У комелька можно было бы читать, если бы не жар, от которого отодвигаешься вместе с табуреткой. Жадно, как факелы пожарных, горят стоячие сухие поленья. Старик готовит куропаток. Ему лет шестьдесят, лицо его сморщенное, в клочьях седого пуха, напоминает красный гранит, покрытый мхом, лишайником.
Оборвал перья, выпотрошил куропаток, воткнул их на палки — вертела. Смачно шипит жаркое. Через десять минут ужин готов. Предлагаю удачливому охотнику чарку водки. Она принята с благодарностью и развязывает язык. Старик угощает обуглившейся дичиной.
— Мияха Семен Горохоп... Эн, испидисси?
— Да, да экспедиция... капитан.
— Учугай! Капитан... я знай... я колхозка, — в этом слове чувствуется определенная гордость. — Колхозка, манна (здесь) кооперативка сторож... Работай камса! — Он роется в карманах и показывает трубку.
— Бу камса! (вот трубка) — повторяет старик. Когда кончаем пить чай, Горохов достает из-под
нар несколько обрубков мамонтового клыка. Это болванки будущих трубок. Старик опускает их в чашку с горячей водой.
— Камса... колхозка... мияха работай... — повторяет Горохов, вынимает из-за голенища камас охотничий нож и строгает им кость. В привычных руках спорится работа: распаренная кость легко поддается ножу.
Мне все-таки многое непонятно в словах старика. Прежде всего причем здесь колхоз? Ведь старик — сторож кооператива. Пользуясь своим крошечным запасом якутских слов, начинаю допытываться.
— Эн колхоз, огонер (ты в колхозе, старик)? — Сеп (да).
— Здесь в кооперативе служишь сторожем? Горохов молча смотрит, не улавливая смысла длинной фразы. Повторяю.
— Кооператив сторож-эн?
— Сеп! Сеп! Алта-он целковый! — Старик кладет нож и шесть раз поднимает обе пятерни.
Алта-он — шестьдесят. Шестьдесят целковых, понятно
— В месяц?
— Сеп... бир ый алта-он целковый — колхозка... («ый» — месяц).
Вот опять колхоз впутался. Переспрашиваю:
— Колхозка?
— Сеп! Сеп! — Горохов делает рукой жест, как будто сует в карман деньги. И говорит еще раз: — Алта-он целковый... харчи (1) манна, колхозка!...
Я начинаю понимать старика, а ему нравятся мои папиросы. Горохов продолжает резать трубку и повествовать о своем колхозе. Семен Горохов — член колхоза зверопромышленников и рыбаков. У него нет ни жены, ни детей. Умерли. Служит он в кооперативе сторожем, получает шестьдесят рублей в месяц. Жалованье идет в общую кассу колхоза. В свободное время старик делает трубки из кости и получает полтора рубля за штуку. Материал, Мамонтовы клыки, колхоз покупает у кооператива по четыре рубля шестьдесят копеек за килограмм. Трубки Горохов тоже сдает в колхоз. От колхоза получает паек и одежду. Колхоз ведет все его расчеты с государством. Два племянника Горохова содержатся и учатся в интернате Тостаха.
Немного промышляет Горохов и звероловством: показывает мне связку горностаевых шкурок. Пушнина, тоже через колхоз, идет в кооператив. На все свои заработки старик имеет в колхозе личную расчетную книжку. У него облигаций «4-го решающего года» на триста семьдесят пять рублей.
Племянники будут много учиться. Поедут после интерната в центр. Сделаются коммунистами и будут ходить в экспедиции или капитанами на пароходах.
Вот одна трубка уже готова. Остается только расплющить медную гильзу, вставить ее в чубук, и курить.
Кажется, «капратив-хозяин» — приказчик - вернется не скоро. Надо принести запас дров. Набить заново чайники льдом. После этого старик выкуривает трубку и ложится спать.
(1) Харчи — деньги.
