Русские поселения тянутся от города Русское Устье примерно, на пятьдесят километров вверх по течению Индигирки. Дальше -снова якутские хутора. Местность совершенно безлесная. Только кое-где по берегам растет хилый кустарник. Дорога идет все время по льду. На льду еще можно, хотя и с большим трудом, двигаться. Весеннее солнце растапливает снег. Собаки отказываются везти груженую нарту. Приходится итти пешком, часто проваливаясь в талый снег до колен, а то и по пояс.
Все труднее находить собак для смены. К весне у людей остались ничтожные запасы продовольствия: где уж тут думать о собаках! На одной из остановок, в ответ на мои уговаривания, хозяйка приносит со двора на руках двух собак. Сами они ходить уже не могут.
Моя запряжка уменьшилась с двенадцати до восьми, потом и до пяти собак. Постоянно мокрые ноги разнесли по всему телу простуду. Самочувствие неважное. И только сознание того, что заболеть «нельзя», заставляет двигаться вперед.
Якутские юрты в Аллаиховском районе поражают своей неприкрытой бедностью.
То, что считается плохим достатком в центральной части Якутии, здесь сошло бы за крепкую зажиточность. В иных юртах нет даже чайника. Чай варят в том же котле, в котором приготовляют пищу. Посудой служат консервные жестянки. Нет спичек. Совсем нет соли. Много больных. Много тяжело истощенных людей. Обращает на себя внимание то, что женщины гораздо выносливее мужчин и ухаживают за больными, когда мужчины уже не слезают с нар.
Аллаиховский район, один из самых удаленных и совершенно отрезанных от административных центров ЯАССР, до самого последнего времени был пристанищем кулаков и бандитов. В этом разгадка крайнего обнищания населения, выбитости скота, разорения хозяйства.
Именно в этом районе, по данным 1926-1927 годов 5% кулацких хозяйств владели 70% всех оленьих стад. Широко практиковавшаяся до революции эксплуатация бедняков в различных, часто замаскированных формах, удержалась здесь до последних лет. Очень распространено было «куммаланство»: прием богатеями на полное иждивение сирот и бедняков с бесконтрольным использованием их труда без всякой оплаты, только за еду и угол в юрте. Существовал обычай найма работников-пастухов и каюров (возчиков) с оплатой их натурой, «подарками». Бедняцкие семьи иногда прямо распределялись кулаками между собой с полным их фактическим закреплением за хозяином на вечные времена. Применялось также совместное кочевание кулаков и бедняков, во время которого последние обслуживали бесплатно кулацкие стада. Кулацкие элементы ухитрялись пролезть здесь и в советские органы власти и в недавно организовавшиеся колхозы.
Удаленность района даже от примитивных якутских почтовых дорог облегчает до сих пор всякому сброду и кулакам укрываться в Аллаиховском районе.
На хуторе Барылас, в сорока километрах от Аллаихи, приходится заночевать, чтобы дать отдых выбившимся из сил собакам.
Здесь живет семья якутов: три человека.
Они молчаливы, подавлены, каждое движение этих людей пропитано усталой безнадежностью. Только когда Богдановы, хозяева юрты, узнают, что проезжий испидисси, что-то вроде большого начальства, между ними завязывается оживленный разговор. Мне кажется, что женщина от чего-то предостерегает мужчин. Мужчины соглашаются, но не могут успокоиться. Наконец, старик якут заканчивает совещание выразительным движением: рубанул воздух ладонью, сунулся вперед к столу, за которым мы с ямщиком пили чай. Потом вспомнил: вернулся, взял за руку молодого якута, заставил подойти и его.
И вот трое: ямщик Николай Щербаков, Семен Богданов и Николай Богданов — сын, волнуясь, негодуя, жалуясь, склеивают из немногих русских слов возмутительную повесть.
Аллаиховскийй колхоз живет пушниной и рыбой. Сдавать государству колхоз может только пушнину, рыбы ловят мало. Ежегодного улова нехватаег даже самим на зиму. Невода обычного здесь, мало рентабельного типа: узкие и короткие.
А пушнину, как известно, промышляют только зимой. Основной промышленный зверь Алаиховского района — песец. Его ловят «пастями», деревянными капканами, расставляемыми главным образом вдоль морского побережья, иногда за сто, даже за двести километров от жилья. В течение зимы промышленники несколько раз объезжают свои охотничьи районы, осматривают «пасти», достают задавленных песцов и наживляют приманку. Каждый объезд занимает десять-пятнадцать дней. Промышленники терпят холод, отсиживаются по несколько дней в палатке от пурги. Бывает, что и совсем домой не возвращаются. Условия работы чрезвычайно тяжелы даже для хорошо снабженного человека, имеющего сильных, откормленных псов.
Недавно, в конце апреля, зверопромышленник-якут Николай Семенович Богданов был отправлен колхозом на осмотр пастей. И колхоз ему выдал на двадцать суток пути одну ложку растительного масла, два кило муки и кусок мяса. Это на двадцать дней исключительно трудной, весенней дороги! Ну, что ж, Богданов знает, что у колхоза мало продовольствия. Он может встретить по дороге зайца... что ж! Такая «норма» не испугала бы охотника.
Но старик Богданов долго и путанно объясняет, какое мясо дали в дорогу его сыну. Богданов Николай отвернулся, смотрит в сторону. Понимаю с трудом. Какая-то нелепость! Однако больше сомневаться не приходится. Все ясно. Зверопромышленнику на двадцать дней пути председатель охотничьего колхоза выдал... половину собачьей головы. Якут возмутился. И председатель, Веньямин Слепцов, объяснил промышленнику, ласково и подробно: «Поедешь, раз приказано. Шутить с властью тебе не позволим. Говоришь: без еды можно погибнуть на дороге? Ну, что ж такое: составим акт. Советской власти, кроме акта, ничего и не нужно. А если не поедешь, то по советскому закону: вон из колхоза выгоним. И все твое имущество и даже юрту отберем. Таков закон!»
Промышленник Николай Богданов в тундру на осмотр пастей съездил. Чтобы достать продовольствия на дорогу, тому же председателю Слепцову продал за бесценок оленьи камасы.
Негодуя и боясь, ужасаясь и сдерживая себя, Богдановы спрашивают: правда ли, что нельзя уйти из такого колхоза? И можно ли вообще о таком деле говорить?
Трудно, не зная местного языка, объяснить товарищам преступность Слепцова и законные права колхозников. Оперирую двумя-тремя словами. Стараюсь убедить хотя бы в том, что из колхоза уходить незачем, когда можно просто ликвидировать бывшего кулака, теперешнего председателя.
И только путем задабривания старухи Богдановой сахаром и папиросами удается мне добиться согласия Николая быть моим проводником до Аллаихи. До райисполкома, где уже можно будет принять меры против зарвавшегося классового врага. Торжественно обещаю, что все будет «учугай», что кусахан — председатель получит по заслугам.
Собаки нехотя встают только после энергичных понуканий каюра.
Нарты спускаются на почерневший, местами в больших лужах, лед Эрге-Урех, старого русла Индигирки. Еще сорок километров предстоит брести по весенней дороге.
За день проходим только половину. Ночевка в береговых кустах, у игрушечного костра, не дает даже иллюзии отдыха.
К вечеру следующего дня Богданов показывает на самом краю гладкой равнины черный треугольник: Аллаиха.
Низкие серые тучи давят унылый пейзаж. С юга и юго-запада горизонт окраен полоскою чуть темнее неба: там затаились горные хребты. Кажется, что даже им, камням, страшно выходить в тундру. Треугольник постепенно растет. Теперь уже простым глазом видно, что это церковь. Вокруг нее плоские, черные, похожие на кучи засохшего коровьего кала, разбросанные юрты.
Собаки подбодрились. Один кобель неудачно пробует даже подвыть и взмахнуть хвостом.
Въезжаем в «город». Покосившаяся церковь вблизи напоминает деревянную баржу, разломанную пополам и выброшенную много лет назад на отмель.
Проходим мимо церкви, через кладбище с пеньками бывших крестов (топливный кризис!), к самому большому дому — медпункту. На дверях снаружи огромный висячий замок. В двух юртах рядом никого нет. В третьей юрте находим старика. Он просит папироску и объясняет:
— Медика нет.
— Рика нет.
— И учителя нет. И в кооперативе никого нет. Вообще в городе никого нет. Все ушли на охоту. Совсем как объявление на дверях комсомольской ячейки в эпоху гражданской войны: никого нет, все ушли на фронт.
Здесь тоже фронт: голодный. Надо своевременно заметить появление первой стаи гусей. И методы военного коммунизма здесь вполне уместны.
Завтра пойду искать население города в охотничьих шалашах за рекой.
