Полярная Почта

После красных марсианских сопок мы переместились в глубину озерной равнины, поначалу не очень далеко отрываясь от Омолона. Первая стоянка на безымянной речке, с полным основанием названной нами Гусиная, запомнилась темными омутами термокарстовых озер с торфяными берегами. Вода словно горячим утюгом растопила мощные пласты грунтового льда, и дно некоторых озер провалилось на непроглядную, недосягаемую глубину, откуда того и гляди выгнет длинную змеиную шею какая-нибудь местная Лох-Несси. Другие озера, которым не хватило энергии, чтобы углубить дно, часто пересыхают и превращаются в болота, а затем в заросшие травой и мелким кустарником круглые луговые поляны.

Конец июля и начало августа, пик здешнего лета, поражает неуемной спешкой, с какой северная природа стремится прожить отпущенные ей короткие теплые и светлые дни. Старые горельники расцвечены сиренево-розовым пламенем цветущего иван-чая. С полян, заросших созревающей голубикой, тяжело, словно перегруженные вертолеты, взлетают объевшиеся ягодой глухари. На деревьях шумно цокают белки. В двух шагах от палатки беззаботно плещется подрастающий на глазах утиный выводок. Утиные родители, похоже, мигом сообразили, что здесь самое безопасное место. Двуногие существа рядом со своим домом ведут себя деликатно, и никакая лиса не подойдет. Плотные, как асфальт, черно-бурые торфяники в днищах отмерших озер покрываются янтарной россыпью поспевающей морошки, истекающей соком в пригоршне и тающей во рту. Здесь Виктор освоил своеобразный способ рыбалки — отстрел мелкой дробью бесчисленных молоденьких щучек, греющихся на мелководье.

Попадается на здешних озерах и редкий зверь — выдра, умелый рыболов, стремительно рассекающий гладь лесного озера, не обращая внимания на двуногих путников на берегу. Гораздо больше встречается ондатр. Кое-где по берегам вблизи больших рек на глаза попадаются мелкие капканы, настороженные на этих зверьков, но на обширных пространствах, куда даже изредка никто не заходит, люди им не угрожают.

Стремительность летнего расцвета жизни, жажда всего здесь сущего успеть прожить в полную силу эти короткие благодатные дни неожиданно вызывает ассоциацию с фантастическим образом Айзека Азимова некой планеты, настолько суровой, где все живое, включая людей, успевает прожить полную драматизма жизнь за семь пригодных для этого дней, бесконечно дорожа каждым ее мгновением.

Моя работа здесь заключается в исхаживании ручьев и озер и опробовании донных илов на спектральный анализ. Опробование озерных осадков не предусмотрено действующей инструкцией по геохимическим поискам и является нашим собственным «ноу-хау». Идея заключается в том, что озерная вода и ее осадки — это система, в которой происходит медленный круговорот микроэлементов, в том числе растворяемых на глубине, не достижимой никакими расчистками и копушами с поверхности. Замысел оказался продуктивным, выявив протяженные геохимические аномалии золота и его спутников. Линейный узор этих аномалий с их меридиональной ориентировкой наводит на мысль об их связи с погребенными руслами древних рек.

Сохатина нам достается от Таврата, вернее от его студента Валеры, исполняющего роль моториста и добытчика. Они медленно смещаются с работой вниз по Омолону, промывая в лотке прибрежные галечники. Практически все речные косы содержат чешуйки золота, в некоторых местах их довольно много, по 20—30 в каждой пробе. Участки обогащения косового золота явно неслучайно приурочены к изменениям в строении долины — спрямлениям и крутым разворотам русел, резким сужениям и расширениям поймы.

Район Куклянских озер — холмистая возвышенность Омолонской лесотундры. Здесь недавний выдох скрытой от человеческого глаза таинственной энергии недр вздыбил толщу насквозь промерзших тонкозернистых песков на десятки метров над широкой плоской равниной. Синие глаза термокарстовых озер глубоко провалились в глазницы непривычно крутых для этой местности берегов, а небольшие извилистые речки — «виски» на местном говоре потомков казаков и поморов — прорезали глубокие узкие ущелья. Близ Колымы ровное и плавное течение ручьев часто нарушается водопадами, на глазах размывающими и рушащими стены льдистого грунта. В попытках разобраться с геологическими диковинами Куклянского приозерья прошел почти весь август — лучшее время северных широт.

Вертолет высадил нас в центре аласа — идеально круглой, как блюдце, бывшей озерной котловины с невысокими бортами. Вода из него давно ушла при подъеме местности, прорвав узкую перемычку, отделяющую от соседнего озера. Днище высохло, заросло травой и мелким кустарником. Для вертолетной площадки идеальное место, но для житья не очень — вода далеко. Поэтому пришлось снова вьючить на загривок палатки, печки, спальники, ящик с картами, рацию и тащить все это за километр по едва видимому следу ушедшей воды к ближайшему озеру. Остальной груз, в основном продуктовые ящики, остался на площадке.

Четыре недели, прошедшие на этих берегах, оставили неизгладимый след в памяти.

Озеро облюбовано не только нами, но и парой лебедей. Утром их близкий крик у самой кромки воды служит будильником, а может, они просто хотят пожелать доброго утра новым соседям. Завидев вышедших на омовение людей, царственные белоснежные птицы отплывают метров на десять и со сдержанным любопытством разглядывают нас. Монаршее достоинство птиц неожиданно делает спорным стереотип, что орлы — цари птиц. Если орел и царь, то лебеди, по крайней мере, герцоги.

Оказавшись в сердце интригующего района, мы с Виктором, что называется заломили рога. Начались марш-броски на 30—40 километров. Плотно спрессованный озерным прибоем береговой грунт после зарослей березки показался беговой дорожкой. Задержкой были многочисленные обрывы в глубоких термокарстовых провалах озер, которые следовало изучить. Попадались и болота в широких низинах между холмами, не то чтобы бездонные трясины, но рюхнуться по брюхо в топкую жижу — запросто.

Возвращались и под утро. Однажды ночью после такого броска, уже на исходе сил, вышли к узкому перешейку между Первым и Вторым Куклянскими озерами — кратчайшему пути к лагерю. Оказалось, что сухопутный «мост» между обширными озерами остался только на карте. Прожорливый термокарст поглотил перешеек, превратив его в полосу мелководья с торчащими кое-где кочками и крохотными островками. Путь в обход озера означал лишние 7-8 километров, и мы предпочли уподобиться красноармейцам, форсирующим Сиваш. Подняв над головой водобоязненные вещи — маршрутную сумку с картой и спичками, оружие, фотоаппараты, по грудь погрузились в воду, с трудом выдергивая ноги из вязкого донного ила. Выбравшись наконец на относительную сушу — широкий заболоченный берег, ухитрились развести костерок из обрывков мха, кусочков торфа, веточек карликового ивняка и багульника, вскипятили чай, наскоро выжали одежду, немного согрели сапоги и портянки. Грея руки о кружку с чаем, Виктор, как заклинание от простуды и прочих невзгод, вдруг лаконично изрек: «АФГК — хорошая работа». При свете крупных августовских звезд, мерцающих глазами небесных волков, с таким очевидным фактом трудно не согласиться.

В один прекрасный день, вновь раскинувши топокарту, мой начальник наметил прогулку длиной 70 километров — три дня маршрутной работы. Все было бы прекрасно, вот только по неопытности взяли маловато продуктов. На второй день тушенка была благополучно доедена, ружье мы не взяли из соображений экономии веса (бесчисленные утки нас бы прекрасно выручили) и дальше шли на грибах, сваренных без соли.

Спать первую ночь пришлось на сомнительном ложе из наскоро накиданных веток лиственницы. Отойдя утром сотню метров от ночной стоянки, обнаружили в плотном суглинке озерного обрыва роскошное убежище — брошенную медвежью берлогу. Не утерпели от любопытства залезть внутрь и потом долго шли в горьком сожалении, что не увидели ее с вечера. В замкнутом пространстве, прогретом костром, ночлег был бы уютным, как в отеле. Вторая ночь прошла в естественном укрытии под нависающим торфяным козырьком в бровке обрыва.

Сей обрыв тянется на много километров вдоль древней долины — широкого корытообразного понижения с крутыми бортами и плоским днищем. Река, некогда проложившая здесь свой путь, давно исчезла, но в покинутой ею долине остался почти райский уголок, неожиданный в Заполярье осколок среднерусской природы: заросли тальника, малины и даже рябины. Такие палеодолины уважаемы геологами не за их особый уют — иногда под тальниками и торфяниками скрываются россыпи золота.

Малина, мягкий среднерусский пейзаж и помыслы о потаенных сокровищах, припрятанных здесь природой, были последними положительными эмоциями этого маршрута. Дальше началась свинцовая усталость, конкурирующая по дискомфорту с муками голода. Лишь на третью ночь мы вышли к лагерю, предварительно зайдя на вертолетную площадку, проглотив наскоро по банке тушенки и еще чего-то.

Утро встретило нас приветственными криками знакомых лебедей и благостным чувством тепла, покоя и сытости. Позавтракав, снова завалились спать. К обеду вроде бы выспались, еще раз поели, и я получил задание — пополнить запас продуктов в лагере. Дойдя в остаточной полудреме до вертолетной площадки, доверху набил рюкзак тушенкой и сгущенкой и неспешно побрел обратно.

Видимо, дрема была изрядной, поскольку на коротком пути к палатке я ухитрился заблудиться. Единственная примета дороги к лагерю — небольшая промоина в северной стенке аласа — в этой безмятежной расслабленности оказалась обойденной стороной. Думая обо всем, о чем может грезить двадцатилетний студент посреди тайги, я незаметно для себя ушел вправо от промоины. Очнулся от легкого ощущения тревоги — что-то с борта аласной перемычки не видно родного озера. Хотел было вернуться назад, чтобы узреть правильный путь, но поленился — и так, мол, найду. И почему-то решив, что взял левее промоины, завернул еще дальше вправо. Недоумение, почему так долго не видно озера, наконец сменилось облегчением — впереди блеснула водная гладь. Уже без всякой расслабленности выбежал к озеру и почувствовал, что давно не чесанные волосы встали дыбом. Это не наше озеро!

Надо было бы сесть, успокоиться, отдохнуть и либо вернуться по следам к исходной точке, либо довериться внутреннему видению пространства и выйти напрямую. Но накопившиеся впечатления и усталость предшествующих изматывающих дней, видать, крепко отшибли все способности к ориентации. По-прежнему думая, что ушел влево, взял еще правее, пошел, как выяснилось позже, по дуге большого радиуса и вскоре осознал, что понятия не имею, где нахожусь. За себя страха не было — полный рюкзак еды за спиной, но нестерпимо жгла мысль о постыдности такого блуждания и тревоге моих соратников — куда пропал студент. Этот стыд дал такой мощный выброс адреналина, что бесследно исчезла вчерашняя усталость и появилась первая здравая мысль. Нужно выбрать направление — любое, лишь бы по прямой линии, и идти до выхода на первую приметную местность, которую мы уже пересекали в радиальных маршрутах. После этого забывшие усталость ноги помчали меня со скоростью вспугнутого сохатого — строго на запад, под прямым углом к тени от яркого солнца. Через полтора часа гонки, с прорывом через обширное болото, меня вынесло на берег озера со следами стоянки оленеводов; здесь мы прошли неделю назад. Это открытие вызвало одновременно чувство безмерного облегчения — теперь точно знаю, где я есть и куда надо идти, и ошеломления — эка куда меня черти занесли! До лагеря отсюда все 15 километров по линейке.

Оставшийся путь я промчался едва ли не за час и с разбега ворвался в палатку со встревоженными «итээрами», уже обсуждавшими — сразу вызывать вертолет на поиски пропавшего студента или еще немного подождать, вдруг сам найдется? Приблизительно подсчитав по карте мой забег, определили его протяженность минимум в 35 километров, за три часа хода. Учитывая проходимость буреломной тайги на водоразделах и болот в низинах, а также 30 килограммов груза на загривке, это явно приближалось к рекорду Гиннеса.

На следующий день мой начальник дал мне возможность отдохнуть. Когда возникла необходимость в банке болгарского джема к чаю, за ним на вертолетную площадку послали студентку Надежду из Казани. Когда прошел час после ее ухода, а она не вернулась, я первым забил тревогу. Через два часа стало ясно, что алас и вправду коварен. Выбежав к вертолетной площадке, напрасно долго кричали и стреляли из ракетницы. Потом поодиночке разошлись на поиски.

Вчерашний забег был достаточно свеж в моей памяти, и мне нетрудно было представить возможное направление перепуганной Надежды. Сунув за пояс ракетницу, я уверенно рванул на юг и совершенно не удивился, услышав из чащи радостный всхлип: «Я здесь!»



Обнявшись на радостях, пришли в лагерь. Здесь я предоставил Надежде возможность делиться своими переживаниями с нашей геологиней Антониной, а сам трижды послал в небо зеленую ракету — сигнал отбоя. Вышедший из тайги Виктор оглядел счастливую Надежду не только с облегчением, но и с явным подозрением, сказавши: «Что-то слишком быстро Никонов тебя нашел. Уж не сговорились ли устроить таким образом свидание?»



Перед тем как распроститься с Куклянскими озерами, привелось нам совершить еще один авантюрный поход. В 40 километрах от озер течет Колыма, а по ней плывут Петр Михайлов и его давний приятель Валера Рождественский. Если по рации договориться с ними о месте встречи, то получится эффектный маршрутный бросок к Реке. Там нас встретят и приютят на ночь, на следующий день вместе посмотрим береговые обрывы, потом нас доставят к месту отхода — все не ногами идти, а оттуда еще 40 с лишним маршрутных километров назад в лагерь.

Наученные горьким опытом, в поход мы отправились как бывалые путешественники, не поленившись взять приличный запас продуктов, а в придачу — средства добывать и готовить подножный корм — леску с крючком, оружие, патроны и соль, а также топор — наводить переправы через лесные речки и не лезть лишний раз по грудь в ледяную воду.

Повалив лиственницы через пару водных преград и с комфортом пройдя в сухом виде предназначенные нам километры, мы уже в сумерках вышли к назначенному месту — Дресвяному мысу. На берегу никого не видно, только таинственным голубовато-желтым свечением мерцают в обрывах линзы грунтового льда, отражая догорающие всполохи зари в северном небе. Разводим сигнальный костер высотой с двухэтажный дом из нагромождения древесного плавника и вскоре с облегчением слышим приближающийся звук моторки. И вот шуршит песок под носом причалившей лодки, тишину оглашают радостно-возбужденные хрипатые возгласы. Недолгий путь по ночной реке, подъем по откосу к смутно белеющей в темноте палатке — и мы на месте. Осталось раскочегарить печку, обсушить потную одежду и болотные сапоги, между делом раскупорив бутылку родимой сорокаградусной, привезенной на край земли из дома. А потом — какой там сон, ощущение усталости исчезло бесследно. Хозяева угощают ухой из печени налима, «максы» на местном жаргоне, а поговорить нам всегда есть о чем.

Утро начинается с вынимания из сети еще двух или трех здоровенных налимов, потом Петр уплывает по делам в село Колымское, а мы с Виктором идем смотреть знаменитый Дуванный яр — высокий протяженный береговой обрыв, со времен С.В. Обручева известный геологам и иным специалистам многочисленными находками костей крупных млекопитающих. Оттуда уходим в глубину колымского правобережья, спускаемся вниз по загадочной виске, врезавшейся отвесным каньоном в заросшее невысоким лесом песчаное плато, самим фактом своего существования свидетельствующим о новейшем поднятии этой территории. Пробы донного грунта с берегов виски позже показали невероятно высокое содержание золота, абсолютно неуместное для низменности, перекрытой сотнями метров мерзлой рыхлятины. Если это не ошибка лаборатории, то сие диво требует серьезного изучения и поискового истолкования.

Вечером наблюдаем прибытие Михайлова по штормящей Колыме. Прыгающая по волнам лодка то взлетает на гребень, то в туче брызг норовит погрузиться под воду. Наконец лодка на берегу, Петя выходит в точном соответствии с названием известной книги вождя мирового пролетариата — «Шаг вперед, два шага назад». Выясняется, что виной тому не только качка. Оправдываясь за нетвердый шаг, Петя жалуется, что с непривычки две бутылки водки на рыло вроде бы и многовато. На что Валера ядовито замечает, что оно даже и с привычки ничего так. Кое-что и нам перепало с недопитого в славном селе Колымском.

За ужином хозяева обстоятельно рассказывают о своем тесном сотрудничестве с «секс-бандой Омолон». Столь громкое наименование получила бригада буровиков Верхне-Индигирской экспедиции, работающая на проходке параметрической скважины в устье Омолона, отделенном от упомянутого села тремя километрами колымской воды. Понятно, что для буровиков, возжелавших сменить впечатления от обсадных труб, шпинделей и коронок, это не расстояние. Так что близость относительной цивилизации и пылких «креолок» причудливой чукотско-якутско-украинско-русской смеси изрядно тормозила процесс разгадки глубинного строения Приморской низменности.

Давясь от смеха, они поведали и о недавнем ночном визите подгулявших буровиков. За неделю до нашего появления сон наших утомленных полевых тружеников оказался прерван близким звуком моторки, сопровождаемым зычным хоровым пением о расписных челнах Стеньки Разина, выплывающих на простор речной волны, что очень актуально для ночной Колымы. Напротив палатки звук мотора сменился холостым визгом вала с сорванным винтом. Лодка бесшабашных певцов явно впоролась в мель. Выглянув из палатки, в сумерках августовской ночи увидели незабываемое зрелище: несколько человек по пояс в воде толкают к берегу лодку, заполненную водой. А в лодке, словно селезень в деревенской луже, по горло в воде сидит удалой буровик Васька по прозвищу Штирлиц. Оказывается, незадолго до этой поездки он простудился, и товарищи решили его пожалеть. Пусть, мол, Вася посидит в лодке, а уж мы сами ее вытолкаем.

На счастье славной буровой бригады, по чистой случайности лодку они повредили и слегка притопили лишь в ста метрах от палатки с жарко натопленной печкой. Здесь разведчики недр, мигом протрезвевшие, оттаяли и благополучно дожили до рассвета. Утром, устранив поломку, уплыли восвояси…

Следующим утром мы прощаемся с гостеприимными хозяевами маленькой двухместной палатки и к ночи возвращаемся в свои владения, отмерив ногами за три дня добрую сотню километров.

Наступивший сентябрь торопит с завершением работы. Последняя переброска намечена на скалистый берег Колымы. Как это часто бывает, заказанный вертолет не летит целую неделю. Прекрасные погожие дни проходят в его ожидании. Чтобы скрасить это время, Виктор задумал заняться не поощряемым, но и никем особо не запрещенным браговарением. Набрав с ведро голубики и красной смородины, разбалтываем ее в теплой воде с дрожжами и ставим возле печки. Через пару дней созревший незатейливый кисловатый напиток настраивает на философский лад, так что вынужденное ожидание теряет прежнюю тягость. Возможно, из-за употребления этого нехитрого антидепрессанта мне по ночам снится дивный сон: я иду по скальному обрыву, который нам еще предстоит изучить, и обнаруживаю пегматитовую жилу с крупными кристаллами аквамарина и топаза. Едва я поделился своими сновидениями с Ткачевым, как тот вдруг спросил по утренней радиосвязи у Шефа: «Юрий Михайлович, когда вы ходили по Канзабою, пегматитов случайно не находили?» Озадаченный таким вопросом Шеф отвечает, что нет, не находил. А потом с явной тревогой в голосе за то, что чего-то там упустил, недосмотрел, спрашивает: «А что, их там кто-то описывал?» Узнав, что таково ночное видение студента, буркнул что-то нечленораздельное, явно проглотив недосказанный образец смачной не вполне нормативной лексики.