты. Просматривая их, я нашел свои корреспонденции, посланные телеграфом три недели назад из Хабаровска. В предвидении будущей встречи с челюскинцами я собрал для них комплект «Правды» за январь, февраль и двадцать дней марта; этот скромный подарок предназначался людям, которые полгода не видели газет.
Все было готово к отплытию. На палубу «Сталинграда» поднимали голубую летающую лодку
пилота Александра Святогорова.
У причала стоял незнакомец — немолодой, среднего роста, в морской фуражке. Засунув руки в карманы черной шинели с серебряными пуговицами, он резко говорил что-то капитану порта. Его лицо временами багровело, как у людей, страдающих удушьем; маленькие колючие глаза недоверчиво щурились, голос звучал хрипло и отрывисто.
— «Старик»? — неуверенно спросил я старпома, облокотившегося на поручни.
— Сумасброд! — шепнул старпом. — У него на неделе не семь, а четырнадцать пятниц...
Словно почувствовав, что говорят о нем, «старик» повернулся в нашу сторону и, кольнув меня недоброжелательным взглядом, прокричал старпому:
— Чего прохлаждаетесь? Живо готовить машину!
— Все готово, капитан.
— А разве я приказывал? — ворчливо, но все же спокойнее сказал капитан и стал подыматься по сходням.
Я поспешил к нему:
— Разрешите представиться, товарищ капитан: специальный корреспондент...
— Слышал, слышал, — перебил он, подняв припухшие веки. — А вы не думаете, что попадете к шапочному разбору? Наше дело — возить грузы и пассажиров, а куда и когда -— начальство скажет. Прикажут — я не то что в бухту Провидения, а и к мысу Горн, либо в Баффинов залив пойду... Мне-то безразлично, кто первым на Чукотку придет — «Сталинград» или «Смоленск». Ну, а вы, товарищ корреспондент, что будете делать, если придем мы в бухту Провидения, а там пусто, все челюскинцы уплыли? . .
Вот откуда его злость! «Старик» притворяется: ему далеко не безразлично, кто выйдет победителем в походе на Чукотку, и он явно опасается! соревнования с молодым капитаном «Смоленска». ..
— Капитан, я новичок в этих краях, наш путь для меня полон неизвестности, но я могу только желать, чтобы «Сталинград» был первым. Это даст мне возможность лучше поработать для своей газеты. Вот почему я туда спешу. . .
— Ах, вы спешите? !— ухмыляясь передразнил «старик». — Ска-а-жите пожалуйста! ..
Я вспомнил, что раздражение «старика» вовсе не беспричинно. Шесть лет назад он вел пароход «Колыму» с грузом из Владивостока на Лену, в бухту Тикси. Покинув устье Колымы, капитан направился на запад, но встретил льды и, потратив три недели на безуспешные попытки пробиться, в середине августа пошел назад во Владивосток. А спустя шесть суток через эти же «сплошные непроходимые льды», от которых он постыдно бежал, благополучно прошла небольшая парусно-моторная шхуна «Полярная звезда». Неудача «Колымы» на пять лет прервала ленские рейсы из Владивостока. . . Все это — в прошлом, но «старик» отчаянно боится вторично прослыть неудачником. Как же теперь он проведет наше судно?
Путешествие первое.pdf