1
В один из сентябрьских дней 1899 года вахтенный на борту «Ермака», стоявшего о Ньюкэстльской гавани, заметил, что адмирал Макаров, мрачный и сердитый, быстрым шагом прошел по трапу, ни на кого не глядя, и зашагал по пристани.
Вся команда отлично знала причину гнева адмирала: из Петербурга приехала комиссия во глазе с адмиралом Бирилевым, желчным, высокомерным и придирчивым человеком. Члены комиссии суют всюду свой нос, резко критикуют все мероприятия адмирала Макарова... Сочувствие команды было явно на стороне Степана Осиповича. Макарова любили за то, что, в совершенстве изучив морское дело, он в то же время глубоко и тонко постигал человеческую душу. Будучи сам простого происхождения, он понимал матроса и кочегара, умел расположить к себе людей, вдохнуть в них энергию и бодрость в минуту опасности...
... Кипя негодованием, Макаров шагал по улицам города не замечая, куда идет. Он чувствовал, что еще немного — и терпение его окончательно истощится. Оставив комиссию на ледоколе, он ушел, возмущенный ее бестактным и вызывающим поведением. Члены комиссии совершенно его игнорировали, скрывали от него свои намерения, беседовали на ледоколе подчас со случайными и малоосведомленными людьми — с кем угодно, но только не с ним!.
По всему было видно, что они приехали специально, чтобы состряпать обвинительный акт против Макарова.
Да и что хорошего можно было ждать от такой комиссии, председателем которой был адмирал Бирилев, неоднократно высказывавшийся против ледокола в печати и на совещаниях, а членами — любимцы Бирилева и враги Макарова — инженер Скворцов и механик Якобсон. Делопроизводителем комиссии был... сын Бирилева!
Макаров еще до приезда комиссии телеграфно протестовал против такого ее состава и требовал, по крайней мере, ввести в состав комиссии его и капитана Васильева с правом голоса. Первоначально Витте склонен был даже согласиться на эту просьбу (в отношении одного только Макарова). Но Бирилев, узнав об этих переговорах, поспешил телеграфировать в министерство, что «считает совершенно невозможным назначение адмирала Макарова, ибо это парализует действия комиссии».....
Узнав об этом, Витте, отдыхавший в Ялте, переменил свое решение и распорядился телеграфно:
«Нужно поступить согласно желанию адмирала Бирилева».
... Макаров продолжал шагать по улицам Ньюкэстля, погрузившись в глубокую задумчивость.
В сущности, в чем можно его упрекнуть? Врангель с дружеской бесцеремонностью как-то сказал ему: «Я бы не называл публично полярный лед «кашей», когда я чинюсь в доке от пробоины, в нем полученной. Я лично нахожу, что Вы правы, но при имеющихся обстоятельствах это раздражает людей, не убеждая их. К тому же Вы были только на краю льдов...».
Отлично понимая душевное состояние Макарова, Врангель незадолго до этого писал ему: «Желаю Вам спокойствия и уверенности в борьбе с противниками, которых Вы теперь грудью победить не можете, а лишь временем и силой аргументов. Ошибка Ваша заключалась в том, что по постройке «Ермака» и после удачи в Балтийском море Вы захотели непременно сразу проскочить через полюс и хвалились легкой победой. Я понимаю, что без некоторой шумихи Вы бы не подбили часть общественного мнения, а через него и Витте на жертву миллионов. Но после первой удачи надо было стать осторожнее в словах».
Этот упрек особенно задевал Макарова. «Ни разу я не сказал о полюсе, — возражал он в своем ответе, — а говорил — пройдем к норду, сколько обстоятельства позволят!... Меня сильно огорчает Ваше предположение о моей хвастливости: я похвастался лишь одним, что я отстранил шушеру, а теперь шушера взяла верх, мне опять много хлопот с ней...».
Итак, в чем же его ошибка? Он возымел мысль, что ледоколом можно разбить полярные льды — это подтвердилось. Правда, (переднего винта не надо было ставить, но в ту пору он считался еще «последним словом науки» и был принят комиссиями по постройке ледоколов на Байкале и в Гангэ. Полярный лед оказался крепче, чем все думали? Но не пророк же он, в самом деле, чтобы в точности предугадать, какую крепость надо противопоставить полярному льду? Он, Макаров, отстаивал мысль об установке вспомогательных машин, рассчитывая, что они дадут огромную экономию в топливе,— однако этот расчет не подтвердился. Но где же чудодей, что способен дать сразу совершенные образцы?
— Нет! — твердо решает Макаров, остановившись вдруг — Нет! Дело, начатое мною, не только новое, но совершенно небывалое! И теперь, когда так блистательно подтвердилась верность основной идеи, непозволительно бросать дело. Нужно добиваться своего! Бесспорно, с помощью ледоколов можно осуществить в Ледовитом океане самые сложные и исключительно плодотворные научные исследования.
Успокоившись, наконец, Макаров возвращается на набережную. Туманно и сыро. Куда ни глянь — всюду трубы да каменный уголь. По реке снуют пароходики, битком набитые рабочими. Вдали смутно намечаются очертания моста. Пароходные гудки... Свистки паровозов... На заводе Армстронга стучат и громыхают машины... Далеко разносится удары молотобойцев, звонко вбивающих заклепки в бока кораблей...
2
Как и следовало ожидать, адмирал Бирилев дал самым отрицательный и резкий отзыв о ледоколе «Ермак»,
«Министерству придется решать, что делать с ледоколом,—писал он Витте, — и к какого рода починкам придется приступить за границей, т.е. починить ли его в той мере, чтобы приготовить для зимней работы и водах Балтийскою моря, или начать капитальную перестройку, предназначав ледокол для опытов над полярными льдам»? Вообще я думаю, что железо и сталь — неподходящий материал для борьбы с полярными льдами. К величайшему огорчению, мне приходится сказать, что ледокол «Ермак» как по конструктивным своим недостаткам, так и по слабости постройки корпуса и полной неприспособленности для борьбы с полярными льдами, совершенно не пригоден не только для проложения пути к полюсу, но даже и для научных операций в более низких широтах...».
Ободренные действиями комиссии Бирилева, враги Макарова оживились. В некоторых газетах появились юмористические стихи и карикатуры, высмеивавшие его. Директор департамента торговли и мануфактур министерства финансов В. И. Ковалевский л его прислужник Конкевич злобно и ядовито требовали раз навсегда положить конец попыткам Макарова «открывать новые земли и страны в Ледовитом океане».
«Существуют ли какие-либо серьезные основания даже предполагать, — писал Ковалевский Витте, — что ледокол «Ермак», перестроенный для иного назначения, исполнит его? Что изыскания его в Ледовитом океане прибавят что-либо новое к тем, которые ужо совершены? Что нехватает только русского ледокола на свободном поприще арктического спорта, и что этот ледокол разрешит тайну полюса...
Имеет ли наше правительство достаточно серьезные причины итти в этом направлении далее западноевропейских правительств, затрачивая миллионы на отвлеченные научные изыскания в арктических морях, с риском все-таки остаться в хвосте умудренных опытом западных ученых экспедиций, обладающих целым контингентом энергичных и привычных добровольцев... и материальными средствами, изобильно сыплющимися из карманов богатых людей?» На этот вопрос, не боясь обвинения в обскурантизме, можно смело ответить отрицательно».
Так царский чиновник раболепно пресмыкался перед «заграницей»!
В эти тяжелые для Макарова дни неизменное сочувствие его делу продолжал выказывать Ф. Ф. Врангель. «Вы спокойным выжиданием результатов Вашей пропаганды,— писал он Макарову,— неизбежно достигнете победы,— и тем решительнее, чем глупее поведут себя Бирилев и Конкевич».
Заслуживает внимания, что некоторые газеты в то время высказывались в защиту Макарова, довольно смело и недвусмысленно намекая на грязную атмосферу и темные интриги его реакционно настроенных недоброжелателей. Так, 4 августа 1899 года -газета «Россия» поместила «Письмо в редакцию» И. С. Дурново под названием «Ермак» и зоилы». «Разве мала уже оказанная услуга?— писал автор письма, защищая Макарова и его ледокол,— и разве первоначальная идея ледокола уже осуждена в принципе как неспособная к дальнейшему совершенствованию?... Разве 1½-миллионный ледокол, спасший за одну прошедшую весну 33 бедствовавших судна, должен считаться уже не отвечающим своей задаче?
... Есть еще одна сторона в этом деле, — многозначительно подчеркивает автор письма: — (это) проскользнувшие указания на «злорадство» морских кружков, на их «кастовое» недоброжелательство к нововводителю. Но это такая сторона, которую, пожалуй, лучше обойти совсем молчанием — чтобы... чтобы «гусей не раздразнить».
Макаров не падал духом, он был твердо убежден в своей правоте. На страницах газеты «Россия» он заявил:
«Говорят, что ледокол так слабо построен, что он не мог выдержать ударов о более твердый лед?
Не ледокол слабо построен, а лед чересчур крепко выстроен! Ледокол «Ермак» гораздо крепче всякого другого ледокола! Ни один ледокол с полного размаха на свободной воде не может безнаказанно ударяться о лед даже Финского залива: обыкновенно в этих случаях уменьшают ход. «Ермак» же бил с полной скоростью о какой угодно лед совершенно безнаказанно: иногда при ударах в льды нос бросало в сторону настолько, что нельзя было устоять на ногах, между тем ни корпус, ни машина не пострадали».
Макаров действовал энергично и планомерно. Первым делом он составил чрезвычайно убедительный ответ на «Краткий овод -мнении комиссии по делу о ледоколе «Ермак» —Ответ, пункт за пунктом опровергавший и разбивавший выводы этой явно пристрастной комиссии Бирилева. Ответ Макарова был опубликован в виде отдельной брошюры и произвол благоприятное впечатление. Макаров с тонкой иронией высмеял деятельность этой комиссии, которая, умышленно его игнорируя, «лишила себя этим главного источника, из которого могла почерпнуть верные данные». «Комиссии следовало обратиться ко мне, — писал Макаров, — и я бы ей разъяснил все самым подробным образом». Его обвиняли в том, что «изолировка жилых помещении недостаточна»? Но члены комиссии судили лишь по внешнему виду. А обратись они к нему, он бы показал им многое, чего они не знают: как под пробковой изоляцией чередуются слои дерева, воздуха, войлока и снова дерева. Именно благодаря такой отличной изоляции, на ледоколе в самые сильные морозы атмосфера оставалась ровной и теплой. Комиссия адмирала Бирилева обнаружила здесь свое полное невежество или недобросовестность.
Можно ли вообще доверять серьезности такой комиссии, которая утверждает, что удар пришелся в нижнем поясе утолщенной обшивки, так называемой «ледяной брони», в то время как на самом деле удар был нанесен ниже ледяного пояса, который вовсе не был пробит? Заслуживают ли доверия люди, которые уверяют, что поперечная крепость ледокола недостаточна, но даже не позаботились проверить соответствующие точные механические расчеты ледокола? Правда, устройство переднего винта должно быть признано ошибкой. Теперь это стало ясным. «Мы не сразу попали на должную форму, — писал в своем ответе Макаров, — но это произошло, главным образом, оттого, что приходилось проектировать ледокол для ломки полярного льда, которого никто никогда еще ломать не пробовал». Зато удалось доказать, что сквозь льды Ледовитого океана можно пробиваться, а это самое главное, самое существенное!
Одновременно с этим Макаров напряженно и без устали работал над своей большой книгой о постройке «Ермака» и о его борьбе со льдами.
Книга эта (Макаров назвал ее «Ермак» во льдах»), основанная на обильном фактическом материале, богато иллюстрированная и снабженная таблицами и картами,— должна была опровергнуть все измышления клеветников, скептиков и злопыхателей.
Во время работы над книгой Макарову помогали и морально его поддерживали сотрудники по «Ермаку» — астроном Кудрявцев, инженер Цветков, лейтенант Ислямов и другие. Макаров шутя называл их своим «ученым штабом».
«12 сентября, — отмечает он в дневнике, — с утра ко мне на квартиру приехали Ислямов, Кудрявцев и Цветков, и мы усердно занимались составлением текста до 8 часов вечера.
13 сентября. Опять утром собрался «ученый штаб», и мы писали до 5 часов вечера.
16 сентября: «ученый штаб» делал завтрак мне. Было много задушевных речей...».
Книга «Ермак» во льдах» с поразительной быстротой была подготовлена к печати. И в этом доле ему по прежнему оказал поддержку Врангель, озабоченный только тем, чтобы дельными советами принести ему пользу.
«Когда я вижу поразительное единодушие злорадствующей критики «Ермака» и его создателя, — писал он Степану Осиповичу, — я спрашиваю себя: чем оно вызвано? При всей моей сердечной привязанности к Вам она меня но настолько ослепляет, чтобы видеть причину только в недостатках критиков, но ищу и долю вины критикуемого, дабы предостеречь его. Если я ошибся в предположении, что Вы увлеклись желанием проскочить через полюс в Берингов пролив, то в этом обидного ничего нет,— и если бы это Вам удалось, то все критики умолкли бы перед этим торжеством. Прошу Вас знать одно: я всегда приложу все силы, чтобы помочь осуществлению хорошей мысли и чтобы оказать посильную помощь другу, особенно когда он временно наткнулся на торос».
Врангель вел переговоры с издателями. Энергия и работоспособность Макарова его поражали и восхищали. В один из ноябрьских дней 1899 года Макаров неожиданно нагрянул к Врангелю в гости и торжественно выложил на стол уже совсем готовую толстую рукопись своей книги. Действительно, необходима была исключительная работоспособность, чтобы за несколько месяцев написать серьезный научный труд объемом свыше пятисот страниц!
3
К новому. 1900 году дела Макарова значительно поправились. Новая комиссия, на этот раз под председательством адмирала Чихачева, несмотря на упорные возражения Бирилева и Ковалевского, постановила: исправить и укрепить ледокол, на зиму перевести его в Балтийское море для ледокольной работы, а к весне заготовить новую носовую часть без переднего винта. Еще в декабре Макаров был назначен главным командиром Кронштадтского порта и отныне, к своему огорчению, уже не мог лично участвовать в операциях «Ермака» (командиром которого оставался М. Васильев).
Макарову удалось добиться разрешения на сбор денег для перестройки носовой части «Ермака». Окрыленный этой удачей, он писал Врангелю: «Мне теперь надо прочесть в Петербурге сообщение в столь же блестящей обстановке, как 2½ года назад. Надо, чтобы было удобно показать фотокартины и синематограмму, на которых видно, как «Ермак» переворачивает глыбы и проходит с одного края экрана на другой с бойко развевающимся русским флагом».
Все же самым убедительным доказательством были не лекции, не «пропаганда», а реальные действия, убедившие даже самых отъявленных маловеров в большой практической ценности «Ермака». Эти действия не замедлили последовать.
В зимнюю кампанию 1899/900 года «Ермак» успешно спасал затертые в Балтике пароходы. Зима выдалась на редкость суровая. Стояли трескучие морозы. Неожиданно во время снежной бури выскочил на берег острова Гогланд, в Финском заливе, броненосец «Генерал-адмирал Апраксин». «Ермаку» было приказано принять все зависящие от него меры для спасения броненосца. При этих спасательных работах впервые нашло практическое применение гениальное изобретение А. С. Попова — беспроволочный телеграф.
Отсутствие связи между Гогландом и материком служило серьезным препятствием при организации спасательных работ — препятствием, которое казалось почти непреодолимым. Единственный выход видели в прокладке подводного кабеля — но он обошелся бы очень дорого, и его могли бы проложить только весной, после ледохода!
И вот военно-морское командование вспомнило о телеграфе без проводов. В сильный мороз и метель началась постройка мачты радиотелеграфа, которому предстояло связать остров Гогланд с Коткой — ближайшим населенным пунктом на северном берегу Финского залива, на расстоянии 43 километров.
Толпы людей стекались смотреть, как рабочие тащат огромную полуторатонную мачту, чтобы установить ее на обледенелый прибрежный утес Гогланда — примерно в одной версте от «Апраксина». Волокли с величайшим трудом, по глубокому снегу, расчищая дорогу через торосы лопатами и ломами.
В субботу 23 января на утесе уже красовалась радиотелеграфная мачта в 60 футов высотой, а в воскресенье 24-го был готов и домик радиостанции с печью и двойными оконными рамами. В 2 часа дня, при большом стечении любопытных, заполнивших все помещение, удалось установить радиосвязь с Гогландом. Тогда и была принята первая в истории радиовещания официальная радиограмма:
«Командиру ледокола «Ермак». Около Лавенсаари оторвало льдину с рыбаками, окажите помощь. Адмирал Авелан».
Когда депешу прочли вслух, в комнате воцарилась продолжительная тишина. Все присутствующие были глубоко взволнованы, сознавая огромное значение происшедшего события: этим призывом к спасению погибающих беспроволочный телеграф открыл новую страницу в истории человеческой культуры.
Группа рыбаков с южного берега Финского залива, о которых шла речь в радиограмме, отправилась на промыслы пешком по льду к острову Лавенсаари (25 миль к востоку от острова Гогланд), но туда не дошла.
Получив депешу, «Ермак» развел пары и в 4 часа утра 25 января вышел на поиски. Обойдя ближайшую часть залива и расположенные неподалеку острова, он нашел на острове Б. Тютерс четырех рыбаков.
Поздно вечером на южном Гогландском маяке обнаружили еще 23 человека. Всех их приняли на «Ермак», отогрели и накормили.
Макаров, находившийся в этот момент в Кронштадте, узнав о спасении рыбаков, немедленно телеграфировал А. С. Попову:
«От имени всех кронштадтских моряков сердечно приветствую Вас с блестящим успехом Вашего изобретения. Открытие беспроволочного телеграфного сообщения от [острова] Кутсало до Гогланда на расстоянии 43 верст есть крупнейшая научная победа».
Так начала регулярно действовать первая в России практическая линия радиосвязи. Радиотелеграф Попова работал безотказно, — 84 дня подряд, вплоть до 11 апреля 1900 года (дня снятия «Апраксина» с камней). За это время на Котку (на островке Кутсало) с Гогландской радиостанции было передано 211 радиограмм — всего 3463 слова.
Во время спасательных работ ледокол нередко отвлекался для своей обычной работы — ледовой проводки. Так, 26 января, по пути в Ревель, «Ермак» встретил крейсер «Адмирал Нахимов», который был затерт сплошным льдом. «Ермак» тотчас поспешил на помощь к крейсеру. «Ермак» дал сигнал следовать за ним, — рассказывал один из очевидцев, — и полным ходом врезался в сплошной лед. За ним, не отставая, пошел по прорезанному каналу и крейсер «Нахимов». «Мы с трудом следовали за «Ермаком», несмотря на то, что обе машины работали полным ходом. Лед напирал со страшной силой, жестокие удары льдин заставляли содрогаться весь крейсер, но вернуться назад было еще хуже... Сильный толчок громадной льдины, ужасный удар в скулу — и крейсер остановился! Выстрелом из пушки обращаем внимание ушедшего вперед «Ермака». Услышав выстрел, он кладет руль на борт, описывает циркуляцию, проходит почти вплотную вдоль нашего левого борта, и, освободив нас от напирающего льда, дает возможность крейсеру вступить в кильватер. Это повторялось несколько раз, и всякий раз «Ермак» искусно освобождал затертый льдом крейсер. Мы все с восторгом смотрели, с каким умением и как уверенно командир «Ермака» Васильев управлял своим ледоколом».
«Генерал-адмиралу Апраксину» весной по вскрытии льдов неизбежно угрожало разрушение от напора льдов. «Начнется весенний ледоход (по словам жителей Гогланда, он принимает громадные размеры), — писал в январе 1900 года корреспондент газеты «Россия»,— и лед массами начнет напирать на корпус судна. А тогда кто поручится за целость броненосца?! У Гогланда находится «Ермак». Сообщение с Коткой плохое и ненадежное, грузов провозить здесь нельзя. Ледокол все это разрешает сразу. Он подходит к Гогланду без задержек и привозит на «Апраксин», где его ждут 250 человек, прямо-таки жизнь — уголь и хлеб! Это одно уже огромная заслуга, так как «Апраксин», стоящий несколько миллионов, находится в сплошном льду, положение его печальное».
Опасность для броненосца была исключительно велика. Со всех концов России поступало множество телеграмм с тревожными запросами об его положении. Всех занимал вопрос — удастся ли спасти «Апраксин»? Работы по спасению броненосца велись непрерывно всю зиму. «Ермак» должен был снабжать броненосец провизией и углем, доставлять якоря, канаты, водолазов и т. д. В течение зимы «Ермак» совершил четыре рейса в Кронштадт и шесть — в Ревель. В слесарно-кузнечной мастерской «Ермака» ковались и обтачивались инструменты, необходимые для сверления камня и других надобностей. Чтобы удержать «Апраксин» на месте, «Ермаку» приходилось несколько раз завозить якоря с канатами. Наконец 11 апреля «Ермак» благополучно стянул «Апраксина» на свободную воду и, мастерски маневрируя в ледяных полях, вывел его в малую гавань острова Аспэ.
Начальник спасательных работ передал Макарову по беспроволочному телеграфу:
«Ермаку» и его доблестному командиру, капитану 2-го ранга Васильеву «Апраксин» обязан спасением. В непроглядную снежную метель броненосец, обмотанный вытянутыми в струну цепями, стальными и пеньковыми тросами, прикреплявшими 1500 кв. футов пластырей, шел 7 часов в струе «Ермака» ледяными полями между отдельными глыбами торосистого образования и каналом, пробитым в сплошном льду, и ни одна цепь, ни один трос не были перерезаны льдом».
Так был спасен броненосец стоимостью в 4 500 000 рублей.
Уже одним этим с избытком окупились все затраты на постройку «Ермака». После этих удачных операций «Ермака» авторитет адмирала Макарова как пламенного сторонника использования ледоколов неизмеримо возрос и на родине, и за границей.
В феврале 1901 года вышла в свет книга Степана Осиповича «Ермак» во льдах». Она имела большой и вполне заслуженный успех. Ученые отзывались о ней чрезвычайно лестно. Книга эта явились самым лучшим свидетельством успехов «Ермака».
Однако и после полной перестройки носовой части «Ермака» и после позорного провала всех интриг Бирилева и его прислужников Макарову не удалось добиться новой посылки корабля в Арктику.
На совещании 29 апреля 1900 года под председательством адмирала Н. М. Чихачева было решено, чтобы ледокол после перестройки «не подвергал себя опасностям новой пробы в полярных льдах» и ограничился лишь поддержанием поздней навигации в Балтике — до 1 январи 1901 года.
Макаров пришел в негодование. Оправдывались горькие, презрительные слова, которыми он заканчивал свою книгу о «Ермаке»:
«... Говорят, что непоборимы торосы Ледовитого океана. Это ошибка: торосы поборимы. Непоборимо лишь людское суеверие!».
Добавлено: 08 Июль 2011 15:30