Полярная Почта

Лежа на дне моря, моллюск приоткрыл створки раковины, чтобы заглотать пищу. На дне было сравнительно тихо.
А сверху бушевал шторм, скручивая волны в пенящийся клубок и сметая им песок с отмелей.
Песчинки сквозь толщу моря падали медленным дождем на дно. Одна из песчинок попала в раковину, под мантию моллюска. Обеспокоенный моллюск немедленно захлопнул раковину. Но было уже поздно: песчинка крепко угнездилась между слоями нежного мяса.
Живые ткани моллюска оказались обречены на постоянное обволакивание песчинки слизью, чтобы не так мучило это жесткое, постороннее тело.
Если через много лет водолазы найдут эту раковину, в ней окажется жемчужина.
Рыкачевская экспедиция очень напоминает такого моллюска.

Задача экспедиции комплексная: и гидрографические, и гидрологические, и топографические, зоологические, ботанические и астрономические работы.
Центр, московские учреждения, пославшие Рыкачева, не знают даже фамилий сотрудников экспедиции. Эти сотрудники подобраны самим Рыкачевым в разных городах, еще по дороге в ЯАССР. Компания крепко спаяна исключительно материальными интересами, подчеркнутой беспартийностью и боязливым трепетом перед начальником — «самим» Рыкачевым.
А Рыкачев правит мудрым, старым офицерским методом «устрашения сукина сына». Нахлопать подчиненного... и не отдать его под суд, а только отечески раскровянить морду. После этой предварительной обработки драть с него семь шкур. «А ежели ты, сукин сын, мне подгадить вздумаешь, в бараний рог согну, в тюрьме сгною!»
Вышеуказанный сукин сын, подобно моллюску, начинает усиленно пускать слюну на украшение вышеозначенной песчинки, товарища начальника.
В конечном счете, может быть, и жемчужина образуется. Рыкачевская экспедиция живет в основном за счет организаций, оказывающихся в районе ее действий (весьма разнообразных «действий»).

Найдет, например, какой-либо райисполком необходимым спроектировать постройку судостроительной верфи в речном затоне. Райисполкому нужна предварительная съемка местности. Рыкачевцы немедленно берутся за дело.
Бывший студент Межевого института, «отвечающий» у Рыкачева «за инженера-топографа», в один день «обтяпывает» затон. Рик получает красиво раскрашенный планшет.
Правда, у реки вид печной трубы, изогнутой под прямым углом. Береговой обрыв, разрисованный немыслимо похожими друг на друга горизонталями, напоминает черепичную крышу. Но рик доволен и снабжает рыкачевцев всякими благами...
Глаз начальника между тем замечает очковтирательство, и виновного постигает заслуженная кара.

Рыкачевская система начинает действовать: созывается общее собрание, на котором детально разбираются нелепости планшета и доказывается очевидная его подложность. Потом Рыкачев произносит обличительную речь:
— Мы здесь все товарищи, и пусть все знают историю нашего топографа. Я его взял под росписку из милиции. Сидел арестованным за растрату не то в Наркомземе, не то в Геологоразведке... Одним словом, на последнем месте, службы. Я узнал, что из вуза его вышибли за денежную комбинацию. Сам мне сознался. Обещал работать, как следует. Отец его в Москве учитель, кажется, с политическим вывихом, а сам он эгоцентрист. Ладно, взял на работу. А он с первого раза грубое надувательство подсовывает. Кроме того здесь, в Колыме, разные слухи про меня начали распускать. Те, кому следует, знают, о чем говорю. Так вот предупреждаю: у меня длинная рука. Везде связи есть. Если повторится, упеку, и точка...
Топограф напуган до слез. Покаялся, что съемку делал на-глазок, не доставая кипрегеля из футляра. Клялся, что впредь будет работать для Рыкачева не за страх, а за совесть, с остервенением.
Рыкачевская экспедиция прекрасно снабжена про¬довольствием. Рыкачев умелый «хозяйственник» и с каждой организации, которой оказал какую-либо «услугу», взята дань консервами, мукой, копченостями и соленостями.

По всему Северу экспедиция слывет кратко и многозначительно «Рыкпром». Шутники из местных бухгалтеров, претендующие на близкое знакомство с поэзией, добавляют: «Нигде, кроме как в Рыкпроме». И посылают вас за высокими сапогами, за консервированным молоком и сушеными яйцами, за экспортными конфетами или сухими батарейками для электрического фонаря — к Рыкачеву. У него, говорят, «даже персики есть».
Из песни слова не выкинешь.
Рыкачев и меня использовал как моллюска.
Повидимому, радушная встреча приезжего была заранее срепетирована в деталях сотрудниками «комплексной экспедиции».

В текущую навигацию Рыкачеву представился выгодный подряд по морской части. Главрыблесметпром заинтересовался устьями рек между Колымой и Яной. Предоставил эспедиции катер для обследований, платил деньгами, снабжал продуктами.
Рыкачевцы, конечно, не отказались от предложения. И специально для этих работ были наняты во Владивостоке два «полярных капитана» из безработных штурманов Дальневосточной линии Совторгфлота.
Провести катер вдоль побережья-дело несложное. Но ведь нужно соблюсти хоть некоторую видимость научной работы.
Рыкачев решил просто: установить на катер английскую метеобудку и вести наблюдения, как на обыкновенной береговой метеорологической станции.
Это уже что-то...
Наблюдения получаются, конечно, никчемушные, но из них можно скомбинировать всякие графики, таблицы, сводки и прочее.

Потом Рыкачев запасается инструментами.
Поход предстоит тяжелый. Инструменты могут легко «испортиться». Если же принять во внимание, что показания этих инструментов можно будет обрабатывать несколько лет... то, собственно говоря, ничего больше и не требуется.
Главрыблесметпром заплатит. Платит — это главное.
Подвернувшийся очень кстати «спец по морской части» наладит хотя бы начало каких-то наблюдений. Скажет, что и к чему.
Сознаюсь откровенно: кормили как на убой. И на десерт открывали жестянки с персиками. В коньяке тоже недостатка не было.
Зато и пришлось четверо суток интересоваться морскими инструментами рыкачевцев.

Прежде всего — хронометры.
Хронометры — совершенно необходимые инструменты в морском астрономическом обиходе. Это — точнейшие часы, уход за которыми совершается специалистом штурманом по тщательно разработанному ритуалу. Хронометры — обыкновенно на судне их три — содержатся в особом ящике, обитом бархатом, на пружинах. Самая каюта штурмана, где хронометры имеют свое местопребывание, выбирается так, чтобы на ней минимально отзывалась вибрация судовых машин.
Хронометры заводит ежедневно, всегда в одно и то же время, сам штурман, переворачивая часы особым образом в их собственном футляре, где круглая коробка механизма висит на кардановом подвесе. Уходу за хронометрами, наблюдениям, ежедневным проверкам отведены специальные главы в руководствах по штурманскому делу. Вероятно, о самой драгоценной орхидее самый искусный садовод не заботится так, как о хронометре средний, рядовой штурман.
У рыкачевцев хронометры носят название «хреномеров». В ободранных, исцарапанных футлярах стоят они горкой, друг на друге, в углу общей комнаты. В этом же углу нагромождены фотопринадлежности и часть запасов «Рыкпрома» (вино и коньяк), носильное платье, гвозди, штативы.
Доставая что-либо «полезное» из угла, «заставленного» хронометрами, каждый передвигает их, как хочет.
Насчет времени завода хронометров у рыкачевцев правил не существует.
И бедные «хронометры» показывают все, что угодно, вплоть до цен на дрова в прошлую зиму в Бердянске, кроме точного времени.
Поправки по радиосигналам берутся, по образному выражению одного топографа, «эпизодически», за последний месяц, кажется, два раза.

Ассортимент прочих инструментов не менее импо¬зантен. Компасная установка для будущего плавания состояла из набора разнокалиберных частей. Нактоуз японский, колпак английский, котелок русский. И ко всему этому ни одного магнита для прибора Эри.
Нактоуз же без магнитов подобен, как известно, расстроенному пианино.

Замечательно усовершенствование механического лага, введенное «самим» Рыкачевым. Для определения скорости хода и числа пройденных миль за корму судна опускается лаг, прибор, состоящий из металлической вертушки на специальной веревке, так называемом лаглине. Вертушка от хода судна вращается, передает свое вращение лаглиню и далее — через лаглинь - счетчику оборотов. Вся «хитрость» прибора — в соотношении длины лаглиня и скорости хода судна, при известном расположении лопастей вертушки.
Длина лаглиня, совершенно точно определенная, выверяется перед походом. Рыкачеву стандартный лаглинь показался слишком длинным. Не долго думая, он приказал его «споловинить». И после этой операции экспедиция, вместо лага, получила просто куцый обрубок веревки за кормой судна, вертящийся вне поля зрения математических формул.
Но деньги ведь платили... И отчеты будущего рыкачевского плавания окажутся, вероятно, «соответственно» раскрашенными и «соответственно», где следует, принятыми.
... После приема сигналов времени (Регби и Науен) по радио проверка хронометров получилась в часах, вместо десятых долей секунды.
И совершенно непререкаемый рыкачевский бас постановил:
— Елкин гвоздь! Все это академизм! Надо будет — доплывем и до полюса. А сейчас пойдем водку пить, гости собрались.

Колыма все еще дышит «заграницей». Даже в основ, планов местных хозяйственных организаций входят
как правило, иностранные шхуны. Под водку и без водки разговор двух «колымчан» всегда сводится к спору, придут ли в этом году иностранные торговые суда.
Если придут, значит, жить будем. Мануфактура (не советская «дрянь», а заграничное «коверкотство») завалит прилавки советских кооперативов. Иностранцы привезут ножи с красивыми ручками, винчестеры и карабины, корнбиф и крупчатку, смахивающую на гипс, липтоновское варенье и разлезающиеся после первой же стирки фуфайки.

У Колымы есть Сеймчан — золотоносный район, которому суждено затмить Алдан в самые сказочные времена его расцвета.
В устьи Колымы уже работают оленьсовхозы. Товарищества и артели объединили уже больше половины кочевых хозяйств.
Вся тундра восприняла советскую психологию.
Но обыватели Средне-Колымска все еще живут воспоминаниями иностранного хозяйничанья.

До 1925 года в Колыме бесконтрольно торговали иностранцы. Они накачивали край своей дешевкой и вывозили огромное количество пушнины и золота.
И упорно не хотят верить в советское настоящее Колымы остатки местной «интеллигенции», бывшие купцы и чиновники.
Ну, что ж, они, действительно, слышали, что в этом году идет из Владивостока под начальством гидрографа Евгенова караван судов с грузами для Колымы.
Ну, а вы слышали, как погибла в прошлом году шхуна «Чукотка» под Уэлленом? А вы знаете, как зимуют каждый год в Чаунской губе пароходы Дальневосточной линии, затертые льдами?!
Иностранные шхуны — это действительность. А советизация и стройка — это, извините, мечты...
Не стоит и спорить с подобными троглодитами.
Рыкачеву тоже прискучила наша беседа.

У начальника на ролях придворного поэта состоит радист экспедиции Саша Петров.
— Саша, декламни! — барственно раскатывается голос начальника. Радист встает и начинает с пафосом:

На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал, меж жемчужных...

Гумилевскую поэму слушают жадно-сосредоточенно:

Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы...

Рыкачев делает пояснительный жест и сообщает:
— Это наша собственная, экспедиционная! Что, не плохо, елкин гвоздь? И все правда!
Рыкачевцы подхватывают хором:

Пусть свирепствует море и плещет,
Гребни волн вознося в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса…

Вечер заканчивается неожиданным докладом миловидной женщины: — Нацяльник, котова кровать. Идем спать...
Рыкачев подымается, высокий, грузный, с комьями черной бороды, взбежавшей по широкому лицу до самых глаз, говорит, победоносно усмехаясь:
— Воля женщины — закон!... — И уходит. Планомерное социалистическое освоение ЯАССР самими нацменами заставляет и всю «рыкачевщину» уйти в область преданий.