1
В отличном, бодром настроении, с обширными планами будущей работы вышли участники первой экспедиции «Ермака» навстречу полярным льдам. «... Началась регулярная судовая походная жизнь,— писал один из участников похода.— Каждый был занят своим делом... 31 мая 1899 года ледокол был уже в виду высоких берегов Норвегии... 2 июня пересекли Полярный круг. Начали некоторые экстраординарные метеорологические наблюдения. Подняли на марс — на высоту 30 метров — термограф; стали каждый полдень бросать в море закупоренные бутылки с записками на семи языках, в которых отмечали широту, долготу и время и обращались с просьбой к нашедшему бутылку доставить ее в ближайшее посольство...»
На ледоколе все было тщательно приспособлено для большой исследовательской работы. «Этот корабль, — писал впоследствии акад. Шулейкин, — построенный по указаниям С. О. Макарова, воплотил в себе макаровский стиль и, в частности, ту простоту и целесообразность всех деталей, на которой категорически настаивал Степан Осипович в своих работах. Ничего лишнего нет на обширных палубах «Ермака», всюду — те самые «пустые пространства», которые составляют «настоящую роскошь» на корабле и которые так облегчают всякую палубную работу. На «Ермаке» на каждом шагу видны новые приспособления, тщательно продуманные и испытанные С. О. Макаровым. Применены тут и цистерны, уменьшающие боковую качку, и остроумные вспомогательные паровые машинки, и специальная аппаратура для океанографических работ: например, самопишущий термометр, приспособленный для непрерывной регистрации температуры верхнего слоя морской воды; этот прибор был сконструирован С. О. Макаровым... и затем построен по его указаниям». К исследованиям, которые, предполагал просолить С. О. Макаров на «Ермаке», добавились исследования льдом.
Преодолимы ли полярные льды? — Этот вопрос больше всего волновал Макарова. Если корпiус «Ермака» окажется недостаточно крепким, чтобы с полного ходу ударять о большие массы льда, то можно ли, по крайней мере, надеяться, что на малом ходу он будет благополучно выдерживать толчки? С другой стороны, соленоводные льды не так скользки, как пресные, не исключена опасность того, что ледокол будет все чаще и чаще застревать и останавливаться.
Первая встреча ледокола с полярным льдом состоялась ранним утром 8 июня 1899 года.
Стоя на мостике «Ермака», Степан Осипович пристально вглядывался в границу приближающихся льдов, которая смутно очерчивалась в рассеивающемся тумане. Волнение моря было довольно сильным у кромки льдов, где вместо обычных мелких разбитых кусков виднелись большие льдины. «Прибои морских волн у границ полярных льдов бывает иногда грандиозным: так и чудится, что это борются две стихии. Волна за волной набегает на громадные льдины, которые, слегка колыхаясь, стойко выдерживают их. Вода пенится, бурлит. Льдины сталкиваются, нагромождаются одна на другую, ветер далеко разносит брызги воды и пены!... Но еще несколько десятков метров вперед — и картина меняется: внезапно наступает тишина, неподвижность, покой, нарушаемый лишь шумом ветра». У Макарова было достаточно оснований для беспокойства: могло ведь случиться, что ледокол не преодолеет толщи льда — и тогда волны поставят его поперек и обрушатся на него со всей силой! И все же, несмотря на прибой. Макаров решился попробовать пробиться во льды. В 5 часов 40 минут утра «Ермак» уже вступил в лед, идя самым малым ходом по направлению ветра.
Первое впечатление было самым благоприятным и обнадеживающим. Вопреки ожиданиям, трение оказалось незначительным, и, главное, — полярный лед легко раскалывался! Льдины раздвигались к пропускали ледокол, словно сами уступали ему дорогу. Другие льдины легко давали трещины и также расступались перед «Ермаком».
Единственное, что тревожило Макарова, — это сильные сотрясения корпуса от ударов о лед даже на малом ходу.
Картина ломки полярного льда была величественной и воодушевляющей. Пройдя три четверти мили во льдах, остановились около одного из торосов, чтобы поднять пар в котлах. На судне кипела работа. Лейтенант Шульц измерял глубину моря, Ислямов и Цветков брали пробы воды и измеряли ее температуру, а Кудрявцев определил ее удельный пес. Штурман Эльзингер отпиливал большой кусок ледяной глыбы для исследования. Дело это оказалось очень нелегким. Художник Столица расположился со своим мольбертом перед торосом, восхищенный нежными оттенками его окраски, и писал этюд. Толль стрелял птиц.
После обеда снова двинулись на север малым ходом. Все судно вздрагивало от ударов переднего винта о лед. Общее впечатление было таково: полярный лед раскалывался, в отличие от балтийского, на довольно большие глыбы, которые расступались легко, но зато давали чувствительные толчки.
Через некоторое время Макарову доложили, что набор и обшивка корпуса сильно вибрируют, и в некоторых местах показалась течь. Машина была тотчас остановлена, и адмирал с командиром и старшим механиком пошли осматривать корпус. Повреждений и деформаций не было найдено. Но течь при дальнейшем движении ледокола продолжала увеличиваться. Ничего более не оставалось, как вернуться в Ныокэстль, чтобы подкрепить корпус.
Прибыв в Ныокэстль, Макаров писал (14 июня):
«Мы вошли в полярный лед 8 июня, и «Ермак» прекрасно продвигался вперед. Все были в восторге, как он справлялся с тяжелыми полярными льдами, но оказалось, что стыки листов обшивки недостаточно крепки и обнаруживают признаки слабости. Я уже на заводе. Работы пущены самым полным ходом».
2
14 июля «Ермак» после ремонта снова вышел из Ньюкэстля на север. Ветер свежел, ледокол сильно качало. Особенно болезненно эта качка отразилась на трех быках, находившихся на палубе в специально устроенных досчатых загородках. 16-го в дневнике Макарова появилась следующая запись: «Свежий западный ветер продолжается, и большая качка. Быки начинают привыкать. Барометр все время опускается».
На полпути между Ньюкэстлем и Шпицбергеном «Ермака» захватил сильнейший шторм. 18-го барометр, непрерывно падающий, показывал 742, а ветер усилился до 22 метров в секунду. Крен судна достигал 45°. К 7 часам утра испортился телемотор рулевого привода. В момент порчи телемотора«Ермак» поставило, поперек волны и жестоко качало, пока не перовели руль на ручное управление. Но вот по всему судну неожиданно прокатилась огромная волна. Она сорвала с места и унесла в море метеорологическую будку с термометрами и воздушным термографом.
«В 5.30 дня судно сделало несколько сильнейших размахов, — и силой этого толчка сбило бычачьи хлевы. Повалившиеся на палубе быки стали кататься с борта на борт и в конце концов расшиблись и переломали себе рога и ноги. Так они продолжали лежать на палубе, жалобно мыча. Их тут же пришлось зарезать, чтобы прекратить их мучения. Когда шторм стих, в каютах ледокола царило полное опустошение: все было поломано и перебито. Одному матросу бочкой раздавило ногу...».
24 июля, в 5 часов утра, «Ермак» вышел из бухты Адвент (на о. Шпицбергене), где к нему присоединился пароход «Вирго». На «Ермаке» каждый час производились измерения температуры и удельного веса морской воды.
На следующий день утром увидали первые обломки льдов. По мере движения на север количество льдов увеличивалось: все меньше становилась поверхность свободной от льда воды, казавшейся почти черной по сравнению с ослепительной белизной ледяных полей. «Ермак» шел малым ходом, скорость около шести узлов, но и при этом ходе толчки и удары оказывались очень ощутительными. Обеспокоенный Макаров приказал следовать «малым ходом» и держать не более 40 оборотов машины; затем он уменьшил и эту скорость, приказав держать только 30 оборотов.
«Ермак» величаво шел вперед, выбирая свободные от льда пространства; временами он взбирался носом на лед и, с силой наваливаясь, разламывал его. При встрече с большим массивом льда «Ермак» иногда останавливался, как бы собираясь с силами, а затем медленно наступал, ломая лед по частям. Иногда ему удавалось расколоть льдины на две части, и тогда он быстро устремлялся в образовавшуюся расщелину...
На «Ермаке» с напряженным вниманием следили за этим первым серьезным поединком ледокола с полярными льдами, все были начеку и работали, не покладая рук.
— Стенай Осипович! Я только что осматривал носовое от-деление,—доложил Макарову трюмный машинист, — огромная разница с тем, что было прежде! Корпус уже не так дрожит! — Это сообщение обрадовало команду ледокола.
Но вскоре Макарову доложили, что в некоторых заклепках показалась течь. Осмотр показал, что течь эта незначительна и не может служить препятствием к продолжению плавания. Лед становился все более уплотненным. В 6 часов вечера адмирал взобрался на марс. Окидывая взором безбрежный ледяной простор, он выбирал трассу дальнейшего пути. Сверху лед был на полфута покрыт крупнозернистым смерзшимся снегом. Кое-где поверх него виднелись голубоватые прудки оттаявшей поды. Местами среди белого простора желтели грязные -пятна — не то лежбища тюленей, не то грязь берегового происхождения. Казалось, прохода впереди нет. Тем не менее ледокол, руководимым твердой и опытной рукой, продолжал неуклонно двигаться вперед, то идя щелями, то пробиваясь напрямик...
После продолжительного наблюдения Макаров, спустился с марса, прошел в свою каюту и после обеда сменил командира, который от усталости еле держался на ногах.
В 8 часов вечера, в то время как судно шло средним ходом по трещине, оно внезапно натолкнулось на перешеек, состоявший из большого тороса.
— Малый! Самый малый! — поспешно приказал Макаров.
Но было уже поздно: судно, двигаясь по инерции со скоростью 5 узлов, ударилось носом о торос. Удар пришелся в правую скулу. Нос отбросило влево, и ледокол сразу остановился. Вскоре в носовом отделении была обнаружена течь. Немедленно в ход пустили спасательную помпу, но вода прибывала. Пытались подвести пластырь, но, к несчастью, в этом месте обводы корпуса мешали прижать пластырь вплотную. Тогда спустили водолаза, и он установил пластырь. Мотопомпа работала безостановочно. Наконец, вода в трюме начала заметно убывать. Вскоре течь прекратилась. Пробитое место было зацементировано и подкреплено деревянными распорками — это дало возможность продолжать плавание.
Время вынужденной стоянки было использовано для научной работы. Одну из больших льдин захватили петлей троса и подняли на палубу; льдину измерили, определили ее толщину, крепость и температуру в разных местах. Некоторые участники экспедиции занялись охотой — стреляли птиц. Утром 29 июля — новое развлечение: поймали акулу и на завтрак изготовили из нее вкусное блюдо. Пирожки из мяса акулы всем очень понравились.
29 июля, по окончании ремонта, «Ермак», ломая льды, снова пошел на север...
Общим вниманием пользовались киносъемки. Кино чрезвычайно отчетливо запечатлевало успешный процесс ломки и раздвигания льдов.
«Нахожу, — писал впоследствии Макаров, — что кинематограф должен составлять принадлежность каждой ученой экспедиции... При быстром проектировании кинематографических снимков получается весьма эффектная картина... Кинематограф, однако же, дает не только одну эффектную картину, но и материал для научного изучения движения ледокола во льду» (
прим. автора: Как свидетельствует акад. Шулейкин, исследования С. О. Макарова о работе ледокола по проламыванию пути во льдах остаются исключительными по широте замысла и выполнения. Производя непрерывную кинематографическую съемку перемещений «Ермака» атакующего ледяное препятствие. С. О. Макаров получил совершенно объективную регистрацию движения корпуса ледокола. Впоследствии кадры полученные посредством такой съемки, были подвергнуты тщательном промерам, и на основе этих промеров А. Н. Крылов, по просьбе Степана Осиповича, определил силу, с которой лед сопротивлялся продвижению «Ермака». Оказалось, что горизонтальная сила воздействия льда на ледокол достигала примерно 800 тони («Люди русской науки», т. II. стр. 1010. 1948).
Пришел август. Несмотря на наступление лета, нигде не наблюдалось обильного таяния льда и снега, как это описывал Нансен. К удивлению Макарова, лед, встречавшийся по пути, был сверху донизу совершенно крепок, а снег на его поверхности не таял от солнечных лучей. Это обстоятельство Макаров приписывал чисто местным ледовым условиям и полагал, что при дальнейшем движении на север и восток лед будет значительно слабее.
«Снимали кинематографом картины, — записал 2 августа в свои дневник Макаров. — Ранили медведя, который куда-то скрылся; послали партию на поиски, но напрасно потеряли час времени. Потом внезапно из-под снега выскочила медведица с медвежонком. Должно быть, медведи иногда вырывают себе яму в снегу, чтобы защититься от ветра. Сделали по медведям несколько выстрелов, но по дальности расстояния не попали... Вообще, когда было мало шансов убить и доставить на корабль медведя, я воздерживал наших стрелков от упражнений, вследствие которых могли без нужды ранить безвредных обитателей этих мест...»
Около 4 часов дня снова приключилась беда: из левого трюма показался дым, — трюмные сообщили, что загорелась пакля.
Да, но там не только пакля!—встревоженно воскликнул Макаров, — там близко керосин!
Пробили тревогу. Матросы под командой энергичного боцмана Юревича работали великолепно. У одного из матросов — Зуева — были обожжены обе руки. К счастью, пожар довольно скоро — в самом начале — удалось ликвидировать. Макаров лично руководил тушением пожара. Благодаря его находчивости дело обошлось без паники и каких-либо серьезных последствий.
Но беда не приходит одна. Неожиданно в носовом отделении возобновилась течь. Надо было думать о возвращении, И это как раз в тот -момент, когда научные работы на «Ермаке» развернулись чрезвычайно успешно!
В эти дни «ермаковцам» померещился вдали какой-то «гористый обледенелый берег», который не был отмечен на карте.
«Это, должно быть, новая, еще никем не виданная земля, которая ждет своего исследователя, — отметил Макаров в дневнике 3 августа. — Общая радость при виде этой земли была несказанная! Каждый путешественник доволен, если ему удастся сделать хотя маленькое открытие. Нансен со своим «Фрамом» три года оставался во льдах, прошел по совершенно неисхоженным местам, но корабль его не встретил ни одного острова... У всех было полное желание пройти далее на восток и описать эту новую землю, но раньше, чем решиться на это, я велел осмотреть подводную часть судна и, главным образом, определить состояние, в котором находилась пробоина».
Увы! Осмотр обнаружил весьма прискорбное обстоятельство: дальнейшее форсирование льда могло увеличить приток воды. Пришлось выйти из льдов, и «Ермак» вернулся в Ньюкэстль для подкрепления корпуса.
Макаров телеграфировал Витте:
«Ермак» оправдал все ожидания относительно возможности пробиваться сквозь льды; он разбивал торосы высотой 18, глубиной 42 фута и ледяные поля в 14 футов. Прошел около 200 миль полярным льдом, но при разбивании одного тороса получена пробоина ниже ледяного пояса, где корпус не был подкреплен. Пришлось отказаться от дальнейшего следования».
Эта телеграмма, как Макаров вскоре смог убедиться, привела к весьма неприятным для него последствиям. Враги и недоброжелатели Макарова воспользовались его, чтобы дискредитировать «Ермака». Ссылались даже на кораблестроителя Смирнова, помощника Менделеева, который после этого вынужден был поместить в кронштадтской газете «Котлин» опровержение: «Считаю весьма полезным существование «Ермака». Я никогда не хотел и не намереваюсь глумиться над «Ермаком» и его неудачами, и если бы «мне было предложено сейчас ехать на нем куда угодно, то я бы ехал в полной уверенности, что из плавания его должен быть прок при всех его недостатках и неудачах».
О враждебной кампании, проводившейся против него, Макаров отчасти узнавал из писем Врангеля. В конце августа тот писал: «Хотя здесь Ваши недруги и торжествуют, но, по моему мнению, напрасно. Полярный лед оказался слабее, чем предполагалось, и ледокол может с ним бороться. Очевидно, при постройке первого ледокола для полярных льдов сделаны неизбежные ошибки, которые и следует устранить: убрать переднюю машину и укрепить нос... Вы говорите, что передний винт в Балтике нужен. Так ли это? По-моему, Вам надо с ним окончательно расстаться, снять машину и скрепить нос».
Наконец, гроза разразилась. Витте телеграфно предложил Макарову оставаться в Ньюкэстле до прибытия комиссии, специально назначенной для расследования. Во главе комиссии был поставлен злейший недруг Макарова и противник его идеи, неоднократно выступавший против него в печати — адмирал Бирилев.
Макаров простить себе не мог своей опрометчивой откровенности:
«Мне бы,— досадовал он,— послать телеграмму: «Ермак» отлично разбивает льды. Подробности везу лично. Это было бы подло, но умно».
