...1934 год. Щедро сияло июньское солнце. Изумрудом горели бескрайние леса. Высокая и нежная высь манила, звала в голубые просторы. А колесный пароход лениво плелся вверх по реке в Сыктывкар. Река петляла, делала крутые повороты. Позади остался Котлас, от которого отчалили утром. Я стоял на палубе парохода и вспоминал, вспоминал. Воспоминания навеяли на меня такую грусть и тоску, что казалось, я навсегда расстался с тем, что повстречал в начале своего летного пути.
Ленинград... Год назад я прибыл туда после окончания летной школы работать пилотом-инструктором в институте инженеров гражданского воздушного флота. Город поразил меня своей красотой: прямые улицы, просторные и торжественные площади, величественные дворцы и памятники старины, каналы, Нева с ее разводными мостами, Медный всадник на вздыбленном коне, сверкающие золотом на солнце шпили Адмиралтейства и Петропавловской крепости—все казалось мне сказочным и необыкновенным.
Мы, молодые пилоты-инструкторы жили в аэропорту на Шоссейной в деревянных домиках, обшитых фанерой и утепленных опилками. Но все равно зимой они проду¬вались всеми ветрами насквозь, и порой бывало так холодно, что, вскочив с постели, мы сразу же натягивали [17] на себя тяжелые меховые комбинезоны и лишь потом умывались и бежали в столовую. А затем каждый из нас шел к своему самолету. Меня поджидали мои учлеты — студенты-старшекурсники и пожилой коренастый авиатехник Бубнов, который до увольнения в запас обслуживал самолет-истребитель Валерия Чкалова.
- Учебный самолет к полету готов!—докладывал он сиплым голосом, держа руки по швам.
- Благодарю, старина! - отвечал я, пожимая ему руку.
Затем коротко объяснял учлетам очередность полетов и номера упражнений.
Некоторым моим учлетам-студентам было уже под тридцать. Училась летать одна молодая семейная пара: Чижевские. Остроумный и на редкость способный Александр летал отлично, а Ася – средненько. Они мне нравились оба своей учтивостью и особым старанием.
К занятиям, как и к полетам, я готовился тщательно: писал планы, конспекты, перечитывал нужную литературу. Затем мысленно повторял все наизусть, чтобы в классе не заглядывать в написанное и излагать мысль, суть темы твердо, ясно, убедительно. Они, студенты, слушали меня внимательно. Я даже не ожидал такого. «Человек решившийся научиться летать, должен искренне любить полеты. Быть предельно собранным, смелым,—говорил я им на первом занятии.— И коль уж сел в кабину самолета, то должен выбросить из головы все, а думать только о полете и ни о чем другом». Вспомнилось как в одном полете я заметил: Чижевская не совсем уверена, что она уже сама ведет самолет, ей, как бывало и с другими курсантами летных школ, казалось, что инструктор незаметно ей помогает. «Ну подожди же, рыженькая», - подумал я, и, держась за «козырек» пилотской, перенес [18] левую ногу за борт, как бы намереваясь сойти на крыло. Взглянул на нее через круглое зеркало, прикрепленное к стойке центроплана: голубые глаза округлились, рот открыт и даже веснушки запрыгали на ее побледневшем лице. «Ну вот, теперь-то убедились, Чижевская, что сами водите самолет без моей помощи»,— сказал я ей по переговорному устройству, когда вернулся в кабину.
Группа раньше других вылетела самостоятельно, и это для меня, как инструктора, было наилучшей похвалой за напряженный труд.
Там, в Ленинграде, я впервые в жизни прикоснулся к миру прекрасного: посещал театры, музеи, выставки, ходил на концерты.
— Молодой человек-с, природой любуетесь?— прервал мои воспоминания появившийся возле меня на палубе сухонький старикашка в очках и легком чесучовом костюме. Я молча взглянул на него.
— Вы моряк?
— Нет, не моряк.
— А кто же, позвольте-с узнать?
— Пилот я.
— В Сыктывкар?
— Да.
— Да-с, товарищ авиатор,— вздохнул он,— это вам не на аэроплане, батенька мой. На такой посудине, как наша, будем плыть долго-долго, без малого трое суток, надоест! В пульку не желаете сыграть?
— С удовольствием бы, да преферансист из меня неважный, можно сказать, начинающий.
— Ничего-с, ничего-с. Подучим, подскажем, где надо,— говорил он, улыбаясь, поглаживая жиденькую бороденку.
Партнеры ждали в носовом салоне, среди них — уже знакомый старикашка и еще двое: тучный лысеющий мужчина лет сорока с трубкой во рту и смуглая, яркая женщина неопределенных лет. Все они оказались добрыми, веселыми людьми. За игрой и разговорами время летело так быстро, что я не заметил, как показался на крутом берегу таинственный для меня Сыктывкар.
Штаб авиаподразделения помещался на главной, Советской улице в двухэтажном домике из красного кирпича старинной кладки. Парадный ход вел в аптеку, а в штаб — со двора.
Поднялся на второй этаж. Попал в канцелярию штаба, где за столами сидели три женщины и что-то писа-[19] ли. Одна из них, вероятно, секретарь-машинистка строго посмотрела на меня, спросила:
— Вы к кому, молодой человек?
— К командиру.
Помню, почему-то робко я вошел в кабинет командира. Доложил о своем прибытии. Небольшого роста человек с двумя шпалами в голубых авиационных петлицах с улыбкой на простом чуть курносом русском лице вышел из-за стола.
- Рад пополнению, - сказал он, пожимая мне руку.
Расспросив, как я доехал, откуда родом, он подвел меня к большой карте, висевшей на стене. Я рассматривал огромную территорию, покрытую непроходимыми лесами с голубыми прожилками рек, на берегах которых кое-где ютились небольшие селения. Край казался мне диким и суровым, всюду лес, лес и никаких дорог.
- Вот видишь, какой огромный и по сути дела неизведанный край. Для авиации работы так много, что трудно даже выразить. Летать будешь сколько захочешь! - командир при этом резко взмахнул рукой.—Нас завалили заявками, все требуют самолеты. Самолеты-то у нас есть, да вот летчиков маловато, ты будешь пятым.
Представляешь теперь? Это же капля в море.
Доверительный тон разговора помог мне окончательно освободиться от чувства скованности, расположил к этому человеку.[20]
— Ну что ж, для первого знакомства хватит. Завтра с рассветом приходи на аэродром, проверю твою технику пилотирования. А сейчас пойдем в общежитие,— предложил он, надевая армейскую фуражку с красной звездочкой.
Общежитие... Оно помещалось в угловом старом, присевшем, как наседка над цыплятами, одноэтажном домике, покрашенные когда-то стены его облупились. «Хибара»,— неуважительно подумал я. Но, войдя в большую переднюю, я изменил свое мнение: полы и скамейки были вымыты до блеска, постланы домотканые половики, на стоявшем посредине большом столе, покрытом новень¬кой цветной клеенкой,— кувшин с полевыми цветами, а в углу возвышался, как баобаб, огромный фикус «А здесь очень приятно и уютно»,— подумал я.
В этом «коттедже» и будешь жить,— сказал, улыбнувшись, командир и, прислушавшись, стал звать какого-то Гошу.
Гоша! Вот товарища привел тебе. Знакомьтесь, ребятки, а я пойду. Дела, дела,— сказал командир я вышел.
- Ну что ж, знакомиться так знакомиться, - улыбнулся стройный сероглазый Гоша, протягивая мне руку. - Сын потомственных питерских рабочих, одна тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения - Егор Семенов! А проще - Гоша.
Я отрапортовал ему в тон и как можно серьезнее:
— Сын крестьянки вдовы Воронежской области, рожденный и крещенный за год до первой мировой войны, - и назвал себя.
Обменявшись такими «речами», мы громко рассмеялись.
- Давай располагайся как у себя дома. В моей комнате две койки, и что справа, отныне и до конца холостяцкой жизни будет твоя. Понял? А в соседней комнате проживает скромный юноша земли Коми, 25-летний пилот третьего класса Вася Шеманский. Он скоро прилетит. Я ведь тоже сегодня налетался вдоволь. У тебя какой класс?
- Четвертый.
- А школу какую окончил?
- Тамбовскую.
- Когда?
- В июле тридцать третьего, досрочно, раньше своего выпуска. [21]
— Так вот ты каков, крестьянский сын!— изумился Гоша.— А я в тридцать втором. Вольскую, военную. Только, слышь, уволили в запас меня за воздушное хулиганство: пикировал на пароходы над Волгой, потом еще пролетал под проводами и срезал при этом, как бритвой, по самый киль руль поворота. Все, конечно, по глупости, по молодости,— сокрушался он, хмуря красивые пушистые брови.— Оx, черт!— спохватился Гоша.— Наговорил семь верст до небес и все лесом. Соловья баснями не кормят! Приводи себя в порядок. Вот бритва, помазок, а зеркало на стене возле фикуса. Да у тебя, крестьянский сын, и брить-то нечего, один пушок. В столовую мы уже опоздали. Давай-ка лучше сообразим что-нибудь дома. Я большую нельму привез, свежую, сегодня пойманную. Жареная она - деликатес! Хозяйка нашего об¬щежития живо приготовит. Это у нее отлично получается.
Бреясь перед старинным зеркалом в резной оправе из какого-то дорогого дерева, я радовался в душе, что все так легко и просто устроилось и жить буду с таким хорошим парнем, как Гоша, в котором сочетались все лучшие качества летчика: доброта, искренность и чувство юмора.
Когда мы усаживались за стол, вошел поджарый, слегка сутулый пилот. На нем был легкий летний комбинезон, через плечо висел планшет, а в руках шлем с очками.
— Значит, в нашем полку прибыло—сказал он, широко улыбаясь всем своим добродушным, загорелым лицом, и подал мне руку: - Василий Шеманский!..
После обеда он ушел отдыхать в свою комнату, а мы с Гошей отправились на реку купаться. Вода была теплая, как парное молоко, и удивительно чистая. Купались с наслаждением: брызгались, фыркали, ныряли. Гоша отлично плавал кролем и на спине.
Накупавшись, мы вернулись в общежитие. Выпили стакана по три вкусного молока, которое всегда держала в погребе хозяйка общежития, и легли спать.
Наступило завтра. Мы с Гошей, одетые в летние комбинезоны, рано пришли на аэродром; он улетал в Ижму, а я должен был показывать командиру свою технику пилотирования.
- Гоша, сколько до Ижмы? [22]
- Около семи часов лета, - ответил он, заправляя в планшет полетную карту.
Мысленно я позавидовал такому дальнему полету. Я наблюдал, как Гоша внимательно осматривал самолет, сперва хвостовое оперение, затем левое крыло, после шасси, мотор и под конец - правое крыло. В общем и целом осмотрел он самолет исключительно тщательно. Мысленно я похвалил его.
В его самолет авиатехник посадил двух пассажиров. Обоих Гоша пристегнул ремнями. Затем забрался в свою пилотскую, тоже пристегнулся и, посмотрев по сто¬ронам, крикнул авиатехнику:
- К запуску! От винта!..
Взлетел Гоша очень хорошо, не зря же был инструктором в военной летной школе! Сделав круг над аэродромом, самолет стал удаляться на северо-восток. С каждой минутой становился все меньше и меньше и наконец растворился в небе.
Вскоре приехал и командир верхом, как кавалерист. Другого транспорта он, очевидно, не имел. Да и вообще в Сыктывкаре тогда не было ни одного автомобиля.
Авиатехник доложил ему о готовности самолета.
- Пойдем в зону пилотажа, во-он над той церквушкой. Высота тысяча метров. Сделаешь два правых и два левых виража, затем крутая спираль и на посадку. Посадка строго у «Т». Понял?
- Понял, товарищ командир!
Когда сели и зарулили на стоянку, Бадюлин спросил:
- Скажи, какую ты летную школу окончил, не Тамбовскую ли?
- Да, товарищ командир, Тамбовскую.
- Хорошая школа, ничего не скажешь. Ну что ж, сегодня пойдешь в рейс, не будем откладывать.
Первый самостоятельный полет по маршруту был большущим событием в моей летной жизни, по сути дела, настоящим началом летного пути. Не зря в народе говорится: лиха беда — начало! Это я отчетливо и ясно понимал.
И хотя полет должен был проходить вдоль реки и занять в один конец чуть больше часа, я к нему гото¬вился очень серьезно: аккуратно проложил маршрут на карте, разметил его, как положено, цветными каранда¬шами, изучил характерные изгибы реки, населенные пункты по ее лесистым берегам, запомнил магнитные курсы «туда и обратно». С любовью и заботой осмотрел [23]
самолет, на котором предстояло лететь, с опознавательным знаком СССР А-382. Никаких замечаний не было. И вот лечу с грузом, лечу один как сокол. Мотор работает ровно, мягко, стрекочет, словно колыбельную поет. А видимость с высоты полета такая хорошая, что четко видно как далеко-далеко вперед убегает Вычегда. Заливаемая лучами солнца река серебрится и, переливаясь искрится, плавно изгибаясь, несет свои чистые воды между бесконечных лесов. Всюду, куда ни посмотришь, тайга, тайга,..
Лечу точно по маршруту. Настроение превосходное Смотрю вперед, по сторонам и вниз, мысленно отмечаю песчаные отмели реки и косы —запасные посадочные площадки на всякий непредвиденный случай.
Только с высоты полета можно оценить величие и кра¬соту тайги, ее огромность, которой конца и края нет. Это богатство страны. Царство непуганых зверей и птиц. Край метких охотников, стреляющих белку одной дробиной в глаз, чтобы не попортить нежный пушистый мех. Это не плод моей буйной фантазии, это действительность, переплетенная с детской мечтой, жадно впитанной из книг, прочитанных в детстве на одиноком хуторе при тусклом мерцании керосиновой коптилки.
В полете свободный, неиссякаемый поток ясных мыс¬лей. Что же это такое? Почему полет так захватывает меня? Очевидно, потому, что для меня это ни с чем не сравнимые радость, счастье...[24]
Полет близится к концу. Вижу через прозрачный диск пропеллера впереди большое село. Наверное, это и есть Усть-Кулом. А где-то на другом берегу реки — посадочная площадка... Разворачиваю в ту сторону самолет: во-о-он, посадочное «Т» отчетливо белеет на зеленом лугу. Захожу. Сажусь точно у посадочного знака. Так приятно, так радостно на душе, как будто совершил сверхдальний перелет. Радость мою можно понять. Ведь и в летной школе и в Ленинграде ни разу не приходилось так далеко летать. А здесь в первый же день пребывания на земле Коми выполнил такой полет.
Комендант площадки, здоровенный парень, тоже доволен прилетом самолета. Как строгий хозяин гонит любознательных мальчишек подальше от аэроплана, сердито кричит на них.
- Не гони, пусть ребятишки посмотрят,— говорю ему.
- А ну их, надоели, дьяволята!—огрызается комендант, но на детей уж не кричит, не грозится красным флажком. Закурив мою папиросу, тут же говорит мне:— Слышь, забери двух пассажиров. С утра ждут.
- Не могу, не имею права.
- То есть как это «не могу»?
- Не допущен к перевозке пассажиров. Ясно тебе?
- Но им надо позарез в Сыктывкар. Забери, будь другом. Что тебе стоит?
Пассажиры тоже стали упрашивать меня сперва по-хорошему, а затем с угрозой:
- Жалобу в обком партии напишем.
Я терпеливо объяснил им суть дела, убедил. Выполненным полетом командир был доволен, спросил:
- Не устал?
- Нет.
- Тогда давай еще разок слетай туда.
- Яков Васильевич! Там два пассажира просились. Я объяснил им, что не имею права перевозить людей.
- Правильно поступил! И впредь будь таким твердым. Мало ли в жизни может быть различных просьб. В полетах, ребятки, как и в жизни, береги честь смолоду. Приучи себя к точности и аккуратности, тогда летать будешь долго и уверенно.
Работы действительно было так много, что с Гошей и Шеманским виделся редко. Иногда прилетал в Сыктывкар Цыбелев. А командира звена Вронского я вооб-[25] ще не видел, он занимался аэрофотосъемкой где-то в районе Ижмы.
Вскоре мне разрешили перевозить пассажиров. С каждым днем летал все больше и больше. Приходилось бывать и на таких площадках, где коменданта вообще не было, а люди приходили к самолету, просились в Сыктывкар. Что делать? Записывал их фамилии в блокнот, брал деньги, а им не давал ни квитанции, ни билетов. Полученная таким образом выручка шла в кассу. Но такой способ финансовых операций просуществовал недолго. Появились билеты, но, конечно, далеко не такие, как существуют теперь.
Как-то под вечер разразился сильнейший ливень с грозой. Я чуть раньше прилетел и успел добраться до общежития. Гроза прошла так же быстро, как и налетела. Открыл окна общежития. С улицы потянуло прохладой, воздух насыщен озоном, дышалось легко. Решил пойти погулять. Надел темно-синий шевиотовый хорошо сшитый костюм, белую сорочку с цветным галстуком и задумался, куда пойти.
- Куда это ты так принарядился?—спросил командир, неожиданно появившийся в общежитии пилотов.
- По правде сказать, и не знаю куда, Яков Васильевич.
- Ишь какой свежий и нарядный, хоть веди да жени,— рассмеялся он.— Но такие молодцы сами себе выберут. Да и не об этом зашел поговорить с тобой. Вызывали в обком партии. Потребовали форсировать аэрофотосъемку. Это важное государственное дело. Вот думаю и гадаю, кого послать на помощь Вронскому? Что, если тебя?
- Не знаю, Яков Васильевич. Дело для меня совершенно незнакомое. Не знаю.
- Не скрою, я доволен тобою: собран, аккуратен. В летной школе был заместителем секретаря комитета комсомола, член горкома. А насчет техники пилотирования и говорить не приходится.
- Захвалили вы меня, Яков Васильевич. Ведь у меня в Ленинграде был грешок почище, пожалуй, чем у Гоши.
- Знаю, знаю, что крутанул две «мертвые петли» на недопустимо малой высоте. Мне на таких, ребятки» везет! Но, как говорится, что было, то быльем поросло. В сущности, вы отличные ребята! Я верю вам, как самому себе.[26]
Я молча слушал его.
- Ну так как, согласен?
- Да, Яков Васильевич.
- И еще об одном прошу тебя. Будешь на периферии командиром небольшой группы. Дорожи оказанным тебе доверием и уважай человеческое достоинство в других, тогда и тебя уважать и ценить будут. Будь требовательным, но и справедливым. У командира не должно быть сынков и пасынков. Помни, что посеешь, то и пожнешь!
Эти слова запомнились мне на всю жизнь, потому что были сказаны человеком, который сам уважал человеческое достоинство в других.
— И вот еще что. Аэрофотосъемочная экспедиция из Ленинграда, она мне не подчиняется. Ее возглавляет Петр Григорьевич Наумов. Мы обеспечиваем их самолетами, мы главная скрипка в этом оркестре. Понял?
Я кивнул головой.
- Будешь бывать в Ижме. Там и познакомишься с Вронским. Это опытный в прошлом военно-морской лет¬чик, однокашник и друг Героя Советского Союза Ляпи¬девского. По сути дела, до Вронского никто здесь не занимался аэрофотосъемкой. Вот, кажется, и все. Завтрашний день даю тебе на сборы. Хватит?
- Вполне, Яков Васильевич.
- А теперь пошли погуляем, в театр сходим. Я тоже здесь один. Жена из Ленинграда что-то никак не надумает приехать сюда.
Через день я улетел на периферию, в деревню Пожню, что в четырехстах километрах северо-восточнее Сыктывкара. К полету готовился с особой тщательностью и старанием, как никогда. Кроме всего необходимого, в самолет были положены: неприкосновенный запас продуктов, топор, накомарник, аптечка, наручный компас. Выдали мне и тяжелый девятизарядный кольт в кобуре. Предусматривалось все это на случай вынужденной посадки. Но всегда уходя в полет, я был оптимистом, всегда верил в благополучный исход. Однако к каждому полету готовился с чувством ответственности, большой ответственности. С годами это вошло в привычку. И вот снова в небе! За мыслями и действиями, связанными с пилотированием и штурманским исчислением пути, время полета шло быстро, незаметно. Погода сопут-[27] ствовала: ясно, видимость миллион на миллион! Такой чистый и прозрачный воздух — только на севере, где еще не успели загрязнить его разными дымами...
Вот она, Пожня! Настоящий «медвежий угол», ничего не скажешь! Делаю круг, захожу на посадку. Вижу, с площадки торопятся согнать коров, выкладывают «Т», а я продолжаю упорно заходить на посадку, как будто не вижу что коровы еще не покинули летную площадку. Сажусь, как по заказу, иначе нельзя. Знаю, за мной наблюдают: что за ас прилетел? Заруливаю на стоянку по указанию пожилого, очень худого авиатехника. Мотор выключен. Спрыгиваю на землю.
- Здравствуйте! Что же это, братцы, коровы разгуливают по аэродрому?
- А что? – спрашивает краснощекий губастый парень в сильно замасленном комбинезоне.
Очевидно, моторист.
- А то что если бы самолет пошел на вынужденную посадку тогда как? Бить самолет, а заодно и буренок?
Авиатехники смутились, их было трое. Переминались с ноги на ногу. «Значит, совесть у них есть»,- подумал я. и чтобы сгладить неловкость, вызванную моим замеча¬нием дружелюбно пожал каждому руку. Предложил закупить. Папиросы берут охотно, оживленно, весело закурили. Это хорошо - не обидчивые.
- А кто из вас Яковлев?
- Я! - ответил тот, кто заводил на стоянку самолет. Комбинезон и серая кепка на нем были измяты, замаслены лицо тоже не отличалось чистотой, узкое, сухое, тонкий хрящеватый нос пронизан синими и красными прожилками.
Взглянув на него еще раз внимательнее, я растерялся: «Ба-а, кто будет обслуживать мой самолет!» - промелькнуло в голове.
- Вас зовут Василии Трифонович?
- Так точно! - подтвердил он, заикаясь.
- Василий Трифонович, по распоряжению командира вы назначаетесь авиатехником этого самолета. Прошу готовить его к полету ежедневно. Заправляйте его всегда под пробки, будем летать на аэрофотосъемку.
- Все ясно, понял. Можете не сомневаться.
По тому, как он меня выслушал и ответил, у меня сложилось впечатление, что мы с ним сработаемся. Поэтому замечания о его неряшливом виде я не стал делать с ходу.
-А как мне найти Медведева? Знаете такого? [28]
Его все ребятишки знают. Да вот и он сам легок на помине.
- Медведев! - козырнув, представился веселый востроносенький, русоволосый человек лет тридцати.
Познакомились.
- Ну что ж, может, и летать будем? Надоело бездельничать.
- Летать будем без всяких «может», - ответил я авторитетно. - У вас все готово?
- За мной дело не станет, хоть сейчас.
- Сейчас мы не полетим. Мне надо ознакомиться, что я должен делать в полете, кроме пилотирования самолетом. Аэрофотосъемка для меня - новое дело.
- Все расскажу, по полочкам разложу. Летать будем часиков по семь и более. Выдержим? - он лукаво посмотрел на меня, чуть прищурив левый глаз.
- Не беспокойтесь на этот счет. Давайте, Медведев, ближе к делу.
На втором этаже добротной крестьянской избы он разложил на столе большую полетную карту.
- Между реками Ижмой, Кожвой и Печорой надо отснять обширную площадь.
Площадь, обведенная красным карандашом, действительно поразила своей обширностью.
- Так вот, - продолжал Медведев, - сложность площадной съемки заключается в том, что надо идеально точно прокладывать очередные маршруты, параллельные первоначальному, нолевому. Само собой разумеется, что от летчика требуется идеально точно выдерживать высоту, скорость я направление, как на бомбометании, даже лучше. Приходилось бомбить хотя бы учебными?
- Нет, я гражданскую школу окончил, - Ответил я и, глубоко вздохнув, закурил.
- Ну это, в общем-то, можно быстро освоить, - сказал Медведев, - лишь бы техника пилотирования не хромала. - И он подробно рассказал, как надо летать, на что обращать внимание.
Первая аэрофотосъемка не получилась. На проявленных снимках были большие огрехи, то есть разрывы между маршрутами. Это меня сильно огорчило: неужели я не смогу?
- Ничего, ничего, - успокаивал меня Медведев. - Как в народе говорится, первый блин всегда комом.
И вот снова пошли на задание. Я пристально всмат-[29]ривался в однообразный бескрайний зеленый ковер тайги и, к своей радости, стал замечать на горизонте еле приметные волнистые неровности и разные цветовые оттенки леса – то темно – зеленые, то значительно светлее. Надо только внимательно присмотреться. К тому же издали обозначили себя затерявшиеся в тайге речушки да вкраплины поблескивающих озерец и рыжие болотца. Цепляясь за такие детали и выдерживая точно компасный курс, я стал прокладывать очередные маршруты как по натянутой струне. Проявленные в фотолаборатории пленки подтвердили это. Медведев проникся ко мне уважением и вниманием без всякого панибратства.
- Я вам говорил, что Медведеву плохого летчика не дадут! -как-то, не видя меня, похвалялся он техникам.
Я засмеялся и незаметно ушел в лес собирать грибы. На душе было очень легко.
Жили мы в просторной чистой крестьянской избе на втором этаже. Как и все веселые люди, Василий был беспечным и добрым, с чувством меры и такта. Любил петь под гитару душевные песни, как он говорил, вроде «Леля любила цветы». Я приучил его рано ложиться. Он безропотно покорялся мне во всем, несмотря на то, что был старше меня на десять лет.
Молодая хозяйка Ирина и ее старая мать заботились о нас как о своих родных: готовили еду, давали вкусное молоко, простоквашу. По праздникам угощали чири-нянем — национальным пирогом с рыбой, при этом рыба перед приготовлением должна быть с душком, то есть испорчена. «Иначе не тот вкус»,— поясняли они.
Нельзя было не изумляться сноровке, силе и ловкости женщин коми. Они и огороды обрабатывали, траву косили не косами, как в России, а какими-то своеобразными большими серпами, делая взмахи вправо и влево, заготовляли дрова и содержали в чистоте жилища и детей. Мужья им мало помогали, потому что летом они отдыхали в основном, а глубокой осенью уплывали в тайгу на всю зиму промышлять зверя и боровую дичь.
В предрассветье, как только пропевали хозяйские петухи, мы с Медведевым вставали, умывались холодной водой, затем, поев холодной рыбы с ржаным хлебом и запив холодным молоком, брели по росе на аэродром к самолету - я впереди, а Медведев с тяжелыми фотоаппаратамн на плече - сзади.
У подготовленного самолета нас поджидал Василий Трифонович Яковлев, авиатехник времен первой миро-[30]вой войны, в отстиранном комбинезоне и чистой кепке Приложив руку к козырьку, он докладывал:
— Товарищ пилот, аппарат к полету готов!
Яковлев проявлял заботу не только о самолете, у него к нашему приходу всегда был приготовлен горячий чай,
настоянный на старых стеблях черной смородины, что придавало чаю цвет, запах и вкус варенья, а нам бодрость.
С рассветом, не дожидаясь восхода солнца, мы взлетали. Надо было до восхода набрать три тысячи метров, фотосъемка производилась только с такой высоты и только в ясную погоду. И как только появлялись кучевые облака, так мы возвращались на базу. Так продолжалось все лето.
Аэрофотосъемку мы закончили раньше срока с хорошими результатами. Нас поощрили. Особенно я был признателен авиатехнику Яковлеву. Благодаря его стараниям мы налетали над непроходимыми лесами более трехсот часов. И за это время мотор ни разу нас не подвел, ни разу не было и вынужденной посадки — преждевременного возврата с задания по неисправности матчасти.
С той поры я еще больше проникся уважением к авиатехникам, которых раньше иногда называл и технарями и черной костью.
Ближе к осени, когда наступила дождливая погода, я выполнил еще несколько рейсов и на другие аэродромы.
Из них особенно запомнился тот, когда вез из Сыктывкара прокурора Северного края Стахова (Коми-область в то время входила в подчинение края с центром в Архангельске). Исключительно плохая погода встретила нас во второй половине пути, и до самой Ижмы облака сливались с лесом, лепил густой мокрый снег, ограничивая до предела видимость. Думал, и не дойду. А когда сел, то командир звена Вронский сказал:
- Я всякое думал, но только не ожидал прилета. Устал?
- Устал, Валентин Александрович,—искренне сознался я.
Когда установилась сухая холодная погода, стал летать со старшим штурманом Шрамом на аэротаксацию леса, то есть на визуальное, глазомерное определение запасов строевого леса. Владимир Рудольфович был высокий, смуглый, с умным и добрым лицом, тридцати вось-[31]ми лет от роду. На редкость общительный и доброжелательный человек. С ним тоже облетали большую территорию в поймах рек Ижмы, Кожвы и Печоры, но только на малых высотах: на триста — пятьсот метров. Порой мне казалось, что мы заблудились, но Шрам точно выводил самолет на аэродром, хотя карты, которыми мы пользовались в то время в полетах, далеко не сходились с местностью.
Длительное, многочасовое сидение в маленькой тесной кабине самолета вначале утомляло меня, но постепенно я втянулся в эти полеты и стал чувствовать себя свободнее. Зато вечером засыпал мгновенно.
И когда эта работа была выполнена, меня потребовали в Сыктывкар для рейсовой работы.
Штурманов и фотолаборантов с имуществом и снаряжением я перевез в Ижму, после чего должен был лететь в Сыктывкар, по пути забрать авиатехника Василия Трифоновича Яковлева.
— Все, Трифоныч, с периферией покончено. Летим в Сыктывкар. Готовь самолет и сам собирайся, завтра вылетим пораньше, потому что завтра суббота.
— Да надо бы, командир, денек на просмотр мотора,— сказал Трифоныч.
— В Сыктывкаре хоть неделю смотри на него. Но завтра, старина, надо улететь, и чем раньше, тем лучше. Понял?
На следующее утром я пришел к самолету рано, как было сказано накануне. Мотор уже был прогрет, Яковлев укладывал в заднюю кабину какие-то запчасти. И чего только у него не было! Два новых цилиндра, поршни, карбюратор, два магнето, всасывающие и выхлопные патрубки и много других деталей, из которых, по меньшей мере, можно было собрать полмотора. «Вот плюшкин»,— подумал я. А Трифоныч, кряхтя, с помощью моториста затаскивал еще тяжелый ящик. Очевидно, это все навозил ему из Сыктывкара мой друг Гоша. Такой уж этот народец — старые техники, у них чтобы все было под рукой, что потребуется для «лечения мотора».
Несмотря на довольно - таки большую загрузку, взлетели хорошо. Сделав традиционный прощальный круг, легли на курс. Мотор работал ровно, без каких-либо фальшивых ноток. У меня даже появилось желание «резануть», то есть пойти на Сыктывкар напрямую через непроходимую тайгу. В этом был смысл: время полета сокращалось почти на полтора часа. Но хотя соблазн был и велик, все же я не рискнул. Держался недалеко от параллельно идущей узкой просеки, проделанной для намечаемой дороги в сторону Чебью. Еле заметной строчкой просека терялась далеко - далеко на западе, у горизонта, обложенного тяжелыми серыми тучами. Вдруг мотор нервно вздрогнул и затарахтел: обороты резко упали, а загруженный самолет стал быстро терять высоту.
- Первый цилиндр отказал, - прокричал Трифоныч, перегнувшись из задней кабины.— Похоже еще что-то..!
Но мне от этого не легче, когда садиться некуда: ни озерца, ни болотца. А мотор вот-вот остановится. В это время я увидел справа по курсу подобие квадратной поляны, на которой, казалось, были копнушки сена. Дотянуть бы туда. Вот уже площадка совсем близко. Но что такое? Там не копнушки, а штабели выкорчеванных деревьев, сложенных на площадке кое-как. «Авария неизбежна!»— мелькнула мысль. Но деваться некуда. Ско-[33]рость мала и высоты нет. Еле-еле перетянул высокие сосны. Самолет без скорости пошел к земле, тяжело плюхнулся в мягкий грунт и двинулся прямо на корягу. Резко отвернул его от прямого удара и каким-то чуда я проскочил другой штабель. Самолет остановился. Тишина. Откинувшись на спинку сиденья, я сидел в каком-то оцепенении с закрытыми глазами.
- Ну, командир, я думал, нам уже крышка,— проговорил Трифоныч, вылезая из кабины.
- Ну это ты брось, - ответил я и тоже сошел на землю. Закурил. Затем, забравшись на высокий штабель стал осматривать место и пришел к убеждению, что попали в такую западню, из которой самолету ни за что не выбраться. И не перетаскать нам с Трифонычем эти штабеля. Но даже, допустим, что удастся осилить за несколько дней эту адскую работу, то и тогда площадка настолько мала, рыхла и обрамлена высоченными соснами, что их не перетянуть, даже если самолет оторвется от этой земли.
- Ну и попали в положение, хуже некуда!—ворчал техник, тоже посматривая на поляну, заваленную мертвым лесом.
- Не ной, Трифоныч, а займись мотором.
Сбросив на землю отказавший цилиндр, он молча снимал с шатуна разрушившийся поршень. Я не отвлекал его расспросами, потому что работы с мотором был много, а время шло к вечеру.
Удручало меня и то, что на этом выкорчеванном лесе не видно, чтобы жили люди. «Неужели так-таки поблизости никого и нет?»— с горечью подумал я. Но в это самое время из-за высоких коряг показалась группа в десять - пятнадцать человек. Впереди широко шагал грубоватый на вид человек средних лет, с наганом на боку.
- Здравствуйте, - сказал он довольно вежливо, обращаясь ко мне.
- Здравствуйте, люди добрые, - ответил я, слезая со штабеля.
- Что случилось?
- Отказал мотор,— пояснил я.- Не захотел дотянуть до Сыктывкара.
- Ах, вот оно что,— сочувственно протянуло несколько голосов. – А мы-то я не слыхали, как аэроплан опустился меж этих коряжин. Вот Семен узрел, сказал: «Мужики, смотрите, кажись, аэроплан с неба свалился». [34]
Семен, худой мужик с обвисшими рыжими усами, несмело вышел вперед, очевидно, чтобы показать себя.
- Спасибо, Семен, что заметил самолет, - похвалил я его и, открыв портсигар, отдал ему последнюю папиросу. Он не хотел брать, - Бери, я еще возьму в самолете.
Семен сперва посмотрел на своих товарищей, потом на меня, как бы спрашивая: за что, мол, такая честь? Я поднес ему зажженную спичку, он осторожно закурил. Затем я принес из кабины еще пачку папирос «Кузбасс» и велел старшему разделить ее всем.
- Может, вам что пособить? - спросил старший.
- Убрать бы штабеля вон в том направлении. Попытаюсь взлететь, если механик мотор исправит.
- Ну как, мужики, - обратился старший к своим людям.
- Так о чем спрос? Знамо дело, поможем! Русский русского никогда в беде не оставит, - сказали все разом. Мы все, кроме техника, работали без отдыха. Убрали все штабеля, сделали узкую полоску для взлета. К тому времени и мотор был готов, осталось только опробовать его.
Трифоныч повернул несколько раз винт. Мотор запустился сразу. Минут пятнадцать работал на малых оборотах, чтобы поршневые кольца приработались к новому цилиндру. Опробовали на всех режимах — работал отлично! После остановки мотора дали отстояться маслу в отстойнике, чтобы потом слить отстой и проверить, нет ли в нем металлической стружки. За это время я заставил Трифоныча снять с самолета буквально все. Больше того, пришлось оставить и свои личные вещи - зимний комбинезон и унты. Понимая сложность и опасность взлета, я подумал: «Не оставить ли и Трифоныча?»
Самолет оттащили хвостом к самому лесу.
Трифоныч слил отстой масла в стеклянную банку, подошел ко мне:
- Мелкие блестки, это допустимо, - пояснил он и посмотрел на меня, как будто хотел прочитать мои мысли. Мне жаль стало оставлять его, безотказного труженика, тем более я чувствовал за собой вину в том, что не дал ему дня, как он просил, чтобы сделать профилактику на моторе. Долго, долго придется ему выбираться из этой глухомани.
- Трифоныч, давай сливай бензин!
- Зачем, куда? - не понял он.[35]
— Сливай, тебе говорю! На землю сливай! Я буду следить по бензиномеру, крикну, когда перекрыть кран.
Перед взлетом я, разделив людей на две группы, поставил по шесть человек у каждого крыла и просил держать самолет за крылья изо всех сил до тех пор, пока я не взмахну из кабины рукой.
И вот мотор ревет, самолет стремится сорваться с места. Делаю резкий взмах рукой. Самолет сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее бежит к лесу, высокая стена сосен надвигается еще быстрее. И вот на какую-то долю секунды вкралось сомнение, замешательство: прекратить взлет! Но такое состояние тут же гоню прочь и плавно помогаю самолету отделиться от мягкого песчаного грунта. А скорость предательски мала, но все же перед неминуемой, казалось, опасностью почти мысленно тяну ручку на себя, помогаю самолету всем своим существом перетянуть лес, чтобы не обломать пропеллер о вершины сосен. Вижу, нос самолета вот-вот поднимется выше леса. В это время ощущаю глухой удар правой плоскостью, но самолет продолжает лететь уже над лесом, набирая высоту и скорость. Я посмотрел на правое крыло: оно было порвано в нескольких местах; в нем торчали сосновые ветки. А в задней кабине сидел бледный как полотно Трифоныч. Плавно сделав круг над людьми, стоявшими внизу, я взял курс на Сыктывкар.
Наступали сумерки.
В начале полета я беспокоился, как бы не сорвало всю обшивку нижнего крыла, как поведет тогда себя самолет. Но все обошлось.
На горизонте показались бледные огни Сыктывкара, но с наступлением темноты они светили ярче.
...Как-то мы с Гошей отвезли в Котлас пассажиров, опаздывавших на пароход, уходящий в Архангельск. Обратно загрузки не было. И Гоша предложил:
- Давай полетим строем, потренируемся: сперва ты пойдешь вперед, а я пристроюсь к тебе, покажу, как армии нас учили ходить в паре. Когда отверну и выйду вперед, пристраивайся ты. Договорились?
Так и летели, то я ведущим, то Гоша.
Строевой полет и у меня получался неплохо. Но потом, очевидно, обоим надоело, устали; полет строем требует большого внимания и напряжения. Поэтому разошлись и пошли параллельными курсами неподалеку друг от друга. Сначала шли вдоль трассы, проложенной вдоль [36] Вычегды. Но потом Гоша, шедший впереди, повернул вправо, взял курс на Сыктывкар, напрямик через безлюдную тайгу. «Ну что ж, вдвоем веселее»,— подумал я и развернулся за ним. Вскоре я заметил, как почему-то дрогнула стрелка масляного манометра. И давление масла стало быстро падать. Увеличил обороты мотора, чтобы догнать Гошу, но при даче газа давление почтя совсем упало. Тогда резко развернул самолет в сторону, к реке. Давление упало до нуля, по сути дела, мотор надо уже выключить, чтобы его не заклинило. Хорошо, что высота тысяча метров и самолет пустой, можно спланировать подальше. Но с остановленным винтом, пожалуй, до реки не дотянуть. Тогда я твердо решил, чтобы спасти самолет, садиться с ходу на противоположный кругов берег, другого выхода нет. Резко дал газ, чтобы перелететь реку, и сразу выключил зажигание, и тут же самолет плюхнулся в какой-то огород. Затем послышался сухой треск и хруст. И наступила удручающая тишина, так как самолет почти не бежал по земле, а сразу остановился на крутом подъеме. «Все, машина бита»,— мелькнула мысль. Выскочив из кабины на берег, я осмотрел самолет, походил вокруг, но он стоял крепко, упершись костылем в большой валун, наполовину вросший в землю. Но для гарантии я еще подложил под колеса бревно. Со всей деревин бежали старые и малые. Не обращая на них внимания, я стал осматривать самолет: капот мотора и фюзеляж снизу залиты маслом. Но почему же был такой сильный треск? Оказалось, что ударом шасси разрушена огородная изгородь из слег и при этом отбит конец одной лопасти винта. Открыв мотор, я увидел лопнувшую трубку, через которую выбило всю смазку.
В селе имелся телефон. Я позвонил в Сыктывкар, в авиаподразделение, но никто не ответил. Телефонистка соединила меня с общежитием пилотов.
- Алло, алло! Где ты, что с тобой? Где я тебя потерял не представляю, - взволнованно кричал Гоша на другом конце провода.
- Успокойся, Гоша. Я жив - здоров. Самолет цел. Сломан только винт, чуть-чуть лопасть и вытекло все масло - трубка лопнула.
- А сесть возле тебя можно?
- Нет. Ты, Гоша, даже не можешь себе представить, где я примостился. До захода солнца посмотрю все за древней, возле реки. А ночью позвоню. Нет, лучше завт-[37]ра утром, нам надо обоим хорошо выспаться. А пока запиши название деревеньки, это в том районе, откуда ты взял курс на Сыктывкар: отмечай на полетной карте. Приготовьте еще винт и бидон масла. Больше ничего не надо. Да, пожалуйста, доложи командиру. Я звонил ему, но ни служебный, ни квартирный телефоны не отвечают.
Первым делом надо было перетащить куда-то самолет, а то он прилепился на крутом берегу и стоял, как вздыбленный конь. Редкостное зрелище!
Всем селом перетащили самолет на небольшую узкую лужайку, которую нашел у реки, за селом. Тащили с трудом через овражки и промоины, предварительно разобрав несколько изгородей. Самолет поставили носом к лужайке. Я ее хорошо просмотрел и измерил — длина двести восемьдесят метров. Подходы открыты с обейих сторон: с востока ограничивал обрывистый изгиб реки, а с запада — неглубокий овраг. Так что садиться можно [38] с обоих направлений, но площадка ограниченных размеров требовала от летчика точного расчета и посадки. Утром я позвонил Гоше и подробно все объяснил:
— Я буду стоять с красным флагом у «Т», если махну им, ты немедленно уходи на второй круг. Понял?
Погода была ясной, теплой, слабый ветерок дул вдоль посадочной площадки, как по заказу. Все складывалось благоприятно. Все жители села с утра были у самолета, так же, как вчера, окружили его—каждый хотел потрогать его и каждый высказывал свое мнение.
Вот на горизонте показался маленькой точкой самолет, вскоре он сделал круг, стал заходить на посадку. Гоша шел с явным промазом, с явным перелетом. «Уходи, уходи!— кричу что есть силы и машу ему красным флажком. Но он упорно садится, садится с большим промазом, и на пробеге, уже за площадкой, самолет, попав в кювет, делает скоростной капот. В одно мгновение — «на лопатках».
Пока я туда бежал, Гоша и инженер уже успели отстегнуть привязные ремни, выбрались из кабин, С самолета тек бензин. Гоша, отойдя немножко в сторону, старался прикурить папиросу.
— Ты что, с ума сошел! А ну-ка брось сейчас же!— потребовал я.— К самолету никому не подходить, спичек не зажигать!
Я тут же предложил инженеру, который уже опомнился от происшедшего, всем вместе поставить самолет в нормальное положение.
— А как?
— Начнем поднимать хвост, поставим самолет на попа, то есть на нос, а потом, поддерживая, осторожно опустим хвост на землю.
Это нам удалось.
Осмотрев Гошин самолет, мы с инженером установили, что поврежден только руль поворота, смят в гармошку по киль. А воздушный винт на наше счастье остался цел, потому что остановился в горизонтальном положении. Гоша успел выключить мотор до капотирования.
На моем самолете заменили поломанный пропеллер и масляную трубку. Инженер залил в бак масло, а потом опробовал мотор на всех режимах: работал хорошо.
Я подошел к Гоше, он прохаживался в стороне.
— Брось переживать! Хорошо, что так обошлось Только руль поворота смят в гармошку, остальное все цело, ни одной царапины,— и шутя добавил:—Тебе же [39] Гоша, не впервой летать с таким дефектом. Хочешь, полечу на твоем самолете, а ты на моем?
- Ну и будем тут меняться, как цыгане,— улыбнулся он.— Давай-ка еще по одной закурим на дорогу. А пока пусть инженер опробует и мой мотор. Послушаем, как он работает после такого трюка.
Перед взлетом договорились сделать над площадкой по два круга, чтобы убедиться в работе моторов. Первым взлетел Гоша, а потом я.
Сделав круг, я снизился и прошел низко над людьми, которые еще оставались на площадке. Затем перешел в набор высоты и, плавно покачав крыльями, стал догонять Гошу...
Обо всем подробно доложили командиру.
— Ну, что ж, в сложной ситуации вы действовал правильно...
Командир Бадюлин умело направлял нашу молодую энергию, не досаждал мелкой опекой и ненужными нравоучениями, которые сковывают инициативу летчика, глушат его развитие.
Вскоре наши дороги разошлись. Василий Шеманскй погиб, а Егора Семенова перевели в Ленинград и назначили командиром учебно-тренировочного подразделения, а перед войной — заместителем начальника управления. В Великую Отечественную войну он летал на дальнем бомбардировщике Ил-4 и погиб при выполнении боевого задания.
Недавно ушел из жизни и Яков Васильевич Бадюлин, В свое время он много сделал для развития гражданской авиации и в Архангельске, и в Мурманске.
А в грозные годы войны его летчики на сухопутных и гидросамолетах бесперебойно обеспечивали действия боевой авиации Северного фронта, которой командовал генерал Туркель.
Почти через двадцать лет мне снова пришлось летать в небе Коми. Непроходимые леса, которые фотографировал я когда-то, пересекла железная дорога, уходивши далеко-далеко в тундру, за Полярный круг. По сторонам дороги в тайге виднелись лежневки — пути к леспромхозам.
С высоты полета транспортного самолета в морозной дымке просматривались города, выросшие на безлюдных местах, -Ухта, Печора, Инта, Воркута. Приятно было на душе, что и ты когда-то в молодости внес посильный труд в освоение этого богатейшего края... [40]
Добавлено: 14 Апрель 2012 17:31