IV
Понеслись ночи и дни, заполненные короткими известиями с ледяного поля. Повседневные события, раньше занимавшие мое внимание, отошли на второй план, уступив место одной теме: челюскинцы!
Жизнь и борьба ста советских людей, оказавшихся на льдине в Чукотском море, глубоко волновала соотечественников. В редакции то и дело раздавались телефонные звонки: «Что там, на льдине?.. Какие последние новости? » Хотя первая же радиограмма успокаивала, что экипаж обеспечен и теплой одеждой и пищей, многие спрашивали: «Можно ли сбросить с помощью парашютов посылки на льдину? Достаточно ли у них теплых вещей?.. » Люди различных возрастов и профессий бескорыстно предлагали свои услуги в качестве участников спасательных экспедиций.
Не было недостатка и в фантастических проектах. Из Одессы,. Иркутска, Петрозаводска, Еревана, Чебоксар приходили письма и телеграммы с советами и рекомендациями. Предлагались всевозможные средства спасания — от аэросаней и воздушных шаров до тракторов с гигантскими санями на прицепе... Пылкий фантазер из Саратова настойчиво рекомендовал испытать конструкцию его аппарата, названного им «аэроспасом». С полной серьезностью он предлагал: с борта самолета, виражирующего над лагерем, спустить на длинных металлических тросах «нечто вроде люльки», которой пользуются штукатуры или маляры при окраске фасада высоких зданий. «Когда люлька достигнет льда, — объяснял автор, — в нее быстро садятся два человека, и экипаж самолета, накручивая трос на барабан, поднимает их в кабину... » Многие проекты, предлагаемые от чистого сердца, были сродни «аэроспасу», то есть совершенно не обоснованы технически.
Трогательные, наивные и ласковые письма присылали дети. Девочки-школьницы принесли в редакцию послание, подписанное всем классом и адресованное жителям ледового лагеря: «Мы, ученицы четырнадцатой средней школы, посылаем Вам, дорогие челюскинцы, горячий привет и желаем скорее вернуться к своим родным и семьям... Мы всегда говорим про Вас. Кланяемся Аллочке и Карине... »
На улицах, в вагонах трамвая, магазинах, фойе театров завязывались дискуссии. Припоминали случаи кораблекрушений, спорили об особенностях арктической погоды и льдов. Покупая газету, люди прежде всего искали сообщения из лагеря; эти радиограммы помещались на первой странице.
Ранним февральским утром, по пути из редакции домой, я увидел толпу возле памятника Пушкину на Тверском бульваре. Десятка два людей жались к витрине со свежей газетой.
— Не видно, читайте вслух! — требовали задние ряды.
«Челюскинцы продолжают жить на льду, — слышался голос
добровольного чтеца. — Женщины, дети и пятеро мужчин перешли в построенный на льду теплый деревянный барак... Вышел первый номер стенной газеты «Не сдадимся! »
— Здорово, газету выпустили! «Не сдадимся! » Хорошо сказано! Молодчаги!..
«Не сдадимся! »—стало девизом челюскинцев, выражением их мужества, стойкости и организованности.
Правительственная комиссия помощи челюскинцам- сообщала о мерах для спасения полярников. Члены комиссии консультировались с крупными учеными, летчиками, полярниками, моряками, воздухоплавателями, путешественниками. В распоряжение правительственной комиссии были переданы разнообразные технические средства. Тысячи советских людей изъявляли готовность отдать себя делу помощи полярникам. Обстановка в комиссии напоминала фронтовой штаб, а челюскинцы представлялись боевым гарнизоном крепости, блокированной врагом.
Вся страна читала радиограмму, переданную из Москвы в ледовый лагерь:
«Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы.
Сталин. Молотов. Ворошилов. Куйбышев. Орджоникидзе. Каганович».
Карта Арктики, висевшая в отделе информации «Правды», отражала дислокацию спасательных экспедиций. Кроме треугольников на местах чукотских стойбищ и кружочков, отмечавших полярные станции, на карте появились изображения самолетов, кораблей, дирижаблей, аэросаней и собачьих упряжек. У нас возникали опасения, что на этом большом листе скоро не останется «живого места». На Уэллене и мысе Северном действовали местные комиссии помощи челюскинцам. Шестьдесят упряжек самых выносливых эскимосских собак, управляемых опытными каюрами, двинулись к мысу Онман, ближайшему от лагеря селению на побережье.
О снаряжении собачьих упряжек я узнал в Главном управлении Северного морского пути, на улице Разина. Человеку, не бывавшему в Арктике, никогда не видавшему торосов, ропаков и предательских трещин в ледяных полях, легко было вообразить, что каюры (это слово звучало восхитительной новизной! ), как ямщики на добрых конях, лихо промчатся полторы сотни километров по льду Чукотского моря, усадят людей на нарты и с песнями покатят в обратный путь... Подогреваемый оптимистическими надеждами, я позвонил в редакцию:
— На Чукотке мобилизованы собаки. Десятки упряжек на старте, часть в пути... Везу материал...
— Пятнадцать строк, — холодно сказал мой товарищ, дежуривший в отделе информации; года полтора назад он выезжал на станцию Буй встречать сибиряковцев, после чего и прослыл у нас специалистом по арктической тематике.
— Пятнадцать? О собаках-то?! Смеетесь вы, что ли!.. Лучшие каюры Чукотки, лучшие упряжки! Вот увидите: они-то и спасут челюскинцев!..
— По снегу или ровному льду нарты, разумеется, отлично пройдут, но ведь там торосы! Ну, а как, по-вашему, упряжки переберутся через трещины и разводья?
— Откуда известно, что там широкие трещины? — неуверенно выдвинул я последний аргумент, с грустью сознавая, что восхитительная постройка, возведенная мною на зыбкой почве северной романтики, безнадежно рушится...
Товарищ оказался прав: собачьим упряжкам не пришлось участвовать в снятии челюскинцев со льдины; зато позднее каюры отлично справились с перевозкой полярников вдоль побережья Чукотки.
Знатоки Арктики сходились на том, что самое надежное средство спасения — авиация. Между материком и лагерем природа воздвигла ледовый барьер, недоступный кораблю любого класса; нет парохода или ледокола, способного пробиться в сплошных полярных льдах толщиной в два-три метра. Но даже если бы и удалось преодолеть препятствия на пути к лагерю, ледоколы не могли соперничать в быстроте с самолетами. Правда, зимою на Крайнем Севере нередко складывается неблагоприятная для полетов обстановка: низкая облачность, пурга, туманы, сильные ветры. Но иного пути не было.
Летчики торопились. Первым отправился из Москвы на восток Михаил Васильевич Водопьянов. Этого пилота мне не раз приходилось видеть в редакции: он доставлял матрицы «Правды» в Ленинград. В полной темноте Водопьянов взлетал со столичного аэродрома, через три часа сдавал матрицы на месте назначения, а спустя еще полтора-два часа ленинградцы читали сегодняшнюю «Правду». Тем временем летчик возвращался в Москву, чтобы следующей ночью снова повторить рейс. Он летал и на Дальнем Востоке, на линии Хабаровск — Сахалин, разведывал морского зверя в Охотском и Каспийском морях, искал рыбаков, унесенных на оторвавшихся льдинах.
Прошлой зимою, в феврале, спеша на Камчатку с почтой из Москвы, Водопьянов возле озера Байкал потерпел тяжелую аварию. Борт-механик погиб, летчик получил серьезные ранения головы. Мы встретились с ним в редакции спустя несколько месяцев. Широкоплечий, рослый, с зачесанными кверху черными волосами и тонкими морщинками на молодом лице, Водопьянов, энергично жестикулируя, рассказывал о катастрофе. Меня удивило странное выражение его лица: говоря о серьезных вещах, летчик улыбался, но как только он умолкал, лицо становилось угрюмым. Присмотревшись к нему, я понял, что это следы операции. На бровях, переносице, лбу и подбородке летчика хирурги наложили два десятка швов; временами эти швы придавали лицу Водопьянова подобие улыбки.
— На полгода выбыл из строя, — жаловался он.
— Поправитесь — опять куда-нибудь полетите?
— Такое наше дело, — со вздохом согласился Водопьянов, хотя это «наше дело» заполняло все его существование.
Вскоре я снова увидел Водопьянова. Это было в день, когда первый советский стратостат поднялся на высоту девятнадцать тысяч метров. С Центрального аэродрома Москвы мы следили за полетом. Гигантский шар едва заметным пятнышком виднелся на небосклоне. В том же секторе неба можно было различить черную точку. Это был самолет Водопьянова. Летчик поднялся с аэродрома для сопровождения стратостата. Минут пятнадцать самолет набирал высоту и вдруг резко пошел на снижение. Водопьянов подрулил, заглушил мотор и, тяжело дыша, перевалился через борт кабины.
— Чорта с два его догонишь! — сердито сказал он. — Вот, кажется, совсем близко, и гондолу видно, а не достать! На пятой тысяче метров пришлось распрощаться...
Теперь мы встретились с Водопьяновым снова. В один из февральских вечеров он приехал в редакцию и, по обыкновению, зашел в «царство новостей». Узнав о визите популярного пилота, собрались сотрудники из соседних комнат; всех интересовало, как он оценивает положение челюскинцев.
— У меня это вот где засело, ни о чем больше думать не могу! — говорил Водопьянов, выразительно прикладывая руку к груди. — Мне надо туда лететь, мне! Машина есть, все готово. Мой «Р-5» оборудован для дальних рейсов, поставлены добавочные баки, могу взять тонну горючего. Лучшей машины для Севера не найти!
— Как вы думаете, Михаил Васильевич, сможет самолет опуститься в лагере? Лед выдержит?
— Конечно! Помните, как искали у Шпицбергена экипаж дирижабля «Италия»? Бабушкин сделал тогда пятнадцать взлетов и посадок на лед. Заметьте: никто для него площадок не готовил, и состояние поля он определял, так сказать, на глаз. Чем же чукотский лед хуже? Выдержит! В лагере почти сотня мужчин, они могут подготовить отличную площадку. Не о том моя забота...
— А что?
— Получить бы разрешение...
Мы посоветовали летчику изложить свой план главному редактору «Правды». Письмо пилота было передано редактором Валерьяну Владимировичу Куйбышеву, и на другой день транссибирский экспресс увез Водопьянова в Хабаровск. В хвосте поезда был прицеплен вагон, в котором помещался «Р-5». В Хабаровске к Водопьянову должны были присоединиться Иван Васильевич Доронин и Виктор Львович Галышев, Звену из трех машин предстояло совершить зимний перелет на Север протяжением в шесть тысяч километров. До них между Хабаровском и Чукоткой зимой никто еще не летал.
Фронт спасательных экспедиций расширялся. Четыре самолета полярной авиации готовились на Чукотке. Двухмоторный «АНТ-4 » летчика Ляпидевского стоял в Уэллене, ожидая прояснения погоды. Семь самолетов шли на Север из Владивостока на борту парохода «Смоленск». Среди пилотов этих машин были Николай Петрович Каманин, Василий Сергеевич Молоков и Борис Пивенштейн. Еще два известных полярных летчика Маврикий Трофимович Слепнев и Сигизмунд Александрович Леваневский спешно выехали из Москвы на Аляску через Западную Европу и США; они намеревались из Аляски перелететь через Берингов пролив на Чукотку, а оттуда — в ледовый лагерь. Вместе с ними в далекий путь отправился исследователь острова Врангеля и Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков. Во Владивостокском порту стоял пароход «Совет», ожидая прибытия трех резервных самолетов, двух дирижаблей, отряда аэросаней и тракторов.
Вся страна следила за продвижением спасательных экспедиций. Связь Чукотки со столицей шла по двум направлениям: Уэллен — Анадырь — Хабаровск — Москва и мыс Северный — мыс Челюскин — остров Диксон — Москва. Радиограммы попадали в столицу через тридцать — сорок минут.
Люди, посвятившие себя благородной цели спасения полярников, рвались на Север. «Воодушевлены желанием лететь к челюскинцам, ждем малейшего улучшения погоды», — телеграфировали пилоты Чукотки.
Погоду, только погоду! Но на побережье бушевала яростная пурга...
Путешествие первое.pdf