III. У ПРИЧАЛОВ МУРМАНСКА
Ледокол стоит у причалов вторые сутки. Тесно прижавшись бортом к стенке, ледокол бункеруется. Уголь подвозят к причалу в красных товарных вагонах. Почерневшие от пыли люди наполняют им железные бадьи. По тросу лебедки бадьи ползут в бункер — в черный, прокопченный желудок корабля. Угольная пыль ровным слоем лежит на корабле. Она покрывает блестящую медь поручней капитанского мостика, уничтожает ослепительную чистоту палубы, выдраенную вчера заботливым боцманом. Дни бункеровки — самые тяжелые дни для корабля. Я живу в правой бортовой каюте. Иллюминатор ниже уровня причальной стенки,— темно. Крен на правый борт. Щель в иллюминаторе и — постельное белье кажется прокопченным, так много на нем угольной пыли.
Капитан Яков Петрович Легздин, еще поднимаясь по внутреннему трапу в вестибюль, уже чувствует присутствие в воздухе угля, морщит гонкий нос, досадливо вздыхает. Старший помощник Михаил Никандрович Прокофьев, второй после капитана человек на корабле, гостеприимный хозяин кают-компании, тоже недоволен. Он видит гримасу на лице командира, натянуто улыбается, ловит вопросительный взгляд Легздина и докладывает:
— Тысяча шестьсот тонн, к двенадцати часам — есть. К вечеру усилим погрузку. Начальник порта распорядился подвезти к левому борту баржу с углем. Этак, пожалуй, к завтрашнему дню закончим.
— Ну-ну,— капитан кивает головой.
Навстречу в синей пропыленной робе, шлепая сандалиями, одетыми на босу ногу, идет старший механик Михаил Иванович Денисов. Он, всегда щегольски одетый и гладко выбритый, сегодня не похож на себя. Обычная сдержанность уступила место шумной хлопотливости. Приемка угля — эта неприятная для всех на корабле процедура — лежит на его, старшего механика, ответственности. Нужно проследить, как подвозят уголь, проверить наощупь — не сырой ли. Старший механик — главный энергетик корабля — отвечает за питание машины, за высокое давление котла, за быстроту оборотов гребного вала. Он отвечает за силу корабля в борьбе со льдами.
— Уголек на-ять, Яков Петрович,— улыбается он капитану.— Донецкого две тысячи приняли, потом с вечера шпицбергенский пойдет.
— Шпицбергенский? Это хуже, — капитан поднимает бровь. — Почему шпицбергенский? Каботажники, и те донецкого получают полную норму, а нам в ответственный рейс и — шпицбергенский.
— Да кто их знает, Яков Петрович! Я не отчаиваюсь, и со шпицбергенским работать можно, наши кочегары справятся. А как у вас с продовольствием, зимовочные запасы когда грузить будете? — спрашивает механик.
Легздин делает брезгливую гримасу.
— А, чорт их дери! Эти снабженцы из Северопути никак не дадут толкового ответа. Та же история, что и в Ленинграде, повторяется. Но как они хотят, а я без зимовочного запаса в плавание не выйду. Такой корабль, сто тридцать человек команды, — если застрянем, не дай бог, на зимовку, ведь у нас «мор зверей» начнется...
— Вот они, хозяева наши, снабженцы, морячки сухопутные. Ишь сколько галунов нацепили! — поддакивает капитану старший помощник, показывая на территорию порта.
Через подъездные пути шагают двое. Один — низенький толстяк, другой — щуплый молодой человек явно канцелярского вида. На них морские фуражки с синим значком Северопути. Штатские москвошвеевские костюмы, издали кажется, имеют золотые обшлага — так много галунов на них нашито. Эти двое — тихие, в меру бестолковые снабженцы мурманской конторы Северопути. Еще месяц назад они были на службе в каком-нибудь Снабсбыте или в Мурманрыбе. Потом, когда открылась контора новой организации, они перешли сюда. Что прельстило их на новом месте — любовь к путешествиям, полярный паек или, может быть, парадная форма? Трудно сказать. Было очевидно только одно — люди, которым доверили ответственнейшее дело снабжения арктических экспедиций, работали спустя рукава.
Вместо теплого белья на «Красин» привезли спортивные трусы и майки. Шерстяные носки, предназначенные охранять ноги моряков от полярной стужи, были впору разве годовалому ребенку.
Два человека, пробиравшиеся через подъездные пути к портовым воротам, только что были на ледоколе. Испорченные консервы и детские носки, доставленные вчера на ледокол в качестве зимовочных запасов, вызвали бурю негодования команды. Сейчас снабженцы спешили вон из порта, уносили головы от капитанского гнева.
А по трапу поднимались уже новые посетители—девушки в красных платочках, загорелые парни. Яков Петрович облегченно вздохнул, улыбнулся. Передний парень, в матросском тельнике и в пиджаке внакидку, подошел к капитану и взял под козырек.
— Товарищ командир краснознаменного ледокола, экскурсия рыбоконсервного завода просит разрешения осмотреть корабль.
Капитан приветливо пожал ему руку и обернулся к остальным:
— Милости прошу, товарищи.
— Вежливый парень, — отметил вполголоса старший помощник,— видать, из краснофлотцев.
Экскурсии были обычным делом в дни стоянки «Красина» в Мурманске. Ледокол был здесь частым гостем, перед уходом в арктические рейсы он заходил за углем, провиантом. И хотя каждый дель в порту стояли суда под всеми флагами мира, приход ледокола был праздником для мурманцев. Когда на рейде вырастали высокие трубы его, выкрашенные в кремовый цвет с красными звездами наверху, это быстро замечали в городе. К порту спешили школьники, досужие домашние хозяйки, проезжие, находившиеся в Мурманске второй день. А по вечерам, после работы, приходили организованные экскурсии с предприятий. Даже иностранные моряки, перевидавшие немало кораблей, приходили на ледокол, осматривали его, с восхищением вспоминали экспедицию по спасению Нобиле.
Тяжелый корабль, с виду напоминающий утюг, становился в центре внимания города с семндесятитысячным населением. Почему? Видимо, у ледокола н северного порта были какие-то «родственные связи».
Мурманск за пятнадцать лет вырос из захолустной рыбачьей деревушки в порт мирового значения. Когда империалистическая война закрыла Петроградский порт, а тяжелый зимний лед преграждал путь кораблям через Белое море к Архангельску, царское правительство задумалось: нужно было новое окно в Европу. Тогда вспомнили о глубоководном незамерзающем Кольском заливе. Тогда с лихорадочной быстротой стали строить железную дорогу на Мурманск. Две тысячи километров через леса и болота Карелии были уложены рельсами и трупами людей, не вынесших цынги и каторжного труда за полярным кругом. А пока строили дорогу, нужно было кое-как поддерживать Архангельск, и морское министерство строило за границей ледоколы.
В 1916 году из Англии в Архангельск пришел мощный ледокол «Святогор», построенный по типу макаровского «Ермака». А еще через год пошли первые поезда по Мурманской железной дороге. Ледоколы и дорога служили империалистической войне. В Архангельск и Мурманск шли из Европы транспорты с военным снаряжением.
Когда молодая Республика советов порвала договоры царского правительства с Антантой, в Архангельск и Мурманск пришли корабли с английскими оккупационными войсками. «Благородные союзники» пытались наложить лапу на советский север. По вновь выстроенной дороге к сердцу революции — Питеру — продвигались британские королевские войска. И когда Красная армия отбросила их назад к морю, они рвали мосты дороги и уводили советские суда. Так был уведен в Англию «Святогор», и в молодом городе Мурманске выросли могилы жертв интервенции.
И вот теперь Мурманск — город консервных заводов, центр рыбной промышленности севера, незамерзающий заполярный порт. Дорога, выстроенная для целей войны, связывает побережье Баренцова моря с советской страной. И по сторонам ее растут новые заполярные промышленные центры: Хибиногорск, Кандалакша.
А «Святогор», водивший военные транспорты, вернувшийся после интервенции в Советскую Россию, теперь — «Красин», флагман караванов, штурмующих полярные моря.
Мурманск — окно в Европу, одновременно последний форпост советской индустриальной культуры на севере. Если на запад вдоль скандинавских берегов идет большая торговая дорога в порты мира, то на восток, к новоземельским проливам и дальше, идут неосвоенные еще пути. Пути смелых аргонавтов. Пути Баренца и Норденшельда, Нансена и Амундсена.
По этим путям уходят из Мурманска корабли советских полярников. По этому пути шел в прошлом году «Сибиряков» и теперь идет «Красин» с первым Ленским караваном.
Время двухнедельной стоянки в порту проходит незаметно. Каждый день отмечен каким-нибудь новым событием. Вчера нас посетила делегация астраханских рыбаков, гостившая у мурманцев. Сегодня молодежный театр проводит вечер смычки с красинцами. Завтра должен прийти «Челюскин». Этот новый и ничем еще не замечательный пароход вызывает у всех огромный интерес. Это потому, что ему предстоит повторить рейс «Сибирякова», потому, что экспедицию возглавляют уже известные всему миру Шмидт и Воронин.
В Ленинграде в угольной гавани «Красин» стоял рядом с ним. «Челюскин» ушел раньше, но ему пришлось сделать заход в Копенгаген. Да и скорость хода позволила ледоколу совершить переход вокруг Скандинавии гораздо быстрей.
Белой ночью «Челюскин» показался за поворотом Кольской бухты. Красинцы выставили у себя на палубе плакат с приветствием. Вахтенный начальник потянул за рычаг гудка. Но вместо приветственного салюта послышался какой-то хрип. Стальную глотку гудка «заедало».
Конфуз с гудком развеселил всех. Был обретен новый предлог насмешек над Михаилом Ивановичем, его механическое хозяйство в столь ответственный момент явно подкачало.
Корабли стояли у двух соседних причалов, под прямым углом. В промежутки между их корпусами на складской площадке примостился самолет — миниатюрная голубая птичка-амфибия с убирающимся шасси. Бабушкин привез ее из Москвы, чтоб испытать этот новый тип самолета в полярном походе «Челюскина».
Вокруг самолета с важным видом похаживает часовой, приставленный для охраны. Аккуратно стирает пыль с плоскостей Валавин — молодой бортмеханик. А его уже атакуют мурманские ребятишки. Они спрашивают, что такое амфибия, ходит ли она по земле и правда ли, что Бабушкин наипервейший в мире летчик.
В эти дни немного утих интерес мурманцев к «Красину». Новый гость порта — «Челюскин» — и самолет невиданной конструкции отвлекли внимание мурманцев.
А у нас заканчивалась погрузка. Капитан Яков Петрович, прежде приходивший с берега в скверном настроении, постепенно веселел. Молодой, энергичный Миша Зыбин — красинский парторг — целые дни проводил в городе. Он ходил по организациям, жаловался на снабженцев, «согласовывал», «нажимал». Благодаря его стараниям недоразумения со снабжением были улажены, ледокол получил все необходимые зимовочные запасы.
Из Архангельска сообщали: «Сталин», «Володарский» и «Правда» готовы к выходу. Речные суда нашей экспедиции «Пятилетка» и «Партизан Щетинкин» спускались к устьям Оби и Енисея.
Изредка приходили телеграммы Лаврова — то из Игарки, то из Усть-Порта, то из Обдорска. Лавров торопил с выходом.
Из Арктики, из полярного бассейна, шли тревожные вести. Ледокол «Ленин», проводивший первую группу карских судов, встретил тяжелые льды. «Сибиряков», достигший Диксона и пытавшийся пробиться дальше на северо-восток, вернулся обратно. Северные ветры гнали лед к иовоземельским проливам, закрывали путь Ленскому каравану. Капитаны Легздин и Сорокин — начальник морской проводки — подумывали об обходе Новой Земли с севера, вокруг мыса Желания.