Оленей нет. Может быть, придут завтра. Открывается блестящая возможность для чаепития. На комельке уже кипит громадный эмалированный чайник. Хозяин-якут — холост. Собственно, здесь не жилой дом и не специальная почтовая станция, а квартира приказчика кооператива. Кооператив — рядом, за дощатой, не доходящей до потолка, переборкой; через верхнюю щель могут легко протиснуться одновременно два человека средней откормленности. Однако на двери — вместо крюков она висит на ремнях, продетых в дыры косяка, — на двери красуется замок с тарелку величиной.
Над окном вырезана надпись: «Чтобы этому проклятому дому спалиться мелким угольком Николай Чугунов». Видимо, долго пришлось пареньку дожидаться здесь оленей!
Чай готов. Приказчик, бренча ключами, сходил в магазин, принес несколько больших кусков сахара и комок экспортного масла, весом примерно около килограмма. Это себе, к чаю.
Интересно было бы знать, сколько раз в сутки он это проделывает и в какую сумму обходится кооперативу чайное довольствие приказчика.
Со двора шум, голоса. Хозяин выходит навстречу приехавшим и возвращается с двумя девушками.
Девушки ниже среднего роста, в суконных пальто на меху. Из оленьих шапок видны плоские и широкие, как пепельницы, коричневые лица. При виде «чужих» оживленная кокетливая беседа с приказчиком обрывается. Черные жучки глаз впиваются в нас, сверлят любопытством. Даже немногий запас якутских слов дает возможность понять, что расспрашивают о приехавших русских. Девушки снимают пальто. На обеих коричневые свитеры и коричневые, до колен, юбки. Ноги в меховых оленьих камасах, надетых на меховые чулки поверх чулок обыкновенных.
От такой обуви ноги похожи на ламповые круглые щетки с узловатым проволочным стержнем. Комаров вполголоса переводит мне, о чем говорит учительницы с приказчиком: учительницы приехали за продуктами для ребят интерната. Открывается магазин. Приказчик выносит теперь уже целую тарелку сахара, тарелку конфет, масло и печенье. Чай-да! — любезный жест в сторону гостей, краешком задевает и нас.
Учительницы пьют чай, разговаривают, часто смеются. Оказывается, приказчик ведет в свободное время бухгалтерию интерната. Он показывает сшитый им самим портфель из. телячьей кожи, щедро наваксенный. Он очень горд своей работой. Ведь портфель как будто бесспорный признак «учености» владельца. Чтобы подчеркнуть свое общественное значение, якут объясняет нам, что девушки — учительницы: одна из них (на руке два кольца с камешками) — заведующая интернатом, вторая-ее помощница. Комаров, сладко улыбавшийся и зорко поглядывавший на грудь заведующей, заговаривает по-якутски.
— Сахалы?!... Сеп!... — Общая радость. Учительница — это уже кокетство в сторону Комарова - поворачивается прямо ко мне и выпаливает по-русски:
— Торохова, Мари Владимировна... учител, заведующий интернат... Образцовый школа Тастах... ты — испидисси?
Кланяюсь, рекомендуюсь, предлагаю папиросу. Вступление обязывает, и Торохова пускается на всех парусах в океан русского языка.
— Я многа читался. Я хорошо знаю «ньючалы», по русскому. Я высшая, образования девушка. Здесь очень скучна, совсем нет красивый жизни. Когда я жила эв городе, я каждый день гулялся по улицам... Здесь улица нет и совсем, богатый, ничего нет, народ живет грязный. — Торохова обводит избу рукой, показывая при этом ногти еще более черные, чем ее глаза. — Нехорошо здесь житься. Мне нада учисса, нада ехать эв центр. Начальство не пускает, говорит: нада два года служить за техникум. Я хочу уезжать город раньше, как больная,
— Ну, а потом куда?
Учительница энергично скребет голову, потом сморкается пальцами, берет кусок сахара и отправляет его в рот:
— Потом эв центр... эв комвуз... Только где нада меньше учисса. Я очень хорошо знаю общественна наука и политический книжка. Вот мой брат учисса на инженера, теперь совсем кончил, пишет письмо.
Из-за ворота платья появляется смятая почтовая открытка. Она заполнена каллиграфической вязью:
Дорогая Маруся! Я очень хорошо учился один год на инженера и даже был в доме отдыха скатался на самое Черное море теперь еду домой совсем может по кооперации приказчик или буду даже милиционером. К сему брат твой
Афанасий Торохов.
Боясь нарушить родственное восхищение, я не расспрашиваю об этом необыкновенном инженерном вузе, который готовит за один год милиционеров или работников прилавка.
Комаров преуспевает в откровенном ухаживании за второй учительницей. Уже красуется на столе бусоль, уже объясняет «инженер» Комаров, как эта маленькая коробочка (ну, совсем ведь как часы!) показывает север: в любое время, в лесу или в горах — все равно. Бусоль трогают, трясут, снова кладут около стальных охотничьих ножей. Магнитная стрелка в панике начинает описывать плавные круги. От этого вера в чудодейственность только усиливается.
Комаров нашел время шепнуть мне на ухо:
— Тороховы — известная в Якутске фамилия. Богатые купцы-якуты были. А Маруська эта самая уже несколько раз замуж выходила... держаный товар...
Приказчик недоволен. Он делает скучающее лицо, зевает, внезапно встает и убирает со стола конфеты.
— Нада работай... работай! — объясняет хозяин свою демонстрацию.
Начинается отпуск продовольствия для школьников. Гостьи получают от тароватого купца в подарок ярко-красные платочки. Очень довольны, усиленно благодарят хозяина. И восстанавливается общий мир.
Учительницы приехали на своей лошади. Приказчик запрягает вторую, кооперативную. Приглашает нас прокатиться до школы, проводить гостей. Олени будут не раньше завтрашнего дня. Едем в интернат., пить чай.
Свечерело. Морозит. Дорога бежит через небольшое озеро. Интернат встречает нас освещенными окнами: это большая здесь редкость.
