Полярная Почта

Бурый Сергей Степанович, страница в разделе "Личные и семейные архивы".

Летом в 1942 г., когда американские морские караваны начали приходить с грузами в морские базы Мурманска и Архангельска, немецкие подводные лодки стояли в готовности на позиции. В результате торпедных атак было потоплено много американских транспортов в, так называемых, Карских воротах в районе Новой земли. Убытки были велики, много погибло американских моряков. Кроме подводных лодок, в северных морях действовали два немецких малых крейсера, хорошо вооруженных и быстроходных. Они уничтожали советские морские суда, рыболовные шхуны, расстреливали из орудий полярные станции, забирали в плен мирных жителей, чувствовали себя безнаказанными.
Срочно был сформирован экипаж и направлен в Амдерму для поиска и потопления подводных лодок и кораблей противника, на самолете «СБ» (скоростной бомбардировщик). Командиром самолета был назначен полярный летчик 1-го класса капитан Купчин Григорий, штурманом — Богатырев Лев, Бортмехаником — Соколов Юрий, стрелком-радистом — Бурый Сергей. Это происходило в последних числах августа 1941 г. Погода стояла солнечная, мы благополучно долетели до Архангельска. На другой день, подвесив противолодочные авиабомбы (6 штук по 100 кг), мы вылетели в Амдерму. Посадку нужно было произвести в Нарьян-Маре, но мы заблудились, не смогли найти Нарьян-Мар и произвели вынужденную посадку на захламленной косе, где было много бревен, всякого хлама, кустов, небольших деревьев и проч. Поселок назывался Усть Кожва, как потом оказалось. Там базировались два самолета «По-2», располагался лагерь заключенных. Производить в таких условиях посадку с бомбами на борту было небезопасно, но все обошлось. На следующий день нам помогли местные жители расчистить полосу от бревен для взлета. Бензином мы заправили левую группу баков, надеясь, что бензин самотеком перельется в правые баки. По наставлению полетов мы не имели права вылетать после вынужденной посадки без разрешения командира нашей части, о чем я предупредил командира самолета. Купчин не послушал меня, сказав, что я еще мальчишка-сосунок и что не следует совать свой нос. Меня такой разговор не огорчил, но его высокомерие, властолюбие я познал несколько позднее. Внешне он выглядел солидно, внушительно. Простота в обращении как-то располагала к нему. Русые, слегка кудрявые волосы, серые ласковые глаза, добрая улыбка, подтянутая стройная фигура, тихий разговор: все вместе взятое, как бы говорило «Я цену себе знаю». Купчин был неплохим человеком, как летчик — пилотажник, в простых погодных условиях, он был нормальный, но, как командир корабля — никудышний, о чем коснусь дальше.
Народу у нашего самолета собралось много, все как-то радовались нашему прилету, много говорили, помогали, дарили национальные ненецкие подарки. Наконец мы вырулили для взлета. Купчин дал газ, начал разбег самолета, но нас начинает разворачивать влево. Вторая попытка, тоже неудача. Пришлось сливать бензин с левой группы баков и заливать в правую группу баков. Взлет производили в сторону реки Печоры. Река как бы огибала косу подковой. На другой стороне был выше берег, были строения, дома. Пошли на взлет, самолет перегружен, медленно набирает скорость, приближается вода, скорости для отрыва не хватает. Я смотрю на прибор скорости, страх, сопровождаемый жаром, из пяток поднимается к голове, я невольно приседаю, закрываю глаза, ожидаю падения в реку. У самого берега Купчин отрывает самолет, он делает просадку качаясь с крыла на крыло, вот-вот ударится о другой берег, но как-то чудом проходим на очень малой скорости между домами…
Позднее, в пятидесятые годы, когда я уже летал командиром корабля в Арктике, попадая в катастрофическую обстановку, страх переживался в десятки раз легче, чем когда я был стрелком-радистом. По всей вероятности, стремление выйти из трудного положения, занятость мышления поиском выхода, несколько отвлекало от переживаний.
Погода солнечная, как в шутку говорят летчики «видимость миллион на миллион», мы же вновь заблудились, уклонились вправо, прошли мимо Амдермы, пересекли Байдарацкую губу, вышли на Ямал. Следуем дальше строго на север. Юрий Соколов смотрит на карту и говорит мне: «Идем по берегу Ямала». Я сообщаю об этом по СПУ Купчину, в ответ слышу, что это и так ему понятно. Пролетая над каким-то домиком, предлагаю спрыгнуть на парашюте, подобрать место для посадки на шасси. Купчин не слушает меня, отругал и следует дальше. Бензина все меньше и меньше. Штурман сбрасывает бомбы. После сорока минут полета загораются лампочки, это означает, что топлива осталось на 7 минут полета. Купчин заходит на посадку с убранными шасси, что самое преступное с его стороны. Он уходит на второй круг, зацепив винтами землю, согнув антенную направляющую, моторы трясут, готовые вот-вот рассыпаться. Теперь он выпускает шасси, которые выходят из гондол, но не встают на замки. Купчин командует мне: «Выпускай аварийно!» Я отвечаю ему: «Товарищ капитан, откройте кран аварийного выпуска шасси, так я не поставлю на замки, шасси сложатся». Он, как чумной, ничего не отвечает, шасси сложились, сели «на брюхо». Начался прилив. Мы спешим, снимаем пулеметы, радиостанцию, патронные ящики, оборудование, компас и т.д. Был последний день августа, ночи стояли холодные, начались первые заморозки. В эфире на мои позывные никто не отвечал, начальник связи полка не знал ни радиоволн, ни позывных, все напутал. Три дня мы вели разведку, на четвертые сутки мы решили следовать по берегу до того домика, где я предложил выпрыгнуть с парашютом и произвести посадку. Сразу после посадки мы перешли на голодный паек. ИЗ (неприкосновенный запас на 3 дня на 3 человека). Это значит, что мы съедали в день лишь три сухаря. Закрыв все имущество моторными чехлами, мы двинулись в путь. Большую нагрузку пришлось нести мне, включая пулемет и 500 патронов. Это был трудный переход: 20 часов мы шли по тундре, несли тяжелый груз. Ноги утопали, как в трясине, до вечной мерзлоты. Воды пресной не было. Морская вода, заполняющая при шторме все впадины, как-то выручала.
Капитан Купчин совершенно скис, стал беспомощный, иногда плакал. После посадки командиром стал Юрий Соколов, который был опытным полярником, побывавшим в подобных ситуациях. Полуостров Ямал, особенно его северная часть — низменная тундра. Найти сухое место для ночлега почти невозможно. Когда укладывались на ночь поспать, надували спасательные резиновые пояса, клали под грудь, и, несмотря на холод, прикрывшись от ветра парашютом, мгновенно засыпали. Через три-четыре часа просыпались и вновь шли к заветной цели. В одном месте на шестые сутки нашего «путешествия» мы встретили небольшое, но глубокое озеро, где удалось подстрелить сразу пять уток. Я разделся, собрал их, и они нас здорово поддержали. Готовили суп иногда с пресной водой, а за неимением — с морской. Мы шли напрямую на юг, иногда приближались к берегу и, если находили дрова, разжигали костер, грелись, сушились, варили суп. Это было большое счастье, настроение становилось великолепным, бодрость духа на высоте. Где-то на шестые или на седьмые сутки нашего перехода произошел неприятный случай, о чем я должен рассказать. И так мы продвигались к заветному домику, где мы собирались, может даже и зазимовать, так как мы понимали, что идет война, и поиски пропавшего самолета были маловероятны. Мы шли по тундре, так как берег был извилист, и мы стремились хоть как-то сократить свой путь. Я шел впереди, как бы набивая тропу, за мной след в след шел Юра Соколов, напоминая мне, когда уменьшить или ускорить движение. Отстав от нас метров на сто, шел Купчин, а еще дальше — Лева Богатырев, рассчитывая свои силы. В то время, когда Соколов объявлял отдых, постепенно догонял нас, отдохнув немного, вновь шел своим неторопливым ходом. Купчина раздражали медленные движения Богатырева, и он все время ворчал, ругал Леву, несмотря на то, что мы убеждали Купчина, что каждый должен рассчитывать на свои силы и идти, как ему удобней. Лева никогда не возражал, угрюмо молчал. Один раз он не выдержал, заругался на Купчина, тот выхватил пистолет, Лева тоже. Я подмял Купчина, Соколов взял пистолет у Богатырева. Соколов основательно отругал Купчина и предупредил, что, если он будет продолжать ныть и хныкать, обижать Богатырева, то мы с Сергеем сделаем «темную», а потом посмотрим. Угроза подействовала, Купчин затих, только что-то говорил сам себе, иногда плакал.
Исхудали мы основательно, силы стали нас покидать. Я сказал Соколову:
— Юра, нужно чуть увеличить наш рацион, иначе мы не дойдем до цели, нагрузка очень велика.
С приближением к заветному домику, стали появляться маленькие возвышенности, особенно у берега. Остановились на очередную ночевку, я пошел искать дрова, чтобы зажечь костер, пистолета со мной не было, о чем я пожалел, подходя к обрывистому берегу. На самом краю обрыва сидела сова и смотрела в сторону моря. Ветер был с моря, поэтому сова не слышала меня. Я замер в трех метрах от нее в позе охотничьей собаки, выслеживающей добычу. У меня был единственный шанс — прыгнуть и схватить эту птицу, от которой зависела наша жизнь. Но хватит ли сил? А что там за обрывом? Сердце заколотилось, тихо переступил и бросился на пернатую дичь. Мне это удалось, но чуть не сорвался с обрыва и не упал вниз, а высота там была метров 15. Все опасность понял только тогда, когда держал в руках сову, она долбила мне руку, из которой текла кровь. Радость была необыкновенная, когда бежал к своим товарищам с окровавленной рукой к месту стоянки и громко кричал: «Мясо, мясо несу!» Это был настоящий праздник, получился хороший суп из морской воды, в заключение выпили чаю.
Особенно плохо было в те дни, когда моросил дождь. Быстро охлаждались, застывали особенно во время отдыха, выручал костер, сушились, отогревались чаем.
На нашем пути встречались небольшие, но глубокие речки, протоки, нужно было их преодолевать. По ночам уже были морозы, водная поверхность покрывалась свежим ледком. Раздевшись догола, связывал плотик из спасательных поясов, переплывал на другую сторону, ломая лед руками. С помощью привязанных строп и плотика мы переправляли всю амуницию, последним перевозил Соколова. Я дрожал от переохлаждения, меня растирали, давали наперсток спирта, а через минуту я был совершенно пьян, появлялась слабость, какая-то истома, хотелось спать.
Где-то на 16 сутки нашего перехода, капитан Купчин заболел, у него поднялась температура, знобило, он плакал, как ребенок, стал совсем беспомощным. Идти дальше мы не могли, нести больного не хватало сил, решили лечить капитана. Ему организовали усиленное питание, из парашюта сделали шатер, укрыли, чем могли. Соколов Юра давал какое-то лекарство. А главное мы его утешили, настроили на лучший результат нашего похода. Юра ему говорил:
— Гриша, мы уже близко, поправишься, доберемся, а там, в домике даже зиму переживем.
Следует сказать, что опытный полярник, Ю. Соколов — человек тихий, спокойный, рассудительный, в буквальном смысле слова, завладел моим сердцем. Его мужество, разумные действия в любой обстановке, меня покорило. Внешность его была своеобразная: почти черные длинные волосы, которые были всегда аккуратно причесаны, несколько округленное лицо, незначительно изогнутый горбатый массивный нос, пронзительный взгляд черных глаз, смотревший на человека с какой-то подозрительностью, создавали вид сурового человека, пережившего что-то необыкновенно трудное. Но внешность бывает обманчива. Достаточно с человеком поговорить и ты почувствуешь его доброту и человечность. Особенно это ощутимо, когда находишься в беде. Юрий страдал болезнью сердца, но об этом никому не говорил, не жаловался. Только в этом походе я узнал об этом, когда он в пути говорил мне: «Сережа, стой» — это означало, что возможен приступ.
В связи с болезнью капитана, мы сделали остановку у Шировой большой речки. На другой день утром я пошел по берегу речки собирать дрова, вести одновременно разведку. Пройдя где-то с километр, я обнаружил на берегу разбитую лодку, которую при соответствующем ремонте можно было использовать для плавания. Я с трудом столкнул ее в воду, в надежде, что течение поможет мне прибуксировать ее к месту нашей стоянки. К сожалению, течение было слабое, пришлось раздеться и вдоль берега толкать по достаточно холодной воде. Когда я сильно замерзал, то выскакивал на берег, одевал свитер, брюки, прыгал, размахивая руками, потом снова лез в воду и толкал лодку. Таким образом, я доставил ее к нашему лагерю. Пока мы лечили капитана, мы отдохнули и, как могли, подремонтировали лодку: подконопатили ее, используя свое белье, заделали щели. На четвертые сутки, когда капитану стало легче, мы решили на лодке выйти в море и, используя попутный северный ветер, идти к домику. Имея топор, вытесали весла, сделали парус из парашюта. По-видимому, мы перепутали основное русло с протокой, поэтому часто попадались отмели, тогда лодку приходилось тащить волоком, это продолжалось три дня. И вот, после ночного отдыха, мы вышли в море, точнее в Байдарацкую губу, и с попутным ветром пошли в сторону домика. Юра Соколов сидел на корме и управлял лодкой, я был на веслах, а капитан и Лева Богатырев все время выкачивали воду, так как лодка основательно текла. Свежий ветер надувал парус, лодка раскачивалась на волне. На ночевку мы заходили в небольшую речушку, а утром снова в путь. Наконец, мы увидели долгожданный домик, шел мелкий дождик, ветер усиливался. Подойти к берегу вплотную мы не могли, побережье было очень мелкое и мы сели на мель в метрах за пятьсот от берега. Решили забрать весь груз на плечи, бросить лодку и выходить на берег. Устали очень, я предложил съесть по одному квадратику шоколада для подкрепления сил. Что интересно, силы и вправду прибавились, появилась бодрость и огонек в глазах. Забили в песок кол, привязали лодку и пошли на берег. Не дойдя метров 100 до берега, я проваливаюсь по пояс, обнаруживая русло реки, мне помогают выкарабкаться, опять идем к лодке, тащим ее к этому руслу, и уже на ней подплываем к берегу. Дождь усиливался, наступала ночь, мы были готовы к любым поворотам судьбы, даже установили на носу лодки пулемет, так как обстановка была неизвестная. Стали изо всех сил грести к домику, хотя сил уже не хватало. Юра это видел и сказал: «Давайте Сергею дадим шоколада. Я свою завтрашнюю порцию отдаю ему». Я возразил: «Давайте съедим по кусочку все, а завтра — видно будет». Подходя к домику, вдруг залаяла собака, мы увидели силуэты людей. Капитан Купчин заплакал как дитя и сказал: «Товарищи, здесь люди». Юра Соколов сказал: «Не радуйтесь, война, еще не известно, что это за люди. Сережа, за пулемет».
«Кто бы здесь не был, — сказал я, — эту крепость мы будем брать, у нас нет выбора».
В этом домике жили три мужчины и три женщины, домик был факторией, вроде магазина, обеспечивающий приезжающих за товаром ненцев. Самые счастливые минуты в моей жизни были здесь, когда нам открыли двери домика, мы услышали запах вкусной пищи, тепло ударило в лицо, радость разрывала сердце.
Видя наш «трупный» облик, зимовщики поняли, что надо делать. Продукты убрали под замок. Была суббота, истопили баню, дали нам по 100 г. чая и немножко спирта, завели в баню. Сами мы мыться уже не могли, так как сразу опьянели, находились в блаженном состоянии, как в раю. Нас мыли как детей. На другой день дали радиограмму, которую гонцы на оленях отвезли на радиостанцию, а через 7 дней за нами пришел морской самолет «Дорньеваль» и вывез в Амдерму. В заключении скажу, что Гриша Купчин посадил «на живот» еще один самолет, потом он стал перегонять самолеты с завода в воинские части, а в конце 1943 года при взлете с аэродрома после отрыва взорвался самолет, Купчин погиб. Штурман Лева Богатырев ушел в торпедоносный полк и в первый вылет погиб. Соколов Юра работал в полярной авиации бортмехаником, и мы часто встречались, когда я уже летал командиром корабля. Умер он в 1959 году.
Крайне глупая вынужденная посадка, совершенная Купчиным, меня многому научила. Я начал глубже думать, разнообразней размышлять, допущенные ошибки и промахи Купчина, мне глубоко и на всегда запали в душу.